Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- Безусловно, Михаил Иванович. Доложите об этом,если понадобится.

- Спасибо, - улыбнулся Калинин. - Ну, пойду я. Ждать теперь мало осталось. Рассвет не за горами уже...

Открыв дверь в комнату, Михаил Иванович услышал голос Ленина и сразу понял: Владимир Ильич отбивает очередной выпад Зиновьева и Каменева.

Сколько же энергии и времени требуют эти двое!

- Предлагаю резолюцию, - Ленин поднес к глазам мелко исписанный лист. - Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления.

Ленин сложил лист и отошел от стола. Выждав несколько секунд, встал Свердлов.

- Будем голосовать, товарищи. Кто за эту резолюцию, прошу поднять руки... Так, очень приятно. Кто против? Так, двое. Кто воздержался? Четыре человека... Ну что же, товарищи: резолюция о вооруженном восстании принята подавляющим большинством голосов!

4

В этот вечер Мстислав Захарович Яропольцев вернулся домой поздно. Сбросил на руки горничной шинель, положил на подзеркальник фуражку, перчатки и сразу прошел к жене. Галина Георгиевна сидела в гостиной возле круглого столика и костяным ножом разрезала страницы книги. Увидев мужа, стремительно поднялась навстречу. Ему нравилась эта девичья порывистость, до сей поры сохранившаяся в ней.

Мстислав Захарович считал, что с женитьбой ему повезло. Многие удивлялись, когда он, богатый землевладелец, столичный аристократ, потомственный офицер, остановил выбор не на барышне своего круга, а повел под венец худенькую смуглянку - дочь мелкопоместного дворянина Тамбовской губернии, которая не могла похвастаться большим приданым или знатностью рода. Не прибавила ему Галина Георгиевна ни земли, ни денег, зато женой и хозяйкой стала отменной. Родила двух сыновей. Яропольцев не знал при ней семейных забот, не вникал в расходы: управление всеми имениями жена постепенно взяла в свои руки, причем вела дело решительно и практично.

Переодевшись, Мстислав Захарович вышел в столовую. Галина Георгиевна кивком отпустила слугу. Сказала:

- Нынче последний вечер. Ему почудился упрек.

- Извини, не мог раньше. Ты расстроена этим?

- По сравнению с твоим отъездом... Нет, нет, я нисколько не волнуюсь. Ведь я жена мужественного офицера, - постаралась улыбнуться она. - Чем ты занимался весь этот длинный день и не менее длинный вечер?

- Развязывал последние узелки. И две любопытные встречи. Был у председателя районной управы. Некто Калинин. Вполне интеллигентный человек, в очках и с бородкой. И при всем том, представь себе, большевик.

- Я не очень разбираюсь в партиях. Меньшевики, эсеры, кадеты, большевики... Кто хуже?

- Большевики требуют наиболее радикальных перемен. Мне кажется, председатель управы твердо знает, чего хочет. Этим сейчас могут похвастаться далеко не все политические деятели. Взять хотя бы того же Никитина. С ним даже спорить бесполезно. Калиф на час. Мотылек.

- Никитин? Уж не министр ли внутренних дел?

- Он самый. Прислал автомобиль за мной. Потребовал информацию о состоянии полка. Степень надежности его интересует. Доложил все, как есть. Воевать солдаты не желают, дисциплина падает. Много смутьянов. Не полк, а пороховая бочка, сдетонирует при первом же потрясении. В таких условиях полк лучше расформировать, личный состав небольшими группами распределить по другим частям. И знаешь, что ответил Никитин?

- Посоветовал тебе остаться и навести порядок?

- Он сказал, что расформировывать полк опасно. Это и будет тем толчком, который вызовет бунт. А если и удастся расформировать - куда отправить людей? В других полках не лучше. Положение в столичном гарнизоне будет обсуждаться на одном из ближайших заседаний правительства. Так он заявил, но все это вяло, без веры в завтрашний день.

- Одной беседы с большевиком для тебя оказалось достаточно...

- Не шути, пожалуйста, я говорю о том различии, которое бросается в глаза.

- Так кто же тебе нужен? Кто нам нужен? - поправилась она.

- России требуется крепкое умное правительство, способное довести до конца эту войну и получить с немцев все, что нам причитается. Требуется правительство, которое сразу после войны без болтовни и демагогии быстро разовьет промышленность и сельское хозяйство. У нас есть такие ресурсы, что за несколько лет можем стать самой богатой страной мира. Вот такое правительство нам нужно. А из кого оно будет состоять, мне, в конечном счете, все равно.

- Так ли, милый? - качнула головой Галина Георгиевна. - А если у нас отберут поместья, землю?

- Никто не осмелится сделать это.

- Боюсь, что ты заблуждаешься. Прошу тебя выслушать одного человека. Это сын Голоперова - старосты из той деревни, которая рядом со Смоленским имением.

Галина Георгиевна взяла колокольчик. В дверях вырос слуга.

- Того, который из деревни...

Почти тотчас раздался звучный, браво-казенный голос:

- Дозвольте, ваше высокоблагородие?

Мужчина лет двадцати пяти в солдатской гимнастерке и черных суконных шароварах остановился посреди комнаты, щелкнул каблуками.

- Здравия желаю!

- Здравствуй. Ты Голоперов?

- Так точно! От Василь Васильича, от своего отца прибыл к вам с донесением.

- Почему не в армии?

- Отпущен на выздоровление, ваше высокоблагородие. Два года с немцем в прятки играл, два Георгия имею. А в прошлую осень достал меня австрияк палашом. Голову скобанул и вот тут, - показал Голоперов шрам, косо падавший по левой щеке к подбородку. Глубокий, сизо-малиновый, он выглядел совсем свежим.

Мстислав Захарович почувствовал: Голоперову не нравится, что его пристально разглядывают, не привык еще, наверно, к своему уродству.

- Унтер-офицер? - спросил Яропольцев. - По выправке вижу.

- Так точно, ваше высокоблагородие! В гусарах служил. А теперь обратно не берут. Шрам не помеха, хромаю я. Вместе с лошадью австрияк меня повалил. В ноге жила какая-то насовсем хрястнула.

- Попятно. Говори, с чем прибыл?

- Не порадую, ваше высокоблагородие. Имение ваше стоит, дом и пристройки целы, а имущество растащили. Бабы стекла выбили, двери с петель сняли и подчистую все добро унесли.

- Зеркала... Там замечательные зеркала были, - вздохнула Галина Георгиевна. - С екатерининских времен собирали. Из Венеции привозили, из Франции... Им цены нет.

Да, конечно, зеркала там были особенные. Мстиславу Захаровичу отчетливо представилась картина разгрома: пустые проемы высоких сводчатых окон, затоптанный паркет, осколки разбитой посуды...

- А староста что же? - спросил Яропольцев.

- Говорил им отец, и кричал, и грозился...

- Не послушались?

- Без внимания. Будто и нет старосты. '

- А власть? Местные власти где были?

- Какая она теперь власть, ваше высокоблагородие? До бога далеко, царя, извиняюсь, скинули. Нет хозяина. Приезжал, верно, какой-то чин из уезда, поговорил, поувещевал, чтобы имущество назад несли, а бабы и не чешутся. Что им слова?! В нашей волости еще тихо, а в других красного петуха по усадьбам пускают. Домов, дурачье, не жалеют. Озверел парод за войну, ваше высокоблагородие. Ему теперь губерния не указ, а местная власть вовсе - одно тьфу! Строгости нет и порядка нет!

- Мысли у тебя правильные, братец. Без строгости, без законов жить нельзя. Посему надлежит нам скорее разбить германца, закончить войну и взяться за внутренние дела.

- Беспременно, ваше высокоблагородие, - подтвердил Голоперов.

- Ты когда обратно в деревню?

Услышав этот вопрос, унтер вытянулся в струнку.

- Ваше высокоблагородие, дозвольте... Дед мой с вашим дедом на турков ходил. Отец мой у вашего батюшки двенадцать годов в денщиках состоял, по всему Туркестану вместе... А теперь мне наказ дал: поклонись, грит, барину в ноги, чтобы оставил при своем благородии. Он просит, и сам я об этом же прошу! Голоперов явно готов был броситься на колени, но Мстислав Захарович жестом остановил его:

- Вот как... Если ты, братец, рассчитываешь на теплое тыловое местечко, то зря. Завтра еду в действующую армию, на передовую линию.

- А что передовая, ваше высокоблагородие?! Двум смертям не бывать, одной не миновать! При деле буду. Отвык от деревни, тоскливо мне там. И уж раз сподобил господь всей семьей вам служить, то вы меня не обидьте! А я верой-правдой...

5

Расширенное заседание ЦК затянулось почти до рассвета. Начали расходиться лишь после того, как был создан Военно-революционный центр по руководству восстанием.

Первым, в сопровождении Шотмана и Рахьи, ушел Ленин. За ними, в некотором отдалении, шагал Дзержинский с тремя товарищами. Феликс Эдмундович хотел самолично убедиться, что возле управы нет засады и Владимиру Ильичу ничто не угрожает. Утренние улицы были пустынны. Тускло блестели мокрые тротуары. Ни казаков, ни юнкерских патрулей - все спали.

Катя Алексеева задержалась в управе, чтобы убрать и проветрить комнаты до прихода сотрудников. Никаких следов ночного заседания не должно остаться. А как здесь накурили-то за десять часов! Занавеси на окнах пропахли табачным дымом.

Было светло, когда Михаил Иванович добрался наконец до своей квартиры на Выборгском шоссе. Екатерина Ивановна уже встала, готовила завтрак. Черные волосы причесаны строго, на прямой пробор. Рукава просторного цветастого платья подвернуты, обнажены узкие в кистях руки.

Это платье с высоким воротником особенно нравилось Михаилу Ивановичу. Наверно, Екатерине вообще к лицу стоячие воротники. Или он просто привык? Когда первый раз увидел большеглазую девушку с крупными чертами лица, была на ней темная кофта с буфами, с глухим стоячим воротничком. Такой и вошла она в его память...

Жена ни о чем не расспрашивала Михаила Ивановича. Знала: что можно - муж сам скажет. Пока он умывался, она быстро и бесшумно собирала на стол.

Было время - Екатерина Ивановна волновалась, когда муж не приходил на ночь или вообще не появлялся несколько суток. И о нем тревожилась, и всякие нехорошие мысли лезли в голову. Но за долгие годы притерпелась, привыкла. Конечно, она и теперь переживала за него, однако научилась скрывать это, научилась верить и ждать.

Он поцеловал ее теплую, сохранившую девичью нежность щеку, сказал шепотом:

- Спасибо тебе!

- За что? - не поняла Екатерина Ивановна.

Он не ответил, засмеялся тихонько и на цыпочках прошел в комнату, где спали дети. Лида разметалась под простыней - жарко. Юля, наоборот, свернулась калачиком, лежит на правом боку, сунув под щеку ладошки. Губы приоткрыты, выражение такое, будто вот-вот засмеется. Наверно, что-то очень хорошее снится ей...

А как живется его мальчишкам в деревне у бабушки? Давным-давно не видел он Валерьяна и Сашу. Сюда бы их взять, да уж больно время тревожное. И голодно... Девочек тоже надо в деревню...

Поборов искушение поцеловать спавших детей - не хотелось раньше времени будить их, - Михаил Иванович вернулся к жене. На столе уже исходила паром тарелка с гречневой кашей: в углублении таял крохотный желтоватый кусочек масла.

- До чего вкусно! - сказал он. - По запаху чувствую!

- Ешь, пока горячая, - Екатерина Ивановна села рядом, участливо глядя в лицо. - Когда ложку-то в руках держал?

- Когда? - он задумался. - Кажется, вчера утром... Или позавчера? Но чай пью регулярно.

- Горе ты мое, - вздохнула она. - А еще власть называется. О самом простом для себя позаботиться не умеешь.

- Не до этого сейчас. Новости, Катюша, очень серьезные. Помнишь, прошлый раз я говорил тебе про ленинскую резолюцию?

- Еще бы такое не помнить!

- Обсуждали сегодня, - понизил он голос. - И приняли окончательное решение.

- Когда? - чуть вздрогнула Екатерина Ивановна. - Когда начало?

- В самые ближайшие дни.

- С оружием, значит?

- А как же иначе? В полную силу действовать надо.

- О господи, Миша! Сама ведь когда-то листовки носила, а с оружием не могу представить, как это вы... Про тебя вся деревня твоя знает, что ты крови боишься, курице голову ни разу не отрубил...

- Без сопротивления они нам не уступят.

- Я понимаю, но все равно страшно.

- Когда для себя - страшно. А ведь мы для людей, тут уж о себе не думаешь.

- А если неудача? Что они с тобой сделают? И с нами?

- Срыва не должно быть. Массы накалены, массы ждут действия. Или теперь, или никогда. Понимаешь? - Ласково посмотрел он на жену: - Раньше ты не жалела, что пошла со мной.

- И теперь не жалею. Только боюсь. И обидно мне. Ведь я помощницей у тебя была, а теперь дом, дети... Другая Катя теперь рядом с тобой.

- Но я не могу подставлять тебя под удар. Дети - самое главное, что у нас есть. Арестуют тебя - куда их? В сиротский приют? Нет-нет, разве так можно? Ты дома делаешь все за двоих, и за себя и за меня. А я за тебя - там...

- Ладно уж, - успокаивая его, улыбнулась она. - Иди отдыхай. Когда разбудить-то?

- В двенадцать, - сказал Михаил Иванович. - Даже в половине двенадцатого. Мне до завода нужно еще в ЦК успеть.

Он уснул мгновенно, едва коснувшись подушки. Екатерина Ивановна села возле него, всматриваясь в серое от усталости дорогое лицо. Мужчины обычно начинают седеть с висков. А у Михаила светлые пряди появились сперва в бороде и в усах. Теперь их заметно прибавилось.

Давно ли совсем молодым было это лицо? Волосы длинные, густые, аккуратно зачесанные назад. Что тогда особенно нравилось ей? Высокий лоб, добрые ясные глаза. Пиджак на нем был черный, рубашка-косоворотка тоже черная с белыми пуговицами. Ему в ту пору исполнилось тридцать, это Татьяна Словатинская сказала, а сама Катя и не догадалась бы, что он «разменял» четвертый десяток.

Так получилось: сначала она услышала о нём, а увидела лишь много дней спустя. И все благодаря Татьяне, которая многое сделала в их судьбе.

В начале первой революции Катя вместе со всей своей семьей жила в Нарве, работала на Балтийской мануфактуре. Совсем еще молодая была, задорная, энергичная. Принимала участие в забастовке ткачей. Полиция взяла ее на заметку.

Когда начались аресты забастовщиков, товарищи предупредили Катю: надо уехать. Дали ей явку в Петербурге. Быстро собрала Катя свои немудреные пожитки и вместе с сестрой села на пароход.

В большом шумном городе она растерялась немного. С трудом разыскала квартиру в Забалканском переулке. На звонок вышла элегантная дама, вероятно, собравшаяся погулять. Широкополая шляпа, длинное пальто с двумя рядами пуговиц. Лицо чистое, красивое, одухотворенное и, сначала показалось, даже надменное.

Но как сразу переменилась эта женщина, едва узнала, откуда и почему приехали сестры! Исчезла вся показная барственность.