- Да я сам понял, что ты еврейской национальности. А что, - Моисей, Исак - святые ваши, что ли?
- Ну, вроде того. Просто древние имена. Между прочим, Исаак пишется через два "а".
- Вообще, не играет значения. Но грамматически нужно два "сэ".
- Играет, играет. В личном деле два "а". Так и пишите.
- Раз попал в армию, да офицером, то надо и называться по-русски, Михаилом, что ли.
- Имя дается один раз на всю жизнь. Не надо меня крестить. А в армию я не попадал, а пошел добровольно из Военно-механического института, артиллерийского факультета. Институт военный, дает отсрочку от призыва. Чего вы хотите?
- Ладно, не кипятись. Горячий, видишь ли. Пошли дальше. Первый расчет... Память у меня была хорошая, и я продиктовал Гоменюку списочный состав батареи.
- Товарищ капитан, зовите сюда людей, скажите, что положено, и закончим с этим.
- Сам знаю. Иди собери личный состав. А передачу закончим со старшиной. Звони в штаб и гони его срочно сюда. Понял?
- Понял, понял. Иду.
Так в первый же день знакомства мы не понравились друг другу.
Когда все свободные от дежурства собрались, Гоменюк хорошо поставленным командирским голосом объявил, что с сего дня вступает в командование батареей, а лейтенант возвращается к своему взводу. Новый комбат строго предупредил, что не потерпит никаких нарушений воинских уставов и порядка. Нарушителям никакой пощады не будет! Потом он сказал, что раньше командовал гаубичной батареей в артполку РГК ( Резерв Главного Командования) и прибыл сюда после тяжелого ранения, полученного на Курской дуге.
- Какие есть жалобы?
Все молчали. Кое-кто начал чиркать кресалом, готовясь раскурить цигарку.
- Отставить курение!
Молчание затянулось, и капитан приказал разойтись по местам. Потом мы осмотрели огневые позиции. Я рассказал об особенностях местности, выбранных ориентирах, скрытых подходах, опасных направлениях и других деталях.
- Лейтенант, теперь иди в свой взвод, а мне пришли ординарца.
Он вытащил пачку "Казбека", взял папиросу и стал стучать мундштуком по коробке. А я направился к своему взводу.
Ординарец Никитин ждал меня. Ему не нужно было ничего объяснять: он знал, что переходит к Гоменюку. Никитин был очень симпатичен мне природным тактом, умом и естественной добротой. Я постоянно ощущал на себе и ценил его заботу. Не раз он выручал меня. К нему, единственному из солдат, я обращался на "Вы" - исключение из правил фронтового этикета.
- Никитин, мне жаль, что нам приходится расставаться. Я написал о Вас своим родителям. Получил недавно письмо от матери. Она просит передать ее, ну, материнскую благодарность. Вы мне много помогали и по службе, и по дружбе. Я, само собой, хочу сказать Вам спасибо.
Я, как мог, горячо и благодарно, пожал ему руку.
- Да чего там, лейтенант. У меня сын на фронте. Гляжу на Вас, а думаю-то о нем. Вот оно и получается. Мы же рядом служим. Гора с горой не сходится. А человек всегда может. Так что, Бог даст, свидимся еще. Бывайте здоровы. Ваш сидор (вещмешок) и одеяло у Воловика.
И он отправился к своему новому начальнику.
Не успел я еще осознать происшедшей перемены, вернулся Никитин:
- Комбат приказал выделить от каждого расчета по два человека с
инструментом. Будут срочно делать ему блиндаж. Старшим назначить командира орудия из ваших.
Делать нечего - послал я Воловика с тремя солдатами. Шанцевый инструмент: лопаты, пилы, топоры и ломы - есть в каждом расчете. Работать солдаты умеют.
Тем не менее к ночи выполнить приказ комбата не успели, потому что велено было строить блиндаж особый: в полный рост, стены обшить и к тому же накрыть двойным накатом. Для этого пришлось разобрать по бревнышку недогоревшую баньку, что стояла в тылу батареи. Работы было очень много. И хотя трудилась вся батарея, сооружение укрытия для комбата закончилось лишь поздним вечером следующего дня.
Этот огромный блиндаж с отсеками для телефонистов и ординарца показался всем нелепой барской прихотью. У нас командир батареи всегда находился при одном из орудий. Гоменюк же, по-видимому, привык сидеть на своем НП (наблюдательный пункт) в персональном укрытии, вдали от огневиков. Его
высокомерие и неразумная требовательность вызвали удивление и глухую
неприязнь. Сержант Воловик, человек горячий и искренний, пожаловался мне ночью:
- Надсмотрщик какой-то, а не комбат. Вот нашелся надзиратель на нашу голову. Шкура. Не хочет жить с нами вместе, как другие комбаты. Дистанцию держит.
- Он привык так в своем гаубичном полку, - пытаюсь я смягчить Воловика.-Осмотрится, разберется, осознает, что такое прямая наводка. Может, и переменится.
- Не похоже. Сволочь он - сразу видно.
Командир второго орудия Воловик - москвич, парень образованный,
культурный. Перед самой войной окончил учительский институт, готовился
преподавать историю и географию в люберецкой школе. Не успел. Ему 26 лет, и
жениться тоже не успел, о чем теперь сожалеет. Он близок мне, и мы доверяем друг другу.
Первым расчетом командует старший сержант Батурин. Это совсем другой человек: грубый, жесткий, самолюбивый и недоброжелательный, но командир толковый, волевой, самостоятельный. Ему уже 37 лет. Работал токарем в
Челябинске, на тракторном заводе. С ним я держусь настороженно, официально, опасаюсь подвохов.
Так двадцатый день рождения запомнился мне навсегда. Июньская ночь была тепла, на небе - ни облачка. Брезент, служащий крышей нашего "блиндажа", сняли. Я лежал на спине и смотрел на звезды. Время от времени то слева, то справа раздавались пулеметные очереди. Трассирующие пули ярким пунктиром прорезали чернильную темень, накрывшую землю и притаившихся в ней людей. Немцы для собственного успокоения то и дело запускали осветительные ракеты. После них ночь казалась еще темней.
Я смотрел на звезды и думал, что молодость уходит, "распечатан" третий десяток.
И казалась тогда несбыточной мечта - дожить до тридцати. Часто возникало предчувствие, что умру я на огневой от раны в живот. Повидал я такие тяжелые смерти, и приснилось мне однажды именно так. Причем сон был столь ярким и убедительным во всех деталях, что был воспринят мною как пророческий, вещий.
% % %
В июне продолжалось затишье. Новый комбат укреплял дисциплину: запретил игру в карты, требовал уставного обращения, пресек отлучки в село за яблоками и картошкой. Он часто уходил с Никитиным в штаб, и я, как положено, оставался старшим на батарее.
В июне же у нас случилось необыкновенное происшествие: комбат привел на батарею женщину. Прямо на передовую. Он поселил ее в "хитром домике" у бабки Ганны под присмотр Никитина.
На вопросы солдат Никитин отвечал коротко, без подробностей:
- Жена к комбату приехала на побывку.
- Не дури нам голову, Никитин! - удивлялись солдаты. - Какая может быть жена здесь, на передке? Какая побывка? Скажи честно: ППЖ (полевая походная жена)
или какую местную подобрал? Может, хозяйкина дочка? Бабка Ганна могла привезти. Хороший ей зять будет. Ха-ха.
- Говорю - жена, значит, жена. Не вру.
Всем было интересно посмотреть на комбатову жену. Наших дивизионных ППЖ мы, конечно, знали. Это были "законные" ППЖ.
У командира дивизиона была наш фельдшер, старший лейтенант медслужбы Женя, между прочим, дочка полковника, начальника артиллерии дивизии. Она очень хороша собой, даже в военной форме. Однако как медик ничего не стоит: небрежна, невнимательна, на передовой во время боя не появляется. Как-то она делала нам прививку (под лопатку) то ли от тифа, то ли от столбняка. После уколов у всех образовались на спине нарывы и поднялась высокая температура. Говорили, что скисла вакцина, а кроме того, Женя колола всех одной и той же грязной иглой.
Макухинская ППЖ числится радисткой. Радиостанции же у нас нет. Поэтому она иногда дежурит у штабного телефона. Это толстая, сонная, хмурая деревенская девка, тихая и как будто чем-то напуганная. Помню ее очень светлые, почти белые волосы и круглое лицо, усыпанное веснушками. Она окончила в своей деревне всего восемь классов. В начале войны убежала в город, заявилась в военкомат и упросила военкома принять ее на воинскую службу. Получила направление в учебный полк связи, где готовили девушек-связисток. Оттуда она и попала к нам, когда в 1943 году дивизион формировался под Москвой.
А еще помню Татьяну Васильевну - ППЖ капитана Вишневского, заместителя командира дивизиона. Это была солидная женщина лет тридцати, если не больше, настоящая, опытная, дипломированная медсестра. Она часто появлялась на передовой во время боя, умело перевязывала раненых. Держалась просто, но строго. Ее все уважали и обращались только по имени-отчеству, что свидетельствовало об истинном почитании.
В конце лета, будучи уже командиром взвода управления, я оборудовал
КП (командный пункт) дивизиона на окраине Пистыни. Работали мои солдаты и несколько местных жителей, которых прислал по нашему требованию комендант села.
Днем метрах в двухстах от КП на дороге остановился штабной "виллис". К нам направился капитан Вишневский - проконтролировать работу. В машине остались водитель и Татьяна Васильевна. Капитан убедился, что КП почти готов, и передал приказ командира: к ночи перевести сюда всех разведчиков и часть связистов.
Капитан уже возвращался к своей машине, когда начался артналет. Снаряд разорвался между КП и "виллисом". Вишневский упал. К нему бросились Татьяна Васильевна, водитель, я и один из солдат. Капитан лежал в луже крови. Он был жив, но сильно покалечен.
Татьяна Васильевна наложила жгуты и быстро перевязала его. На нее было больно смотреть. Перевязывая, она шептала сквозь слезы: "Только не умирай, Витя! Только не умирай!" Она попросила меня передать Макухину, что останется с Вишневским до конца, что в любом случае сюда больше не вернется, потому что беременна; будет ухаживать за Вишневским и растить ребенка.
Позже я узнал, что из санбата раненого капитана сразу увезли в армейский госпиталь. Татьяна Васильевна уехала с ним, и следы их затерялись...
Все были уверены.что комбатова жена - всего лишь новая ППЖ.
В день, когда она объявилась у нас, Никитин прибежал ненадолго за продуктами и сразу же возвратился в "хитрый домик". Гоменюк ушел с батареи за полночь, не сказав мне ни слова. Утром он появился в расположении, прошелся по огневым, доложил в штаб, что на батарее все в полном порядке, и возвратился в "домик". Позже кто-то из солдат, ходивший к бабке Ганне по воду, узнал, что капитанову жену зовут Зинкой. Солдат через открытое окно слышал, как Зинка плакала, а капитан обзывал ее дурой.
На следующую ночь капитан опять ушел в "домик", сказав мне на прощание:
- Остаешься за меня. В случае чего срочно вызывай! Бегом! И чтоб никаких лишних разговоров! Все понял?
Ночью, как уже не раз бывало в последнее время, внезапно разгорелась перестрелка на участке первой батареи. Окопавшийся слева от нас взвод ПТР всего три ружья - открыл бесприцельный огонь. Командир взвода Алимов, стоя в полный рост позади своих солдат, истошно кричал:
- Болшэ агня! Болшэ агня! Пуст ани баятся!
Ко мне из комбатова блиндажа прибежал телефонист:
- Комбата - к телефону!
Я скомандовал Батурину: "Быстро кого-нибудь за комбатом в домик!" - и кинулся за телефонистом.
В трубке не очень трезвый, как мне показалось, голос майора:
- Ты спишь, что ли, телефонист? Давай комбата!
- Береза - два. Слушаю, - ответил я, слегка запыхавшись.
- Что там у тебя, Гоменюк? Что за шум?
- Перед нами все спокойно. Все на местах. А слева у самой дороги пулеметная и автоматная стрельба. Может, разведка напоролась, не знаю. У нас тихо.
- А кто это говорит? Ты, Гоменюк?
- Нет, не он. Он сейчас подойдет.
- Узнал тебя. Ты что это по старой привычке докладываешь! Давай капитана сюда!
Командир дивизиона длинно выругался и еще нервно добавил:
- Давай, мать его за ногу!.. Быстро!
Комбат задерживался. Дальше по линии пошел изощренный командирский мат, и майор бросил трубку. Через несколько минут прибежал запыхавшийся Гоменюк:
- Ну! Что тут у вас случилось?
- У нас все в порядке. Но только что звонил майор. Спрашивал обстановку, вас требовал. Я сказал, что Вы отошли, сейчас подойдете. Он с минуту подождал и бросил трубку.
- А чего ты ему еще наговорил?
- Больше ничего.
- Иди! Я тут сам разберусь.
Остаток ночи капитан провел на батарее, а утром ушел в свой домик. Затем появился Никитин и взял у старшины продукты: он теперь себе и капитану готовил сам. Воловик сидел рядом с укрытием на ящике, хлебал из котелка чай и грыз сухарь:
- Ну, как, Никитин, провел ночь, пока комбат тут по телефонам разговаривал и дисциплину укреплял? Хорошая у него жена или как?
- Бросай, Воловик, эти разговоры.
- Нет, ты скажи правду. Неужели всю ночь стоял на посту, как евнух турецкого султана? Охранял молодую жену и свечку держал?
- Тебе, сержант, все шутки да шутки. Как не надоест?
- Не серчай, Никитин, не надо. Я просто так, не удержался.Сам не знаю зачем.
Давай, помогу тебе этот ПФС (продовольственно-фуражное снабжение)
отнести да и воды у вас наберу. Капитан еще не опечатал колодец?
Возвратился Воловик не скоро. Веселый, довольный:
- Капитан спит как сурок. Молодая жена скучает. Никитин стряпает. Она совсем девчонка... Не жена ему, - внучка. Ей сказки рассказывать - будет слушать. Особенно, если на руках носить. Любопытная и разговорчивая. Спрашиваю: "Как приехала?" Отвечает: "Знакомый от Василя Степановича приезжали, передачу привезли и все рассказали, как сюда ехать". Отчаянная девка. Хочет стать боевой подругой и медсестрой при дедушке. Ночью будет помогать ему по нужде. Ха-ха!
Солдаты пристают к Воловику с расспросами, плоскими шутками и советами:
- Заметит капитан, что ты его жену в кусты водил - конец тебе. Он такой. Лихой.
- Никуда я ее, к сожалению, не водил. Там Никитин на посту. Не дремлет -охраняет, как "катюшу" на огневой. В саду на лавке посидели, поговорили немного. Вот и весь роман. Вообще, ребята, жаль мне ее. Простая она и наивная, хотя уже 18 лет. Я за полчаса выпытал про всю ее жизнь. Все байки принимает на полном счерьезе. Шуток наших не понимает.
- Эй! Да она влюбилась в тебя. Ученицы часто в учителей влюбляются. Ты ей в самый раз будешь. Колись, Воловик! Было дело?