Круг оборотня

— Могу повторить только то же самое, — с некоторым раздражением отвечает Нири. — Оставьте сказки детям.

Он чувствует внутри справедливое негодование по поводу всей этой историей, связанной с Марти Кослоу. Этот мальчишка — первый, кому удалось выжить после встречи с чудовищем, прикончившим в городе уже шестерых, включая друга Нири Элфи Нопфлера. Позволили ли ему допросить первого и пока единственного свидетеля, спросите вы? Отнюдь. Знает ли он хотя бы, где тот находится в настоящий момент? Нет! Ему вообще с трудом удалось удержаться на своем месте, и то пришлось расшаркиваться и раскланиваться, даже, черт возьми, умолять бездельников из Управления полиции штата. А все из-за того, что там к нему, к констеблю маленького городка, относятся как к малому ребенку, не способному завязать шнурки на ботинках. Из-за того, что у него на голове не такая фуражка, как у них. Это же надо: отставка! Можете подтереть себе этой бумажкой задницу! Однако, по утверждению мальчика, на него напал «зверь» ростом примерно в семь футов, без всяких признаков одежды на теле, зато покрытом густой шерстью. Огромные зубы, зеленые глаза, да к тому же вонь, как от навозной кучи, и когти, похожие на пальцы. Мальчику даже показалось, что он видел хвост. Подумать только, хвост!

— Может быть, — вступает в беседу Кенни Франклин, ждущий своей очереди в кресле у стены, — может быть, шкура — нечто вроде маскарадного костюма, который натягивает на себя убийца. Разумеется, с соответствующей маской и всем остальным.

— Не верю, — энергично возражает констебль Нири и, дабы придать больше веса своим словам, кивает головой, Стэн едва успевает отдернуть ножницы, чтобы не проткнуть ими толстую складку на затылке констебля, — Нет, сэр, не верю! Мальчик наслушался историй про оборотней в школе перед самыми каникулами, он и сам неоднократно упоминал об этом в своих показаниях. Понятное дело, что, сидя в инвалидном кресле и трясясь от страха, он и не мог думать ни о чем другом… Все дело в психологии. Да вышел бы ты на него из кустов при свете полной луны, он и тебя принял бы за оборотня, Кенни.

Кенни как-то неестественно и натянуто смеется.

— Нет, — уныло заключает Нири. — В показаниях мальчишки нет никакого толку.

В своем недовольстве и разочаровании по поводу беседы полиции с Марти Кослоу, проведенной в доме его дяди и тети, констебль Нири не обратил внимания на такие слова мальчика: «Четыре из них попали ему в лицо — я полагаю, это можно было назвать лицом — одновременно. В результате он, кажется, лишился левого глаза».

Если бы констебль как следует пораскинул мозгами (а он этого не сделал), то его смех звучал бы еще презрительней. Дело в том, что этим жарким, тихим августом 1984 года всего один из городских жителей носил повязку на глазу, и было совершенно невозможно представить себе, что этот человек — убийца. Нири стал бы подозревать скорее родную мать, чем его.

— Существует только один путь отыскать преступника, — заявляет констебль Нири, указывая вытянутым пальцем на сидящих перед ним людей. — Я имею в виду правильно проведенное полицейское расследование. И у меня имеется сильное желание заняться им самому. У этих щенков из Управления повытягиваются физиономии, когда я приволоку им убийцу. — Нири на мгновение задумывается, и на его лице появляется мечтательное выражение. Встрепенувшись, он продолжает, — Кто угодно… Клерк, бродяга… кто-то, кто выпивает вместе с вами каждый день в баре. Однако если полиция будет работать хорошо, ему не уйти от наказания.

Впрочем, хорошая работа констебля Лэндера Нири заканчивается вечером того же дня, когда рука, покрытая шерстью, кажущейся серебристой в лунном свете, просовывается в открытое окно его машины, припаркованной на обочине возле перекрестка двух грязных улочек на западной окраине Таркерс Миллс. Сидящий на водительском кресле констебль слышит низкое, угрожающее рычание, вместе с которым в салон автомобиля проникает пугающий запах дикого зверя, какой чувствуешь, стоя рядом с клеткой для львов в зоопарке.

Эта рука обхватывает голову констебля и с силой разворачивает ее. В тот же миг он видит перед собой зеленый огонь, горящий в единственном глазу, черную, влажную морду и обильную грубую шерсть. Зверь оскаливается, точно демонстрируя свои огромные острые зубы. Почти игриво он проводит когтями по щеке Нири и сдирает с нее кожу, обнажая челюсть и десны. Кровь так и хлещет из раны, заливая все вокруг. Нири сквозь рубашку чувствует, как она стекает по его плечу. Он кричит, и его крик вырывается одновременно изо рта и из дыры в разорванной щеке. Ему в глаза бросается яркий диск луны, поднимающийся за трясущимися плечами зверя.

Он совершенно забывает про висящие у него на поясе три пистолета: два 30-го и один 45-го калибра. Он забывает о своей психологии. Он даже забывает про свою работу полицейского. Вместо всего этого у него в голове сидит фраза, произнесенная сегодня утром в парикмахерской Кенни Франклином: «Может быть, шкура — нечто вроде маскарадного костюма, который натягивает на себя убийца. Разумеется, с соответствующей маской и всем остальным».

И в тот момент, когда оборотень протягивает руки к горлу Нири, тот вцепляется обеими руками в морду зверя, погрузив пальцы в шершавую, жесткую шерсть, и изо всех сил дергает на себя с безумной надеждой, что ему удастся сорвать маску и увидеть лицо преступника. Вот-вот, думает он, раздастся резкий хлопок лопнувшей резинки и треск отдираемого от лица пластика.

Но ничего не происходит, ничего, кроме того, что зверь издает рев, в котором звучат гнев и боль. Он замахивается на констебля когтистой рукой — да, теперь Нири видит, что это — рука, хотя и весьма уродливой формы (рука, мальчик был прав), — и с легкостью глубоко рассекает горло жертвы. Кровь фонтаном бьет из раны, заливая уже не только сиденья, но и ветровое стекло и приборную доску.

Она капает и на откупоренную бутылку пива, зажатую между ног констебля.

Второй рукой оборотень хватается за свежеподстриженные волосы Нири и вытаскивает его туловище наполовину из кабины «Форда». Раздается торжествующий вой, и зверь утыкается то ли мордой, то ли лицом в шею констебля. Пока он насыщается свежей кровью, пиво из опрокинутой бутылки потихоньку вытекает на пол и образует дымящуюся лужицу между педалями тормозов и сцепления.

Вот вам и психология.

Вот вам и хорошая работа полиции.

Сентябрь

Проходит месяц, и вновь наступает полнолуние. Испуганные небывалой для этого времени года жарой жители Таркерс Миллс с нетерпением ждут ее спада, однако похолодание явно задерживается. В бескрайнем мире, начинающемся сразу же за городскими окраинами, завершаются бейсбольные чемпионаты в различных дивизионах, наступает пора выставочных матчей у футболистов. Жизнерадостный старикан Виллард Скотт, сидя в баре «Канадиен Рокиз», во всеуслышание объявляет, что двадцать первого сентября улицу города покроет слой снега толщиной в целый фут. Пока, однако, в уголке земного шара, называемом Таркерс Миллс, продолжается лето. Днем столбик термометра не опускается ниже восьмидесяти по Фаренгейту. Занятия в школах начались три недели назад, но ребята сидят на них безо особой радости, и в душных классах стоит несмолкающий гул. Супруги по всему городу ссорятся и бранятся без всякой на то причины. На бензоколонке О’Нейла, что на Таун-роуд, у выезда на дорогу какой-то турист грубо выговаривает Паки О’Нейлу по поводу слишком высоких цен на бензин. Тот вместо ответа, тыкает приезжему в лицо насадкой на шланге, после чего бедняга родом из Нью-Джерси нуждается по крайней мере в четырех швах на верхней губе. Он уезжает, злобно бормоча себе под нос, что не оставит это дело так и что он подаст жалобу в суд.

— Не понимаю, чем он так недоволен? — мрачно замечает Паки, сидя вечером того же дня за столиком в пивной. — Ведь я ударил его только вполсилы. Если б я ударил со всей силы, ему б теперь нечем было бы жевать.

— Конечно, — спешит согласиться Билли Робертсон, опасаясь, как бы Паки не попробовал свои силы на нем, в случае если он станет возражать. — Как ты насчет еще одной кружки пива, Пак?

— Давай, — отвечает Паки.

Жена Милта Штурмфеллера оказывается в больнице, после того как ее машина для мытья посуды оставляет несмытым кусочек яйца, прилипший к тарелке, которую она подсунула ему за ланчем. Милт бросает короткий взгляд на маленькое желтое пятнышко и, не говоря ни слова, бьет ее по лицу со страшной силой. Паки О’Нейл сказал бы в таком случае, что Милт ударил жену со всей силы.

— Вонючая, грязная шлюха, — произносит он, стоя над телом Донны Ли, распростертым на полу кухни. У нее течет кровь из сломанного носа и разбитого затылка. — Тебе следовало бы поучиться мыть посуду у моей матери, не имевшей, кстати говоря, никаких машин. Что там с тобой еще стряслось? — Позднее Милт заявит доктору в Портлендской центральной больнице, что Донна Ли просто оступилась и упала с лестницы. Его жена, забитая и покорная после девяти лет супружеской жизни, подтвердит слова мужа.

Около семи часов вечера в ночь полнолуния поднимается холодный ветер, впервые с начала лета. Он приносит с собой стаи облаков, и поначалу луна играет с ними в прятки, то прячась за них, то выныривая в просветах, и тогда их края окрашиваются в неземной серебристый цвет. Потом пелена туч густеет, и луна совсем исчезает из виду… И все же она там: ее могучее притяжение чувствуют и волны морского прибоя на побережье в двадцати милях от Таркерс Миллс, и скрывающийся где-то неподалеку Зверь.

В два часа ночи страшный визг поднимается в свинарнике Элмера Циннемана на Вест Стейдж-роуд милях в двенадцати от города. Элмер встает и в одних тапочках и кальсонах направляется за своей винтовкой. Его жена, бывшая симпатичной шестнадцатилетней девушкой, когда они поженились в 1947 году, рыдает, умоляя его не выходить наружу и остаться с ней. Стряхнув ее с себя, Элмер снимает ружье со стены в передней. Его свиньи не просто визжат, они кричат, точно стайка молоденьких девушек, напуганных маньяком во время сонной и скучной вечеринки. Он идет посмотреть, в чем дело, и ничто не может остановить его, говорит он ей… и вдруг замирает, оцепенев. Руки Элмера будто прилипают к задвижке на двери, когда в ночи разносится ликующий вой. Волчий вой, настолько похожий на человеческий голос, что Элмер безвольно роняет руку и позволяет жене увести себя в гостиную. Там он обнимает ее за плечи, подводит к кровати, и они усаживаются на нее, похожие на двух испуганных детей.

Визг свиней постепенно затихает. Да, затихает. Их голоса обрываются один за другим, сменяясь хриплыми, булькающими звуками. Вновь раздается вой Зверя. Элмер подходит к окну и видит в темноте, как кто-то (он не может разобрать, кто именно) большими скачками уносится прочь.

Начавшийся позже дождь уже давно барабанит по стеклам, а Элмер и Элис по-прежнему сидят на кровати, взявшись за руки и включив все лампы, какие только есть в доме. За окном шумит ветер и идет первый по-настоящему холодный, осенний дождь, а с завтрашнего дня листва на деревьях начнет осыпаться и менять свою окраску.

Наутро Элмер находит в свинарнике то, что и ожидал увидеть: остатки кровавого пира. Все его девять свиноматок и оба хряка мертвы. В буквальном смысле разорваны на куски и частично съедены. Ломти окровавленного мяса и обломки костей валяются в грязи то тут, то там, а продолжающийся дождь орошает их, заливая выпученные, безжизненные глаза, тупо глядящие в пасмурное осеннее небо.

Рядом с Элмером стоит его брат Пит, вызванный по телефону из Минога. Они долго молчат, но наконец Элмер произносит вслух то, что уже давно вертится на языке и у Пита:

— Страховка возместит нам убытки. Не все, конечно, но хотя бы часть. Остальное я беру на себя. Пусть уж лучше мои свиньи, чем еще один человек.

Пит согласно кивает.

— Да, смертей уже было вполне достаточно, — бормочет он так тихо, что его голос едва слышен за шумом дождя.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты знаешь, что я имею в виду. В следующее полнолуние надо организовать охоту… человек сорок или шестьдесят… или сто шестьдесят: столько, сколько понадобится. Пора перестать валять дурака и притворяться, что ничего не происходит, когда любому идиоту ясно, что это не так. Взгляни-ка сюда, ради всего святого!

Пит показывает рукой себе под ноги. На мягком земляном полу свинарника виднеется множество отпечатков очень больших следов. Они похожи на волчьи… и в то же время странным образом смахивают на человеческие.

— Ты видишь эти следы, будь они прокляты?

— Вижу, — признает Элмер.

— Ты полагаешь, их оставила после себя Крошка Бетси из Пайка?

— Нет.

— Это следы оборотня, — убежденно заявляет Пит, — Ты знаешь это сам, так же, как и Элис, и все остальные жители города. Даже я, черт возьми, знаю это, хотя и приехал из другого округа. — Он угрюмо смотрит на брата. Собранное и суровое выражение застыло на его лице пуританина из Новой Англии, по ошибке попавшего в наше время из семнадцатого века. Помолчав, Пит повторяет: — Уже было вполне достаточно смертей. Пора покончить с этим кошмаром.

Элмер долго размышляет над словами брата, а дождь все стучит по крыше свинарника. В конце концов Элмер кивает:

— Ты прав. Но мы устроим охоту не на следующее полнолуние.

— Ты хочешь ждать до ноября?

Элмер вновь кивает.

— К тому времени на деревьях уже совсем не останется листьев. Да и след на снегу отыскать легче, чем на земле.

— Ну а как насчет следующего месяца?

Элмер Циннеман медленно обводит взглядом останки своих свиней. Затем он вновь поднимает глаза на брата.

— Людям следует вести себя поосторожней, — говорит он.

Октябрь

Вернувшись домой с маскарада, устроенного вечером накануне Хэллоуина,[2] Марти Кослоу тут же отправляется в спальню на своей коляске, аккумуляторы которой почти полностью разряжены, и ложится в кровать. Однако он не засыпает до тех пор, пока полная луна не появляется на холодном октябрьском небе, усеянном сверкающими звездами.

Снаружи дома, на веранде, той самой, где его жизнь была спасена праздничными шутихами четвертого июля, пронизывающий ветер гоняет стаи побуревших листьев. Они шуршат, точно мертвые, давно высохшие кости. Полная луна пришла и ушла, а в Таркерс Миллс уже второй месяц подряд не случалось нового убийства. Некоторые из горожан, например Стэн Пелки, парикмахер, и Клод Блодвин, владелец «Блодвин Шевроле», единственный в городе агент, торгующий автомобилями, полагают, что длившийся с начала года кошмар наконец-то закончился. Убийцей был, наверное, какой-то бродяга, живший в лесу, а теперь убравшийся из этих мест восвояси. Другие, однако, сомневаются в том, что все обстоит так хорошо. В качестве аргумента они ссылаются на трупы четырех оленей, обнаруженные неподалеку от бензоколонки на следующий день после октябрьского полнолуния, а также на одиннадцать свиней Элмера Циннемана, загрызенных в такую же ночь в сентябре. Споры вокруг этого ведутся в пивной долгими осенними вечерами.

Однако только Марти Кослоу знает правду.

Этим вечером он ездил на маскарад вместе с отцом. Его отец вообще очень любит Хэллоуин. Больше всего ему нравится посмеяться от души веселым смехом Старшего Товарища и мычать глупости, вроде «Ей-ей!» и «Трам-пам-пум!», когда открываются двери и в них заходят люди, известные всему Таркерс Миллс. Марти отправился туда, изображая Йоду, в резиновой маске, натянутой на голову, и в широком пальто, прикрывавшем его бесполезные ноги.

— Ты всегда получаешь то, чего хочешь, — говорит ему Кэти, тряхнув головой, когда видит маску… но он знает, что на самом деле она не злится на него (словно в подтверждение этого Кэт мастерит для него искусно искривленный посох Йоды, чтобы маскарадный костюм имел подобающий вид). Впрочем, возможно, ей немного грустно оттого, что сама она не едет на маскарад, поскольку уже слишком большая для него. Вместо этого она собирается на вечеринку вместе с друзьями из старших классов. Там она будет танцевать под песни Донны Саммер, принимать участие в веселых играх, а позже, когда свет специально притушат для игры в «бутылочку», может быть, поцелуется с каким-нибудь мальчиком. Не то чтоб ей уж очень этого хотелось, но тогда у нее будет повод похихикать завтра в школе в компании своих подруг.

Марти с отцом отправляются на праздник в фургоне, в котором имеется выдвижная наклонная плоскость, чтобы мальчик мог заезжать внутрь и выбираться наружу, не вставая со своего кресла. Когда они добираются до намеченного места, Марти скатывается по ней на землю и уже самостоятельно разъезжает по улице от дома к дому, держа мешок для сладостей и подарков на коленях. Прежде всего Марти с отцом заходят во все дома на своей улице, а потом уже отправляются в центр. Они навещают Коллинзов, Маккинессов, Манчестеров, Милликенов, Истонов и некоторые другие семьи. На столе в пивной стоит огромный аквариум, доверху заполненный засахаренной кукурузой. В пасторате католической церкви детям раздают шоколадки «Сникерс», а в баптистской — «Чанки». Ну а потом снова в путь к Рэндольфам, Куиннам, Диксонам и еще в десяток-другой домов. В результате Марти возвращается к себе с мешком, раздувшимся от сладостей… слегка испуганный, не верящий в сделанное им открытие.

Он знает.

Он знает, кто из жителей города — оборотень.

В одном из мест, через которые пролегало сегодняшнее путешествие Марти по Таркерс Миллс, Зверь, вполне безвредный до наступления следующего полнолуния, кинул несколько леденцов в мешок мальчика. Слава Богу, что он не мог заметить, как покрылось смертельной бледностью спрятанное под маской лицо Марти, а руки в перчатках судорожно сжали посох. Оборотень ласково улыбается Марти и гладит его по голове.

Однако это не имеет значения. Марти знает, что этот человек — оборотень, и вовсе не только потому, что он носит повязку на левом глазу. Имеется какое-то почти неуловимое, но несомненное сходство между его лицом и злобной мордой хищника, увиденного Марти в серебристом свете полной луны однажды теплой летней ночью почти четыре месяца назад.

С момента возвращения Марти в Таркерс Миллс из Вермонта на следующий день после Дня Труда,[3] он все время начеку, уверенный, что рано или поздно он обязательно встретится с оборотнем и узнает его, так как тот должен быть одноглазым. Хотя полицейские обещали, что они займутся проверкой слов мальчика, после того как он уверенно заявил, что при встрече с ним оборотень лишился одного глаза, Марти прекрасно видел, что они не поверили ему. Наверное, потому, что он всего лишь ребенок, а может быть, все дело в том, что их не было с ним в ту июльскую ночь. Впрочем, какое это имеет значение, почему? Главное, он знает, что на их помощь рассчитывать не приходится.

Таркерс Миллс — маленький городок, однако он раскинулся на довольно большой площади. Поэтому-то Марти, проводящему к тому же не так много времени вне дома, не доводилось до сегодняшнего дня встречаться с одноглазым. Пуститься же в расспросы он не рисковал: мать и так опасается, что июльское происшествие оставило неизлечимую травму в психике сына. Марти боится, что если он станет проводить расследование по всем правилам, то она неминуемо узнает об этом. Ну, а кроме того, Таркерс Миллс все же не настолько велик, и встреча Марти со Зверем в его человеческом обличии — всего лишь вопрос времени.

По дороге домой мистер Кослоу (Тренер Кослоу для тысяч его учеников, прошлых и настоящих) замечает, что Марти притих, и объясняет это про себя усталостью после бурно проведенного праздничного вечера. Однако он заблуждается. Никогда прежде, за исключением той памятной ночи, когда он устроил свой фейерверк, мальчик не чувствовал такого прилива сил и энергии. В голове у него вертится одна и та же мысль: ему потребовалось целых шестьдесят дней после приезда домой, чтобы отыскать оборотня, только потому, что он, Марти, является католиком и посещает церковь святой Марии на окраине города.

Дело в том, что человек с повязкой на глазу, кинувший несколько конфет в его мешок, при этом улыбнувшись и потрепав мальчика по голове, отстоит от католической веры, пожалуй, дальше, чем кто-либо другой во всем Таркерс Миллс. Потому что Зверь — это не кто иной, как преподобный отец Лестер Лоу, священник баптистской церкви.

Высунувшись из-за двери, Марти ясно различает в резком желтом электрическом свете глазную повязку. Она придает маленькому и робкому отцу Лоу воинственный, почти пиратский вид.

— Мне так жаль, что у вас разболелся глаз, ваше преподобие, — грохочущим басом Старшего Товарища заявляет мистер Кослоу. — Я надеюсь, ничего серьезного?

Улыбка, не сходящая с лица Лестера Лоу, приобретает страдальческий оттенок. Он объясняет, что на самом деле потерял один глаз из-за доброкачественной опухоли, ради удаления которой пришлось пойти на эту жертву. Однако на все Господня воля, к тому же теперь он чувствует себя в полном порядке. Он проводит ладонью по скрытой под резиновой маской макушке Марти и замечает, что некоторым людям приходится нести куда более тяжелый крест.

Поздним вечером Марти лежит в своей кровати, прислушиваясь к грустной и унылой песне холодного октябрьского ветра за окном, треплющего последние оставшиеся на ветвях листья и со свистом проносящегося сквозь дырки глазниц, вырезанных в пустых изнутри тыквах, которыми обставлен подъездной путь к дому Кослоу. По усыпанному звездами небу плывет ущербная луна. Марти не спит, потому что ему не дает покоя один-единственный вопрос: Как ему теперь следует поступить?

Пока он не может найти ответ на свой вопрос, но не сомневается, что рано или поздно ему удастся сделать это.

Он засыпает и спит глубоким сном ребенка, не тревожимый никакими сновидениями до самого утра. А пока он спит, над Таркерс Миллс бушует ветер, прогоняющий в небытие октябрь и несущий на своих крыльях последний, самый холодный осенний месяц — ноябрь.

Ноябрь

В Таркерс Миллс пришел мрачный, неприветливый ноябрь — предпоследний месяц подходящего к концу странного года. Необычная экспедиция готовится к отправлению в путь на Мэйн-стрит. Преподобный отец Лоу наблюдает за ней, стоя у двери своего дома. Он вышел на улицу, чтобы забрать почту из ящика, и теперь держит в руках пять религиозных рекламных проспектов и одно письмо. Он внимательно разглядывает колонну покрытых грязью «Фордов», «Шевроле» и «Харвестеров», медленно тянущуюся на выезд из города.

Над Таркерс Миллс сгущаются тучи, и, по утверждениям синоптиков, должен выпасть снег, но эти люди вовсе не убегают от надвигающейся снежной бури. Они не стремятся в теплые края, на золотые песчаные пляжи Флориды или Калифорнии: туда не отправляются в охотничьих куртках, с ружьями и собаками. Уже четвертый день подряд охотники, возглавляемые Элмером Циннеманом и его братом Питером, выезжают за город в таком снаряжении, запасшись сэндвичами и множеством упаковок баночного пива. Складывается впечатление, что они все помешались накануне полнолуния. Сезон охоты на птиц, как и на оленей, уже прошел, однако продолжается сезон охоты на оборотней. Правда, большинство из охотников скрывают под масками суровых, изображающих готовность к беспощадной схватке лиц удовольствие, получаемое ими от столь веселого времяпрепровождения. Как сказал бы тренер Кослоу, так держать, трам-пам-па!

Многие из этих людей, как хорошо известно отцу Лоу, просто резвятся и развлекают себя, как могут. Им представился отличный шанс выбраться в лес, подальше от надоевших жен и работы, и они отрываются, поглощая в несметных количествах пиво, справляя нужду в оврагах или густом кустарнике, кому как нравится, рассказывая друг другу анекдоты про польских эмигрантов, черномазых и о прочих смешных вещах и время от времени постреливая в белок и ворон. Это они — настоящие звери, проносится в голове у отца Лоу. Он непроизвольно притрагивается рукой к повязке на глазу, которую носит с июля. Все это закончится, похоже, тем, что один из них подстрелит другого. Им повезло, что ничего подобного не случилось до сих пор.

Перевалив за холм, последние автомашины исчезают из виду; пронзительные звуки автомобильных гудков и лай собак затихают вдали. Да, его преподобие прав: некоторые из них действительно едут за город развлекаться. Однако другие — Элмер и Пит Циннеманы, например, — настроены серьезно и решительно.

Если эта тварь, будь то человек или животное, выйдет на охоту в нынешнем месяце, то собаки возьмут ее след. Преподобный отец Лоу своими ушами слышал эти слова, произнесенные вслух Элмером в парикмахерской Стэна Пелки пару недель назад. А если этого не произойдет, тогда мы спасем чью-нибудь жизнь. или, на худой конец, чей-нибудь скот.

Так что среди них есть десяток-другой принимающих затею всерьез. Однако не из-за них у Лестера Лоу так сильно ноет затылок и в душе появляется ощущение загнанного зверя.

Все дело в письмах. Точнее, даже записках, самая длинная из которых состоит всего-то из пары строк, выведенных прилежной рукой ребенка. Отец Лоу переводит взгляд на письмо, полученное им с сегодняшней почтой. Адрес на конверте, как и в прежние разы, написан тем же самым детским почерком: ЕГО ПРЕПОДОБИЮ ЛОУ, ПАСТОРАТ БАПТИСТСКОЙ ЦЕРКВИ, ТАРКЕРС МИЛЛС, МЭН 004491.

Это странное чувство пойманного в ловушку… Ему приходит в голову, что так должна себя чувствовать лиса, загнанная собаками в западню. Попав в безвыходное положение, она поворачивается в панике, обнажая клыки, готовясь принять бой со своими преследователями, которые неминуемо разорвут ее на клочки.

Лестер Лоу решительно закрывает за собой дверь и идет в гостиную, откуда доносится торжественное тиканье старинных дедовских часов. Усевшись в кресло, он кладет религиозные проспекты на столик, дважды в неделю начищаемый до зеркального блеска его экономкой миссис Миллер, и распечатывает письмо. Как и в предыдущих посланиях, в нем нет ни приветствия, ни подписи. В центре страницы, вырванной из школьной тетради в линеечку, стоит фраза:

Почему ты не убиваешь себя?

Преподобный отец Лоу подносит ко лбу слегка дрожащую левую руку, в то время как правой судорожно комкает тетрадную страничку. Затем он кладет ее в большую стеклянную пепельницу, стоящую на столике — отец Лоу всегда проводит беседы и дает наставления в гостиной, при этом никогда не возражая, если встревоженный или расстроенный чем-то посетитель курит, чтобы успокоить нервы. Он достает коробку спичек из нагрудного кармана выходного «домашнего» жилета, поджигает письмо и наблюдает за тем, как оно горит. Подобную процедуру он проделывает всякий раз, когда получает новое послание от таинственного автора.

Сам отец Лоу узнал, кто он такой, не сразу. Этот процесс протекал как бы в два этапа. Первый начался с кошмарного сна, который он видел в мае. Тогда ему приснилось, что во время проповеди все его прихожане точно так же, как и он сам, превратились в оборотней. Когда поутру он обнаружил в церкви растерзанный труп Клайда Корлисса, то в его голову впервые закралось подозрение, что с ним… творится что-то неладное. Он не знает, как объяснить это по-другому. Но он знает зато, что иногда, обычно во время полнолуний, он просыпается утром, чувствуя себя необычайно здоровым и сильным. Это ощущение пропадает, когда период полнолуния завершается, и вновь появляется при зарождении молодой луны.

Размышляя над своим сном и смертью Корлисса, он был вынужден припомнить и некоторые другие странные обстоятельства, на которые он до сих пор умудрялся не обращать внимания. Порванная и испачканная одежда, не раз обнаруживавшаяся им поутру. Царапины и синяки, появление которых оставалась для него загадкой (однако поскольку, в отличие от обычных повреждений, они совершенно не болели, то, стало быть, он с легкостью мог о них забыть… или просто не думать). Он умудрялся даже игнорировать следы крови на собственных ладонях… и губах.

Пятого июля началась вторая стадия. Вкратце происшедшее можно описать так: он проснулся слепым на один глаз. Самое интересное, что, как и в случаях с простыми царапинами и ушибами, он не чувствует никакой боли. Просто на месте глаза была впадина, красная от запекшейся крови. Отрицать очевидное долее стало невозможно: это он тот самый оборотень или, как он сам называл его во сне, Зверь.

Вот и последние три дня перед этим хмурым ноябрьским утром он испытывал знакомые ощущения: ужасное, ничем не оправданное беспокойство, почти радостное нетерпение, чувство легкости во всем теле. Все начинается заново, и превращение уже почти произошло. Сегодня ночью лунный цикл завершится полнолунием, и охотники с собаками станут прочесывать лес в поисках таинственного чудовища. Ну и пусть себе ищут. Он похитрей, чем они полагают. Они говорят о человеке-волке, но, уделяя все внимание второму, совершенно забывают о первом. Они могут трястись этой ночью в пикапах по лесным дорогам столько, сколько им заблагорассудится, а он тем временем заведет мотор своего «Седана» и двинет в сторону Портленда, где и остановится на окраине в каком-нибудь мотеле. Так что если превращение произойдет, то он очутится на безопасном удалении от охотников и их собак. Однако все же его беспокоят не они.

Почему ты не убиваешь себя?

В первом письме, пришедшем в самом начале ноября, говорилось только:

Я знаю, кто ты такой.

Второе послание было более пространным:

Если ты еще не забыл о боге, то убирайся прочь из города. Отправляйся в лес к зверям и убивай их, а не людей.

Третье оказалось самым лаконичным:

Покончи с этим.

И вот теперь, наконец:

Почему ты не убиваешь себя?