Помоги проекту - поделись книгой:
Александр Киричек
Водоём
Часть 1: Погасшая звезда
Светлой памяти
Ольги Купцовой (1969–1991)
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Пролог
Ранним утром тысяча девятьсот девяносто какого-то года по блестящему нуару свежевымытого тротуара, купаясь во встречных лучах молодого июньского солнца, мимо спящих окон элитной многоэтажки, спешила на трамвайную остановку пара белоснежных босоножек. «Тин-тин-тон, тин-тин-тон», — отстукивали ритм стальные подковки на высоких каблучках. «Динь-динь-дон, динь-динь-дон», — вторили им эхом то ли ещё холодный асфальт, то ли красно-песочного цвета кирпичные стены, то ли евроокна первых этажей. Дважды в неделю, восемь раз в месяц по одной и той же невидимой путеводной ниточке проносили они и тесно прижатые ухоженные пальчики, спеленутые кожаным ажуром, и розовые пяточки под цепким надзором ремешков, и устремленные к небу, готически тонкие и стройные ножки, и размеренно, словно черноморский прибой, волнующиеся бедра, и тонкую талию, подобную горлышку античных амфор, и едва заметные, но упругие и задиристо вздернутые вверх груди, и длинную беломраморную шею, и милое, с улыбкой наивности, ангельское личико, обрамленное водопадом вьющихся льняных волос и украшенное бирюзово-лазуревыми глазами. И вся эта божественная красота, способная соблазнить любого мужчину, а многих и свести с ума, прикрытая лишь короткой, немного не достающей до колен, прямой юбкой цвета сгущенного молока и сочно-розовой маечкой, проходила, скользила, летела, никем в этот момент не замечаемая.
До остановки оставалось еще метров триста, а до последнего подъезда элитного дома всего шагов пять, когда сзади внезапно навалился злой, жесткий, будто вынырнувший из-за угла, пронизывающий звук пожарной сирены. Девушка инстинктивно вздрогнула, обернулась, стала вглядываться, обождала с десяток секунд, но так ничего и не увидела, а звук также внезапно умер, как и появился. «Странно, очень странно», — подумала она, и в то же мгновение что-то влажное и теплое прикоснулось к тыльной стороне обнаженной голени, запустив по телу едва ощутимую дрожь. Обернувшись, красавица увидела перед собой средних размеров чудовищно лохматого пса: глаза его горели надеждой, а язык, свисавший из пасти, придавал мордочке выражение умильной радости. Из-за угла дома показались еще две собаки сомнительной наружности и с еще более сомнительными намерениями. «Стая. И чего им надо в такую рань?» — девушка никогда не боялась собак, умела находить с ними общий язык, ласково уговаривать, но в этот раз её охватило какое-то странное предчувствие… И она не ошиблась. Не добежав какого-то метра до её заскучавших босоножек, собаки разом сели и истошно завыли, а ближняя — та, что была самая лохматая, — внезапно сменила улыбку на оскал, подняла зад, вытянула взъерошенный хвост параллельно тротуару… Девушка невольно сделала шажок назад, затем вправо, еще один, который и оказался роковым — кончик каблука застрял между бордюрными камнями, пяточка не успела среагировать и вовремя высвободиться из-под опеки ремешка, а потому увлекла за собой по инерции не только туфельку, но и все тело хозяйки… «Хруп!» — надломился каблук, поджавшись под подошву. «Блин! — вскрикнула в сердцах девушка. — Эти подлые собаки!» Но собаки уже были далеко, убежали, возможно, испугавшись крика.
Девушка села и заплакала. Тихо заплакала, всхлипывая и коря то ли себя, то ли собак, но больше судьбу. «Мои любимые босоножки. Ведь им нет еще и двух месяцев. Ползарплаты за них отдала. А толком и не носила. А на новые — денег нет, просто нет денег, а до получки еще десять дней. Может, можно отремонтировать? Это выход… Но в чем же идти на работу? И что делать сейчас — бежать домой или ковылять так? Ладно, пойду так, скажу, что в трамвае сломала — мол, оступилась при выходе», — ей почему-то казалось, что рассказав про собак, она покажет окружающим свою слабость, уязвимость. Вытерла скупые слезки, сломанный каблук положила в нежно-кремовую сумочку, взяла босоножки за хлястики — по одному в каждую руку, и босиком пошла по высыхающему асфальту…
«Девушка по городу шагает босиком… — говорила она себе, — так романтично… Может быть, кто-нибудь когда-нибудь придумает продолжение и положит эти строчки на музыку? А меня сделают героиней клипа. На гонорар куплю себе новую обувку… А ведь могло быть и хуже, могла бы и ногу сломать или удариться головой о бордюр… Все, что ни делается — к лучшему. Спасибо Тебе, Господи, за то, что я живу под этим небом, под этим солнцем, что сыта, одета, обу… М-да… Стоп, а я ничего не выронила?» Она вернулась, оглядела снова место «катастрофы», но ничего не нашла, кроме маленькой блестящей вещицы, сиротливо лежавшей в траве на обочине тротуара. «Наверное, кто-то вчера вечером или ночью обронил. Что ж, пусть остается у меня как память, как компенсация, а, быть может, и как амулет… Только будет ли он счастливым?» — и положила вещицу в сумочку. Вдали задребезжал трамвай, и девушка ускорила шаг, быстренько-незаметно перешедший в легкий бег — она уже опаздывала…
Часть первая. Погасшая звезда
Всякий, кто любит, умирает.
Глава 1. Водоем
Берег, обрамленный среднерослым кустарником; вода, закованная в каменный обруч; почти идеально круглая форма зеркальной глади; пушистые облака на фоне голубого неба и шумящей листвы берез… Он стоял у самой воды, лихорадочно припоминая, где и когда видел все это, а то, что видел — в этом сомневаться было нельзя — и даже не единожды видел… Одно воспоминание детства сменяло другое, набегая не третье, торопя четвертое, возбуждая пятое, предвкушая шестое, но ни одна картинка не подходила, и он снова и снова, перетряхивая образы прошлого, старался отыскать в калейдоскопе представлений одно-единственное, способное завершить гештальт и успокоить душу… Но тщетно — не сходилось… не клеилось… Память буксовала…
— Привет! Любуешься?
Она подошла незаметно, неслышно, словно соткалась из сырого предрассветного воздуха… Как роса… Стала рядом, взяла за руку… Точнее, положила свою ладонь на предплечье, у самого локтя. Её вопрос не удивил — будто бы он заранее его ждал.
— Любуюсь, но… никак не могу вспомнить, где и когда видел этот пруд раньше.
— А вспоминать — надо? Может — и не стоит? Здесь так красиво, а ты мучаешься, роешься в мозгах вместо того, чтобы просто наслаждаться видом.
— Ты в чем-то права, но я чувствую, что должен вспомнить, что это важно, от этого зависит…
— Чья-то жизнь, судьба?
— Возможно…
— Может быть, твоя?
Последние слова она произнесла как-то совсем иначе, чем предыдущие, новым, более уверенным, настойчивым тоном.
— Не знаю, — ответствовал он, — может быть… быть может…
Солнечные блики играли, бегали, искрились, задорно и весело плясали по водному простору, придавая зелени дерев, облакам и даже самому небу какую-то изысканную, вычурную барочную нарядность и торжественность. Вода источала туманную нежность, манила своей прозрачностью, обещала смыть пыль забот и освежить чувства… Ветерок возбуждал и… развевал её волосы, длинные, пушистые, ароматные, они ласкали его шею, но он не видел даже какого они цвета — какая-то сила — жесткая, властная, неодолимая — заставляла смотреть лишь перед собой, запрещая поворачивать голову в сторону собеседницы.
— Обними меня… Пожалуйста!
— …
Кисть его руки робко и неуверенно, после недолгого колебания, легла на её талию. И тут же снова встрепенулась память, откуда-то из юности приплыло ощущение «дежа вю» — та же хрупкость, тонкость, незащищенность…
Она была вожатой, не слишком красивой, но доброй и понимающей, с хорошей фигурой. Он — четырнадцатилетним подростком, с пушком и прыщами на лице, на которого, увы, не положила глаз ни одна девушка. И это не укрылось от вожатой — к сожалению, спустя годы её имя он забыл твердо и навсегда — и тогда она пригласила его на танец. Его и только его! Никогда раньше ни одна девушка, ни одна женщина, в общем, ни одна особа женского пола не приглашала его танцевать. Но зато сколько отказывались от его приглашений! А она заметила, проявила чуткость, пожалела… Взрослая женщина, едва не перешагнувшая рубеж 30 лет, уже не девственница, и в его, еще детских руках!!! Неудивительно, что тело впитывало и её запах, и каждое движение, каждую интонацию её дыхания… Но больше всего повезло его ладоням, скорее даже пальцам — они не лежали, нет, а бродили, перемещались по спине партнерши, щупая, изучали, исследуя, осязали, а открывшееся передавали по нервным волокнам-проводам в мозг — как оказалось, на вечное хранение.
И вот теперь тактильные образы встретились, опознали друг друга — тот, из пионерского лагеря, и этот, актуальный, нынешний, — признали друг в дружке «братьев-близнецов» и слились в едином чувстве восхищения. Наверное, так же радуются при встрече закадычные друзья, бывшие в многолетней разлуке… И так же, как и десять лет назад, его рука не просто покоилась на изгибе девичьего тела, а скользила своими пальчиками вверх-вниз, влево-вправо, скользила и гладила, скользила и стремилась постичь, понять, запомнить…
— Нравится? — спросила девушка.
— Да, очень! — откровенно ответил юноша.
— Что ты чувствуешь? Расскажи, мне интересно знать…
— Разве это можно выразить словами, описать неописуемое, поведать неведанное…
— И все же… я прошу…
— Твое тело божественно, восхитительно, просто бесподобно!
— А конкретнее, твои ощущения — какие они? — продолжала допытываться девушка.
— Твоя талия — гармония хрупкости и упругости, сплошная утонченная прочность, влекущая теплая нежность, соблазнительная нега, сладчайшая амброзия для рук… Но главное… главное…
— Что главное? Ты меня интригуешь?
— Главное в том, что она иная, не такая, как у нас, мужчин, и потому я завидую тебе — тому, что твоя красота всегда при тебе, всегда с тобой…
— Хочешь меня поцеловать?! — скорее предложила, нежели спросила девушка.
— Разве можно этого не хотеть?!!
— А может, ты предпочтешь сначала обнять мою сестру, а потом выберешь из нас лучшую и поцелуешь именно её?
— Какую сестру? О чем это ты?
— Она справа от тебя, и ей тоже нужно тепло твоих рук. Обними её, прошу, это важно!
Действительно, справа оказалась еще одна девушка, как и первая, появившаяся из ниоткуда, из туманного марева, из дымки, ненадолго выползшей из пруда. Вторая девушка молчала и, кажется, совсем не собиралась говорить. Просто ждала.
— Пожалуйста, обними сестру точно так же, как и меня, но меня не отпускай! — настойчиво приказывала первая девушка.
— Зачем?
— Так надо, скоро поймешь!
— Ну, раз ты просишь…
Теперь обе его руки лежали на восхитительных талиях сестер и уже не просто исследовали и получали удовольствие, но…
— Что теперь, милый? Как тебе с этим… новым… чувством?
— Я… теряюсь…
— Что-что? Отчего же… теряешься? Разве удовольствие не удвоилось, разве его не стало больше?
— Стало как-то не так…
— Говори, дорогой, продолжай… ЧТО не так?
— Оно уплывает… улетучивается… испаряется… уходит…
— Оно — это УДОВОЛЬСТВИЕ?
— Да, и я не могу его удержать, я его теряю… БЕЗВОЗВРАТНО…
— Почему ТАК?
— Не знаю… не знаю…
— Может, беда в том, что ты не можешь сосредоточиться на чем-то одном, на одной из нас?
— И начинаю сравнивать, чье тело лучше, приятнее, а сравнение уничтожает чувство… Понимаешь, рефлексия, размышление, анализ убивает ощущение счастья, вырывает чувства из рук… в буквальном смысле…
— Понимаю, родной мой…
— Но зачем, зачем ты это сделала?
— Потом поймешь. Лучше посмотри-ка на воду. ЧТО изменилось?
И в самом деле, солнечный светлый день стал тускнеть: по краю глади водоема показались серые тучки — предвестники ненастья…
— Облака стали темнее, — послушно отвечал на поставленный вопрос юноша. — Они чернеют прямо на глазах. Кажется, скоро пойдет дождь… и сильный.
— И гроза будет, и молния тоже будет непременно. Боязно, любимый мой?
— Да нет, совсем не страшно, ни капельки. Я люблю и дождь, и грозу — в буре лишь крепче руки и парус…
— Парус?
— А что?
— Нет, ничего, продолжай, ты ведь не договорил, Солнце мое…
— Я хотел только сказать, что в грозу легче дышится, природа обновляется…
— Твоя жизнь тоже скоро обновится и очень сильно!!! — эти слова были произнесены так уверенно, так четко и твердо, будто бы девушка только и выжидала момент, чтобы огорошить его этой новостью.
— Как именно… обновится? — спросил он заискивающе.
— Я же сказала: сильно! А конкретнее: ты сможешь увидеть настоящее небо, настоящие облака и деревья, а не их жалкие копии на воде! — выговорила она тоном, не допускающим никаких сомнений.
— Но эти копии так прекрасны!
— Иллюзия, мой дорогой, подделка, суррогат, тень бытия, как и многое, что нас окружает. Вот и первые капли… Ну, нам пора. До встречи, милый!
Она высвободилась из его объятий, ту же самую процедуру проделала и её сестрица, и обе оказались у него за спиной.
— Куда же вы? — подобострастно, но без особой надежды их задержать пролепетал он.
— Нам пора, но мы вернемся… или хотя бы одна из нас… Только не оглядывайся, не смотри нам вслед, смотри на воду, внимательно смотри… Это важно!
Юноша почему-то не ослушался, хотя ему безумно хотелось понять, куда идут прелестные созданья, рассмотреть, во что они одеты, какие у них наряды, какого цвета волосы, оценить грацию их походки, ведь до сих пор он имел возможность только осязать их тела, а видеть мог лишь весьма туманно, какими-то жалкими остатками бокового зрения. Но какая-то сила, более могущественная, неизмеримо более мощная, чем его мужская воля, заставила обратить взор на воду, а не назад, куда ушли недавние спутницы-соблазнительницы.
Дождь прекратился, поверхность пруда успокоилась, вода стала прозрачной, и вдруг, у берега, на мелководье, он явственно различил силуэты своих родителей, затем и их одежду, потом и лица. Они спокойно плавали, распластавшись под водой, взявшись за руки, будто маленькие детки; их довольно улыбающиеся глаза восторженно глядели в небо, внезапно проглянувшее солнечным светом сквозь пелену мрачных туч. Сергей стал кричать, но вместо чаемых «папа» и «мама» его рот прохрипел что-то невнятное, сиплое, беспомощно-дистрофичное и нечленораздельное — в самый неподходящий момент голос изменил, предал, покинул его. «Сынок, — спокойно проговорил отец, — не беспокойся, все хорошо. Мы видим небо, настоящее, прекраснейшее из всего, что может быть на свете! Посмотри наверх, подними голову! Там такое чудо! Ну, давай же!» Но поднять голову Сергей не смог — шея обратилась в камень. Он хотел подойти к воде и протянуть руку родителям, но все тело сковал невидимый стальной обруч, парализовавший суставы и мышцы. Он снова попробовал закричать, но вместо этого… проснулся.
Вся постель — простыня, пододеяльник, подушка, одеяло — все было мокрым от холодного пота. Такое с ним случалось регулярно, но редко, предыдущий раз — года полтора назад, когда болел гриппом. Но сейчас гриппа не было. Напротив, он ложился спать в прекрасном расположении духа и тела, конечно, прекрасном настолько, насколько позволяло его в целом пессимистичное мироощущение. А теперь был полностью разбит. Но худшее было впереди, и не просто худшее, а еще и прежде небывшее. Тело, его тело, которым он привык управлять и хладнокровно владеть, которое его никогда не подводило, вдруг стало дрожать. Сначала медленно завибрировали кисти и стопы, затем голени и локти, за ними — бедра и плечи и, наконец, волна дрожи охватила голову, и неприятно заскрежетали зубы: нижние задолбили по верхним и с каждой секундой все сильнее и сильнее… Через пару минут все тело тряслось, подпрыгивало, скакало, но неприятнее и болезненнее всего ощущалась зубная дрожь. В какой-то момент ему показалось, что зубы сейчас раскрошат друг друга, расколят один другой, растолкут сами себя в костную муку…
Однако, дрожь, достигнув апогея, быстро пошла на нет. Отчего она внезапно началась, почему так же резко закончилась — было совершенно не ясно. Но теперь он мог, наконец, подумать о смысле сна. Сон был редкостной красоты, яркий, насыщенный светом словно полотна импрессионистов, а эти девушки так пленительны и в то же время таинственны. Ясно, что раз он не увидел их лиц, раз ему не было позволено провожать их глазами, то они символизировали архетипическую фигуру Анимы. Но раньше Анима всегда являлась в одиночестве, откуда и зачем теперь возникла её немая сестра-соперница?
Сон, без сомнения, предвещал большие перемены, но какие? И, конечно, родители приснились нехорошо. Очень нехорошо. Раньше так они не снились… Интересно, а они уже приехали к бабушке? Он решил выкурить сигаретку на балконе — зачинался десятый час, значит, июньское солнце уже прогрело воздух, и он не замерзнет. А для гарантии неповторения приступа неплохо и сто грамм принять… Так он и сделал… Свежий воздух, теплая нега, распространившаяся по телу после рюмки коньяка, аромат «Кэмела», слегка затуманивший сознание, заставили переключиться на позитивные мысли — было утро субботы, впереди весь уик-энд и можно поехать на дачу, на Жуковское водохранилище, склеить там герлушку приятной наружности, охмурить её цитатами из Ницше, опьянить крымским «Мускатом»…
Звонок… Телефонный…
— Алло, слушаю вас! — не подозревая ни о чем плохом, стандартно произнес Костров-младший.
На другом конце линии замялись, повисла пауза…
— Я вас слушаю, говорите! — с долей раздражения требовал вестей Сергей.
— Это старший лейтенант Костров? — наконец-то оборвалась пауза на противоположном конце.
— Да, это я! Что-то случилось?… Кто вы?
— Это подполковник Чижиков, дежурный по институту. По поручению полковника Свешникова… Просили передать… Ваш отец, генерал Костров… попал в аварию…
— …Он жив?
— …
— Он жив? А мама? Его жена? Да не молчите же!!!
Поделиться книгой: