Я истребитель! Я истребляю!

  Кроме синяка у меня не обнаружили даже разрыва кожи, хотя ямка от удара присутствовала, что изрядно удивило фельдшера. Минут десять, несмотря на то, что я начал медленно синеть, осматривал меня, осторожно поднимая и опуская руку, ощупывая, отслеживая реакцию на свои действия.

  - Судя по всему просто синяк. Ни перелома, ни трещин нет, но после того как прибудем нужно полное обследование в госпитале, и сделать снимки, - подвел он итог, и велел мне одеваться.

  - Старшину в брезент заверните, у моряков спросите, скажите, потом вернем, - велел я своим.

  Пока Кречетов узнавал насчет брезента, мы со Степкой начали приготавливать тело старшины к перевозке. Я решил похоронить его как полагается, со всеми воинскими почестями у последнего местоположения штаба полка. Была там одна прекрасная поляна, где я любил отдыхать. Вид оттуда просто изумительный. Думаю Семенычу бы понравилось.

  Оттолкнувшись от палубы, матрос ловко приземлился на бетонный пирс и принайтовил брошенный канат к причальной тумбе. Через пару секунд бронекатер был пришвартован к пирсу, где ожидала немаленькая толпа встречающих.

  Как я и думал, первым делом нас загребли контрразведка. Смерша еще не существовало, так что эти функции исполняли именно они. Проследив как в кузов полуторки погрузили тело старшины, я последовал за молодым лейтенантом госбезопасности, мне предстояло много что объяснить и рассказать. Однако в кабинете меня ожидал не выспавшийся сюрприз.

  - Рассказывай, - хмуро буркнул Никифоров, как только я вошел в помещение.

  Степку, кстати завели в соседний кабинет.

  - Что именно гражданин начальник? - вздохнув, поинтересовался я.

  - Не ерничай, давай все по порядку. Тобой САМ заинтересовался.

  - Ну хорошо, - устало кивнул я, и присел на стул перед столом за которым сидел особист.

  - Подожди, может чаю?

  - Можно.

  После чая я в подробностях доложил все что со мной случилось после того как меня сбили. Никифоров слушал молча, с непроницаемым лицом. Он только раз приподнял брови, узнав, что немецкий летчик был из группы подполковника Шредера, и поморщился, когда я описывал, как этот немец бросился на меня. Когда дошел до гибели Морозова, он только глухо выругался. Никифоров не хуже меня знал механика.

  После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже записал все на бумагу, которую и дал мне подписать.

  При выходе из здания штаба фронта где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и возмущенно вопя потащили к одной из машин.

  - Да стой те вы! - выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника: - Что вам нужно?

  Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.

  - Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!

  - Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной.

  - Извините, но наверное я откажусь, я сейчас не в том состоянии чтобы выступать в эфире.

  Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.

  'Да хрен с вами!' - подумал, а вслух сказал:

  - Поехали!

  - Вот ваша речь. Тут все согласованно с цензурой, - быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом что меня будет слушать весь СССР, и прося неналажать.

  Все это наложило некоторый отпечаток, на мои мысли.

  - До эфира три минуты! - раздался вопль из соседнего коридора.

  - Ну, мы надеемся на тебя, - пожав мне руку комиссар, и приглашающее показал на дверь.

  Стул перед микрофоном был удобным, откинувшись на спинку я сквозь ресницы прищурив глаза смотрел на редактора отчитывающего время.

  'Три, два одни... Пуск!'

  - Добрый день уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали сегодня у нас в гостях Дважды Герой Советского Союза летчик истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе... - бубнил диктор, начав передачу.

  - ... а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову.

  - Здравствуйте товарищи... - тут я замолк на несколько секунд. Не потому что нечего было сказать, а потому что бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила 'не смей, они ждут от тебя другого'. Крепко сжав челюсть, я на миг зажмурил глаза.

  Андрей Смолин, диктор на Керченском радио с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза, и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика кроме запаха сгоревшего пороха на изодранном комбинезоне, и заметных царапин на высоком лбу чуть прикрытых светлой челкой, ничего особого не чувствовалось.

  Вдруг, Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в его глазах.

  - Я не могу их подвести... - скорее прочитал по губам чем услышал Смолин, после чего чуть усмехнувшись, гость начал свою речь, однако как же она отличалась от той копии что лежала перед Андреем.

  Открыв глаза, я встретил удивленно-недоумевающий взгляд диктора, что сидел напротив и, усмехнувшись, продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна:

  -... Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера, и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию бегло расскажу что было. Дело в том что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков, и восемь истребителей прикрытия...

  Я спокойно чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз я решил провести более серьезную передачу чем в прошлый раз, с легкими вкраплениями юмора. При этом решив удивить слушателей песнями Высоцкого, которыми ранее не баловал их.

  -... Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили... что ж, судьба. Так вот, наш бой, сподвиг меня на написание песни. Знаете многие удивляются как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день, я написал тексты сразу трех песен, первая про наш бой. Сейчас вы ее услышите.

  Подхватив гитару, поморщившись от боли в плече, и накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.

  - ... Их восемь, нас двое - расклад перед боем    Не наш, но мы будем играть.    Степа, держись, нам не светит с тобою,    Но козыри надо равнять.    Я этот небесный квадрат не покину    Мне цифры сейчас не важны,    Сегодня мой друг защищает мне спину,    А значит, и шансы равны.    Мне в хвост вышел 'мессер', но вот задымил он,    Надсадно завыли винты,    Им даже не надо крестов на могилу,    Сойдут и на крыльях кресты.    'Я первый, я первый, они под тобою',    Я вышел им наперерез,    'Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою',    В бою не бывает чудес.    Степан, ты горишь, уповай, человече,    Теперь на надежность строп.    Нет, поздно, и мне вышел 'мессер' навстречу,    Прощай, я приму его в лоб.    Я знаю, другие сведут с ними счеты,    Но по облакам скользя,    Влетят наши души, как два самолета,    Ведь им друг без друга нельзя...   ...Мы крылья и стрелы попросим у Бога,    Ведь нужен им ангел-ас,    А если у них истребителей много,    Пусть пишут в хранители нас.    Хранить - это дело почетное тоже,    Удачу нести на крыле.    Таким, как при жизни мы были со Степой,    И в воздухе и на земле.    Таким, как при жизни мы были со Степой,    И в воздухе и на земле.

 (В. Высоцкий).

  Прижав пальцами, струны я пытался унять сильно бьющееся сердце. В эту песню я вложил душу что уж говорить.

  - Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем непросто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом чтобы вызвать неразбериху в войсках противника и нанесли мощные бомбово-штурмовые удары по крупному узлу железнодорожной станции и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том который Красное-Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет. Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самая большая проблема оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посветить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, то только не армейская, а батальонная, на данные момент ничего я просто не успел написать. Парни, это для вас:

  -...А на войне как на войне    А нам труднее там вдвойне.    Когда взойдёт над сопками рассвет,    Мы не прощаемся ни с кем,    Чужие слезы нам зачем?    Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.    Мы не прощаемся ни с кем,    Чужие слезы нам зачем?    Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.    Батальонная разведка    Мы без дел скучаем редко,    Что ни день, то снова поиск, снова бой.    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой    А если так случится вдруг    Тебя навек покинет друг,    Не осуждай его, война тому виной.    Тебе наш ротный старшина    Отдаст медали, ордена,    В разведке заработанные мной.    Тебе наш ротный старшина    Отдаст медали, ордена,    В разведке заработанные мной.    Батальонная разведка    Мы без дел скучаем редко,    Что ни день, то снова поиск, снова бой.    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой    Когда закончится война,    Мы все наденем ордена,    Гурьбой усядемся за дружеским столом.    И вспомним тех, кто не дожил,    Кто не допел, не долюбил,    И чашу полную товарищам нальём.    И вспомним тех, кто не дожил,    Кто не допел, не долюбил,    И чашу полную товарищам нальём...   ...Мы до свадьбы доживём ещё с тобой    Ба-ата-альон-ная разведка    Мы без дел скучаем редко,    Что ни день, то снова поиск, снова бой.    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!    Ты, сестричка в медсанбате,    Не тревожься, Бога ради,    Мы до свадьбы доживём ещё с тобой.

(Морозов И)

  Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить она была одной из моих любимых, которую я знал назубок, даже те ее варианты, что были переделаны, но сейчас исполнил в авторском тексте.

  Поморщившись, потер плечо, оно доставляло мне все больше и больше проблем. Двигалось так же, но болеть стало сильнее.

  - На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..

  - Да где? - ворох листов рассыпался по полу. Упав на колени комиссар Мерецков стал шустро ворошить их ища нужный.

  - Точно тут был? - пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок, но пока им не попадался нужный.

  - Да был. Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а в них конверта не было. Может я его в сейф убрал? - остановившись, задумался комиссар.

  Бормочущее на средней громкости радиорепродуктор на стене, выдал новый перл Суворова.

  - Твари! - отвлекшись от поисков высказался редактор прислушавшись к глухому голосу летчика который довольно подробно рассказывал про какой-то план 'Ост'.

  - Угу. Запись идет? - забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.

  - Конечно, был же приказ.

  - Хорошо. Есть! Вот он, - замахал комиссар конвертом, в котором обычно перевозили приказы.

  Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из политуправления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.

  - Не знаю, кто его прислал, но человек, пославший этот приказ не мешать, товарищу Суворову, умен, причем очень, - задумчивым голосом пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.

  - Умный - это да... Тут личная подпись наркома товарища Берии, - ответил комиссар, от чего Симанович от неожиданности закашлялся.

  Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:

  - Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая бомба.

  - Так не мы одни пишем...

  Штаб 11-й армии.

  - Чушь какая-то. 'Ост', недочеловеки... - говорил командующий 3-й Королевской Румынской армии генерал-лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио разукрашенного вырезанными барельефами с Африканской охотой.

  - Обычная пропаганда, - нервно вытирая платком блестящую лысину ответил генерал Ганс фон Зальмут.

  - А вы что скажите герр командующий? - поинтересовался Думитреску.

  Все время передачи Манштейн крутил в руках резную трость, которую подарили ему латышские патриоты еще в сорок первом году, задумчиво рассматривая пол.

  - Очень интересный юноша. Так хотелось поговорить с ним. Жаль, что это не удалось, - задумчиво ответил генерал.

  - Но что вы думаете о его словах? Это правда? То, что все это придумал Фюрер? - не унимался румынский генерал.

  - Фюрер у нас не погрешим... - с едва заметной усмешкой ответил фон Манштейн, - однако мы собрались тут не для того чтобы обсуждать подобные глупости. Вернемся к плану штурма высоты двести одиннадцать-ноль восемь. Нужно продвинуть линию фронта на пятнадцать километров вперед, тогда у нас появится возможность для удара вдоль шоссе.

  Генерал Думитреску озадаченно посмотрел на него, и задумался. Манштейн не ответил на вопрос. Неужели все что сказал этот Суворов правда? Генерал припомнил, что о чем-то подобном в изрядном подпитии говорил один из эсэсэвцев прикрепленный к их армии. Арийцы высшая раса?!..

  -... вот такие мы... по словам немцев неполноценные. Знаете что самое забавное? По словам этого Ганса, сотрудники отвечавшие за чистоту расы были изрядно шокированы когда появились на нашей территории. Оказалось, по всем параметрам истинных арийцев среди советского населения на порядок больше чем в Германии. Среди военнопленных ими оказался каждый третий. Я кстати тоже. Этот ван Кляйн предложил мне перейти на их сторону, мол, буду полезен Третьему рейху, но когда я отказался, причем в довольно резкой форме, он бросился на меня. Я жалею не о том, что убил его, а только о том, что потерял ценного свидетеля. Я вообще не понимаю, ведь войну они не выиграют, это сейчас знает чуть ли не каждый боец или командир. И они должны понимать что возмездие придет, за все то что они сейчас творят...тем более, что немцы нарушают подписанные ими же международные конвенции. Правосудие найдет и тех, кто отдает приказы, и тех, кто их исполняет, но они почему-то этого понять не хотят. Да они еще сильны, но уже не те, что были год назад, далеко не те. Большую часть кадровых войск мы у них повыбивали. Так что, думайте сами, истинное лицо немцев вы сейчас слышали. Теперь есть логическое объяснение их поступков на нашей территории. Сожженные вместе с жителями деревни - это им нужно освободить место для будущей усадьбы для какого-нибудь бюргера. Геноцид? Да пожалуйста, ведь такие расы как славянские, азиатские, кавказские, а особенно цыганские подлежат стерилизации. Скажу проще. Женщина любой расы может иметь ребенка только от гражданина Германии. Мужское население захваченных территорий или уничтожат, что уже делается, отправляя их в концлагеря в большинстве по надуманным предлогам, или будут делать их евнухами. Для тех кто не понял, евнухи уже никогда не познают женщин...

  - Сволочь! - в ужасе выдохнул генерал Ганс фон Зальмут, он сразу понял, какую только что свинью им подложил этот русский, которого в высших верхах Рейха уже прозвали Везунчик.

  - Если эта информация дойдет до недавно присоединенных территорий... - не закончив, задумался генерал Манштейн. Какое счастье что Думитреску, только что вышел из кабинета. Румынский генерал с утра мучился животом.

  - Дойдет рано или поздно, русские не дураки, и наверняка воспользуются такой возможностью. Нужно их как-то остановить.

  - Это невозможно и ты это знаешь. Но замедлить... это возможно. Гюнтер, - обернулся Манштейн к сидевшему справа полковнику, - приказ по армии. Всех русских взятых в плен с этого дня, уничтожать. Волнения среди местного населения вряд ли будут, они слишком лояльны к нам, но лучше перестраховаться.

  - Это не остановит информацию, задержит, да, но не остановит.

  - Я знаю. После совещания свяжусь с Фюрером, он должен знать. Нужно выработать контрмеры - закончил Манштейн. Его поразил хитрый ход русских. Информацию произнес тот человек, которого уже знал весь мир, и репутация которого была непогрешима. То есть, большинство, ПОВЕРЯТ ему. В это время дверь отворилась, и в огромный кабинет вошел генерал Думитреску со свитой.

  - ... сейчас я смотрю на свои руки, вернее на кровь что осталась на ногтях. Мой друг погиб несколько часов назад, умер прямо у меня на руках. Я не видел его почти шесть месяцев, встретил когда мы прорывались к морю, такое счастье испытал, а тут... Шальная пуля и все. Мое горе не передать словами. У меня есть песня, написана давно, но я не пел ее... Это песня для тебя Виктор Семенович.

  - Почему все не так? Вроде все как всегда:    То же небо - опять голубое,    Тот же лес, тот же воздух и та же вода,    Только он не вернулся из боя.    Тот же лес, тот же воздух и та же вода,    Только он не вернулся из боя.    Мне теперь не понять, кто же прав был из нас    В наших спорах без сна и покоя.    Мне не стало хватать его только сейчас,    Когда он не вернулся из боя.    Мне не стало хватать его только сейчас,    Когда он не вернулся из боя.    Он молчал невпопад и не в такт подпевал,    Он всегда говорил про другое,    Он мне спать не давал, он с восходом вставал,    А вчера не вернулся из боя.    Он мне спать не давал, он с восходом вставал,    А вчера не вернулся из боя.    То, что пусто теперь, - не про то разговор,    Вдруг заметил я - нас было двое.    Для меня будто ветром задуло костер,    Когда он не вернулся из боя.    Для меня будто ветром задуло костер,    Когда он не вернулся из боя.    Нынче вырвалась, будто из плена, весна,    По ошибке окликнул его я:    - Друг, оставь покурить! - А в ответ - тишина:    Он вчера не вернулся из боя.    - Друг, оставь покурить! - А в ответ - тишина:    Он вчера не вернулся из боя.    Наши мертвые нас не оставят в беде,    Наши павшие - как часовые.    Отражается небо в лесу, как в воде,    И деревья стоят голубые.    Отражается небо в лесу, как в воде,    И деревья стоят голубые.    Нам и места в землянке хватало вполне,    Нам и время текло для обоих.    Все теперь одному. Только кажется мне,    Это я не вернулся из боя.    Все теперь одному. Только кажется мне,    Это я не вернулся из боя.

 (В. Высоцкий).