Его звали Роберт

Муж выглядит очень больным.

Их, как и большинство прибывших в Мунго в эту ночь, все знают и встречают как старых знакомых.

— Опять не помогает? — участливо спрашивает медсестра.

— Мы дали две дозы… Мы просто боимся еще увеличивать… — устало говорит молодая женщина. — А помогать перестало еще вчера.

— Правильно боитесь, последствия передозировки могут быть летальными, — кивает сестра. — Не беспокойтесь, мальчика сейчас посмотрят. На вид ничего страшного. За профессором Грейнджером уже послали.

Женщина выдыхает и закрывает глаза.

— А мистер Люпин как себя чувствует? Не хочет прилечь здесь?

— Страшно хочу, — огрызается муж.

Сестра невозмутимо отвечает:

— И прекрасно. Сейчас приготовлю вам палату.

Сестра выбрасывает из палочки серебристую стрекозу, которая несет наказ:

— Палаты мистеру Теду Люпину и Коннору Люпину. Состояние удовлетворительное.

Подходит другая сестра, в руках ее склянки:

— Люпины? Профессор Грейнджер будет через десять минут, а пока он просил передать вам это…

Маленькому Коннору — лекарство, большому Теду — другое, миссис Люпин — успокоительное.

— Ваши палаты готовы. Пройдемте за мной.

Виктория Люпин садится на кровать в своей с Коннором двухместной палате и в который раз думает, как она докатилась до жизни такой.

Как всё могло быть иначе.

Как и где она была бы сейчас, если бы не вышла влюбленной осьмнадцатилетней девчонкой за Тедди Люпина.

И если бы не родила Коннора.

Сестра заглядывает в палату, чтобы проследить за действием лекарств и сообщить, что мистеру Люпину в его палате тоже стало лучше и он передает всем привет.

Виктория благодарит — и на ее языке замерло много слов, которые она бы хотела передать мистеру Люпину, но не передаст.

О том, как обнаружила после свадьбы, что он болен ликантропией куда серьезнее, чем она могла бы представить.

О том, что говорили врачи после первого приступа Коннора.

О том, что их заверяли: это редчайший случай, исключение, в котором никто не виноват. Просто так сложились гены, раз в сто лет бывает, потому что в роду обоих родителей были носители вируса ликантропии и оба заражены одним вирусом, самым тяжелым — вирусом Фенрира Грейбека.

О том, что предсказать это было невозможно, потому что у Виктории вирус никак не проявлялся, и оба ее брата абсолютно здоровы.

Виктория знает. Ведь она именно потому так легко восприняла признание Тедди, что он заражен ликантропией, что для нее это ничего не значило. Она сама заражена — и абсолютно здорова.

Оказывается, всё бывает по–другому…

Наверное, потому, что ее отца Фенрир укусил не в полнолуние, как отца Тедди? Ведь ее отец не стал оборотнем, а отец Тедди им был.

Да что сейчас гадать!

Успокаивающее профессора Грейнджера безупречно. Виктория спокойно сидит в ожидании… чего? Лекарств? Исцеления?

Следующего утра, признается она себе. Это единственное и верное лекарство. Сейчас ничего не поможет и не помешает — надо просто дождаться утра. А утром полнолуние кончится, и будет всё хорошо, у нее будут нормальный и здоровый сын, здоровый муж. Словно и не было этой ночи — ее надо просто перетерпеть. А потом наслаждаться жизнью… До следующего полнолуния.

Камин в палате вспыхивает зеленым, и является профессор Грейнджер.

Мрачный, недобро глядящий из‑под свисающей челки… Держащий в руках горячий бокал.

— Доброй ночи, миссис Люпин.

— Привет, Бобби.

В конце концов, они ровесники. То есть, она старше Бобби на два года. Профессор — в двадцать лет!

А ей двадцать пять. Мерлин, а она себя чувствует на все пятьдесят…

Бобби тем временем осматривает Коннора.

После лекарства Бобби Коннор совершенно успокаивается и спит ангельским сном до утра.

— Ты опять совершил чудо. Я уже не надеялась…

— Я просто усилил рецепт.

— Ты просто гений.

— Пока везет, но до бесконечности этим путем идти нельзя. Будем думать.

— Ты — ты придумаешь, — горячо говорит Виктория. В таланты Бобби она верит как в религию — а во что ей еще верить?

— Тебе тоже надо поспать. Бери.

Он протягивает флакон.

— Спасибо. Теперь всё в порядке, я сама постараюсь уснуть.

— Я оставляю флакон здесь. Пока!

— Пока, спасибо!

— До следующего полнолуния, — с мерзкой ухмылкой прощается Бобби и ныряет в камин.

Виктория вздыхает.

Она вспоминает слова крестного Коннора, Фреда Уизли — когда он узнал, что консилиум врачей решил передать Коннора под опеку Бобби Грейнджера, Фред бросил:

— Он сволочь, но теперь я за Кона спокоен. Равных ему в зельеварении нет. Давно пора было так поступить!

Проще было вообще не доводить до такого, думает Виктория, но это разговор бесконечный.

Она откидывается на кровать и засыпает, не слыша равномерного шума больницы, а рядом спокойно спит Коннор.

Бобби Грейнджер в двадцать три года

Тем временем профессор Грейнджер возвращается в Хогвартс.

Он смотрит на часы: два часа ночи. Замечательно.

Надо отдохнуть — сколько успеется, потому что грядущие на сегодня три пары лекций, педсовет и ежедневные обязанности декана никто не отменял.

Вообще профессор Грейнджер старается заранее разгрузить себя к ночи полнолуния, но это удается не всегда. Сегодня, например, не удалось.

Профессор по привычке заглядывает перед сном в лабораторию — и застает на месте преступления школьника, ворующего ингредиенты; дитя лишается 50 баллов и отправляется до утра помогать Хагриду собирать в Лесу конские хвосты.

Всем спокойной ночи!

Профессор Грейнджер выходит, зевая, на лужайку перед Хогвартсом. Из травы словно спугнутые птицы вспархивают парочкой семикурсники.

Бобби щурится.

— Мисс Фоссет и мистер Финч! По двадцать баллов с Пуффендуя обоим. Отличная ночь, согласен. В такую ночь спать — грех. Мистер Финч, а где же мисс Каспер? Или сегодня мисс Фоссет замещает ее? Как же вы непостоянны!

Раздается отчаянный девичий всхлип: «Мисс Каспер?!» — и звонкая пощечина. Девица, на ходу застегивая мантию, сбегает в сторону замка. Мистер Финч одаривает профессора Грейнджера взглядом, далеким от обожания.

— Ай–ай–ай, как же нехорошо получилось, — без малейшего сочувствия продолжает профессор Грейнджер. — Сочувствую вам, Финч. Я понимаю: весна, полнолуние, возраст… Силы так и кипят… И справиться с ними самостоятельно вы уже не можете. Что ж, затем и нужны преподаватели, чтобы оказывать нуждающимся посильную помощь! Не беспокойтесь, я найду вашим страстям должное применение. С завтрашнего дня можете по вечерам приходить в лабораторию чистить котлы, пока что на месяц. Уверяю, и мне и мисс Фоссет будет спокойнее знать, что вы под присмотром в надежном месте, а не гуляете под луной с новой пассией. Спокойной ночи.

Профессор удаляется, ловя за спиной ожидаемое : «Вот

* * *

!»

… Вот приближаются подземелья — его родные пенаты, его дом с одиннадцати лет. Уже три года он с честью носит звание руководителя этих пенатов — и будет делать всё возможное, чтобы беречь и хранить их, до последнего вздоха. Как делал его отец.

Профессор Грейнджер подходит к старой табличке в углу слизеринской гостиной (памятная доска Северусу Снейпу, дар бывших учеников Слизерина) и кладет на нее свежесорванные цветы.

Профессор надеется, что теперь лучше понимает своего отца.

Он многого добился в 23 года — наверное, всего, чего хотел.

Он непререкаемый авторитет в области зельеварения, он знаменитый специалист по проблемам Темной магии.

Его имя известно во всем мире. Его засыпают предложениями о работе школы–конкуренты, научные институты, коммерческие фирмы, чудаковатые миллионеры и государственные организации. Даже Сент–Мунго пытался его переманить. Ему предлагают немыслимое жалование и почет, и искренне недоумевают, что держит ученого его уровня на низкооплачиваемой и весьма не почетной должности школьного надзирателя.

Им не понять… Им не понять, что Слизерин — это его жизнь, и ради Слизерина он готов работать даже бесплатно.

А вот директриса Макгонагалл, к сожалению, понимает. Поэтому и держит его на минимальной зарплате и ухом не ведет на угрожающие предложения конкурентов — она знает, что Бобби из школы никуда не денется. А заявления, сколько ему готовы платить в другом месте, воспринимает с буддийским спокойствием: можете уходить, удачи на новом месте, потому что сразу предупреждаю: к сожалению, в этом году повышение зарплаты преподавателям не запланировано.

Железная женщина! Ею нельзя не восхищаться.

Да, он дорого платит за право быть деканом Слизерина… А что это значит — быть деканом Слизерина? Стоит ли оно таких жертв?

Это значит круглые сутки опекать две сотни невероятных малолетних авантюристов и шалопаев — таких, каким был когда‑то сам Бобби. Но он тогда не задумывался, как его выходки трогают декана, как выглядят с другой стороны!

Теперь Бобби убедился, что предложение декана Слагхорна стать ему преемником было тонкой слизеринской местью. Он только теперь понял, каково приходилось Слагхорну, и искренне жалел его.

Особенно когда ночи не спал, соображая, что выкинут его подопечные на завтра! Потому что они каждый день преподносят своему декану сюрпризы и вполне способны когда‑нибудь спалить школу, если их вовремя не остановить.

Кошмарные дети — но лучшие на свете!

Он их ни на кого не променяет.

И они его, кажется, тоже. Его уважает родной факультет, он этого добился.

Школа — его дом, ученики — его дети.

Ему 23 года, он холост, свободен и имеет всю жизнь впереди.

(Правда, по Хогвартсу ходят слухи, что его одиночество горячо разделила прекрасная француженка профессор Лемерсье, но с любого распространителя слухов Бобби обещал снять голову. (Если вы помните, профессор Мишель Лемерсье преподает в Хогвартсе Заклинания.))

И не только школа.

Есть часть в его жизни, о которой никто не знает, даже аврорат, даже слизеринская община. Даже его мать — и она особенно. О некоторых вещах Гермионе действительно лучше не знать.

Знают двое: он и министр Шеклбот.

Министр иногда поручает ему особые задания — задания, которые не решается доверить даже своей разведке. Задания изначально невыполнимые — как раз для Бобби. Но всякий раз от этого зависит судьба страны… Гермионе лучше не знать, что с любого из них он может не вернуться.

И сейчас ему поручена долгоиграющая миссия — и от ее успеха изменится многое.

Пожалуй, стоит рассказать подробнее.

Война с Волдемортом закончилась, и кажется, что отныне общество в безопасности. Ни правительству, ни мирным обывателям ничто не угрожает.

Увы, это только кажется!

Неужели люди не пресытились насилием, неужели им не надоело воевать?..

Или они просто еще не остыли от прошлой войны?