Черная обезьянка, точно монах в капюшоне, длиннорукая и длиннохвостая, спрыгнула с ветки морского винограда и, проковыляв по песку, присела в трех метрах. Она вытягивала губы, издавая звук, подобный флейте, и добродушно вглядывалась, пытаясь разобраться, кто это тут валяется. То ли два крокодила в штанах, то ли гигантские черепахи без панцирей, собравшиеся отложить яйца в горячий песок…
А Гереро с Агилой и сами бы сейчас не ответили, кто они такие, откуда, зачем и как их звать. Они и правда стали, как дети. Напугав обезьяну, вскочили и, подпрыгивая, размахивая руками, гогоча, пустились наперегонки по берегу.
Можно было подумать, что спятили. Или совершают какой-то дикий колдовской обряд. Хотя они просто-напросто поняли, что чудом остались живы. А где жить, – на какой земле, на каком свете – не все ли равно!
Агила исчез за скалой с водопадом, а Гереро вдруг остановился, ощутив на себе чей-то взгляд.
Под едва заметным дуновением с моря шевелились ветви подростковых пальм, и в их зыбкой тени кто-то скрывался.
Кажется, птицы.
Но вот вся стая вспорхнула разом, и сердце у Гереро екнуло, – это люди с перьями на головах!
Он приложил руки к груди и поклонился, а подняв глаза, увидел, что окружен.
Люди были невысокими, но крепкими – в коротких, будто куриные крылья, накидках, в набедренных повязках, с копьями и щитами.
Гереро не заметил ни враждебности, ни угрозы в их смуглых лицах. Они глядели, как опытные охотники, – бесстрастно. Поймали, кого хотели, и точно знают, что с ним делать.
Гереро решил, что им не помешают хоть какие-то сомнения, – пусть задумаются, насколько правильны их замыслы.
– Чья эта земля? – спросил он, взмахнув руками. – Как называется?
– Кии-у-таан, – пропел петухом один из воинов в особенно пышных перьях. Остальные же придвинулись, нацеливаясь копьями.
Гереро попытался улыбнуться каждому в отдельности, словно друзьям, которые чего-то напутали, но сейчас обязательно разберутся и признают в нем старого приятеля.
– Как? Юкатан? Ах, Юкатан! – хлопнул он себя по затылку, вроде бы удивляясь, как это позабыл такое простое название.
– Ки-у-тан! – назидательно повторил предводитель, кивнув перьями.
И человек пять сразу набросились на Гереро.
– Юкатан! – орал он, отбиваясь изо всех сил.
Подоспели еще десять. Скрутили и связали так, что стало тяжело дышать, почти невозможно, уткнувшись носом в песок.
Над ним склонился предводитель и еще раз тихо сказал:
– Ки-у-тан! – будто оправдывался.
– Я тебя не понимаю! – хрипел, отплевываясь, Гереро – Я тебя не понимаю!
И, как ни странно, попал наконец в точку – неожиданно верно перевел слова с языка майя на испанский.
Колючее божество
Чуен
Агила видел все, затаившись в расщелине у водопада. На какое-то время воины удалились, оставив Гереро одного.
Агила мог бы развязать его, однако не двинулся с места, будто прирос к скале.
«Это засада, – думал он. – Точно засада, чтобы выманить меня!»
Дождавшись, когда Гереро повели на юг, он помчался на север.
Несколько дней брел по берегу моря. Густые заросли деревьев и кустарников, тянувшиеся слева, пугали его. Оттуда доносились странные голоса, вскрики, шорохи. И все же приходилось сворачивать в лес, чтобы отыскать какие-нибудь дикие фрукты.
На ночь он устраивался поближе к воде, зарываясь в прогретый солнцем песок, ища спасения от комаров и москитов.
Пятым или шестым утром очнулся раскопанным. Над ним склонились полуголые черноволосые люди с заостренными палками. Рядом лежал диковинный зверек в чешуйчатом панцире с проломленной головой.
Агила и не думал сопротивляться. Сознание его как-то затмилось, и он начал болтать без умолку, рассказывая обо всех родственниках, о детстве в Малаге, о королевском дворе, так что, когда прервался на миг, индейцы сбились с шага и настороженно замерли.
Его привели в небольшую деревню, где ничего не радовало глаз, – убогие хижины, укрытые пальмовыми листьями, каменный столб посреди площади и здоровенный разлапистый пыльный кактус, напоминавший сидящего мужика.
«Наверное, их божество! – решил Агила и на всякий случай низко ему поклонился. – Уж коли придется здесь пожить, почему бы не стать жрецом?! Неплохая должность для человека развитого, угодившего по воле случая к варварам».
Он хотел объясниться – мол, вы, ребята, еще не понимаете, какое счастье привалило!
– В этой голове, – гладил себя по макушке, – куча полезных знаний! И все достанется вам! Все вам!
Но, вероятно, было в его облике что-то жалкое и суетливое. Туземцы глядели на него, пересмеиваясь, как на шута горохового.
– Я научу вас строить большие дома и ветряные мельницы, – размахивал руками Агила.
Однако никого не убедил. Возможно, не понимая слов, местные жители видели его насквозь и догадывались, что он сроду ничего не построил. Их вождь-касике, грубо прервав, определил Агилу простым работником на кукурузные поля.
В тот же день ему выдали палку-копалку и показали, как проделывать лунки в земле, сколько зерен бросать и, наконец, как ловчее присыпать ямку движением голой пятки.
Чего-чего, а такого он не ожидал – работать батраком у полудикого народа! Уж лучше бы его съели! Нет, в нем еще не умер Орел! И он в ярости сломал о колено палку-копалку.
Тогда его схватили и привели на деревенскую площадь. Под заунывный гул больших деревянных барабанов содрали штаны, что само по себе было унизительно. Но барабаны загудели громче, и Агила опомниться не успел, как был посажен на неимоверно колючие колени кактуса, которому еще утром кланялся.
– Паганос! – орал он, извиваясь. – Язычники! Идолопоклонники! Людоеды!
Но, просидев минут пять в объятиях сурового божества, утих. После наказания ему вручили новую палку и погнали на поле. Копая ямки, он глотал слезы и думал-думал:
«Как могут они помыкать крещеным человеком, у которого один великий Бог?! Нет-нет! Отольются им мучения христианина!»
О, зоркий глаз был у Агилы, поистине орлиный, – видел на много лет вперед…
Маис и птицы
Эб
Первым словом из языка майя, которое он твердо усвоил, было «мильпа» – кукурузное поле. Оно, впрочем, состояло из двух. «Мильи», то есть сажать, сеять, и «па» – в. Так что, можно сказать, Агила узнал разом три слова. А больше ему и не требовалось, поскольку он только и делал, что работал на мильпе.
Когда солнце поднималось точно из-за каменного столба, торчащего посреди деревенской площади, – пора было начинать вырубку деревьев в тропическом лесу, иначе говоря, в сельве. С утра до вечера он махал каменным топором, освобождая место для посадки маиса-кукурузы.
Этому были посвящены декабрь и январь.
Март и апрель – для выжигания кустарника и пней. А в мае-июне – посев. Агила понуро ходил по взрыхленной земле, держа в руках полую тыкву с семенами и палку-копалку.
Когда дул ветер, семена разлетались, а сухая земля забивала глаза.
В пору затишья его облепляли москиты. На местных жителей они, кажется, не обращали внимания.
В сезон дождей, по колено в грязи, Агила пропалывал мильпу от сорняков.
Затем сгибал каждый кукурузный стебель, чтобы лишить початки влаги и ускорить созревание. Но стебли в его руках предательски ломались.
В ноябре начинался сбор урожая, затягивавшийся иногда до марта, – столько урождалось этого чертового маиса!
Агила всей душой возненавидел его. Мало того, что возился с ним круглый год, так еще и кормили его одним маисом. То в виде лепешек жареных, то печеных, то кашей, завернутой в пальмовые листья, или просто вареными початками, а то и сырыми – в зависимости от усердия в работе.
Он старался быть прилежным, но все получалось как-то наперекосяк, неловко. Пожалуй, не менее одного раза в неделю заунывно гудели барабаны-туны, и его наказывали, усаживая все на тот же проклятый кактус. Взгляд Агилы померк, и дух надломился, как кукурузный стебель.
Конечно, тогда он и представить не мог, что через какие-нибудь триста лет гербом независимой Мексики станет орел, сидящий на кактусе, правда, со змеей в клюве.
Словом, Агила был не просто рабом, а презираемым. На него смотрели, как на глупца, который не может выполнить самую нехитрую работу.
И в конце концов за двадцать бобов какао, очень дешево, – хороший кролик стоит едва ли меньше, – касике продал его в соседнюю деревню. Там Агила молол маис тяжеленными жерновами.
«Может, я терплю все это за то, что бросил Гереро в беде? – размышлял он, ненавидя себя за малодушие. – Беднягу, наверное, давно съели, а костями его стучат в барабаны».
Еще дважды продавали Агилу, пока он не показал себя приличным рыбаком.
Прошли годы, или, если на местном наречии, – туны. Он сбился со счету сколько. Но однажды, во время урагана, ему удалось бежать из рыбацкой деревни, не зная, куда и зачем. Штормовые волны гнали его прочь с берега моря. Деревья стегали ветками и кололи шипами. Крокодилы, выпрыгивая из лагун, щелкали зубами. О, каким жалким и потерянным чувствовал себя Агила!
Он достиг мыса Каточе – конца земли, крайней точки полуострова Юкатан. Дальше было только море. Он оказался среди бесчисленных стай розовых фламинго, маленьких белых цапель, чаек и важных пеликанов с тройными подбородками.
– Вот мое место! – воскликнул Агила.
И поселился среди птиц, построив гнездо из ила и водорослей. Рыбачил на мелководье. Подолгу замирал на одной ноге, а когда подплывала рыба, глушил ее пяткой. Давно уж не был так счастлив. Хотя почти оглох от неумолчного гоготанья, кряканья, карканья и пиликанья.
Да и во время брачных танцев ему не везло. Какая-то мелкая цапелька, приняв за соперника, ударила в глаз острым клювом, так что Агила окосел.
Когда в 1519 году к мысу Каточе подошли корабли Эрнана Кортеса, он пытался улететь и отчаянно клевался. Его поймали сетью и с трудом добились, кто он и откуда. Сначала раздавался только птичий лепет:
– Чаль-чиу-тли-куэ!
Кортес подумал, что это язык майя, и назначил Агилу переводчиком. Вскоре одно индейское племя подарило испанцам в знак примирения и дружбы двадцать девушек. Тогда и Агила получил невесту, от которой у него через год родился сын, слегка похожий на розового пеликана.
К этому времени сыну Гереро исполнилось уже шесть лет.
Город Тайясаль
Бен
Гереро схватили люди из рода ица, принадлежащего к племени майя, – и повели, как бычка, на веревке.
Спали индейские воины мало, приложив ухо к земле, чтобы не прозевать опасность. Изредка разогревали на горячих камнях кукурузные лепешки и закусывали красным перцем.
Трудно сказать, где они шли и сколько времени.
Сначала, кажется, берегом моря. Затем по бесконечным зарослям, по едва заметным тропам. Гереро помнил только пятна света и тьмы, мелькавшие в глазах, – то ли это солнечные блики на листве деревьев, то ли дни и ночи. Вероятно, ему подмешивали какой-то дурман в воду.
Сознание его прояснилось, когда они вышли на берег огромного пресноводного озера.
– Петен-Ица, – кивнул предводитель воинов, а затем указал копьем вдаль, где виднелся остров, – Тайясаль!
В общем Гереро понял, как и что называется.
Его усадили в длинную узкую лодку с навесом из пальмовых листьев.
Это была пирога, выдолбленная из цельного ствола, с нашивными тростниковыми бортами, промазанными смолой. Управляемая двумя гребцами, она быстро заскользила по тихой прозрачной воде.
Когда подошли к острову, Гереро увидел мальчика в соломенной шляпе, волочившего за собой на веревке небольшого крокодила.
«Эх, вот точно так же и меня притащили», – подумал он.
Хотя, наверное, воздержался бы от сравнений, если бы знал, что молодой крокодил – лакомство для здешних жителей.
Неподалеку стояли деревянные, обмазанные глиной, хижины-чосы с высокими крышами из пальмовых листьев. Это были окраины города Тайясаля.
Дальше начиналась мощеная дорога, по краям которой поднимались белокаменные дома.
Встречались полуголые люди в набедренных повязках. И другие – в белых одеждах, расшитых узорами, в широкополых шляпах, в сандалиях на каблуках.
Там и сям виднелись огороды и фруктовые сады. Здесь взращивали кукурузу в обнимку с фасолью и тыквами. Сорго и манго. Грейпфруты, кокосы и бананы. Инжир и финики. Гуайяву и папайю. Лавровые, каучуковые и красные деревья. Да чего тут только не росло?! Казалось, все само лезло из земли поближе к солнцу. Даже рамон – хлебное дерево.
В городе было шумно, как в любом месте, где собирается много людей и животных.
Перекрикивая друг друга, торговцы предлагали разноцветные перья и камни, сушеную рыбу и кабанчиков, кукурузные лепешки и цветные покрывала, одежду, кораллы, морские раковины и много, неизвестного Гереро, – ни по виду, ни по назначению.
У него голова кружилась от гула, а возможно, от каких-то редких ароматов и пряностей.
«Может, это опять сон, – раздумывал он. – Впрочем, весьма любопытный. Даже если меня здесь зарежут или повесят, будет на что поглядеть перед смертью».
Как большинство людей на этом свете, Гереро не понимал своей жизни. Куда-то его влекло, чего-то ему хотелось. А почему, собственно, того, а не этого – он бы не ответил.
Но, в отличие от многих, Гереро радовался всему, что с ним происходило, и в каждом прожитом дне находил свою прелесть. Как говорится, и в ненастье для него проглядывало солнце. Он был, что называется, – легким человеком. И потому часто даже беды оборачивались для него благополучием.
Так есть деревья, которые от удара молний не расщепляются, не сохнут, а, напротив, вобрав небесную силу, становятся ветвистей и зеленеют пуще прежнего.
Косой взгляд, прямые мысли
Их
Дорога вывела на площадь, окруженную дворцами и высокими пирамидами с деревянными храмами на вершинах.
Оштукатуренные стены были расписаны красными ягуарами и черными крылатыми змеями, а по камню украшены богатой резьбой. Страшные лупоглазые и клыкастые морды глядели с каждого карниза.
Гереро затащили во внутренний тенистый двор и поставили перед человеком, умостившимся с ногами на красном табурете. На плечах его лежала темно-бурая с белыми подпалинами шкура тапира.