История Пурпурной Дамы

Сёстры прогуливались по саду. Мурасаки молчала, не желая первой начинать разговор. Казалось, что-то тяготило её…

Ояко, откинув всяческие формальности, задала прямолинейный вопрос:

– Что случилось, сестричка? Ты выглядишь усталой, грустной… И даже подавленной.

Мурасаки грустно улыбнулась.

– Мне кажется, Ояко, что семейная жизнь не для меня…

Ояко удивлённо вскинула брови.

– Тогда что же для тебя? Отдалённый горный монастырь, в котором ты похоронишь свою молодость? И будешь писать тоскливые стихи! Кстати говоря, их так и никто не прочитает… Разве что монахини…

Мурасаки тяжело вздохнула.

– Нет, я не хочу в монастырь… Монашеская жизнь не для меня. Я привыкла к комфорту и к имению отца. А этот новый дом… Всё в нём чужое…

Ояко оживилась.

– Тем более! Ты по-прежнему можешь жить в имении! Ведь ты не хотела покидать его, не так ли?

– Да… – едва слышно подтвердила Мурасаки. – Но я не думала, что всё так получится… – с горечью добавила она.

Ояко, почувствовав недоброе, остановилась, схватила сестру за руки и требовательно произнесла:

– Скажи, он разочаровал тебя в постели?

Мурасаки потупила очи в долу.

– Нет… Скорее я его… И он… поэтому… – внезапный приступ слёз прервал ответ юной женщины.

– Великие Боги! – воскликнула Ояко и привлекла к себе сестру. – Успокойся, молю тебя… – она погладила Мурасаки по голове, но та лишь сильнее расплакалась.

– Я… Я… Холодна с ним… Понимаешь?! – призналась Мурасаки.

– Но почему?

Мурасаки всхлипнула, отстранилась от сестры и вытерла слёзы рукавом кимоно.

– Я не люблю Кейко… Он мне безразличен… Я просто делаю то, что он хочет…

Ояко растерялась, она не знала, что и сказать.

– Признайся, Кейко стал часто отлучаться из дома? – наконец спросила она.

– Да…

Ояко поняла: Кейко проводит время в объятиях столичных юдзё.

– Ты потеряешь мужа, сестра, – наставительно произнесла она.

– Думаю, что я его потеряла в первую же совместно проведённую ночь…

– Может быть, вызвать Хитороми? – предложила Ояко.

Мурасаки отрицательно покачала головой.

– Нет, я не хочу… Пусть будет так как есть…

– Но твой муж заведёт визитную жену! – с негодованием воскликнула Ояко. – Сразу же после свадьбы! Твоей репутации будет нанесён непоправимый урон.

– Я знаю…

– Но… – попыталась возразить Ояко и найти веские слова, дабы сделать внушение сестре.

– Не говори ничего… Прошу тебя… – взмолилась Мурасаки. – Лучше расскажи о тебе… Я слышала, что ты покидаешь Хэйан.

– Да. Мы с мужем отправляемся в Идзуми. Там у моей матери огромное имение. Митисада получил назначение губернатора.

Мурасаки печально улыбнулась. Она подумала: «Митисада слишком молод для такой должности… Сможет ли он с достоинством вынести бремя власти?»

* * *

Опасения Ояко подтвердились: Фудзивара Кейко стал официально посещать визитную жену, молодую особу из знатной, но обедневшей семьи. Мурасаки видела своего супруга всё реже и, в конце концов, покинула столичный дом, перебравшись в имение отца. Наконец, в середине осени к Мурасаки прибыл императорский гонец. Он передал молодой госпоже послание: Яшмовая госпожа желает видеть её в своей свите, причём как можно быстрее. Это известие Мурасаки приняла спокойно. Единственное, что радовало её: она удивится, наконец, с родным братом, поступившим на службу в Судебный департамент и, согласно новому статусу, обосновавшемуся в небольшом доме на Четвёртой линии. У него-то она и намеревалась остановиться.

Мурасаки приказала прислуге упаковать её вещи. Она ещё раз пересмотрела все свои наряды – и решила взять с собой только новые кимоно. Сборы не заняли много времени: через два дня Мурасаки оставила имение отца и отправилась в столицу. Кейко ни о чём не знал, по-прежнему пребывая в объятиях визитной жены.

Прибыв в дом брата, Мурасаки, тотчас известила об этом императорского церемониймейстера. Новой фрейлине был назначен день и час, когда она должна явиться в Кокидэн и предстать перед очами Яшмовой госпожи.

Мурасаки ещё раз перебрала свои кимоно, пытаясь решить: в чём же она впервые явится в императорский дворец. И совершенно неожиданно её сомнения были решены…

…В Час Лошади к дому на Четвёртой улице подъехал богатый экипаж, запряженный отменным холёным быком. Из него вышла богато одетая женщина по последней столичной моде…

Слуги господина Нобунори тотчас отворили перед великосветской дамой двери и, склонившись ниц, проводили в небольшой парадный зал, цуке-сеин.

Мурасаки поспешили навстречу гостье, недоумевая: кому же она могла понадобиться в столице? Кто проявил к ней интерес и явился с визитом вежливости? Неужели это посланница визитной жены её супруга? Тогда что ей надо? Это, в конце концов, нарушает все нормы приличия!

Объятая смятением и неподдельным волнением Мурасаки вошла в зал: перед её взором предстала госпожа Сей Сенагон. Будущая фрейлина вежливо поклонилась гостье.

– Госпожа Сей Сенагон! – не скрывая радости воскликнула будущая фрейлина. – Я рада видеть вас в доме моего брата.

Сей Сенагон также поклонилась.

– Дорогая Мурасаки, я приехала, дабы поприветствовать вас и выразить своё почтение… А также я привезла вам подарок… – гостья трижды хлопнула в ладоши: фусуме распахнулись – вошла юная служанка. В её руках Мурасаки заметила несколько пожелтевших свитков.

– Что это? – удивилась она.

– Помните день вашего совершеннолетия, госпожа Мурасаки? Я обещала, что придёт время, и я преподнесу вам в дар старинную рукопись, повествующую о жизни придворной дамы эпохи императора Сейва.

Мурасаки встрепенулась: ей не терпелось завладеть этими свитками и тотчас прочитать от начала и до конца. Сей Сенагон заметила волнение и неподдельный интерес будущей фрейлины.

– Не сомневаюсь, мой подарок придётся вам по душе. Думаю, вы, познакомившись с укладом жизни императорского двора, найдёте старинному труду достойное применение.

Мурасаки поклонилась. Губы Сей Сенагон тронула лёгкая улыбка.

– И позвольте совет, госпожа Мурасаки…

– Разумеется!

– Несомненно, новая фрейлина желает поразить обитателей Кокидэна своим роскошным нарядом. Порой дебютантки не знают меры и это порождает язвительные насмешки придворных дам. Так вот, облачитесь в самое скромное кимоно, не злоупотребляйте белами, румянами, ароматной водой и украшениями. Всё должно быть в меру.

После этого госпожа Сей Сенагон откланялась и удалилась, сославшись на то, что её отсутствие могут заметить в Кокидэне.

Мурасаки приказала служанке перенести свитки в спальню и тотчас, развернув один из них, повествующий о начале занимательной истории, приступила к чтению.

Дневник благородной госпожи Фудзивары Ацуко, написанный ею на склоне лет[40]

Свиток первый

Своё детство я провела в краях Кадзуса[41], откуда начинается Великая дорога, что ведёт в столицу Хэйан. С ранних лет я пристрастилась к рисованию, а затем, освоив владение кистью в совершенстве, пыталась под руководством отца отображать на рисовой бумаге иероглифы простого женского письма.

Едва переступив свой восьмилетний рубеж, я написала первое произведение, пытаясь передать те чувства, переполнявшиеся меня в столь нежном возрасте.

Как-то местный мастер, служивший моему отцу всесильному Фудзиваре Садатоки, приказал вырезать из дерева изваяние Будды, которому всё чаще поклонялись в столице. Изваяние поставили в специальном павильоне и я частенько, тайком ото всех, пробиралась туда, падала ниц перед божеством, дарующим цепь бесконечных перерождений, и молилась. В те далёкие годы желание у меня было лишь одно: поскорее попасть в столицу, а затем – императорский дворец.

И вот мне исполнилось тринадцать лет, в имении отца с пышностью, характерной для провинции, отметили моё совершеннолетие. Теперь я считалась взрослой девушкой, готовой вступить в брак и служить императорской семье. Отец мой не делился со мною своими планами, мать же была немногословной, пребывая в вечной печали.

Тогда я ещё не знала, как несчастна моя бедная матушка, ведь она всю жизнь любила другого мужчину. Он происходил из знатной, но обедневшей семьи, и был третьим сыном своих родителей. А это звучало, как приговор и означало, что тайный возлюбленный моей матушки вынужден сам зарабатывать себе на хлеб. Он и мечтать не мог, чтобы жениться на такой женщине, как моя мать. Итак, этот славный юноша стал буси, то есть наёмным воином, добывавшим своим мечом пропитание для себя и своей семьи, если таковая на тот момент имелась. Но герой наш был холост, не обременён брачными обязательствами, предпочитая дарить любовь хорошеньким юдзё. Проявив незаурядный талант организатора, юный буси набрал небольшой отряд, который включал лучников из бывших охотников и городских стражей, отменно владевших мечом и имевших вполне приличную экипировку. С этим отрядом буси явился в дом моего отца.

Отец только женился. Он души не чаял в юной жене. Но она (моя матушка) влюбилась в того самого буси… История эта имела печальный конец. В одной из стычек с соседом-даймё[42], с которым отец постоянно враждовал из-за приграничных земель, буси погиб. Моя матушка слегла в горячке и пометалась в ней почти месяц. Она выжила, но потеряла интерес к окружающему миру, перестала разговаривать. Она почти всё время проводила в святилище-адзэкура, что была сооружена недалеко от нашего имения. А затем, когда отец приказал изготовить деревянную статую Будды, матушка беспрестанно молилась, чтобы душа её возлюбленного обрела покой в Чистой земле[43].

И вот настало время, когда служба моего отца в провинции Кадзуса закончилась. Отец приказал своему предсказателю определить наиболее удачное время для отъезда в столицу. И предсказатель, повинуясь приказу, доложил отцу, что в такой день, такого-то месяца настанет самое благоприятное время для «Церемонии выхода из ворот», то есть путешествия в столицу.

Моя матушка приняла отъезд из дома, где она прожила почти четырнадцать лет, как должное событие. Ничто не удерживало её здесь, кроме тягостных воспоминаний. В какой-то момент мне даже показалось, что на её лице промелькнуло подобие улыбки.

Я же была полностью поглощена предстоящим путешествием. Мне казалось, что я покидаю клетку – я птица – и теперь весь мир будет у моих ног.

И лишь в последний момент, когда всё наше семейство погрузилось в экипаж, а прислуга – в многочисленные повозки с домашним скарбом, я в последний раз взглянула на дом, в котором родилась и отпраздновала совершеннолетие.

Дом стоял разорённый, взирая тёмнотой, таящейся за распахнутыми сёдзи, на бренный мир. К тому же неожиданно, несмотря на час Дракона, опустился густой туман, он словно пеленой накрыл наш кортеж, дом, сад и все окрестности. Чувство необъяснимой грусти объяло меня. Я выглянула в окно экипажа, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти дом своего детства и юности – впереди в Хэйане меня ждала взрослая жизнь.

К вечеру, измученные дорогой, мы остановились в одиноком покосившимся доме, стоявшим на обочине дороги. В нём даже не было ставен, чтобы закрыть их на ночь. И растерянный, суетливый хозяин занавесил окна тряпками. Помещение дома являло собой общее пространство, уединиться было негде. Тогда отец приказал разделить комнату на две части при помощи полога, натянутого на деревянные жерди. Таким образом, мы с матушкой разместились в импровизированной спальне.

Однако, я не удержалась и на заходе солнца в час Змея, отбросила тряпичный занавес и выглянула в окно. Бледно-розовые лучи освещали поля и равнины, раскинувшиеся, казалось, повсюду. И не было им конца… А чуть позже с окрестных гор в долину стал спускаться туман. Вскоре туман пытался проникнуть в наше временное пристанище через окна. Я улеглась подле матери, накрылась тёплым кимоно и сладко заснула. Мне снился императорский дворец, о котором так много рассказывал мой отец.

Через несколько дней под проливным ливнем в сумрачный день мы миновали границу нашей провинции и вступили на землю Симоса[44].Наш экипаж увязал в грязи размытой дождём дороги. Бык, надрываясь, истошно мычал; погонщик нещадно лупил его хлыстом. Мне было жаль измученное непогодой и дальней дорогой животное. Однако, я понимала: чем быстрее мы достигнем жилища, тем лучше. Ибо по стенкам экипажа вовсю струилась вода. Отец не выдержал, вышел из экипажа и его ноги тотчас увязли по щиколотку в грязной липкой жиже. Он громко выругался и начал отдавать приказания: кортеж тотчас обрёл прежнюю живость.

Вскоре мы голодные, промокшие, измученные достигли одинокой брошенной хижины, стоявшей подле дороги. Когда мы с матушкой и прислужницами вошли в неё, что были крайне разочарованы царившим внутри запустением и грязью. Невольно я вспомнила нашу предыдущую остановку, когда липкий туман, сгустившийся в долине, пытался проникнуть через окна, занавешенные тряпками в наше временное пристанище. Пожалуй, та хижина была роскошна и комфортабельна.

Здесь же на полу валялись старые полуистлевшие тряпки, сломанная мебель плотно сгрудилась в дальнем углу; в окна без ставен беспрестанно бил дождь; с крыши струилась вода – и в довершении всего мы до такой степени промокли, что зубы выбивали дробь.

Однако, усилиями прислужниц внутренне пространство брошенного жилища было приведено в относительный порядок. Мы выпили сакэ, даже я сделала несколько глотков по настоянию отца, дабы не простудиться. Затем прислужницу распаковали сундуки, которые также подмочил дождь. Впрочем, хвала Будде Амиде, наша одежда оказалась почти сухой. Лишь верхние кимоно впитали влагу.

Это была худшая ночь в моей жизни. Однако после сакэ у меня закружилась голова, я заснула на футоне расстеленном на земляном полу.

Утром я и матушка проснулись, когда солнце стояло высоко, лаская лучами влажную землю. От испарений, исходивших от земли, было трудно дышать. Служанки, постоянно утиравшие рукавами кимоно крупные капли пота со лба, развешивали промокшую под дождём одежду на ветвях ближайших деревьев. Позавтракав и, сложив скарб, обратно в сундуки, по приказу отца мы снова двинулись в путь.

Впереди постирались земли Мусаси. В час Петуха мы достигли реки Футоигава, а затем и переправы[45]. Не успели мы приблизиться к переправе, как у моей кормилицы начались роды. Служанки тотчас перенесли её в отдельный шалаш, наспех сооружённый на берегу реки. Подле роженицы матушка оставили опытную женщину из свиты, мы двинулись дальше.

Итак, наш кортеж вступил в край Мусаси…

Отец приказал разбить лагерь и готовится ко сну. Я же отужинав с родителями, улучила момент и тайком вернулась на противоположный берег реки. Не знаю, что я хотела увидеть – возможно, то, как на свет появится ребёнок моей кормилицы.

Я украдкой приблизилась к шалашу, в котором она расположилась и тотчас услышала истошные женские крики. Кровь застыла у меня в жилах.

«Неужели и мне придётся так страдать при родах?..» – подумала я. Несмотря на то, что я уже считалась совершеннолетней, я ни разу не видела, как на свет появляются дети. Теперь же я затаилась и решила, во чтобы то ни стало устранить пробелы в своих знаниях. О, Великий Будда, лучше бы я этого не делала. Мне казалось, что кормилица умрёт, раздираемая болью! А ребёнок никогда не родится. Но вот я услышала детский плач…

Разрыдавшись от радости и пережитых впечатлений я бросилась через переправу наутёк, обдумывая, что же скажу матушке, мотивируя своё длительное отсутствие. Ибо уже сумерки окутали землю: час Свиньи вступал в свои права.

Разумеется, я получила нагоняй от родителей. Правда, в основном от отца. Мать по-прежнему молчала, как-то загадочно улыбаясь. Думаю, она прекрасно поняла причину моего отсутствия. Отцу же я сказала, что увлеклась прогулкой и забрела слишком далеко от лагеря…

Не буду отписывать, как наш кортеж последовал через земли Мусаси, переправился через реку Асуда и достиг Сагами[46].

Горы в местности Наситои напомнили мне расписные ширмы. За ними открывалось море. Несколько дней наш кортеж двигался по прибрежному песку и вскоре достиг горы Асигара, мы заночевали у её подножья.

На следующее утро мы совершили переход через горный хребет, с которого с шумом сбегают к морю три водных потока. После мучительного перехода мы разместились в горной заставе – отсюда начиналась страна Суруга[47].

При переправе через реку я серьёзно заболела. Не помню, как кортеж двигался дальше – мне становилось всё хуже, и отец приказал построить временное пристанище, покуда я не поправлюсь. Наступила осень, всё чаще шли холодные дожди. Оставаться во временном пристанище становилось всё опаснее, и отец отдал приказ двигаться дальше.

Впереди нас ждал ещё один мучительный переход через горы. И вскоре мы увидели первый снег. Люди были измучены, отец пытался подбодрить их. Одна лишь матушка казалось не уставшей. В тот момент я и не подозревала, что она по мере удаления от нашего дома чувствовала себя всё лучше и лучше. Её горестные воспоминания остались позади – впереди нас ждала императорская столица.

И вот показалось селение Авадзу, что на озере Бива. Теперь до столицы оставалось два дня пути. Однако я и не предполагала, что наша остановка окажется долгой. Дело в том, что мой отец увлёкся младшей дочерью здешнего даймё. Девушка была хороша собой, и все-то на пару лет старше меня. Ни я, ни матушка не посмели претить отцу в его выборе. В итоге отец отправился в столицу с новой наложницей и даже проделал остаток пути в её экипаже. В какой-то момент у меня создалось впечатление, что матушка рада этому обстоятельству. Неожиданно она распахнула шторки на окне, поморщилась от яркого солнечного света и начала напевать какую-то старинную песню.

* * *

Мурасаки, сидя на коленях, подле столика, дочитала первый свиток до конца. Она аккуратно свернула его и отложила в сторону. Слог госпожи Фудзивары Ацуко показался чтице несколько сдержанным. Что и говорить, времена императора Сейва канули в Лету. Теперь в Хэйане принят другой стиль написания дневников и записок.

Но, несмотря на это, молодая женщина невольно представила себе: проливной дождь, под ним – кортеж… Юная Ацуко больна, она мечется в горячке… Кортеж следует через горы и, наконец, достигает столичной провинции, приближаясь к озеру Бива. Именно там отец девушки влюбляется в дочь даймё…

Мурасаки развернула следующий по порядку свиток и углубилась в чтение.

Свиток второй

В начале двенадцатого месяца наш кортеж вошёл в столицу. Час Собаки близился к концу, город плотно окутали зимние сумерки. Я мечтала о горячей фураке, тёплой постели и еде. Ощущение того, что наше длительное путешествие, наконец, закончено, придавало мне сил. Вскоре мы добрались до нашего столичного дома, расположенного на Третьей линии.

Столичное имение отца выглядело огромным, угрюмым и неухоженным. Я вслед за матушкой вышла из экипажа: на какой-то миг мне показалось, что мы снова находимся в одной из провинций и должны миновать лесные заросли, кишащие дикими животными. Я поёжилась от холода и усталости. Казалось, окончание путешествие доставляло удовольствие только наложнице моего отца. Та без умолку щебетала и смеялась. Мне хотелось подойти к ней и засунуть ей рот рукав кимоно… Но, увы, я не могла этого сделать.

Нас встретил управляющий дома. Как выяснилось, ещё будучи на озере Бива, отец отправил в столицу гонца, дабы он отдал распоряжение домашней челяди о приезде господина. В общем, к нашему прибытию всё было готово и мы с матушкой, скинув несвежие одежды с наслаждением окунулись в горячую фураке. Отец же предпочёл принять водные процедуры с наложницей. Но матушку это обстоятельство вовсе не опечалило.