Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Борьба за Берлин - Йозеф Геббельс на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:


Йозеф Геббельс

доктор германской филологии

Борьба за Берлин

«Эту книгу я посвящаю старой берлинской партийной гвардии»

Йозеф Геббельс

Вступление

Борьба за столицу всегда занимает особую главу в истории революционных движений. Столица является самостоятельным понятием. Она представляет собой средоточие всех политических, духовных, экономических и культурных сил страны. Она оказывает влияние на провинцию, и его не избегает ни город, ни деревня.

Берлин в Германии – это нечто исключительное. Население этого города не представляет из себя, как в каком-нибудь другом месте, единой, замкнутой в себе однородной массы. Житель Берлина: этот тип получается из остатка старого берлинства, приправленного примесями из провинции, всех областей, мест, профессий и конфессий.

Правда, Берлин не является для всей Германии таким определяющим и важным, как Париж для Франции. Но, несмотря на это, нельзя представить страну без Берлина.

Национал-социалистическое движение вышло не из Берлина. Оно зародилось в Мюнхене. Сперва оно началось в Баварии, потом в Южной Германии, и только позже, когда оно оставило позади истоки своего развития, перекинуло мост на север и заодно в Берлин.

Только после крушения в 1923 году история партии началась севернее Майна. Но национал-социализм и в Северной Германии был также подхвачен со всей стремительностью прусской выносливости и дисциплины.

Эта книга предназначена  изобразить историю движения в столице империи. Разумеется, это не преследует никаких исторических целей. Возможность написать объективную хронологию берлинского движения будет предоставлена последующим историкам. Нам не хватает для этого трезвой беспристрастности, чтобы правильно отделить свет от тьмы.

Тот, кто писал эти строки сам значительно и с огромной ответственностью причастен к ходу дел. Поэтому он и есть партия в полном смысле этого слова. Автор только лелеет надежду с этим повествованием снять с души тяжелейшую ответственность, которая легла на него тяжким бременем за пять лет борьбы. Это должно быть утешением и стимулом для тех, кто воевал и участвовал в блестящем взлёте берлинского движения, напоминанием и угрызением совести тем, кто сомневался и стоял в стороне, и угрозой и объявлением войны тем, кто препятствовал нашему победному маршу.

Мы пока не имеем права считать окончание этой битвы победой на всех фронтах. Мне бы хотелось этой книгой поспособствовать тому, чтобы марширующие батальоны национал-социалистического наступления сохраняли веру и надежду, чтобы цель, которая сегодня уже ясна во всей остроте и последовательности, никогда не пропадала из поля зрения и несмотря ни на что была достигнута.

Против разложения (часть 1)

В утренних ноябрьских сумерках раскинулся просторный, пока безлюдный, перрон главного вокзала Эльберфельда. Приходилось прощаться с городом, который в течение двух лет был отправной точкой тяжёлых и кровавых битв за Рурскую область. Здесь мы создали первое главное северо-западное отделение поднимающегося после  1923 года национал-социалистического движения. В Эльберфельде закрепился духовный центр национал-социализма в Западной Германии, и отсюда  на Рурскую область ниспадали лучи нашей страстной борьбы.

  Несколько друзей пришли, чтобы попрощаться. В действительности это прощание оказалось более тяжёлым, чем мы думали. Случается и такое,  приходиться отрываться от близких, с которыми пережито много воспоминаний о борьбе и успехах, и которым доверено многое. Здесь мы начинали. Здесь были организованы первые  для Рейнской и Рурской областей собрания. Здесь мы создали первый центр для стихийных национал-социалистических ячеек, образовывающихся по всей провинции.

Вот кондуктор подал сигнал к отправлению. Краткие жесты, крепкое рукопожатие. Мой славный Бенно – великолепная немецкая овчарка, которая делила с нами радость и горе – жалобно завыл последний раз на прощание, и поезд тронулся длинными рывками от  вокзала.

С неимоверной быстротой мы неслись через лежащую в серых дождливых сумерках страну.  Мимо проносились места нашей усердной деятельности,  возвышающиеся дымоходы и испускающие пар фабричные трубы. Как часто приходилось проезжать эти места, когда мы вечерами атаковали в Рурской области, чтобы пробить первую брешь в каком-нибудь скоплении коммунистов. Как часто вели мы здесь наступления, бывали кроваво отброшены, приходили снова, и снова отступали  с шишками и ссадинами, чтобы в третий раз с жёстким напором захватить эту устойчивую позицию.

Эссен! Бохум! Дюссельдорф! Хаген! Гаттинген! Это были первые места, где мы укрепили свои позиции. Тогда ни одно собрание  не могло быть доведено до конца без кровавых столкновений с марксистским террором. Противник знал, как слабы мы были, он наверняка мог бы превратить нас в отбивную. Только благодаря дерзкой самоотверженности нескольких немногочисленных групп штурмовиков, мы вообще смогли проникнуть в эту область.

Потом нашим стремлением стало захватить город частями, а, при благоприятных условиях, полностью, и сделать его оплотом поднимающегося движения, откуда впоследствии борьба была бы перемещена на близлежащие территории.

Одной такой цитаделью был маленький, расположенный между Бохумом и Эссеном, индустриальный городишко Гаттинген; при ряде удачных обстоятельств, там сложилась чрезвычайно благоприятная для нас почва, которую мы потом, с упорным усердием и храброй выносливостью вспахали и засеяли семенами нашей молодой идеи. Гаттинген был средним городом Рура, который существовал только за счёт промышленности. Металлургический завод концерна Геншеля был здесь главной целью нашей  сосредоточенной пропагандистской атаки, и за два года боёв с марксизмом, розово-красного оттенка с одной стороны и более красного – с другой, за короткое время и при французских оккупационных войсках[1], нам удалось полностью прибрать город к рукам, вытеснить марксистский фронт с его прочных позиций и крепко вонзить знамя национал-социализма в твёрдую вестфальскую землю.

Незадолго до моего расставания мы пережили здесь триумф, это было невероятно, под сильным внешним давлением самим прийти на марксистское собрание. Враг больше не приходил к нам, и мы пошли к нему. Социал-демократическая партия больше не осмеливалась возводить препятствия национал-социализму. Однако она была готова нам противостоять.

Несомненно, это стоило тяжёлых битв и кровавых столкновений. Мы этого не искали, не провоцировали. Наоборот, мы были готовы внедрять нашу идею в Рурской области мирно и без террора. Но с другой стороны, мы знали по опыту, что если подъём нового движения будет находиться под угрозой террора противников, то против этого не пойдёшь ни с пустым красноречием, ни с призывом к солидарности и братству. Мы протягивали открытую руку каждому, кто хотел быть нашим другом. Но если нас били сжатым кулаком, то против этого у нас всегда имелось только одно средство: отбить кулак, который поднялся на нас.

Движение в Руре изначально имело сильно пролетарский характер. Это само объяснялось местностью и её населением. Рурская область по своей природе и расположению – земля труда. Тем не менее, пролетарий Рурской области отличается самым решительным образом от простого заурядного рабочего. Основную черту этого слоя населения ещё составляет привязанность к земле, и приятели, которые по утрам спускаются в шахты, являются сыновьями по большей части первого или, как минимум, второго поколения мелких вестфальских крестьян.

В этом типе людей ещё коренится здоровое естественное почвенничество. Интернационал никогда не смог бы вторгнуться сюда, если бы социальные отношения в этой провинции не были действительно вопиющими, и лишения, которые десятилетиями терпел рабочий класс вопреки природе и справедливости, неизбежно приводили растерявшихся людей в лагерь, враждебный нации и всем государствообразующим силам.

Здесь мы начали свою работу. И без того мы сознательно придавали бы ей значение, борьба за симпатии рурского пролетариата принимала сильно социалистический характер. Социализм, как мы его понимаем, это, по существу, результат здорового чувства справедливости, связанного с сознанием ответственности перед нацией, не считая внимательного отношения к интересам отдельной личности.

Так как применением враждебного террора нас решительно принуждали к тому, чтобы защищать и продвигать движение вперёд силой, наша борьба с самого начала сохраняла явный революционный оттенок. Революционный характер движения, правда, меньше определяется методами, с которыми оно сражается, чем целями, за которые оно борется. Но здесь цели и методы точно соответствовали друг другу.

Это находило отпечаток в идеологических документах движения на Рейне и в Руре. В 1925 году здесь были основаны National-Sozialistische Briefe и в них была предпринята попытка дать объяснение социалистическим тенденциям нашего движения.[2] Правда, мы не были теоретиками, и совсем не хотели ими быть; но, с другой стороны, мы должны были внешне придать нашей борьбе необходимую духовную броню. И очень скоро для отдалённых очагов движения в Западной Германии это стало необходимым толчком для дальнейшей и насыщенной работы.

В 1925/26 годах возникла необходимость сплотить сильно разветвлённые структуры организации движения на Рейне и в Руре. Результатом этого процесса был так называемый гау Рур, главное отделение и политический центр которого находились в Эльберфельде. Работа в индустриальных городах Запада была, прежде всего, по существу пропагандистской. Тогда мы ещё не имели возможности сколько-нибудь активно вмешиваться в ход политической жизни. Политическая ситуация в Германии была такой застывшей и окоченевшей, что это было просто исключено. К тому же, молодое движение находилось ещё совсем у истока, так что влияние на большую политику само не стояло на повестке дня.

Собственно пропаганда не имеет своего принципиального метода. Она имеет только цель; и именно эта цель всегда означает в политике завоевание масс. Любое средство, которое служит этой цели, хорошо. И любое средство, которое не достигает этой цели, плохое. Пропагандист-теоретик совершенно бесполезен, за письменным столом он придумывает себе остроумный метод и  в итоге бывает очень удивлён и озадачен, если этот метод не применяется пропагандистами-практиками или, вопреки собственной претензии, не приводит к цели. Методы пропаганды сами естественно вырабатываются в ежедневной борьбе. Никто из нас не родился пропагандистом. Мы научились средствам и возможностям действенной массовой пропаганды из ежедневного опыта, и, только повторяя, направили их на систему.

Современная пропаганда, по сути, основывается на эффекте сказанного слова. Революционные движения создаются не великими писателями, но великими ораторами. Неверно думать, будто печатное слово намного действеннее потому, что оно посредством ежедневной прессы доходит до большего количества публики. Даже если оратор может обратиться со своим словом в лучшем случае к нескольким тысячам слушателей, в то время как политический писатель часто находит десятки и сотни тысяч читателей, живое слово в действительности влияет не только на присутствующих, но и передаётся из уст в уста сотни тысяч раз. Поэтому внушение эффектной речью на порядок выше воздействия отредактированной газетной передовицы.

Др. Геббельс  «Не господь бог снимет с нас наши цепи. Мы должны их сами разорвать».

 

Вот почему на первом этапе борьбы на Рейне и в Руре все мы были почти поголовно агитаторами. Массовая пропаганда была нашим единственным оружием, и нам приходилось использовать её максимально, чего мы ещё не могли сделать с печатным словом.

Не могло не случиться, что первые успехи, которых мы добились в Рурской области, очень скоро сошли на нет из-за междоусобиц, которые в то время раздирали движение по всей стране. Сразу после кризиса и освобождения Адольфа Гитлера из крепости Ландсберг партия переживала отчаяние. Она в смелом начинании использовала  последние шансы и была низвергнута с самых вершин в глубокую пропасть. В 1924 году она была полна изнуряющих личных противоречий. Повсюду не хватало уверенной и твёрдой руки фюрера, который сидел за решёткой в Ландсберге.

Всё немного изменилось, когда под рождество 1924 года Адольф Гитлер вышел из тюрьмы. Но то, что недалёкие и ограниченные умы наделали за год, не могла исправить одна гениальная голова за такое короткое время. Повсюду виднелись только обломки и развалины; многие из лучших бойцов оставили движение и покорно стояли в стороне безо всякого мужества и надежды.

Движение на Рейне и в Руре волею судьбы в основном было спасено от этих внутренних конфликтов. Насколько в то время оно вообще существовало, оно находилось под давлением вражеской оккупации. Оно было сжато для обороны и так было вынуждено защищать само своё существование. Поэтому у него не было времени на программные споры, которые сверх допустимой меры велись в движении на не оккупированной территории Германии. Совсем небольшие, скрытые очаги составляли его основу, пока враг был здесь. Но когда французы вывели войска, эти базы в кротчайшие сроки были преобразованы в прогрессирующие местные отделения, стремившиеся захватить территории, которые в остальной стране были уже давно взяты и где соратники резвились в личных и, пожалуй, даже объективных, но чаще всего очень жёстких и далеко недружелюбных междоусобицах.

Никто не был в состоянии изобразить радостное удовлетворение, которое мы все испытали, когда тяжелейшими жертвами нам удалось создать в Эльберфельде постоянный пункт центрального отделения для рейнского и рурского движения. Оно было, правда, ещё примитивным и никоим образом не отвечало требованиям современной массовой организации. Однако мы имели место, опору, центр, откуда могли вести завоевательное наступление на страну. Скоро уже вся провинция была охвачена мелкоячеистой сетью организации; начали образовываться первые зачатки штурмовых отрядов. Осмотрительные организаторы и одарённые ораторы принимали руководство местными отделениями; неожиданно из руин вырастали цветы новой жизни.

Как тяжело мне пришлось оставлять эти многообещающие начинания и переносить свою деятельность в совершенно неизвестную мне до тех пор область! Здесь я начинал. Здесь я надеялся навсегда найти своё постоянное пристанище. Только с отвращением я мог думать о том, чтобы сдать эту позицию и обменять её на пока неопределённую и неизвестную надежду на другие успехи.

* * *

Всё это ещё раз хаотично и беспорядочно проносилось в моём сознании, пока локомотив с шумом и воем мчался сквозь туман, мимо мест моей былой деятельности, дальше проникая в вестфальскую землю. Что ждёт меня в Берлине? Сегодня как раз 9-ое ноября! Тяжёлый судьбоносный день как для Германии в целом, так и особенно для нашего движения! Три года назад в Мюнхене грохотали пулемёты у Фельдгерренхалле, скашивая марширующие колонны молодых немцев. Означало ли это, что пришёл конец? Хватит ли нашей силы и решимости, надежды и уверенности, чтобы Германия однажды возродилась вопреки всему  и обрела новое политическое лицо, которое мы ей создадим?

Серый ноябрьский вечер тяжело опускался на Берлин, когда экспресс приблизился к потсдамскому вокзалу. Прошло всего два часа, и я впервые стою на той самой трибуне, которая в последующем должна была стать отправной точкой нашего политического развития. Я говорю перед берлинской партией.

Одна еврейская газета, которая потом часто будет обливать  меня грязью, единственная в столице опубликовала заметку об этом выступлении. «Некий господин Геббельс, говорят из Рура, вытащил на свет Божий обветшалые лозунги».

* * *

Берлинское движение, которое я должен был принимать как руководитель, в то время находилось в малоутешительном состоянии. Оно переживало разброд и хаос вместе с остальной партией, как обычно в Берлине это имело особенно опустошительные последствия. Вождистские разногласия сотрясали устройство организации, если о ней вообще могла идти речь. Казалось невозможным снова добиться авторитета и твёрдой дисциплины. Две группы находились друг с другом в ожесточённой вражде, и опыт подсказывал, что так это нельзя было оставлять. Партийное руководство долго медлило вмешаться в эту путаницу. По праву исходили из соображения, что если такое положение дел должно быть устранено, то в Берлине необходимо вообще всё реорганизовать, что, по крайней мере, обеспечило бы для партии определённую стабильность на продолжительное время. Но в берлинской организации отсутствовал лидер, который был способен восстановить потерянную дисциплину и создать новый авторитет. В конце концов, решили перевести меня на некоторое время в Берлин с заданием возобновить хотя бы примитивную деятельность партии.

Такая идея впервые появилась на съезде в Веймаре в 1926 году, потом она была доработана и обрела законченный вид во время совместного отпуска Адольфа Гитлера и Грегора Штрассера в Берхтесгадене. Я бывал много раз в Берлине, в ходе этих визитов, пользуясь случаем, изучал состояние берлинской организации, и, наконец, решился принять тяжёлое и неблагодарное задание.

В Берлине было как везде, где организация переживает кризис: на каждом углу всплывали искатели приключений. Они считали, что их час пробил. Каждый, кто мог сбить вокруг себя шайку, пробовал добиться влияния, а предатели стремились усугубить разложение. Было совершенно невозможно спокойно и деловито изучить ситуацию в партии и прийти к чётким выводам. Если различные группы и группки включались в переговоры, то было одинаково очевидно, что все эти товарищества сами никак не находили решения.

Я долгое время сомневался, должен ли вообще принимать неблагодарную должность; пока моим долгом и целью было мужественно и напористо взяться за работу, и я с самого начала знал, что она скорее готовит мне хлопоты, неприятности и огорчения, чем принесёт радость, успех и удовлетворение.

Кризис, который угрожал потрясениями берлинской организации, имел по существу чисто личностный характер. Вопрос заключался ни в программных и ни в организационных разногласиях. Каждая из обеих групп, которые конкурировали между собой, хотела поставить своего человека во главе движения. Итак, не оставалось ничего иного, как определить туда третье лицо, ведь, по всей видимости, никто из обоих противников не мог уладить конфликт без тяжелейшего вреда для партии.

Удивительно ли то, что я был назначен в Берлин как новичок, который был родом совсем не оттуда и в то время совершенно не знал характера этого города и его населения, и с самого начала находил недостатки в многочисленных субъективных и объективных  нападках? Мой авторитет, который тогда ещё не был укреплён какими-либо заслугами, не мог быть востребован при важных решениях. Пока речь шла в основном о том, чтобы этот авторитет вообще заработать.

Разумеется, в тот момент не было никакой возможности вести движение к очевидным политическим успехам. То, что тогда в Берлине называли партией, никоим образом не заслуживало своего титула. Это была буйная, беспорядочно бурлящая масса из нескольких сотен национал-социалистически мыслящих людей, каждый из которых имел о национал-социализме собственное мнение, и в большинстве случаев это мнение мало соответствовало тому, что обычно понимают под национал-социализмом.  На повестке дня стояли потасовки между отдельными группами. Слава Богу, широкая общественность не брала этого на заметку, так как само движение было ещё незначительным по численности; пресса, которая у нас ничего иного не замечает, с пренебрежительным пожиманием плечами обходила эту тему.

Такая партия была не способна к маневрированию. В решающей политической схватке, не взирая на численность, она уже не могла использовать свои сильные стороны. Нужно было прежде придать ей единообразную форму, внушить единую волю и воодушевить её новым горячим импульсом. Нужно было усилить её численно и вырваться за рамки партийной секты. Было необходимо вдолбить общественному мнению её имя и цель и добиться для самогó движения если не любви и уважения, то хотя бы меньшей ненависти и пылкого неприятия.

Работа началась с того, что я попробовал собрать шаткие части организации, по крайней мере, для одного совместного мероприятия. Спустя несколько дней как я принял руководство, мы провели в Шпандау, где у нас тогда была самая прочная база, наше первое генеральное собрание. Это мероприятие показало очень печальную картину состояния берлинского движения, которое сложилось в ходе кризиса. Присутствующие, которые скудно заполнили зал, разделились на две части. Одни были за, другие были против. Они навоевались друг с другом, поэтому всеобщее неприятие обратилось против меня лично и против предложенного мною нового курса, в котором интриганы смутно почувствовали, что он в самые кратчайшие сроки положит конец всем неорганизованным игрищам.

Я выдал главную мысль: под прошлым подведена черта и всё будет по-новому! Всякий, кто не готов работать ради этой идеи, будет исключён из движения безо всяких формальностей. Мы потеряли сразу приблизительно пятую часть от общего количества членов партии в Берлине. Однако у меня была твёрдая уверенность, что если организация была сплочена и не разделялась на части, то её существование не подвергалось опасности; именно сплочённость выступлений обещала больше результатов на длительное время, в том числе чисто количественных, нежели бóльшая организация вечно была бы под угрозой вредного воздействия горстки анархичных элементов.

Многие из моих лучших товарищей по партии тогда не хотели этого понимать. Они были убеждены, что не стоит отказываться от этой кучки сподвижников, которые отвернулись от партии и угрожали ей смертельной междоусобицей. Последующее развитие показало, что движение само, как только оно идёт на врага, преодолевает такие кризисы без риска, и то, что мы численно потеряли, многократно вернулось к нам вместе со здоровой и укрепившейся боевой организацией.

Берлинское движение уже тогда имело постоянную штаб-квартиру. Разумеется, она была самой примитивной. Организация занимала что-то вроде грязного подвала, расположенного во флигеле дома на Потсдамерштрассе. Там сидел так называемый управляющий, который вёл гроссбух и ежедневно по памяти записывал в него все поступления и выплаты. Углы были завалены кипами бумаг и старых газет. В передней толпились группки безработных членов партии, которые о чём-то спорили до хрипоты и курили.

«Курильня опиума»  Первая штаб-квартира NSDAP в Берлине,  Потсдамерштрассе 109

 

Мы назвали этот подвал «курильней опиума». И такое наименование, казалось, было абсолютно точным. Помещение освещалось лишь с помощью лампы. Как только открывали дверь, сразу ударял густой дым сигарет, сигар и трубок. Само собой, здесь было невозможно даже думать о серьёзной и систематической работе.

Управление партией не может опираться на одни только хорошие убеждения её членов. Убеждения должны быть естественной предпосылкой для профессиональной партийной работы, поэтому на них не стоит делать акцент. Второй вещью, которой совершенно не доставало в «курильне опиума», была  серьёзная воля и способность что-нибудь выполнять. Здесь царила полная кутерьма. Порядок едва ли существовал. Финансы находились в неутешительном состоянии. В тогдашнем берлинском округе не было ничего, кроме долгов.

Одной из самых важных задач организации было, прежде всего, поставить партию на нормальную финансовую основу и найти для неё те средства, с которыми она могла бы вообще приступить к отрегулированной работе. Мы, национал-социалисты, представляем точку зрения, что революционная боевая партия, которая двинулась к цели разрушить интернациональный капитализм, не может брать деньги у капитализма, которые ей нужны для партийного строительства. Поэтому для нас с самого начала было очевидно, что молодое движение в Берлине, которое я имел честь возглавлять, само должно было раздобыть средства для своего первичного устройства. Если движение не располагало для этого силой и волей, оно было не жизнеспособно, и в таком случае нам представлялось напрасным усилием тратить время и труд на задачу, которой мы не могли доверять.

Не требуется особенного пояснения, что руководство движением должно осуществляться по возможности дёшево. Но с другой стороны имеются определённые предпосылки, которые должны существовать для целеустремлённой организации; их обеспечение необходимыми финансами было целью моей начальной работы.

Я даже апеллировал к готовности товарищей по партии жертвовать средства. В День покаяния в 1926 году мы собрались в саду Виктория-гартен в Вильмерсдорфе, в зале, который потом ещё часто будет местом наших пропагандистских триумфов; в длинной речи к шестистам соратникам я изложил необходимость здорового финансового базирования берлинской организации. Результатом этой встречи было то, что партийные товарищи обязались ежемесячно предоставлять тысячу пятьсот марок в виде взносов, которые переводили нас в положение, позволяющее предоставить движению новую резиденцию, нанять самый необходимый административный персонал и начать борьбу за столицу государства.

Против разложения (часть 2)

С политической точки зрения город Берлин и его население до тех пор представлялись мне тайной за семью печатями. Я знал их только по случайным визитам, так что они всегда оставались для меня загадочными, но мрак начал рассеиваться, когда я сам вступил в этот город-монстр из камня и асфальта, хотя с удовольствием покинул бы его.

Берлин можно узнать, только если проживёшь в нём несколько лет. Тогда тёмное и таинственное Нечто этого города-сфинкса внезапно поглощает. Берлин и его жители пользуются в стране дурной славой  больше, чем заслуживают. Виноваты в этом по большей части те безродные интернациональные евреи, которые ничего не делают, кроме того, что паразитируют за счёт прилежного коренного населения.

Берлин обладает несравненной интеллектуальной гибкостью. Он живой, энергичный и дерзкий, его характер не поддаётся рассудку, а язвительность сильнее юмора. Житель Берлина деятелен и жизнерадостен. Ему по душе работа и по душе удовольствия. Он способен посвятить себя чему-то со всей страстностью живой души, и нигде нет такого ожесточённого фанатизма, прежде всего в политике, как в Берлине.

Разумеется, этот город таит в себе опасности. Ежедневно вращающийся маховик миллионами газетных экземпляров впрыскивает еврейский яд в столичный организм. Берлин раздирают сотни загадочных сил, поэтому в этом городе тяжело найти надёжную опору и  уверенно отстаивать общественно-политическую позицию.

Асфальт стал той почвой, на которой растёт и бешеными темпами разрастается Берлин. Ни материально, ни духовно город не питается собственными ресурсами. Он живёт за счёт провинциального массива, однако понимает, что всё то, что послушно отдаёт ему провинция, необходимо возвращать.

Любое политическое движение в Берлине имеет принципиально иной характер, нежели в провинции. Десятилетиями в Берлине кроваво бились за немецкую политику. Это делает здешний политический тип твёрже и намного жёстче, чем где бы то ни было.

Безжалостность этого города нашла свой отпечаток в его жителях. В Берлине говорят – птица жрёт или мрёт! Кто не понимает, что здесь надо работать локтями, оказывается на обочине.

Берлину нужны сенсации, как рыбе вода. Этот город живёт ради них, и любая политическая пропаганда не достигнет своей цели, если она этого не осознала.

Все партийные кризисы в Германии исходили из Берлина; и это также понятно. Берлин оценивает политику с позиции разума, а не сердца. Однако разум подвержен тысячам искушений, тогда как сердце всегда бьётся в своём равномерном ритме.

Всё это мы усвоили слишком поздно и осознали на горьком опыте. Зато потом мы построили на этом всю свою работу.

Мы заботливо привели в порядок финансы берлинского отделения и могли теперь двигаться к тому, чтобы заново отстраивать разложившуюся организацию. Для нас было благоприятным обстоятельством, что пока мы не опасались никакого внешнего давления. О нас ещё совсем не знали, а если кто и знал вообще о нашем существовании, то не принимал нас всерьёз. Название партии покоилось пока в безвестности, и никто из нас не был готов афишировать своё настоящее имя для широкой общественности. Это было правильно. Вместе с тем мы выигрывали время и возможность поставить движение на здоровую основу, которая не поддалась бы никаким натискам и нападкам, когда борьба неминуемо стала бы необходимой.

Фронтбанн

 

Берлинские штурмовые отряды уже тогда имели  значительные силы. Они следовали своим славным боевым традициям за Фронтбанн (Frontbann).[3] Фронтбанн в сущности носил организующий характер в развитии национал-социалистического движения в Берлине до 1926 года. Разумеется, эта традиция была определена скорее интуитивно, чем сознательно. Штурмовик, марширующий в рядах Фронтбанн, был солдатом. Ему ещё не вполне хватало политических качеств. Одной из сложнейших задач в первые недели было превратить штурмовика в политического солдата. Эту задачу, правда, облегчала хорошая дисциплина, с которой старая партийная гвардия подчинялась и следовала новому курсу берлинского движения в той мере, насколько она участвовала в штурмовых отрядах.

Штурмовик хочет сражаться, и он имеет право на то, чтобы вести борьбу. Только в борьбе его существование доказывает свою правомерность. Штурмовые отряды без боевых тенденций бессмысленны и лишены цели. Как только берлинский штурмовик признал, что мы стремимся бороться за движение в столице вместе с ним, он безоговорочно принял нашу позицию, и в основном ему надо отдать должное, что скоро из хаотичной неразберихи вырвался новый импульс, и партия в триумфальном подъёме могла уже побеждать своих врагов один на один.

Больше трудностей тогда было в политической организации. У неё было мало традиций, управление в большинстве секций было слабым, компромиссным, без внутренней поддержки и силы воли. Мы должны были потратить много времени, чтобы ездить из одной местной секции в другую и сформировать из противящихся частичек организации  прочную структуру. Иногда случалось, что мы сталкивались с подгруппами, которые всей своей сущностью походили скорее на патриотическую лавочку, нежели на революционное боевое движение. В этом случае приходилось бесцеремонно вмешиваться. В политической организации сформировалось некое подобие парламентской демократии, и верилось, что новое руководство сможет совладать с мышиной вознёй мнений различных групп.

Немедленно этому был поставлен конец. Мы снова, правда, потеряли ряд непригодных элементов, которые сами себя ассоциировали с партией. Но внутренне они не принадлежали нам.

Наше счастье, что марксизм и еврейская пресса не воспринимали нас тогда серьёзно. Если бы, к примеру, компартия в Берлине только догадалась, кем мы были и чего добивались, то она безжалостно и жестоко утопила бы в крови зачатки нашей работы. Тем, кто совсем не знал о нас на Бюловплатц или относился к нам с иронией, потом часто и горько приходилось в этом раскаиваться. Пока что мы ограничивались тем, что консолидировали саму партию, и наша работа была направлена больше вовнутрь, чем вовне, но это никоим образом не было для нас самоцелью, а только средством для достижения цели. Партия не была для нас драгоценностью, которую мы хотели запереть в серебряном сундуке; она была скорее бриллиантом, который мы полировали, чтобы потом безжалостно вклинить его во враждебный фронт.

Взрывоопасность, существовавшая в берлинском движении, была устранена, когда спустя небольшое время мы пригласили главное руководство организации на наш первый Гаутаг. Там были окончательно ликвидированы личные противоречия и выдвинуты лозунги для всей партии. Мы начали с начала!

В Берлине никогда нельзя избежать партийных кризисов надолго. Вопрос лишь в том, будет ли кризис в итоге сотрясать устройство партии, или будет преодолён организацией. Берлинское движение прошло через многие межличностные, организационные и программные кризисы. Они не причиняли большого вреда, а зачастую даже были полезны. Мы при этом всегда получали возможность выбрасывать из организации устаревший и непригодный материал и моментально восстанавливать находящееся под угрозой здоровье партии радикальным лечением.

Так было и в первый раз. После того, как партия преодолела кризис, она была очищена от болезнетворных элементов и могла с мужеством и энергией приступить к собственным задачам.

Уже тогда начинался первый террор, который становился более заметным, конечно, на улицах, чем ещё где либо. Ни один вечер не проходил без того, чтобы уличные банды красных не атаковали наших возвращавшихся домой соратников, а иногда жестоко избивали их. Но сама организация уже так укрепилась, что пролитая кровь сплачивала нас друг с другом, а не ввергала в страх и смятение.

Мы не могли ещё устраивать больших боевых слётов, так как организация не имела для этого внутренних ресурсов. Нам приходилось ограничиваться тем, что неделю за неделей собирать актив партии с симпатизирующими и попутчиками в малых залах, в своих речах реже затрагивать актуальные повседневные вопросы и чаще обсуждать программные основы нашего мировоззрения и таким образом вдалбливать их в головы партийных товарищей, чтобы те могли хоть как-то перед ними преклоняться. Вместе с тем, изначальное ядро партии объединялось в прочную структуру. Организация имела поддержку, идея углублялась в неутомимой просветительской работе. Каждый знал, ради чего шёл, цель была поставлена и на ней могла концентрироваться вся сила.

В то время уже были критики – те, кто со своей колокольни находил изъяны во всех решениях и в теории всегда знал лучше, чем мы делали на практике. Это нас мало заботило. Мы считали, что лучшая работоспособность в итоге всё же заставит их помолчать. Мы не могли сделать ничего, что не критиковалось бы попутчиками и всезнайками и не осуждалось бы в корне. Тогда было так же, как и сейчас. Однако те, кто перед каждым решением всегда знали лучше тех, кто должен был нести личную ответственность за эти решения, как должное требовали поделиться успехом, словно они сами приняли решение, которое привело к результату.

Несмотря на это мы переходили к повестке дня. Мы работали и часто занимались делами до глубокой ночи, пока критиканы[4] вставляли нам палки в колёса. Мы не боялись никаких тягот и трудностей. В упорной борьбе мы завоевали непререкаемый авторитет в организации, которая только что пережила опасность разрушиться в анархии. Не замечая сплетен, мы установили знамя идеи и поставили ради неё в строй фанатичных и полных решимости к борьбе людей.

* * *

Вечерами я вспоминаю с тихим внутренним трепетом, как совершенно никому неизвестный, с несколькими соратниками по былой борьбе, сидя в салоне автобуса, я ехал через весь Берлин на собрание. Кишащий муравейник большого города на улицах и площадях. Тысячи и тысячи людей в движении, кажется, лишённом цели. Выше – мерцающие огни этого города-чудовища. Тогда с беспокойным волнением я спрашивал сам себя, удастся ли когда-нибудь внушить этому городу имя партии и наши собственные имена, хотел он того или нет. Пока мы могли только надеяться и верить в этот час, но сам тревожный вопрос уже получил недвусмысленный ответ.



Поделиться книгой:

На главную
Назад