Опасный канун

— Щётка была совсем новая! — воскликнул Муми-тролль. — Синяя. Ты видишь её?

Он сунулся носом к трещине и поглядел.

И тут трещина с лёгким толчком сомкнулась.

— Щётка была совсем новая! — озадаченно повторил Муми-тролль. — Синяя.

— Ты лучше подумай о том, что было бы, если б тебе прищемило хвост! — утешила его фрёкен Снорк. — Тебе пришлось бы просидеть здесь до конца своих дней.

Муми-тролль аж подскочил.

— Пошли, — сказал он. — Уляжемся на веранде.

Перед домом стоял Муми-папа и принюхивался. В саду беспокойно шумело, взлетали стаи птиц, чьи-то крошечные ножки торопились уйти прочь по траве.

Крошка Ми высунула голову из подсолнухов у крыльца и весело крикнула:

— Ну, сейчас начнётся!

Внезапно где-то в недрах земли, под самыми их ногами, глухо пророкотало. Было слышно, как попадали кастрюли на кухне.

— Что, уже пора завтракать? — впросонках крикнула Муми-мама. — Что это?

— Ничего, дорогая, — ответил Муми-папа. — Это просто шевелится огнедышащая гора. (Подумать только, сколько пресс-папье из лавы…)

Тут проснулась и дочь Мимлы. Все вместе стояли они возле перил на веранде и смотрели.

— А где она, эта гора? — спросил Муми-тролль.

— На маленьком острове, — ответил Муми-папа. — На маленьком чёрном острове, где ничего не растёт.

— Ты не думаешь, что она хоть чуть-чуточку опасна? — прошептал Муми-тролль и сунул свою лапу в лапу папы.

— Ну ещё бы! — радостно ответил Муми-папа. — Конечно, она немножко опасна.

Муми-тролль восхищённо кивнул.

И тут они услышали гул.

Он надвигался издали с моря, поначалу каким-то неясным бормотанием, а потом перешёл во всё возрастающий грохот.

А затем в светлой ночи они увидели, как что-то чудовищно огромное вознеслось над верхушками леса, и это что-то росло и росло, отороченное белой шипящей каймой по самому верху.

— Теперь, я полагаю, лучше перейти в гостиную, — сказала Муми-мама.

И не успели они перетащить свои хвосты через порог, как речная волна с шипением накрыла Муми-дом и всё вокруг погрузилось в кромешный мрак. Дом чуть-чуть покачнулся, но не потерял равновесия, ибо это был очень хороший дом. Потом мало-помалу мебель пустилась вплавь по гостиной. Всей семьёй они поднялись на верхний этаж, уселись и стали ждать конца непогоды.

Такого ненастья не бывало со дней моей юности, радостно возвестил Муми-папа и зажёг свет.

Ночь была полна тревоги, за стенами снаружи потрескивало и поскрипывало, тяжёлые водяные валы вздымались к самым ставням.

Муми-мама с рассеянным видом села в кресло-качалку и начала раскачиваться.

— Это конец света? — с любопытством спросила крошка Ми.

— Не иначе, — сказала дочь Мимлы. — Побудь паинькой, если успеешь, ведь все мы, похоже, очень скоро окажемся на небесах.

— На небесах? — переспросила крошка Ми. — Неужто нам суждено попасть на небеса?

Тут что-то тяжёлое ударилось о стену дома, свет мигнул.

— Мама, — прошептал Муми-тролль.

— Да, мой родной? — отозвалась Муми-мама.

— Я забыл кораблик из коры в окнище.

— Он непременно отыщется завтра, — сказала Муми-мама. Она вдруг перестала раскачиваться и воскликнула. — Как же это могло со мной случиться!

— Что? — вздрогнув, спросила фрёкен Снорк.

— Ялик, сказала Муми-мама. — Я забыла про ялик. У меня всё время было такое ощущение, что я забыла что-то очень важное.

— Он там, наверху, возле вьюшки, — возгласил Муми-папа.

Он без конца бегал в гостиную измерять уровень воды. Все смотрели на лестницу, ведущую в гостиную, и гадали, что не намокло.

— Гамак взяли? — вдруг спросил Муми-папа.

Взять гамак никому не пришло в голову.

— Это хорошо, — сказал Муми-папа. — Гамак был кошмарного цвета.

Плеск воды вокруг дома нагонял сонливость, и все члены семьи один за другим сворачивались калачиком на полу и засыпали. Но прежде чем потушить свет, Муми-папа поставил будильник на семь.

Ибо ему было до чёртиков любопытно, что же произошло там снаружи.

Глава вторая,

о том, как ныряется после завтрака

Наконец вернулось утро.

Оно разгоралось узкой полоской, которая долго искала ощупью горизонт, прежде чем осмелилась подняться выше.

Погода стояла ясная и тихая.

Однако волны плескались возбуждённо и беспорядочно у новых берегов, которые никогда раньше не видели моря. Огнедышащая гора, которая всё перевернула вверх дном, успокоилась. Она устало вздыхала и лишь время от времени попыхивала в небо пеплом.

В семь часов зазвонил будильник.

Муми-семейство разом проснулось и ринулось к окну. Крошку Ми подняли на подоконник, и дочь Мимлы держала её в подоле, чтобы она не вывалилась. Весь мир преобразился.

Не стало ни жасмина, ни сирени, не стало ни моста, ни самой реки.

Лишь часть крыши дровяного сарая торчала из бурлящей воды. На ней, уцепившись за конёк, сидела немногочисленная, дрожащая от холода компания всякого лесного народца.

Все деревья вздымались прямо из воды, а горные цепи вокруг Муми-дола разъединились на россыпь островов.

— Мне больше нравилось, как было прежде, — сказала Муми-мама и, припудрившись, взглянула на солнце, которое выбиралось наверх из всего этого запустения, красное и огромное, словно луна в конце лета.

— И никакого тебе утреннего кофе, — констатировал Муми-папа.

Муми-мама посмотрела в сторону лестницы, ведущей в гостиную; лестница уходила в беспокойно плескавшуюся воду. Муми-мама подумала о своей кухне, представила себе обегавшую плиту закраину, где стояла банка с кофе, и попыталась вспомнить, не забыла ли она завернуть крышку. Она вздохнула.

— Может, я нырну за ней? — сказал Муми-тролль, который думал о том же.

— Ты не сумеешь надолго задержать дыхание, милое дитятко, — опечаленно сказала его мама.

Муми-папа посмотрел на них.

— Мне часто приходило на ум, — сказал он, — что можно рассматривать комнату с потолка, а не с пола.

— Ты считаешь… — восхищённо начал Муми-тролль.

Папа кивнул, исчез в своей комнате и вернулся с буравом и узенькой пилкой.

Все сгрудились вокруг него и с интересом наблюдали, как он работает. Муми-папе, возможно, казалось чуточку жутковатым пилить пол в собственном доме, но вместе с тем он испытывал глубокое удовлетворение.

И вот немного погодя Муми-маме представилась возможность впервые обозреть свою кухню сверху. Как зачарованная глядела она в слабо освещённый светло-зелёный аквариум. Там на дне она видела плиту, столик для мытья посуды, помойное ведро. А все стулья и стол плавали хороводом под потолком.

— Страх как забавно, — сказала Муми-мама и расхохоталась.

Она хохотала до того самозабвенно, что ей пришлось усесться в кресло-качалку, ибо увидеть свою кухню под таким углом придаёт силы.

— Как хорошо, что я опорожнила помойное ведро! — сказала она, вытирая слезы. — И позабыла принести его в кухню!

— Ну, я ныряю, мама, — сказал Муми-тролль.

— Запретите ему, миленькая, миленькая Муми-мама, — боязливо попросила фрёкен Снорк.

— Нет, зачем же? — сказала Муми-мама. — Раз он считает, что это щекочет нервы…

Муми-тролль постоял с минуту, стараясь дышать как можно спокойнее.

Затем нырнул.

Он подплыл к чулану и открыл дверь. Вода внутри была белая от молока с примесью брусничного варенья тут и там. Несколько ковриг хлеба проплыло мимо него, за ними следовала стайка макарон. Муми-тролль ухватил маслёнку, изловил мимоходом ковригу белого хлеба и обогнул плиту, чтобы взять мамину банку с кофе. Затем поднялся под потолок и глубоко перевёл дух.

— Нет, вы только взгляните, я таки завернула крышку! — радостно воскликнула Муми-мама. — Вот так экспедиция! А ты можешь захватить ещё и кофейник с чашками?

У них никогда ещё не было такого щекочущего нервы завтрака.

Они взяли стул, на котором никто не любил сидеть, и пустили его на дрова, чтобы сварить кофе. Сахар, к сожалению, весь растворился, зато Муми-тролль нашёл взамен банку сиропа. Муми-папа ел мармелад прямо из банки, а крошка Ми просверлила буравом целую ковригу, и никто не обратил на это внимания.

Время от времени Муми-тролль нырял в кухню, чтобы спасти что-нибудь ещё, и тогда вода плескалась по всему помещению.

— Сегодня я не буду мыть посуду, — весело возвестила Муми-мама. — И кто знает, быть может, теперь я вообще никогда больше не буду её мыть? Но, голубчики вы мои, может, вы попробуете поднять сюда и меблировку, не дадите ей испортиться?

Между тем солнце снаружи припекало всё сильнее, волнение на море улеглось.

Лесной народец на крыше дровяного сарая мало-помалу развеселился и начал выказывать недовольство беспорядком в природе.

— На мамином веку никогда не случалось ничего подобного, — сказала одна мышь, расчёсывая хвост. — Это недопустимо! Но, разумеется, времена меняются, распустилась молодёжь.

Одна крошечная козявка придвинулась ближе к остальным и с жаром сказала:

— Не думаю, что это молодёжь подстроила такую большую волну. Мы наверняка слишком малы для этого и можем развести волну разве что в ведре, в горшке или в раковине. Ну и в стакане воды.

— Она подсмеивается надо мной, — сказала мышь и нахмурилась.

— Да нет же, — сказал один серьёзный зверок. — Я размышлял и размышлял всю ночь напролёт. Как может получиться такая большая волна ни с того ни с сего? Наверняка кто-нибудь дул изо всех сил! Это, понимаете ли, заинтриговало меня, и я думаю, либо…

— Позвольте спросить, как вас зовут? — перебила его мышь.

— Хомса, — ответил серьёзный зверок, нисколько не рассердившись. — По-моему, если бы мы разобрались, почему и как это произошло, тогда эта большая волна показалась бы нам вполне естественной.

— Естественной! — возмущённо пропищала одна маленькая толстая миса. — Хомса ничего не понимает! Вся моя жизнь пошла прахом, да-да, вся! Позавчера кто-то сунул шишку в мой ботинок — это в насмешку, что у меня большой размер, вчера мимо моего окна прошёл один хемуль и многозначительно усмехнулся. А нынче ещё и это!

— Неужели эта огромная волна прокатилась единственно для того, чтобы подразнить Мису? — уважительно спросила одна малявка.

— Ну да, — сказала Миса, давясь слезами. — Кто позаботится обо мне, да ещё что-то сделает для меня? Ну а насылать волну…

— А может, шишка с сосны упала? — услужливо высказал предположение Хомса. — Если, конечно, это была сосновая шишка. Но ведь может статься, шишка-то была еловая. Какого размера ботинки ты носишь? Уместится в них еловая шишка?

— Я и так знаю, что у меня большой размер, — с горечью пробормотала Миса.

— Я просто хочу объяснить, — сказал Хомса.

— Речь идёт о чувствах, — сказала Миса. — А чувства не поддаются объяснению.

— Да, да, — удручённо сказал Хомса.