Метафизика пола

Представляется, тем не менее, очевидным, что в основе процесса сексуализации лежит дифференцирующая энтелехия, которая образует истинный корень пола. Первичные, вторичные или третичные половые признаки лишь производны и по сути своей чисто манифестационны.

Желая углубить тему половой дифференциации, Вейнингер задавал вопрос, не является ли в таком случае реанимированной теория, защищавшаяся некогда Стинструпом, который предполагал у индивидуумов обоего пола существование особой дифференцирующей плазмы, для которой тот же Вейнингер и предложил наименования арреноплазмы и телеиплазмы: она якобы присутствует в каждой клетке организма. [26] Только дальнейшие углубленные биологические исследования Moiyr подтвердить или же опровергнуть эту гипотезу. Во всяком случае, как бы то ни было, ко всему этому примешивалась интуиция, в своем роде верная и точная. Неверна была основная посылка. Дело в том, что субстрат пола является сверхфизическим, обитающим в том, что вслед за древними мы называем "душой тела" или "тонким телом", чем-то промежуточным между материальным и нематериальным. Под разными именами оно фигурирует в традиционных учениях различных народов (например, siflcshuma-garira у индусов и "звездное тело" Теофраста Парацельса). Мы вновь возвращаемся к "флюиду", который окружает, проникает и определяет тело мужчины и женщины не только в его физических аспектах, но также и как проявление "дифференцирующей энтелехии". Если различение "плазмы" мужчины и женщины реально, то именно этой энтелехии обязано оно своим происхождением. Следовательно, когда Вейнингер говорит, что пол не определяется лишь одной частью тела мужчины и женщины, - он прав, при условии, конечно, непривязанности единственно к биологическому плану. В самом деле, уже признав "эротизм" всего человеческого тела, Вейнингер тем самым преступил границы биологии и поставил нас перед проблемой "парафизического".

Все это уже весьма близко к концепции "полового магнетизма", о которой мы говорили раньше; в дальневосточной терминологии это yang и yin, пронизывающие как внутреннее бытие, так и телесность мужчины и женщины, то есть флюиды стихийно созидающей энергии.

Одно из имен "тонкого тела" - "благоуханное", "ароматическое". Связь с обонянием известна сексологам. Они говорят, в частности, о роли пота в половой привлекательности у разных народов. [27] Обоняние играет также активную роль в магнетизме физической любви и во "флюидных интоксикациях" влюбленных. В древние времена считали, а у некоторых первобытных народов и по сей день считают, что флюиды одного существа проникают в другое, пропитывая и насыщая не только одежду, но и тело, что можно сопоставить с некоторыми чертами фетишизма. Отсюда и некоторые "странности" поведения как влюбленных, так и первобытных народов: у последних вдыхание запаха и натягивание на себя одежды другого служит средством сохранения верности друг другу в периоды разлуки. Это встречается, например, у филиппинцев. Это, конечно, не просто суеверие или "символика". Событие "психическое" всегда некоторым образом параллельно физическому. Иногда же эротическая интоксикация осуществляется посредством взгляда в большей степени, чем обоняния. "Он смотрел на нее и вдыхал ее, она смотрела на него и вдыхала его" (Моэм). [28] Нужно отметить, впрочем, что латинское слово "fascinum" по происхождению имело связь с миром обоняния. Всякий, кто обладает более или менее утонченной чувствительностью, может признать роль, которая в любовных отношениях отводится тому психическому вампиризму, одной из основ которого является запах. Однако чисто секреторные проявления всегда вторичны. Ведь всему чисто физическому у людей сопутствует некий психический, "субтильный" эквивалент. У животных же все это более акцентурировано: то, что в принципе у человека принадлежит к высшему плану, в животном мире подчинено биологическому инстинкту.

После этого отступления, не совсем бесполезного, вернемся все же к проблеме сексуализации. Мы уже говорили, что она имеет разные уровни: в каждом индивидууме одного пола присутствуют рудименты другого. Имеются существа, которые не являются чисто мужчинами или чисто женщинами, но находятся как бы на промежуточных уровнях. Следует пояснить, что в каждом человеке есть и мужское и женское, но в разных соотношениях. И, хотя жизненная сила, флюид существа данного пола как такового принадлежит, несмотря ни на что, все-таки именно этому данному полу, то только по причине доминирования yang или yin, если пользоваться китайской терминологией. Особенной заслугой Вейнингера является определение методологии: необходимо выделить "абсолютного мужчину" и "абсолютную женщину" как вещи-в-себе, как "платоновскую идею", архетип, и лишь затем уже говорить об "уровнях сексуализации" тех, кого очень условно называют мужчинами и женщинами. [29] Так, например, существует некий абстрактный треугольник как чистая геометрическая сущность, а уже ей соответствуют многочисленные треугольные формы реальности. Оговорка, которую должно сделать здесь и к которой мы впоследствии вернемся, - это то, что в отличие от случая геометрического, абсолютный мужчина и абсолютная женщина не должны пониматься единственно под эвристическим титром, как некие абстрактные меры маскулинности и фемининности у мужчин и женщин, но и в терминах экзистенциально-онтологических, и метафизических, как изначальные, мощные реальные силы, которые, однако, неделимо и неодолимо присутствуют и действуют в людях, даже если их наличие у конкретных мужчин и женщин проявляется не так явно.

Во всех случаях, кроме определенных (и в определенных же переживаниях - очень важно добавить это) любой ординарный мужчина и любая ординарная женщина просто содержат в себе различную дозировку мужского качества и чисто женского. Отсюда - как бы первый закон сексуального притяжения. Он известен уже Платону, [30] использующему категорию комплиментарности, выраженную через, что означает некий предмет, разделенный на две часта. Такие предметы исстари использовались как опознавательные знаки.

При предъявлении складывался и составлял единое целое. "Так и каждое существо, - говорит Платон, - носит в себе отличительный знак и ищет инстинктивно и безостановочно "половинку, ему соответствующую, того, кто носит те же отличительные знаки",иными словами, ту комплиментарность, которая и завершает единое. [31] То же самое утверждает и Шопенгауэр, [32] который говорит, что условием для сильной страсти является взаимная нейтрализация двух лиц, как это происходит с кислотой в соединении со щелочью, в результате чего образуется соль; следовательно, поскольку существуют различные уровни сексуализации, постольку и ситуация эта реализуется тогда, когда данный уровень вирильности находит свое недостающее в соответствующем уровне фемининности. Вейнингер [33] предложил формулу первоосновы полового притяжения. Разделяя, в сущности, идею "абсолютного мужчины" и "абсолютной женщины", он утверждает, что во всякой женщине есть нечто от мужчины, как и во всяком мужчине есть нечто от женщины. При этом максимальное притяжение пробуждается между теми из них, мужское и женское начало которых при соединении составляют, как целое, "абсолютного мужчину" и "абсолютную женщину". Например, мужчина, который на "три четверти мужчина" (yang) и "на четверть женщина" (yin), находит женщину, которая так же только "на три четверти женщина" (yin) и "на четверть мужчина" (yang). Это его естественное половое дополнение, к которому он чувствует неотразимое притяжение и в соприкосновении с которым развивается максимальная интенсивность магнетизма, поистине потому, что восстанавливается в своей цельности "абсолютный мужчина" и "абсолютная женщина". [34] Это и есть изначальная полярность полов, бросающая первую искру эроса. Но мы знаем, что ищущие "свою половину" готовы влюбляться в кого угодно и заниматься любовью с кем угодно. До определенного момента, если, конечно, "встреча" произошла. А это означает, что женщина любит единственного мужчину, а мужчина - единственную женщину. Формула же Вейнингера фиксирует только одно из существеннейших условий сексуального выбора, выбора, при котором втягиваются в действие наиболее глубокие пласты бытия.

11. Пол физический и пол внутренний

Есть общий, единый для всего и всех принцип. Повсюду, где человеческое не выходит за пределы именно человеческого, пол есть "судьба". Существуют только мужчины и только женщины. Это - вопреки тем, кто считает, что человек рождается мужчиной или женщиной случайно, что все это вообще "чистая биология", а потому, дескать, не имеет смысла допускать "фактор пола" в те области жизни, которые находятся за пределами простого натурализма. Такая точка зрения - абстрактна и неорганична; в действительности она может быть приложима только к человечеству, состоящему из биологических дегенератов. Да и пол-то здесь понимается лишь в его поверхностных, осязаемых, грубых аспектах. Но истина такова, что пол, существующий в теле, - существует также и с самого начала в дуще, а в некоторой мере и в духе. Человек является мужчиной или женщиной прежде всего внутри себя, до и прежде себя внешнего; мужское и женское первоначально растворено во всем бытии, видимо и невидимо, подобно краске, растворенной в жидкости. Но если все же существуют промежуточные уровни сексуализации, а они, как мы уже видели, существуют, то это говорит только о большей или меньшей проявленности качественной основы у разных людей. И тогда те или иные проявления пола оказываются "снятой условностью". Всякий раз, когда секс является "превышением" чисто человеческого, за "обратную сторону пола" принимают "социально-интеллектуальные" отношения, свойственные дегенеративной цивилизации и не имеющие никакого отношения к глубинам бытия. Человеческая жизнь разделена как бы на две половины. Одна является имманентно присущей себе самой. Другая - внешней, искусственной, приобретенной, социальной. Она и составляет "персону" индивида, что, как известно, означает ларву, маску актера в противоположность "лицу", которое, напротив, присуще человеку изначально. В зависимости от индивидов, но также и от типа цивилизации, та или иная сторона может быть более развитой. Дегенеративный порог соответствует почти исключительному, тератологическому развитию внешней части, искусственно сооруженной, той "маске" индивида "социального", "интеллектуального", "спиритуализированного", которая образуется почти как бытие в себе и не сохраняет никаких органических связей с глубинным и существенным бытием. Именно в таких случаях сексуальная "встреча" может рассматриваться как желательная или несущественная. Именцо тогда анестезия или примитивность половой жизни становится ее привычным "заместителем" и следствием. И вот уже неважно - мужчина ты или женщина. Но тогда и определение призваний, формирование себя, управление жизнью, выбор рода занятий - все это определяется не глубинным фактором, но фактором чисто социальным, сугубо вторичным во всякой нормальной цивилизации. Цивилизация же современная, социально-интеллектуальная и чисто практическая, вообще не имеет никакой связи с внутренней, существенной стороной человеческого бытия, то есть является нео1раниченной в принципе; ее ценности глубоко упадочны и ориентированы только на упадок. В этой мутной атмосфере женщина легко проникает в любую область, соперничая с мужчиной. Следует понять, что именно активность, устремленность к самовыражению и самореализации, прогрессизм и все подобное как раз и закрывает современную цивилизацию от глубинных пластов бытия, где категория пола существует сама по себе, вне и прежде ее физических, биологических и психических проявлений. Основное заблуждение феминизма как раз и состоит в предпочтении "аксессуаров" физической, да и "духовной" жизни бытию, жизни как таковой. Но именно эти внешние проявления внешне-ориентированного псевдобытия обезображивают, "нейтрализуют", "развоплощают" в равной степени как мужчину, так и женщину. [35]

И все-таки - каково истинное положение женщины в сравнении с мужчиной - равна ли она ему, выше или же ниже его? Следует осознать: такая постановка вопроса вообще не имеет смысла, ибо предполагает некую соизмеримость. Отбросив все внешне-приобретенное и наносное, а также и превышающее воплощения "платоновской идеи" пола как такового, следует признать, что между мужчиной и женщиной существует различие, которое исключает все обычные мерки: даже способности и качества, по всей видимости, простые и "нейтральные" у мужчин и женщин, по-видимому, имеют разную природу. Вопрос "выше ли женщина мужчины или ниже по сути, по положению?" бессмыслен, как и вопрос, подобный такому: "Что лучше - вода или огонь?" Вот почему для каждого из полов критерием меры не может служить пол противоположный, но только сама по себе "идея" его пола, собственного. Иными словами, о женщине можно судить лишь по степени ее приближения или удаления от "абсолютной женщины", и то же самое можно сказать о мужчине. "Притязания" современной женщины - производное от ошибочных амбиций и комплекса неполноценности, то есть ложной вдеи, что женщина как таковая и "только женщина" является низшим существом по сравнению с мужчиной. Феминистки борются не за "права женщины", но, и, в общем не отдавая себе отчета в этом, за право женщины стать равной мужчине: если это вообще возможно, то приведет лишь к уравнению женщины в общем праве на вырождение. [36] Единственным квалифицированным критерием для всех, мы повторяем это, является ступень, более или менее приближенная к полной реализации природы, заложенной в каждом существе. Нет сомнений в том, что совершенная женщина выше несовершенного мужчины, так же, как, скажем, крестьянин, верный своей земле и умеющий ее возделывать, будет несомненно выше короля, не справляющегося с государством.

В круге идеи, с которыми мы имеем дело, важно утверждение, что мужское и женское в человеке - это прежде всего внутренние качества; более того, пол внутренний может не соответствовать полу физическому. Хорошо известно, например, что можно быть мужчиной, так сказать, телесно, и не являться таковым душевно, и то же самое касается женщины: anima mulieris in corpore inclusa virili. [37] Такие случаи асимметрии обязаны своим существованием самым различным факторам; то же самое встречается в расовой области - некто, имеющий соматические признаки одной расы, обладает психическими и духовными признаками другой. Это, однако, не умаляет ни основу флюида сексуализации, ни целостности ее процесса. Подобные явления можно объяснить не-центрированностъю пола теми или иными половыми признаками и соответственно возможной асимметрией личности в целом. Тем не менее, типологически этот процесс - всегда событие внутреннее определяющее именно внутренний пол: видимая сексуализация, единственно в физических формах, развитых до какой угодно степени, определенным образом является укороченной и бессодержательной. Всему этому следует придать большую рельефность, потому что необходимо принять в расчет закон сексуального притяжения, о котором мы говорили ранее. "Количества" мужского и женского взаимно дополняют друг друга благодаря именно этому закону (§10), о котором идет речь, и должны понйматься в полном, совершенном смысле.

самом деле, духовной вирильностью является та, которая, даже если она и смутна, неопределенна, возбуждает и пробуждает абсолютную женщину: в предельном случае, особенно когда эта вирильность являетс большим, чем просто вирильность, например, у воина или властителя, здесь наблюдается присутствие сверхъестественного. Мы поговорим в дальнейшем, с позиции метафизической, а не только экзистенциальной, об этом последнем случае. Пример, наводящий на определенные размышления, - "Саломея" Оскара Уайльда. Саломея не замечает центуриона, который обезумел от любви к ней, предлагает ей все и в конце концов кончает с собой. Она очарована Иокананом - пророком, аскетом. Она, девственница, говорит ему: "Я была целомудренной, а вот ты меня заразил; я была чистой, а ты наполнил мне вены огнем… Что делать мне без тебя? Ни реки, ни озера не смогут потушить огонь моей страсти". [38]

Действительно, прежде мы говорили лишь о степенях сексуализации, физической и духовной, теперь необходимо привлечь к участию еще одну, более высокую ступень: ступень различной взаимообусловленности между полом внутренним и полом телесным. Конечно же, только в случае, когда говорится об индивидах примитивных, иными словами, деградировавших по сравнению с общим типом, взаимообусловленность эта является ригидной. Если же, напротив, внутренний пол отличен от внешнего, то он может утвердиться только определенной независимостью от физических условий. Следовательно, все эти гормональные манипуляции (каковым поклоняются современные биологисты, основываясь на идее, что пол не зависит ни от чего, кроме как от определенной "гормональной" формулы) могут порождать важные изменения истинных характеристик пола, только и единственно у животных и у существ человеческих, мало между собою различающихся; но не у мужчин и женщин полных, совершенных, "типических". Относительность обусловленностей "ниже пояса", так сказать, подтверждается даже в некоторых случаях кастрации: физическое искажение, как мы уже говорили, не только не может разрушить сексуальный импульс, но оно же также не может изменить и внутреннюю вирильностъ. Примерами Moiyr служить: Нарсет, один из самых лучших полководцев поздней античности, Ари-стоник, министры Фотин и Евстроп, Соломон, который был одним из военачальников Велизария, Хали - великий везир Сулеймана II, философ Фаворино и Абеляр, и так далее, вплоть до хорошо известного полковника Лоуренса, организатора восстания арабов во время Первой мировой войны.

12. Условия существования и формы эротической притягательности

Для полного и совершенного определения факторов сексуального выбора необходимо детально рассмотреть структуру человека, имея в виду традиционные учения в большей степени, чем современные.

Ранее мы уже различали два главных уровня человеческого бытия (сущность, лицо, маска, "персона"); те перь мы должны разделить первую из этих областей, к которой принадлежат наиболее глубинные проявления, результате у нас получаются уже три уровня. Первый внешний уровень индивида произвольный, текучей формы, что верно как раз по причине его неорганического характера. Второй уровень принадлежит уже к глубинному измерению бытия и является тем, что в философии называется "principium individuationis". На этом уровне действуют силы, посредством которых бытие является тем, что оно-есть, психически или физически, а также приобретает специфические отличия, присущие представителю того или иного рода; этот уровень предполагает также наличие "собственного естества" или естества врожденного, присущего собственно бытию, индуизме подобные созидающие силы называются samaskara или vasana; они вовсе не сводятся лишь к наследственным или родовым факторам - их источник может вообще находиться и за пределами частной жизни человека. [39] Все то, что в человеке есть характерного и естественного, то, что мы называли его "лицом" в противоположность его "маске", "лярве" - в области психической тесно связано с этим планом. Напротив, свойственное первому из трех уровней, самому внешнему, а также соотносимое со вторым - все это устойчиво и постоянно. Такие выводы сделаны Кантом и Шопенгауэром, которые говорили о "трансцендентальном характере" всякого индивида как о "ноуменическом", иными словами, имеющем отношение к области, лежащей по ту сторону пространственно-временных феноменов.

Третий уровень, наиболее глубокий, касается сил "элементарных", глубинных, стихийных, которые, однако, и образуют собственно стержень личности. Именно там - первичный корень пола, перворожденная сила эроса. В себе самом план этот предшествует и форме, и детерминации. Им как бы покровительствует всякий процесс, постепенно, по мере того, как энергия блокирует оба других плана бытия, пока процесс этот не станет их частью.

И это ключ к пониманию всех сторон полового влечения. В глубине своей оно всегда выходит за грани индивидуума; и эротическое переживание в пределе, когда оно томит и ранит, принадлежит именно этому плану. Именно здесь проясняется смысл уже сказанного: все женщины любят одного и того же мужчину, а мужчины - одну и ту же женщину. Здесь господствует принцип индифферентности или заменяемости. В силу аналогичных соответствий, которые существуют между границей высшего и низшего, этот принцип господствует над слепым животным влечением, присущим наиболее брутальным формам эроса, или же над его возвышенно-безличными, например, дионисийскими проявлениями. Некоторые считают вульгарной и животной формой любви, когда любят одну-единственную женщину. Это не всегда так. Может существовать и прямо противоположное. [40] Да, переживая половые объятия, человек почти теряет свою индивидуальность: расстаться с ней можно двумя противоположными способами, соответствующими двум путям развоплощения. "Пол, занимающий место индивида" в такие моменты - выдумка. Наконец, когда говорят, что любовь "рождается с первого взгляда", и особенно, если речь идет об "ударе грома" в любви, - это как раз относится к случаям, в которых сила наиболее глубинного слоя действует направленно, беспрепятственно, как бы наверняка.

Первый закон, которому на глубинном уровне подчиняются отношения полов, котором уже было сказано, - закон восстановления и дополнения абсолютно мужского и абсолютно женского в соединении конкретных мужчины и женщины. На границе третьего и второго уровней, между глубинным и промежуточным, факторы, присущие собственному естеству данного бытия, вступают в действие почти одновременно. Здесь все, составляющее суть женщины, все, превышающее ее существование, а это-то и есть та "дополнительность", о которой мы уже говорили. Она и оказывается источником собственно эротического. Сюда входят и особенности расы, и другие свойства, телесные и душевные - все это вместе и формирует иллюзию незаменимости данной особы. [41] Так рождается вера в "единственную любовь", так за особенную какую-то личность принимают обычную женщину (или мужчину, дабы не обидеть женщин). В том случае, когда вся элементарная сила, свойственная наиболее глубокому пласту и первичному процессу, направляется и' закрепляется на этом промежуточном уровне, который является планом индивидуации и "трансцендентного характера", она и проявит себя "фатальной страстью". Такая страсть, оставаясь в сфере чисто человеческой и профанической, почти никогда не бывает счастливой, ибо здесь чрезвычайно активны сила и "бремя", превосходящие индивида; отсюда и ситуации, подобные вагнеровской интерпретации "Тристана и Изольды".

В общем, промежуточно-иллюзорна всякая "идеализация" любимой женщины: кажется, что ее любят за то или иное ее качество, тогда как на самом деле любят и берут ее естество, наготу. Напротив, когда глубинная сила эроса не направляется прямо к промежуточному плану и не фиксируется на нем совершенно (что как раз и случается в подавляющем большинстве случаев), остается некоторый простор для неопределенности: вместо "единственной и неповторимой" появится любовь к женщине "определенного типа", образующая условие для притяжения, тоже достаточно интенсивного. Но эта воистину великая независимость движения и перемещения эроса может также иметь и другую причину - личностная незавершенность любящего. Если внутреннее "Я" человека не оформлено, то и объект его желаний будет размыто-замещаемым. Но тогда умножение любовных переживаний может способствовать снятию неподвижности, устойчивости, закрепленности, присущей первому периоду эротической жизни. Еще Бальзак заметил, что в первой любимой женщине любят все, как если бы она была "уникальной", единственной; гораздо позднее видят женщину во всякой встречной.

В этом последнем случае выбор "полового дополнения" уже совсем случаен. Здесь нет никакой органики, никаких "корней в бытии". На этом уровне с одной стороны находится тип "бабника", оценивающего женщину лишь с точки зрения возможного удовольствия. С другой - люди, для которых важны факторы моды, морали, тщеславия, классово-социальный фактор и так далее. Такова обычно "нормальная", "цивилизованная", "буржуазная" любовь. Но порой эрос требует своего, и тогда он катастрофически ломает все вокруг и, возвращая себе ему принадлежащее, разрушает все социальные связи и условия, созданные для себя внешним человеком. Простые сходства, определенные природой и samaskara, в случае подобной "встречи" могут взорвать все, принадлежащее homo socialis. Именно об этом Шамфор говорил как о "божественном праве любви": "Они (любовники) располагают собой по божественному праву, вопреки человеческим законам и соглашениям". [42] До сих пор таких случаев множество: они-то обычно и дают материал для литературно-театральных сюжетов. Это означает, что даже в современной цивилизации существует, пусть на иллюзорном уровне, но все еще сохраняющееся стремление как-то осмыслить отношения между мужчиной и женщиной. [43] Но любовь всегда катастрофична: "бабники", например, часто становятся жертвами собственной игры и влюбляются в женщину, каковой пытались трать, находя свой конец в незаменимости объекта своего эроса. Они же порой впадают в совершенно маниакальные состояния: играя с огнем, они пробуждают в женщине силы очень глубоких планов, даже на грани samaskara и индивидуации.

Само собой разумеется, что эти случайные, но возможные "выходы на поверхность" глубинных планов бытия, таких, как, например, любовь к "единственной и неповторимой", разрушают привычный быт "человека общественного". Но в области профанической подобные случаи крайне редки, а там, где они засвидетельствованы, почти никогда не удается распознать их истинную природу.

Другой случай, внутренне родственный - сочетание страсти и непреодолимого влечения с взаимным презрением и даже ненавистью между влюбленными. И здесь тоже проявляет себя энергия очень глубокого плана, взрывающая все промежуточное. В подобных случаях также никто совершенно естественно не считается ни с какой моралью и ни с какими социальными условиями. Можно, наконец, указать и на действие искусственных способов пробуждения эроса, хотя обычно они не затрагивают действительно глубоких уровней. Таково, например, действие алкоголя и некоторых одурманивающих средств; и уже сейчас необходимо заметить, что в sacrum пола (дионисизм, тантризм) вещества подобного рода часто играют определенную вспомогательную роль. Здесь же различные приворотные зелья и любовные напитки, природа которых нашим современникам, однако, неведома; а ведь именно отсюда начинается путь к некоторым формам демонизма, в основе своей эротического, а отчасти и к половой магии в собственном смысле слова.

В нашем предмете нет нужды смешивать обуславливающее и определяющее. Чтобы машина производила какие-то действия и имела к тому же высокую производительность, необходимо, чтобы она была составлена из определенных частей и части эти были надлежащим образом прилажены. Но если ей не хватает энергии, машина, даже самая совершенная, останется неподвижной. Это касается и всех услрвий, правда, наименее глубоких, человеческого бытия. Исключением не является половое влечение - необходимо, чтобы, исключая помехи, первичная сила эроса пробудилась, вследствие подачи "напряжения" или как-то иначе, и установила магическое или магнетическое состояние, которое, как мы уже говорили, является основой всякой серьезной половой любви.

У индивида ординарного и, особенно, у цивилизованных особей Запада, эротическое переживание стоит в ряду прочих, отмеченных прежде всего пассивным характером, переживаний, как если бы соответствующие процессы начинались и разворачивались спонтанно, без всякого вмешательства воли человека. А ведь без нее никак невозможно получить сведения о сосредоточении этих процессов на любом из трех обозначенных уровней. Эту ситуацию рассматривают как естественную и нормальную, до такой степени, когда терпит крах насилие, налицо беспомощность в чувстве или в чем-то другом, начинают сомневаться в самой искренности ощущений и желаний. Собственно слово "страсть" или "passione" на языках романской группы имеет определенный пассивно-страдательный оттенок. Можно сказать то же самое о немецком слове "Leidenschaft", производном от "Leiden", которое означает: "подвергаться", "терпеть", "страдать".

В зависимости от различия людей и их характеров этот феномен более или менее ярко выражен. Более того, можно делать выводы относительно дифференциальной психологии, основываясь на различных социально-правовых институтах. Например, полигамия имеет первым естественным условием своего существования господство мужского типа, в котором "Я" наиболее независимо и свободно от эроса и менее на нем фиксировано. Для таких мужчин эротическое переживание само по себе важнее отношения к женщине как к личности - по арабскому высказыванию: "Виноградинка за виноградинкой - и вся гроздь". А поскольку никак не доказано, что это обязательно связано с распутством, то, вопреки всем конформистским взглядам, можно спокойно признать, что переход от полигамии (или брака, допускавшего наложниц) к моногамии вовсе не был переходом к более высокой степени вирильности. Скорее как раз наоборот - такой переход знаменовал собою всеобъемлющее порабощение мужчины женщиной и эротической стихией вообще. А это вовсе не признак высокоразвитой цивилизации.

Что касается элементов эротической и эротико-экзистенциальной техники, то ничто не ново - все это было и есть как в древнем мире, так и у первобытных народов. Именно у последних матримониальные обряды носят чисто колдовской характер. Это колдовство, чары пробуждают половое влечение непреодолимой, неотразимой мощи; [44] это и есть пробуждение стихийной силы эроса которое, однако, всегда чревато демонизмом и одержимостью в прямом смысле этого слова.

* * *

Перед тем, как двигаться дальше, бросим взгляд на пройденный путь. Мы оттолкнули от себя всякую "биологачески-финалистскую" интерпретацию эротического события и фрейдистские толкования "принципа удовольствия"; нас не может устроить и чисто прокреа-ционная теория эротического влечения. "Магнетическая" теория показалась нам более соответствующей реальности; мы попытались углубить ее и сопрячь с традиционными учениями. Эти последние утверждают, что "флюидное" состояние вызывается "катализом" у влюбленных yin и yang, определяющих половую полярность и сексуализацию в общем виде. Любовная "встреча" вызывает смещение планов сознания, и это становится, в свою очередь, причинои магического пробуждения воображения более или менее интенсивного. Древнее учение о видимой перемене, которая образуется в крови при состоянии охваченности, одержимости эросом у также высоко оценено нами. Наконец, мы рассмотрели условия, связанные с экзистенциальным комплиментаризмом влюбленных, в рамках доктрины разнообразных, сложных пластов или слоев личности. При этом за основу всего процесса мы приняли отношения между категориями чисто мужского и чисто женского. При этом очевидно, что чем более отчетливыми являются различия полов, иными словами, сексуализация, тем интенсивнее весь исследуемый процесс.

Добравшись до всего этого, мы вдруг начинаем понимать, что не добрались, по сути, ни до чего, а все наши рассуждения есть "ходьба на месте". Но можем ли мы признать, что ничто не может объяснить хоть как-то эротическое событие кроме его самого, в нем самом и изнутри себя? Неизбежно, во всяком случае, мы оказываемся лицом к лицу с фундаментальной проблемой: почему, по какой причине мужчина и женщина чувствуют притяжение друг к друг,у? Добившись признания эроса как события элементарного, стихийно неделимого, необходимо начать поиски смысла этого события, факта. Но это равноценно тому, чтобы спросить себя: какой же смысл имеет пол как таковой?

Все это выносит в центр нашего внимания метафизику пола в собственном смысле. Как раз о ней мы и поговорим, но, впрочем, в следующей главе.

Часть II. МЕТАФИЗИКА ПОЛА

13. Миф об андрогине

В мифе традиционный мир выражал предельные, последние знания и значения бытия. Миф - это ключ. Еще недавно к нему пытались подыскать естественно-исторические, биологические или психологические объяснения. Нам же, напротив, миф послужит и поможет понять особенное отношение, связывающее наши пестрые знания с глубинными смыслами.

Через мифы мы постигаем метафизическую глубину пола. Возьмем один, который на Западе считается ближайшим к нам по времени, предупредив, однако, что мифы, принадлежащие к другим циклам, в целом идентичны. Выберем платоновский "Пир". Среди его участников двое как бы представляют нам две мифологические теории любви. Это Аристофан и Диотима. Мы увидим, что определенным образом две эти теории дополняют друг друга, высвечивая антиномии эроса.

Первая теория касается мифа об андрогине. Как и почти все мифы, вставленные Платоном в свои философские сочинения, миф об андрогине, надо полагать, ведет свое происхождение от обрядов инициации, соотносящихся с Мистериями. В самом деле, эта же тема тайно циркулирует в литературе достаточно варьированной, начиная с древности, в сочинениях мистериософских и гностических, вплоть до авторов Средневековья и даже первых столетий нового времени. Встречаются также соответствующие темы и вне нашего континента.

По Платону [45] существовала некогда исконная, первоначальная раса, "сущность которой ныне угасла", раса существ, заключавших в себе два принципа, - мужской и женский - так называемые андрогины. "Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов". Этой расе также приписывают предание, донесенное Гомером, о братьях Оте и Эфиальте: "Это они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов". Это та же тема, что и тема титанов и гигантов; это и прометеевская тема, и она же встречается и в других мифах - в некоторой степени также и в библейском мифе о Рае и Адаме, поскольку там фигурирует обещание "стать как боги" (Бытие, III, 5).

У Платона боги не поражают молниями и громом эти андрогинные существа, как до того поразили Гигантов, но лишают их могущества, разделив надвое. Отсюда мужской пол и женский; и лица разного пола, у которых жива еще память о предшествующем состоянии, вожделеют восстановления первоначального единства. По Платону, именно в этом импульсе, побуждении и нужно искать конечный смысл эроса, метафизический и вечный. "Вот с таких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу. [46] Помимо простого стремления к удовольствию, "ясно, что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих желаниях, лишь туманно намекает на них". [47] Как бы испытывая влюбленных, Платон заставляет Гефеста вопрошать их: "Чего же, люди, вы хотите один от другого?… Может быть, вы хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тоща из двух человек станет один, и, покуда вы живы, вы будете жить одной общей жизнью, а когда вы умрете, в Аиде будет один мертвец вместо двух, ибо умрете вы общей смертью. Подумайте только, этого ли вы жаждете и будете ли довольны, если достигнете этого?" И далее: "Случись так, мы уверены, - утверждает платоновский Аристофан, - что каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина этому та, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней". Смысл этого единства - это как бы переплетение двух частей, их взаимопроникновение.

Конечно, здесь надо отделить все побочное, метафорическое и баснословное от главной концепции. Конечно же, речь не идет о первоначальных, исконных существах, о которых Платон рассказал на манер сказки, дав их описание вплоть до соматических подробностей, словно существа эти - представители какой-нибудь доисторической расы, и нам осталось только обнаружить их в виде останков или окаменел остей. Доктрину множества состояний бытия следует воспринимать не исторически, а духовно-онтологически. В этом смысле андрогинат есть абсолютное, не разделенное и не раздробленное дуализмом бытие, даже, возможно, бессмертное. Именно это несколькими страницами позже утверждает у Платона Диотима, затем об этом рассказано в "Федре", правда, в связи с учением о прекрасном и с тем, что потом стали называть "платонической любовью". Но в любом случае связь между эросом и бессмертием очевидна.

Как второй элемент, в платоновском мифе мы имеем один из вариантов общей традиционной темы "падения". Различие полов соответствует условиям разорванного, а, следовательно, конечного и смертного бытия; то есть уже не первородного "дуализма", при котором бытие имеет жизнь не в себе, но в "другом". Здесь параллель даже с библейским описанием падения Адама и, как следствия, - удаления его от Древа Жизни. В Библии также говорится об андрогинате первочеловека, сотворенного по образу и подобию Божьему ("Мужа и жену сотвори их". Бытие, I, 27). Имя Ева, символ метафизического дополнения человека - переводится как "жизнь", "живущая". Как мы это увидим, в каббалистической интерпретации отделение женщины-жизни от андрогина ставится в соотношение с падением и кончается, тождественно этому падению, - удалением Адама от Древа Жизни. "И рече Бог: се Адам бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое. И ныне да не когда прострет руку свою, и возьмет от древа жизни, и снестъ, и жив будет вовек. И изгна его Господь Бог из рая сладости, делати землю, от неяже взят бысть" (Быт.Ш, 22).

В общем кругу платоновский миф находится в числе тех, которые намекают на переход от единства к двойственности, от бытия к его утрате. Его отличительное свойство и важность обнаруживаются, тем не менее, в приложении именно к дуальности полов, обозначая и определяя тем самым тайный смысл и конечную цель эроса. Особенно часто выражение уже известного нам следствия (то есть силы, действующей в мужчине и женщине, которая побуждает их к цели, кажущейся иллюзией, можно встретить в Упанишадах: "В основе стремления мужчины к женщине лежит не любовь, но atma (принцип "всеобъемлющего света, полного бессмертия")". [48] В контексте такого подхода эротический импульс - это стремление преодолеть последствия падения, то есть экзистенциальную двойственность, и тем самым восстановить первообразное состояние. Это и есть тайна тяги мужчины к женщине и всевозможных ее вариантов, именуемых любовью, вплоть до случаев соединения существ, которых нельзя называть чистыми мужчинами и чистыми женщинами. Именно в этом ключ ко всей метафизике пола: "через диаду к единству". Наиболее фундаментальная форма половой любви - мгновенно взрывающая дуальность, экзистенциальную преграду между "Я" и "не-Я", между "Я" и 'Ты". Плоть и пол здесь служат всего лишь инструментами к экстатическому достижению "единства". [49] Этимология, данная слову "amor" средневековыми "Адептами Любви" (Fideli cTAmore), хоть и не "научна", но от этого не менее значительна: "частица "а" означает "без"; "mor" (mors) - "смерть": соединяем оба - получаем "без смерти", то есть бессмертие. [50]

В сущности, любя и желая, человек ищет собственный корень, почву, причастность к абсолютному бытию, ищет разрушения - "потерянности" и связанного с ней экзистенциального страха. Поняв это, мы поймем и любовь, даже профаническую, и даже простой "секс". И начнем постепенно нащупывать путь, ведущий в область мистического эротизма сакрализации пола и даже половой магии - всего того, что составляло важную часть древней традиции. И это потому, что перед нами уже раскрылась "элементарная", стихийная, не физическая, но метафизическая сущность эротического импульса. Проследуем по этому пути - его этапы станут последующими главами этой книги.

При этом не будем забывать о деталях и частностях. Как мы видели, платоновская доктрина об андрогине имеет вполне определенную "прометеевскую" окраску.

смысл такой любви - не андрогинат, а гомогения, "полнота мужского" (педерастия) или "полнота женского" (лесбиянство). Любящие ищут соединения со своей собственной субстанцией; сущностные основы полярности и дополнительности полов рушатся. (Ю.Э.) От переводчика: В.В. Розанов пытался понять эти явления, исходя из вариативности уровней пола (см. "Люди лунного света"). Его выводы в целом сопоставимы с тем, что Ю. Эвола говорит о "поле физическом и поле внутреннем". Другой русский философ, Л.П. Карсавин, писал о "четных и нечетных духах" и их соответствии типам людей. При этом, будучи православным христианином, он настаивал на том, что люди "нечетного духа" призваны к строгой аскезе. А.Ф. Лосев полагал гомосексуализм имманентно присущим платонизму как таковому, вне зависимости от распространения или нераспространения этого явления в конкретных условия Эллады, считал платонизм анафематствованным Вселенской Церковью и несовместимым с "византийско-московским Православием". В то же время отношение Церкви к Платону (а, следовательно, и к его философии) никогда не было однозначным - его изображение мы находим среди изображений "внешних мудрецов" в Благовещенском соборе Московского Кремля. Существует предание о том, что кости Платона были крещены. По-видимому, "проблема Платона" относится к числу антиномически-неразрешимых. Сам же гомосексуальный акт ("содомский гpex") Церковь официально относит к числу "грехов, вопиющих на небо".

Если эти мифические существа по сущности своей были способны внушить страх богам и бороться с ними, то, значит, эротическая реинтеграция не только сама по себе мистична, но и несет с собою некое могущество, возможно, опасное. Мы вернемся к этому, когда предпримем исследование инициатических форм половой магии. Весь "пафос", однако, отсюда. В широком мифологическом обрамлении прометеизм теряет или отчасти теряет свои негативные свойства: одна и та же традиция оформила как мифы о Прометее и Гигантах, так и героические мифы о Геракле. А ведь последний достиг той же цели, которой добивались Титаны, - открытия подступов к Древу Жизни. Герой "наслаждается" яблоками бессмертия (по одной из версий путь к Древу Гераклу указывает именно Прометей), а на Олимпе он - обладатель Гебы, вечной молодости, и не как вероломный мошенник, но как равный Олимпийцам.

Итак, традиция намекает на латентный прометеизм всякого эроса. В богатом инициатическим содержанием, но зашифрованном под рыцарские приключения цикле о святом Граале искушение, которое представляет женщина для избранного рыцаря, приводит иной раз и к Люциферу. [51] Это является преткновением для моралистических толкований. У Вольфрама фон Эшенбаха падение Амфортаса соотносимо с девизом "Amor" - девизом, который, как говорит поэт, не согласовывается с покорностью и смирением. [52] Это означает, что в любви некоторым образом присутствует противление чистому смирению, существ, "единых" по происхождению. К тому же, нужно заметить, у Вольфрама сказано, что "путь к Граалю открывается только с оружием в руках", иными словами, через насилие, что и приводит главного героя поэмы Парсифаля к своего рода богоборчеству. [53] Следовательно, открыть себе путь к Граалю - более или менее равноценно открытию заново пути к Древу Жизни или бессмертию; всякое вялое и дряблое обрамление этой легенды, подобное опере Вагнера, не соответствует изначальным смыслам и потому не может быть принято во внимание. Наконец, нужно отметить, что в кругах, в которых практиковались половая магия и мистический эротизм, имелись адепты, которые открыто исповедовали доктрину "единства" и отрицали какую-либо онтологическую дистанцию между Творцом и творением. Их взгляды порой содержали откровенную аномию, то есть отрицание не только человеческих, но и божественных законов. Вот очень приблизительный перечень: от Сиддхи и Каулы индусов до тантристов "Пути левой руки"; в Европе - от "Братьев Свободного Духа" христианского Средневековья до саббатианства Якова Франка, а в наши дни вплоть до Алистера Кроули. [54] Но все это следует выделить особо, "отшелушив" от вульгарного "прометейства" и в то же время подчеркнув конкретно эротический аспект, вовсе не касающийся обычной любви мужчины и женщины.В то же время будем помнить, что у самого Платона [55] "выздоровление", "восстановление" и "высшее блаженство" понимались как "высшее благо и добро", к которому может привести эрос. Все это сочеталось с неприятием безбожия и нечестивости. Но в определенном смысле такая установка отделяет от божественного начала, ведет к подчинению и раздробленности человека - это как бы обратная сторона платоновского "антипрометеизма". Такая грань отделяет Геракла от Прометея и соответственно от установки на сатанизм. К этим проблемам мы еще вернемся.

14. Эрос и различные состояния опьяненности

Рассмотрим теперь ту "теорию любви", которую Платон вложил в уста Диотиме. Но сначала послушаем, что говорит Платон о высшей форме эроса как состояния, иными словами, о влиянии его на подсознание. Персонифицированный Эрос уже в "Пире" назывался "могущественным гением", "пребывающим посередине между богами и смертными" и передающим, как и другие гении, соответственно приказания или молитвы. [56] В "Федре" пространно говорится о. Слово это довольно трудно перевести, буквальный перевод "мания" наталкивает на что-то негативное и болезненное, так же неточна попытка перевести это слово как "фурор", предпринятая гуманистами Возрождения (eroici furori у Джордано Бруно). Но можно говорить о состоянии восторга, "божественного энтузиазма", экзальтации или светлой, ясной опьяненности: об этом мы уже говорили в связи с первичной природой эротического импульса. Платон строго различает две формы "мании" или "неистовства": "неистовство бывает двух видов: одно - следствие человеческих заболеваний: другое же - божественного отклонения от того, что обычно принято… [57] Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, - нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья". [58]

Самым важным для нас здесь является то, что неистовство эроса включено в совокупность признаков метафизического измерения. Платон различает четыре вида позитивного "неистовства", не относящегося к человеческой патологии. Он вменяет их четырем божествам: любовная у него увязана с Афродитой и Эротом (эросом), профетическая - с Аполлоном, инициаций - с Дионисом, а поэтическая - с музами. [59] Марсилио Фичино [60] говорил, что это как раз "те образы фурора, на которые вдохновил нас Бог, возвышая человека над его человеческим, земным содержанием; и они же обращают человека в бога". Не будем здесь говорить о "поэтическом неистовстве", отметим только, что сейчас поэзия стала делом субъективно-профаническим, но когда-то поэт был пророком, а сама поэзия - carmen. Во всех остальных случаях даже сейчас - это некая опьяненность, выводящая за пределы индивидуального переживания. У влюбленного, как и у посвященного, видение превышает ограниченность времени и самого субъекта. [61] Но почему-то ни Платон, ни его комментаторы не упоминали о неминуемом развитии анагогической, то есть ведущей ввысь, которое происходит уже обычно под знаком Марса. Это странно вдвойне, ибо в древности героическое часто было связано с инициатическим. [62] Вспомним о священном безумии Коривантов и Куретов с их особой техникой, включавшей в себя танец.

В то же время совершенно очевидно, что Платон признавал существование некоего древа, ветвью которого является эрос пола. Одушевленная опьяненность первоматерии от имени бога или гения, подобно прививке высшей жизни, освобождает "пленницу". И тогда, подчиняясь исключительно метафизике андрогината, материя приобретает высшую возможность - эквивалент мистерийных инициаций. Весьма знаменательно, что слово ("оргия"), которое сегодня ассоциируется с половой распущенностью, возникло как обозначение состояния восторженной, воодушевленной экзальтации, которая в античных мистериях служила отправной, исходной точкой всякой инициации и имела эпитеты "священная", "сакральная". Но если эротическая, родственная другим сверхчувственным переживаниям, о которых говорит Платон, локализуется, становится вожделением, а впоследствии лишь плотским, тогда она из "обуславливающей" становится "обусловленной", причем обусловленной биологически, исключительно телесным низом, деградирует и завершается синкопой чистого "удовольствия". Это и есть "похоть Венеры".

Но даже здесь есть разные степени падения: "удовольствие" может оставаться экстатическим, если "магнетический" аспект любви, при флюидном слиянии двух существ, достаточно интенсивен. Когда эта интенсивность слабеет, в частности в результате привычки, "удовольствие" оказывается уже просто связанным с известными зонами и прежде всего с гениталиями. В особенности это свойственно мужчинам. Наконец, оно просто отделяется от всякого глубокого переживания. Вообще, "похоть" это действительно синкопа или коллапс состояния. Последняя в своей сверхчувственности воли к абсолютному бытию всегда противоположна уничтожению эроса, замыкающему его в круге физического поколения. Это и есть у Платона вторая "теория любви", представленная Диотимой.

Не будет лишним еще раз подчеркнуть разделение Платоном видов "неистовства" - в дальнейшем это поможет нам развить наши идеи подробнее., властно вмешиваясь в жизнь человека, либо полностью подчиняет себе его индивидуальный менталитет (в индийской терминологии - manas), либо вообще упраздняет его. Эта могущественная сила может быть онтологически высшей или низшей в отношении индивидуальности. В последнем случае неистовство становится животно-регрессивным. На очень тонкой, едва различимой пограничной линии находится, в частности, половая магия.

Своего рода иллюстрацией к изложенному являются теории уже цитированного нами Людвига Клагеса, который отчетливо отделял стихийное неистовство эротического события от его психофизического аспекта. Все "не-физическое" и экстатическое, по Клагесу, существует отдельно. "Это не дух человека освобождается в экстазе, - утверждает Клагес, - но душа, и освобождает она не тело, но дух." [63] Хотя для этого автора дух и не совсем дух, а в сущности синоним "ментала", очевидно, что "душа", о которой он говорит, соответствует низшим пластам (почти бессознательным, соседствующим с биосом) человеческого бытия, в большей своей части характеризующимся господством женского, смутно-ночного, yin, а не принципом yang - мужским и светлым. Следовательно, экстаз, рассматриваемый Клагесом, можно, собственно, назвать теллурическим, может быть, даже демоническим.

Итак, существует разветвленная феноменология видов и эроса, важность которой невозможно преуменьшить. При этом надо понять, что ни негативно- демонический, ни божественный аспект эроса одинаково не имеют никакого отношения к брутальному импульсу, к чистой животности. Этнологи, так же, как и историки религии, как и современные психологи, - не знают почти ничего об этих важнейших тонких различиях.

15. "Биологизация" и падение Эроса

В "Пире" Платона Диотима появляется, на первый взгляд, только для того, чтобы спорить с Аристофаном. Она утверждает, что смысл любви вовсе не в поиске своей половины и жажде единства. Нет, это обладание добром, "жажда блага и счастья". [64] Но, по существу, спор Диотимы с Аристофаном вызван своего рода разночтением. В эллинистической концепции "добро" - не моральная, а онтологическая категория, оно тождественно бытию, тому, что есть, то есть всему наиболее полному и совершенному. А ведь миф об андрогине, хотя и в сказочной форме, но как раз на это и намекает. Далее, Диотима утверждает, что пылкая заботливость и напряженность стремящегося к этой цели, приобретает специфический любовный облик. "Дело в том, Сократ, что все люди беременны, как телесно, так и духовно, и когда они достигают известного возраста, наша природа требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном. Соитие мужчины и женщины есть такое разрешение. И это дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном. [65]

Ранее уже обозначенный смысл метафизики пола, с одной стороны, получает здесь свое подтверждение: стремление на едином вздохе к вечному обладанию добром; любовь, следовательно, является стремлением к бессмертию; [66] но с другой стороны, в изложении Диотимы метафизика пола ниспадает до физики секса. А ведь это прямое предвосхищение теорий Шопенгауэра и дарвинистов! Смертная натура, даже если она истомлена, измучена, доведена до исступления любовным жаром, пытается все же достичь бессмертия в виде продолжения рода, в порождении. "Ведь у животных, так же, как и у людей, смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем - порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого". В таких построениях человек становится почти сверхиндивидуальным - посредством вечной цепочки поколений он как бы вытягивается во времени и пространстве благодаря эросу = производителю. "Ведь даже за то время, покуда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой - человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом - оно никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все телесное, да и не только телесное, но и то, что принадлежит душе… Так вот, таким же образом сохраняется и все смертное: в отличие от божественного, оно не остается всегда одним и тем же, но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие. Вот каким способом, Сократ, - заключила она, - приобщается к бессмертию смертное - и тело, и все остальное. Другого способа нет. Не удивляйся же, что каждое живое существо по природе своей заботится о своем потомстве. Бессмертия ради сопутствует всему на свете рачительная эта любовь". [67] Диотима рассуждает совершенно как дарвинистка, пытаясь объяснить наиболее глубокий смысл не только естественного импульса, побуждения людей сохранить свою расу." "В чем, по-твоему, Сократ, причина этой любви и этого вожделения? Не замечал ли ты, в сколь необыкновенном состоянии бывают все животные, и наземные, и пернатые, когда они охвачены страстью деторождения? Они пребывают в любовной горячке сначала во время спаривания, а потом - когда кормят детенышей, ради которых они готовы и бороться с самыми сильными, как бы ни были слабы сами, и умереть, и голодать, только чтобы их выкормить и вообще сносить все, что угодно. О людях еще можно подумать, - продолжала она, - что они делают это по велению разума, но в чем причина таких любовных порывов у животных, ты можешь сказать?" [68]

Не случайно все это вложено в уста женщины. И не просто женщины, а именно Диотимы из Мантинеи, посвященной в Мистерии, которые с уверенностью можно назвать "Мистериями Матери" и которые возвращают нас к доэдлинеким, доарийским расам, ориентированным теллурически и гинекократически. Ко всему этому мы еще вернемся; здесь же отметим, что для цивилизации, кладущей продолжение рода чуть ли не в основу религии, не существует вообще понятия личности. Если даже оно как-то присутствует, то в чахоточном, эфемерном состоянии. Оно "вечно" лишь постольку, поскольку вечна материнская космическая субстанция, в которой человек вечно растворяется, но и оттуда же вечно появляется заново. Так новые, молодые листья вырастают на месте старых и мертвых. Это кредо полностью противоположно концепции олимпийского бессмертия, которая, напротив, обязывает решительно и резко разорвать физические и материнско-теллурические оковы, выйти из вечного круга порождений и вступить в область чистого бытия. [69] Поражает, что весь этот "модернизм" дарвинистского толка есть не что иное, как мотивы пеласгической и теллурической религии Матери. Что это за "наивысшие таинства откровений", на каковые намекает Диотима, - мы увидим в дальнейшем, Сейчас нам важно понять, что перед нами два антитетических подхода - мифология андрогината и концепция выживания в Роде. Первый подход - ураничен, метафизичен, вирилен и, возможно, имеет в себе некую часть прометеева духа. "Теория" Диотимы - материнско-теллурическая и "физическая".

Но отложим до времени противопоставления и займемся гораздо более важным - внутренним единством, а именно - вглядимся в переход одного воззрения в другое, в смысл этого перехода. Ясно, что "теллурическое" или "временное" бессмертие - иллюзия.

Человека, идущего этим путем, "абсолютное" как бы избегает: человек, отдавая свою жизнь другому, искренне страдает от ограниченности своего желания, и он начинает все снова и снова… и так без конца. [70] Впрочем, конец возможен, правда, всегда негативно- безысходный - раса может угаснуть или просто стать жертвой природного катаклизма. Мираж бессмертия в этом случае уже более чем мираж… Шопенгауэровский "гений рода" как бы говорит: вот, это я правлю влюбленными, удовольствие - лишь приправа к размножению и женская красота тоже; вот, вы, влюбленные, верите, что живете какой-то там высшей жизнью и достигаете единства, но на самом же деле вы - просто мои слуги… Киркегард очень точно подметил, что любовники, как бы составляющие единое "Я", - просто жертвы обмана, ибо в минуты соития род празднует победу над личностью. Киркегард находит, что это противоречие - самое смешное из всего, что Аристофан находил в любви. И все же даже здесь высшая перспектива возможна - ведь влюбленные, отказываясь от подлинного осуществления сами, жертвуют собой для третьего, для дитяти. Это, конечно, что-то, но… рожденное ими еще менее способно к подлинной жизни. Если бы сын был способен "окончить серию" своих отцов и дедов… Нет, он в лучшем случае - существо, им подобное. [71] Все это похоже на бесполезно-вечное наполнение [72] бочки Данаидами, бесполезно-вечное плетение Окносом нити, которую осел низшего, адского мира пожирает снова и снова. [73] Но в безнадежно-тщетном вращении в "круге рождений" есть своя метафизика. Это метафизика нисхождения, "низ хождения" - вырождающееся бытие ищет суррогатов. Эрос, внутренне озаренный, становится все более и более внешним - жаждой, плотским вожделением, чисто сексуальным, а затем и просто животным инстинктом. И наконец - спазм, изнеможение сладострастия, каковое, особенно у самцов, всегда обусловлено физиологически и направлено на оплодотворение. Высшая точка восторга оказывается крахом диады, горькая пилюля которого, однако, растворяется в той жиже, которая именуется "удовольствием". Liquida voluptas, феномен растворения - латинское выражение, своевременно использованное Микельстедтером. [74] Но сила эта непослушна: она соскальзывает в область биоса и становится "инстинктом", безличным, как автомат. Не существующий чисто эротически, инстинкт продолжения рода становится, тем не менее, реальным в терминах "Es" - смутной, мрачной тяги, витального принуждения, которое отрывается от сознания и, возможно, начинает его разрушать. Все это не потому, что существует некая "воля рода", но потому, что воля личности, преодолевающая границы, никогда не сможет быть искорененной или "отмысленной" полностью. Она, пускай в пасмурно-демонической форме, но выживает, исполняя функцию , изначального импульса в вечном круговороте рождений, и в той же степени, в какое временное причастно вечному, хотя бы через последовательность размножающихся индивидов как "бессмертие в Матери", можно еще удержать в памяти последний, обманчивый отблеск абсолютного. Но вот он блеснул, а грань между человеческим миром и миром животных мало-помалу стирается…

Как мы уже говорили вначале, любой процесс должен быть инвертированным: низшее выводится из высшего, высшее объясняет низшее. Физическое проистекает из метафизического. Импульс бытия изначален и безусловно метафизичен. Инстинкты самосохранения или размножения суть "осадки", действие которых эффективно лишь на присущих им низких планах. Феноменология человека проходит процесс самоисчерпания от анагогической и гиперфизической экзальтации в высшей точке до плотского оргазма, имеющего лишь генетическую природу, - в низшей. Можно, конечно, опуститься еще ниже, до чисто животного уровня. И, как в различных видах животных должно видеть вырождение тех или иных возможностей человека, причем вырождение окончательное, безысходное, гротескно-бесовское, так и всякое, возможно, случайное соответствие между жизнью пола и любви, с одной стороны у людей, с другой - у животных является дегенеративной пародией на человеческий эрос.

Мы видим, как половое влечение толкает и ведет - иногда телепатически - всевозможные виды и роды животных к брачным миграциям. Четвероногие и пернатые покрывают неслыханные расстояния, попадают в невиданные переделки, часто погибают в пути - и все это только чтобы достичь, наконец, места, где можно совершить оплодотворение или отложить яйца. Мы видим кровавые разборки хищников, половая борьба которых, несмотря на повод, не является борьбой за самку, но скорее - за обладание бытием, которого домогаются тем более дико, чем более удален сам предмет вожделения. Мы видим, как метафизическая жестокость абсолютной женщины "макроскопируется" у богомола, самка которого убивает самца сразу же после совокупления. Похожие явления можно наблюдать у перепончатокрылых и разных других видов: губительные, смертельные кутежи и свадьбы, пожираемые самцы, жизнь которых завершается после акта зачатия, или же прямо во время самого полового акта; самки, умирающие сразу же, как отложат уже оплодотворенные яйца. Мы видим абсолютное совокупление лягушек, которым не мешают ни раны, ни смертельные увечья; можем лишь подивиться эротике улиток, их беспредельной потребности в продленном сношении и даже садизму проникновения друг в друга, зачастую болезненному и многообразному. Но мы видим и как похоже на размножение "пролетарской" части человечества кишение низших видов, плодящихся и пожирающих самих себя и доходящих до таких форм неиндифференцированного биоса, как гермафродитизм моллюсков и первичнохордовых, партеногенез одноклеточных организмов, протозоеров и самых последних метазоеров, образующих основу для начала нисходящей серии. Все это, кстати, перечислено Реми де Гурмоном в его книге "Физика любви". [75] Но ведь все это лишь результат падения человеческого эроса, в конечном счете его инволютивно-низшие стадии, приоткрывшиеся нам под видом автоматизированных, осатаневших побуждений к безумию и бросков в бездну. Ну как не признать тот факт, что метафизический корень такого животного эроса - особенно если говорить о его императивности

- даже более видим, чем в многочисленных вялых, но так называемых "духовных" формах человеческой любви? Ведь все грубо - брутальное - лишь отражение низом верха, то есть абсолютного бытия, находящегося по ту сторону эфемерной, усредненной жизни индивида.

Здесь мы находим исходные точки экзистенциального статуса обычного человека. В плане эмоций всякий мужчина нуждается в любви и в женщине, чтобы избавиться от экзистенциальной тоски и страха и, по возможности, придать смысл своему существованию; бессознательно он озабочен поисками суррогата, который помог бы ему принять и вскормить иллюзии, овладевшие им. Этот суррогат - "субтильная, нежная атмосфера, источаемая женским полом, которую никто не замечает, хотя ею все окутаны, погружены в нее; но как только атмосфера эта улетучивается, мы начинаем чувствовать все возрастающую пустоту и волнение от смутного, расплывчатого влечения к чему-то неопределенному, необъяснимому" (Джек Лондон). Это основа социологии секса как социального фактора, начиная с брака и вплоть до желания иметь семью, потомство и прочее подобное. Это желание тем могущественнее, чем ниже опускается, падает, терпит крах магический замысел пола. Потому-то неизбежно разочарование - ведь

всякий пусть смутно, но помнит блистающие мгновения первых встреч и особенно первых соитий. Потому мы можем назвать всю сферу "социального" секса дрессированного человека областью сексуальных субпродуктов низших проявлений метафизики пола. Этим "риторический" мир заменяет "убеждение" и правду, в том смысле, который придал этим выражениям Микельстедтер. [76] Область эта имеет и свои окраины, маргинальные зоны, заполняемые абстрактными и порочными поисками венерического удовольствия, одурманивающего и квазиутоляющего, но абсолютно бессмысленного. Но довольно об этом. Пора вернуться к основной теме.

16. Афродита Урания. Эрос и красота

Как мы знаем, платоновская Диотима, утверждая мысль о бессмертии в потомстве, намекнула на некие "высшие таинства откровений". Рассуждая далее, она как бы развивает теорию "двух Афродит", приписываемую в "Пире" Павсанию. Якобы одна из них - Афродита Пандемия [77] или простонародная является воплощением любви "пошлой", а другая - Афродита Урания или "небесная" - любви божественной.

Область эта для исследователя темна. Прежде всего, что же это за "высшие таинства" - неужели простой гуманизм культуры? Вроде бы и да - ведь Диотима тем, кто зачинает телесно, во плоти, так сказать, противопоставляет тех, кто дарит жизнь "потомству" бессмертному, то есть артистическим, правовым, моралистическим и иным творениям. Но… "Кто, наставляемый на пути любви, - говорит Диотима, [78] - будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительное по природе", совершенно непохожее на зачатое по естеству человеческому. Но такое "бессмертие" в людской памяти является, очевидно, даже более призрачным, чем бессмертие в потомстве и роде; все это находится в области совсем уж профанической, почти той, которая породила "бессмертными" членов Французской Академии. Но в эллинских Мистериях так называемые праведники, вроде Эпаминонда и Агесилая, никак не могли рассчитывать на особое благое посмертное состояние, хотя и были посвященными. И в этом смысле они разделяли участь злоумышленников и негодяев. [79] Но Диотима, наивно веря, что "бессмертные" и есть плод любви, просто выражает мистико-экстатическую эстетику.

Для нас ее "теория" мало полезна. Она дуалистична и, по сути, асексуальна. Вся проповедь Диотимы вообще не связана с эросом, возбуждаемым женщиной, магнетическим влечением к ней, но с красотой как таковой, каковая, впрочем, постепенно становится не красотой тела даже, не красотой бытия или некоего особенного объекта, но некоей абстрактной красотой-в-себе. [80] Меняется даже "ключевой миф": эрос небесный, уранический основан не на воспоминании об андрогинате, но, правда, уже в "Федре", отсылается к пренатальному состоянию, когда душа созерцала божественный мир. "Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище… и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными и которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии". [81] Любовь же телесная представлена в виде черного коня, одерживающего верх над белым; оба эти коня и возничий вместе суть душа, [82] терпящая падение из-за недостатка трансцендентной памяти: "Человек, очень давно посвященный в таинства или испорченный, не слишком сильно стремится туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на это он не испытывает благоговения, но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить". [83] Отсюда и следующее определение любви, достаточно спорное: "Ведь влечение, которое вопреки разуму возобладало над мнением, побуждающим нас к правильному поведению и которое свелось к наслаждению красотой, а кроме того, сильно окрепло под влиянием родственных ему влечений к телесной красоте и подчинило себе все поведение человека, - это влечение получило прозвание от своего могущества, вот почему и зовется оно любовью". [84] Марсилио Фичино [85] придет к тому, что "венерическая ярость" и "желание соития" в основе своей не только не тождественно любви, но есть нечто противоположное".

Из всего изложенного мы все-таки будем обращаться к тому виду эроса, который, хотя и препятствует животно-генетической деградации, все же связан с женщиной и дуальностью полов. В частности, нас будет интересовать так называемая "куртуазная любовь" Средних веков. Теория же любви как желания абстрактной красоты, конечно, имеет отношение к метафизике, но никак не к области метафизики пола. Более того, сомнительно, что она имеет какое-либо отношение к Мистериям, как бы это ни утверждала Диотима. Мы будем постоянно встречать тему андрогината в мистериософии и эзотеризме самых разных традиции, чего, например, не скажешь о теме "платонической любви". [86] Даже в периоды своего цветения, например, в эпоху "ренессанса" эта последняя представлялась исключительно как просто философическая теория: неизвестны мистические школы или мистерии, в каковых нашлось бы место экстатической технике, действительно последовательной, связанной с "платонической любовью". [87] Заметим, что мистика красоты у Плотина - совсем иная. Красота скорее соотносится с "идеей", господствующей над враждебной и бесформенной природой". Отсюда никакого отношения к полу не имеющая связь красоты форм и интерьеров с величием души, справедливостью, ясной мудростью, мужественно-суровой энергией и целомудрием, бесстрашием, сдержанностью, бесстрастием и, выше всего, разумом, достойны бога". [88] Наконец, отметим, что и современная эстетика, в частности, Канта, Шопенгауэра и других, есть чистый "аполлонизм", не имеющий ничего общего с эросом. Да и в быту - женщина, которую рассматривают исключительно как воплощение чистой красоты, обычно сексуально не привлекательна, подобно, скажем, мраморной статуе. Здесь как бы недостаток yin, бездонности, неистовства, очарованности. [89] И наоборот, сексуальная женщина часто некрасива.

Платоническая теория красоты - вещь-в-себе; ее трудно изъяснить даже экзистенциалистской терминологией. Это нечто полу-магическое и полу-интеллектуальное, любовь к чистой форме. Решительно отличаясь от "влажного пути" любви мистиков, она соединилась с духом цивилизации, которая, вслед эллинам, стала видеть харизму божественного во всем ограниченном и оформленном. [90] Применение подобных концепций к проблеме пола приводит, однако, к парализующей двойственности. Чистый платоник в вопросах любви, Джордано Бруно, например, рассуждая об eroici furori, безжалостно нападает на всех любителей женщин, как и на них самих: "Это невероятное оскорбление естеству - своей внешностью, призрачностью, мечтой, очарованием цирцеевским служить размножению и обманывать нас своей красотой, что приходит и проходит, родится и умирает, цветет и гниет; да, женщина прекрасна, но только снаружи, ее нутро содержит и гниль ночной вазы, и грех торговли, и скуку таможни, и несметное количество мерзкой, базарной гадости, ядовито-гнойной - все то, что только может произвести наша мачеха- природа: приютив и приняв у себя это семя зла… как бы после не пришлось расплачиваться за все это зловоние печалью, грустью, усталостью… и всяким иным горем, которое только возможно в этом мире". [91] Джордано Бруно допускал любовь к женщине, но только "за мелкие радости, за досуг, которым мы обязаны ее естеству, иными словами, за красоту, внешнее великолепие, за услуги, без которых они были бы еще более бесполезны, чем какой-нибудь ядовитый гриб, занимающий кусок земли в ущерб лучшей растительности". [92] Так мы видим, что концепция "двух эросов", или, что то же самое, "двух Афродит", ведет к упрощению и вырождению половой любви и к недооценке ее потенциальной силы. В эпилоге цитируемого произведения Бруно Джулия - некая истинно праведная женщина - говорит воздыхателям, которым она отказала: "Право, прелесть есть в моем упрямстве и в моей невинной, чистосердечной жестокости". Оказывается, что тем самым она оказывает им несравнимо более великие услуги, "чем те, на которые они могли бы рассчитывать в случае благосклонности". Отвратив их от любви человеческой, она направила их эрос к божественной красоте. [93] Это полное отделение "высокого" от "низкого", красоты от половой любви, хотя бы и в "экзальтированных" формах.

Плотин еще мог удержать в разумных границах весь этот набор идей, порожденных "платонизмом", приветствуя, помимо "любящих чистую красоту", также "того, кого к единству толкает любовь и, более того, кто желает обрести бессмертие в смертном, домогаясь и находя прекрасное в размножении как форме сохранения красоты… Ибо любящий красоту телесную, хотя такая любовь и не вполне чиста, любит все же красоту, а женщин - дабы сохранить навсегда жизнь; итак, и такие тоже любят вечное". [94]

17. Вожделение. Миф о Поросе и Пении

В "Пире" рассказан еще один миф, заключающий в своей сокрытой форме глубокий смысл. Речь идет об одной из версий рождения бога Эроса (Эрота). "Когда родилась Афродита, боги собрались на пир, и в числе их был Порос, сын Метиды. Только они отобедали - а еды у них было вдоволь - как пришла просить подаяния Пения и стала у дверей. И вот Порос, охмелев от нектара - вина тогда еще не было - вышел в сад Зевса и, отяжелевший, уснул. И туг Пения, задумав в своей бедности родить ребенка от Пороса, прилегла к нему и зачала Эрота". [95] Образы Пороса и Пении толкуют по-разному. Наиболее глубокий смысл, вытекающий из мифа в целом, состоит в том, что Порос олицетворяет богатство, то есть метафизически - бытие, а Пения - бедность, истощение, утрату, недостаток бытия - .

Толкование любви как "желания красоты", то есть телесной красоты, открытой прежде всего органу зрения, предполагает исключение других органов чувств из эротической области и соответственно исключает животную любовь из эротики вообще. М.Фичино (Op.ciL, II, 8) писал: "Осязание не есть часть Любви, оно входит составной частью в чувство влюбленности. Это ощущение человека-раба". По нашему мнению, хотя зрение и играет решающую роль в любви, ни осязание, ни обоняние не мoгут быть полностью исключены как тонкие стимуляторы эротического возбуждения.

категория очень важная в греческой философии, отчасти тождественная "материи" - (см. §31). Под знаком рождения Афродиты, а значит, в неразрывной с ней связи бытие в его слепой опьяненности соединяется с не-бытием, точнее, с недостатком бытия; и этот иррациональный союз, в котором пьяный Порос, изменяющий своей мудрости, свойственной ему как сыну Методы, зачинает Эроса, есть любовь и желание.

В том же контексте, хотя и в другом измерении, сам Эрос - нечто двойственное, по причине своей двойной наследственности и даже "двойного рождения". Он одновременно беден и богат, будучи "грозным обольстителем" и "искусным ловцом". Он носит в груди своей утрату, истощение, не-бытие, свойственное Пении, и никогда не достигает полноты. "По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять". Иными словами, это жажда, для которой всякое удовлетворение мгновенно и иллюзорно. Такова природа Амура, Амора, Эроса в его роли "спутника и слуги Афродиты". [96] Так рассказывает Платон, и если освободить этот миф от некоторого "интеллектуализма", он открывает свой очень глубокий смысл. В частности, объясняет и экстравертирование пола, являющееся причиной как вступления в "круг порождений", так и связанных с этим противоречий.

Этот миф является составной частью очень широкого круга "мифологии падения". Пьяный союз "бытия" (Порос) с "истощением" (Пения) тождествен смертельной любви Нарцисса к собственному образу, отраженному водами. Восточные традиции говорят о некоем сверхэкзистенциальном событии, порожденном слабостью или помрачением, возникающим на основе иллюзорного события, Мауа, вполне тождественным пьяному обмороку Пороса. Сопричастность Шуа приводит подлинное бытие к самоидентификации с ней и с "другим". Отсюда закон дуальности и становления; "ставшее" вновь впадает в то же падение и так далее - желание и жажда становятся условием бытия - во времени.

Вот экзегеза "двойного рождения" Эроса, предложенная Плотином. Она вытекает из существования "двух Афродит". Афродита Урания, по Плотину - фигурация женского замещения чистого, интеллектуального, мужского принципа,. Оплодотворенная этим последним и вечно соединенная с ним, она производит на свет эрос; это и есть та первоначальная, истинная любовь, каковая зарождается между двумя, - точнее, между красотой одного и другого. Каждый из любящих видит свое собственное отражение в другом, и так рождается духовное бытие. [97] С другой стороны, эрос, рожденный Поросом и Пенией, - и тут Плотин точно ссылается на платоновское изложение мифа - воспламеняется на низшем уровне. Рожденный на земле от соития бытия со своим отражением или призраком (ср. с мифом о Нарциссе), он страдает и будет вечно страдать от неполноты, неукорененности, истощения. Плотин пишет: "Итак, разум, соединенный с неразумным, производит, самой сутью ложного вожделения неполноты нечто несовершенное и беспомощное, неимущее… И он (Эрос) оказывается как бы привязанным к Психее (каковая эквивалентна здесь Пении), от которой рожден, в то же время сохраняя печать основного начала. Так пребывает он отчасти отмечен логосом, который не покоится в себе, но смешивается с этой бесконечной субстанцией (материей)… И, следовательно, эта любовь может напомнить нам слепня, мучимого своим неудовлетворенным желанием, ибо гак только получит он утоление жажды своей, его жажда продолжает жить. Смешанное не может породить полного. Полное существует только в себе самом, по естеству. Поэтому желание, рожденное утратой естества, если и найдет вдруг удовлетворение, всегда восстанавливается и устремляется далее. Такое подобие удовлетворения - от неполноты, вотще приобщенной к природе логоса". [98]

Греческие философы рассматривали соединение "того, что есть, и того, что не есть", "жизнь, смешанную с не-жизнью" как субстанцию и смысл, теллурическую экзистенцию, заключенную в вечном круге рождений. Отсюда их понимание природы любви и желания, приоткрытой мифом о Поросе и Пении. Влюбленные, из века в век повторяя пьяный обморок Пороса, не догадываются, что, желая и порождая, они отдаются смерти, хотя им и кажется, что этим они продлевают себе жизнь, ибо верят, что их соитием дуальность разрушена. На самом же деле они утверждают ее вновь и вновь. [99] Желание, даже если это просто вожделение "другого" - а именно так "желает" большинство - бесконечно повторяет врожденную утрату полноты - и это даже при полной уверенности в удовлетворении. Так над нами господствует слепой закон нашего бессилия, зависимости, неполноты перед лицом абсолютного бытия. Все ищущие абсолютную жизнь вовне, изливая себя и теряясь в женской сущности, отрекаются от этой жизни. Таков метафизический парадокс жажды: утоление не гасит ее, но, напротив, поддерживает, ибо говорит этой жажде "да". Так теряет себя и возрождается Эрос, вновь и вновь. Во внешнем и детородном вожделении диада не превышается, она лишь обнаруживает себя в рождении третьего, сына. "Другое", то есть женщина, породившая спазматический обморок, снова разрешается "другим", сыном, которому вместе с жизнью передается и смерть - таково смертное бессмертие Эроса. С появлением сына всегда надеются на продолжение и непрерывность, однако чисто родовую, тщетно домогающуюся полноты от изначально неполного. Поэтому здесь и речи не может быть о трансценденции сознания, останавливающей этот беспрерывный выброс. Отсюда и получается, что сын всегда убивает отца, а бог земли не обманывает всех, кто вериг в женщину как в свое дополнение. Обморочное, животное рождение без сомнения прекращает рождение вечное, или возрождение. Гетерогенерация (порождение) замещает здесь аутогенерацию, то есть порождение, возрождение самого себя, восстановление андрогина. [100]

Такова метафизика падения и вырождения эроса. Становится понятным, почему как на Востоке, так и в древние времена на Западе, божества любви и плодородия оказывались божествами смерти. Известна, например, надпись, посвященная Приапу, сделанная на некоей гробнице: Custos sepulcri репе districto deus Priapo ego sum. Mortis et vitae locus. [101]

Укажем еще на один эллинский миф - о Пандоре. Заковав в цепи Прометея и вернув себе обратно огонь, Зевс, дабы умиротворить его брата Эпиметея, преподносит ему в дар Пандору, то есть "женщину желания", "безнадежную надежду". Эпиметей ("понимающий слишком поздно") - такой же титан, но более "туповатый", "закругленный". И вот боги находят средство, способное помешать ему повторить попытку брата. Несмотря на все предостережения Прометея, Эпиметей принимает в дар Пандору. Он очарован, а олимпийцы смеются над ним. Из всего, что было в сосуде Пандоры, - а, судя по имени этой женщины, там были дары всех богов - не осталось ничего, кроме безнадежной надежды. С Пандорой завершился эон - возникла желанная женщина, и смерть вошла в мир. [102]

В этом метафизический корень тех проклятий по адресу женщины и сексуальности вообще, которые в течение всей истории слышны из уст тех, кто ищет бессмертия и свободы от человеческих обусловленностей, идя прямым, долгим и многотрудным путем аскезы. Только в этой перспективе, но никак не в "платонической", можно противопоставить один эрос другому. Исключая пока из рассмотрения то, что мы в шестой главе скажем о "течении, устремленном ввысь", и о режиме трансмутаций, наметим направление дальнейшего изложения, исходя из уже показанного. Итак, для магнетического опьянения эроса "другое" - лишь пища, и когда диада находится на храни распада, восстает эрос плоти. В своем слепом импульсе самоутверждения он спасает диаду на имманентном плане, но и попадает в ловушку: потенциально возможное восхождение оказывается уничтожено животным оплодотворением и рождением.

Может быть, окончательное суждение обо всем этом содержится в некоторых строках апокрифических Евангелий, мистериософских и гностических по вдохновению. В Евангелии от Египтян мы читаем: "Ибо говорят они, что Спаситель провозгласил: "Я иду положить конец трудам жены, а значит, и вожделения (eupiditas,), трудам рождения и смерти". Это - первая возможность. И затем: "Господь сказал об окончательном исполнении, и Саломея спросила: "Доколе же будут умирать мужи?", и Господь ответил: "Дотоле, пока вы, жены, рожаете"; и тогда она прибавила: "Лучше бы я не рожала". Господь же ответил ей: "Ешь всякую траву, но не ешь ту, которая имеет горький вкус смерти". И спросила Саломея, когда будут явлены знамения вещей, о которых она вопрошала, и Господь сказал: "Когда одеяние позора падет к ногам и двое станут одним, а муж и жена - ни мужем, ни женой". [103]

Тем не менее, Плотин говорил, что любовь несет болезнь души, "почти так же, как желание добра приносит с собой зло". [104] И это весьма точно указывает на двойственность эроса.