Танкетка

Леонид Каганов

Танкетка

В то утро я проснулся от стука капель по подоконнику и долго лежал неподвижно на спине — вытянувшись, широко раскинув в стороны руки и глядя в потолок. Взрослые не умеют смотреть в потолок. Если разглядывать его долго, то он не белый и не гладкий — на нем можно различить неровности и трещинки. И при наличии воображения потолок превращается в бескрайнюю пустыню с белыми дюнами, как если смотришь на нее с неба. Раскинув руки как крылья, я представлял себя самолетом, который летит над пустыней, высматривая в белых барханах свою цель.

Цель на потолке имелась — прямо над моей головой сидел крупный комар. Даже отсюда было видно, как раздулось его толстое брюшко, отливая свежим малиновым цветом. Чьей крови этот зверь напился в моей комнате — иллюзий не оставалось. Сразу зачесался лоб над левой бровью. Но шевелиться мне было нельзя, потому что я самолет и лечу над пустыней. Достать комара у меня все равно не было шансов, разве что он опустится ко мне сам. Это было очень обидное чувство — чувство беспомощности и проигрыша. Поэтому я представлял, что это не комар, а шатер кочевников посреди пустыни — растянутые во все стороны колья с веревками, посреди распят купол малинового ковра, а рядом еще какая-то дикарская утварь, сваленная у входа. Может, автоматы с рожками патронов, а может кувшины с верблюжьим молоком. У меня все-таки не настолько хорошее зрение, чтобы разглядеть это из кабины самолета.

На концах моих самолетных крыльев растопырились боевые ракеты — по пять на каждом крыле. Я тщательно навел каждую из них на цель, выждал немного и начал огонь. Сперва вниз пошли самые маленькие ракеты — я так ярко представил, как они, окутавшись дымом, стартуют и с ревом несутся вниз, что на миг даже перестал чувствовать свои мизинцы. Без спешки я хладнокровно отстрелял весь боезапас — все ракеты до последней. Теперь оставалось только ждать. Высота была хорошая, требовалось время, может даже минута, прежде, чем в пустыне грянет огненный шквал. Но проклятый комар что-то почувствовал. Да и кто бы на его месте не почувствовал? Он вдруг грузно приподнялся и с ленцой пересел левее на полметра. Ракеты, считай, пропали. Это было так обидно, что слезы наполнили глаза и покатились по вискам. Ты лежишь без пальцев, а он, набитый твоей кровью, взял и пересел…

Но в этот момент в комнату заглянула мама и сообщила, что сегодня возьмет меня с собой в «Центр-Плазу» за продуктами. Я сразу вскочил, забыв про комара. В «Центр-плазу» мне хотелось уже месяц — если мама окажется в настроении, были все шансы затащить ее в большой маркет игрушек на втором этаже и даже выпросить что-нибудь полезное.

Мама была не в настроении. Еще за завтраком она потребовала, чтобы я перестал петь. В машине — чтобы перестал болтать. А когда мы стояли в пробке на Парковой, мама, развернувшись вполоборота, принялась говорить о школе. Ее послушать, так выходило, что я самый плохой ученик в классе. Конечно же мне напомнили о постоянных двойках по пению. И уж конечно — про оборону, с которой в четверг сержант выгнал нас с Марком за жвачку. Становилось понятно, для чего мама взяла меня с собой в «Центр-плазу» — провести выходной в душеспасительных беседах.

Понимая, что шансы попасть в маркет игрушек тают с каждой секундой, я твердо решил молчать. Но у мамы же есть привычка постоянно спрашивать: «Почему ты молчишь? Ответь!» Пришлось отвечать. И как-то незаметно начался наш старый спор. Сперва я пытался увести разговор в сторону, объясняя, что не умею петь, потому что мне это не дано от природы. Что я, виноват, что у меня нет слуха? Мне, может, самому от этого грустно. Но мама юрист, ее такими жалобами не проймешь. Она сразу мне объяснила, что отсутствие слуха и плохое поведение на уроках — это разные вещи. Потому что слух от бога, а поведение — от распущенности.

Когда мы вышли из машины и уже поднимались на лифте с подземной парковки, я аккуратно задал свой вопрос — не нужно ли маме что-нибудь из косметики на втором этаже? Мама сразу ответила, что для меня это не имеет никакого значения, потому что в маркет игрушек с таким поведением мы все равно не пойдем, и вообще мы ехали за продуктами.

Продуктовый маркет я не люблю, потому что там скучно. Когда я был маленький, мама сажала меня на откидную полочку в тележке, и мне нравилось кататься, глазея по сторонам. Вылезти из тележки нельзя, но и не очень хочется — катайся и верти головой. Теперь, конечно, в тележку я не помещусь, и должен ходить за мамой. И вот это настоящая пытка, потому что вроде ты на своих ногах, но ходить должен как привязанный — ни отойти, ни зазеваться. Ходили мы сегодня долго. К тому моменту, как наша тележка превратилась в гору из овощей, зелени, фруктов, сосисок, коробочек, флаконов и пакетиков, я умудрился дважды потеряться настолько, что маме пришлось нервничать и звонить мне на ИД. Сам не знаю, как так произошло. Я не хотел, честно. На кассе мама уже со мной не разговаривала и в мою сторону не глядела. Когда мы прошли кассу, мама решительно докатила тележку до фонтана в центре первого этажа, где прогуливался пузатый охранник с рацией на боку.

— Я оставлю его здесь на пару минут, — деловито сообщила мама охраннику, кивнув то ли на меня, то ли на тележку.

Тот меланхолично пожал плечами.

— Артур! — приказала мне мама. — Ни на шаг не отходи от тележки! Я иду на второй этаж, а ты наказан! Вернусь — проверю по ИД все твои перемещения. Если окажется, что ты отходил хоть на метр, будешь сидеть без игровой приставки неделю! Почему ты молчишь? Ответь!

Что тут ответить?

— Без приставки мне нельзя, — объяснил я, убедительно копируя холодную мамину интонацию, — нам по обороне задали к пятнице три новых уровня пройти на тренажере, я пока только один сделал. Мам, возьми меня на второй этаж? Ну, пожалуйста!

— После всего того, что было в магазине?! — рассвирепела мама.

— Пожалуйста… — попросил я тихо.

— Нет, Артур, ты наказан! — строго повторила мама. — Жди меня здесь!

Она повернулась и двинулась к эскалаторам.

— Мам? — Я шмыгнул носом.

— Что еще? — раздраженно обернулась мама.

— Мам, я тебя люблю… — произнес я.

— Ты наказан и останешься здесь!

— Я знаю, — вздохнул я и добавил совершенно искренне: — Все равно я тебя очень люблю.

Некоторое время она стояла молча, затем вздохнула, шагнула ко мне и крепко обняла.

— Я тоже тебя очень люблю, Артурчик. Но ты меня так расстраиваешь…

— Я больше не буду. Я не специально, мам.

— Я знаю.

Мама улыбнулась, потрепала меня по волосам, а затем бережно поковыряла пальцем мой лоб.

— От комаров средство забыли купить, — поморщилась она. — Бедняжка.

— Возвращайся скорей, — попросил я.

Не люблю, когда меня называют бедняжкой.

Мама ушла, а я остался у фонтана сторожить тележку. Вокруг шли люди сплошным потоком, они были веселые и нарядные, с ними тоже были дети, и вся толпа вливалась в три эскалатора, которые катилась на второй этаж — туда, где огромный маркет игрушек, наверно самый большой в мире. Он занимал почти весь этаж, если не считать стеклянного закутка с косметикой, куда постоянно ходила мама.

Охранник прогуливался неподалеку, но в мою сторону не смотрел. Фонтан деловито шумел, и время от времени местный сквозняк обдавал меня едва заметной водяной пылью.

Я постоял немного у тележки, задумчиво теребя зелень, торчащую из пакета, а затем из принципа отбежал на цыпочках в сторону. За мной никто не гнался. Тогда я гордо прошагал до самого эскалатора, затем двинулся обратно и вызывающе пошел в другую сторону — до самого бутика с манекенами. Поглазел немного на их пластиковые лица, и тогда, почувствовав себя полностью отомщенным, вернулся к тележке.

В этот момент наверху раздался громкий хлопок. Мраморный пол ногами вздрогнул, и зазвенело стекло, словно где-то уронили шкаф. Мне на майку и голову посыпались сверху песчинки известки. Я начал отряхиваться, и только когда наверху пронзительно завопила женщина, вдруг понял: очередной теракт. Но ведь там, наверху, была мама! Я бросился к эскалаторам. Но они уже не работали — сверху по неподвижным ступенькам сбегали со второго этажа люди. Они истошно вопили, и некоторые были в крови. Я успел отпрыгнуть с дороги, чтоб меня не задавили, и вдруг увидел словно в замедленной съемке — по неподвижным ступенькам эскалатора, прыгая как мячик между ногами и обгоняя всех, катится маленькая штука — оторванный палец. Такой бледный, словно игрушечный. Я так и не узнал, чей он был, но до сих пор мне кажется, что мамин. Хоронили ее в закрытом гробу.

* * *

На столе сержанта красовалась стильная и могучая машинка — плоская, почти полметра длиной, на открытых гусеницах, опоясывающих сплошной лентой приземистый корпус. Спереди торчало дуло, а вдоль корпуса, как сложенные за спиной руки, лежали оба манипулятора. Корпус матово отливал нежно-салатовым с нелепыми бурыми пятнами. Это была самая настоящая боевая танкетка, и мы рассматривали ее всем классом, обступив стол сержанта. Марк первым потрогал пальцем гусеницу, а за ним каждый стал аккуратно трогать машинку. Потом попробовали сдвинуть танкетку, но она оказалась на удивление тяжелой — стояла на столе как влитая и не двигалась. Алиса потрогала пальцем пушку, но все на нее зашикали и велели идти в туалет отмывать руку, потому что пушка ядовитая, и можно умереть. Алиса посмотрела на меня испуганными глазами, но я тоже покивал головой. Она перепугалась и убежала отмывать руку.

Тут вошел сержант Александр и с порога дал команду на построение. Мы быстро разбежались по своим партам и вытянулись по стойке. Сержант скомандовал сесть, провел перекличку и спросил, где Алиса. Мы не стали ему ничего рассказывать, я объяснил, что она сейчас придет. Начался урок.

— С сегодняшнего дня, — сообщил сержант, оглядывая притихший класс, — мы приступаем к изучению танкетки. Вы ее видите на моем столе, уже все рассмотрели и потрогали. — Сержант прищурился. — Что ты мотаешь головой, Марк? Ты первым ее и трогал, я все видел. Итак, через три недели каждый из вас сядет за управление точно такой же танкеткой в реальных боевых условиях. Ну, кроме тех неудачников, которые до сих пор не могут мне сдать свои тренажерные этапы.

По классу прокатился смешок.

— Ваши танкетки, которые доверила вам Родина, — продолжал сержант, — сейчас лежат в заводских коробках за тысячи километров отсюда и ждут момента, когда будут раскиданы с самолетов над территорией противника. — Сержант сделал паузу и развернулся на каблуках. — Поэтому. Собственную танкетку вы своими глазами не увидите никогда, и пощупать тоже не сможете. — Сержант снова оглядел класс и повысил голос, слова его стали отрывистыми как команды: — Но в детских миротворческих войсках не должно быть неумех. Вам уже десять лет. Детские игры на игровой приставке для вас закончились. Через месяц каждый из вас примет присягу юниора, и безопасность страны отныне будет в ваших руках тоже. Что ты там опять морщишься, Марк? Я повторяю вам это снова и снова, и буду повторять еще сотню раз, потому что вы должны очень хорошо понимать: игры — закончились, вы — бойцы фронта. И пусть вы по-прежнему сидите в своих детских комнатах и смотрите в тот же самый дисплей, но теперь вы держите в руках не джойстик, а судьбу Родины. Более того — судьбу планеты, судьбу всего человечества. Я хочу, чтобы каждый это понимал. Ваши танкетки пойдут в бой наравне с танкетками ваших отцов и старших братьев. Родина надеется на вас в этот трудный час и доверяет вам отважную миссию. — Сержант еще раз обвел класс строгим взглядом, его левое веко, как обычно, подергивалось. — И поэтому каждый из вас должен очень хорошо знать, что такое танкетка. Вы должны чувствовать ее как свое собственное тело, а для этого надо понимать, как она выглядит со стороны, как стреляет и перемещается, пока вы смотрите на мир врага через ее камеры. Это понятно?

Мы закивали. Сержант Александр подошел к столу и властно положил руку на зеленый корпус.

— Танкетка, как вы видите, зеленая. Кто мне скажет, почему она зеленая?

— На газоне прятаться, — хихикнул Марк, и все засмеялись.

— Не вижу причин для веселья! — отрезал сержант. — Ответ был правильный. Танкетки этой расцветки сбрасывают над районами джунглей, где густая растительность. Но ваши танкетки будут светлыми. Почему?

Класс молчал.

— В песочнице прятаться? — предложил Марк, и все снова захихикали.

— Кому смешно — отправится за дверь, — сурово предупредил сержант. — Марк опять пытался острить, но сегодня он снова дает правильный ответ. Да, песок и камни. Вас готовят для патрулирования именно таких районов. — Сержант увидел поднятую руку. — Вопрос? Разрешаю.

Встал серьезный Алекс.

— Мне кажется, или эта танкетка более плоская, чем обычно?

— Молодец, — похвалил сержант. — Отвечаю. Все верно, у меня на столе шестая модель. А тренажер вы проходите на семерке, и управлять будете семеркой. Она действительно чуть толще. По сути они ничем не отличаются, просто у семерки более мощные солнечные батареи, чуть лучше разрешение камеры, а кроме того, в седьмой модели имеется устройство, которое вам не пригодится — это устройство для самоподрыва с поражением живой силы противника.

— Вау! — прошептал кто-то.

— Еще раз повторяю, — отчеканил сержант Александр, — это не игрушки. Каждая танкетка стране обходится недешево, поэтому самоподрыв вы будете осуществлять только в крайних ситуациях, о которых вам рассказывал сержант Антон на тактике.

— Он нам не рассказывал, — возразил Алекс.

— Значит, еще расскажет, — кивнул сержант, заложил руки за спину и прошелся вдоль класса, а затем снова навис над столом. — Итак, сейчас мы начнем знакомиться с танкеткой на практике. Что мы видим? — В руке сержанта появилась лазерная указка, и по салатовым пятнам заскользил огонек как прицел: — Корпус из кевларового углепластика. Две ходовые гусеницы. Кому плохо видно, разрешаю подойти поближе…

Все пятнадцать человек, как по команде, выскочили из-за парт и столпились вокруг стола. В дверь на цыпочках проскользнула Алиса и неслышно встала за моей спиной.

— Сверху, — рассказывал сержант, — солнечные батареи. Они в свернутом состоянии, позже я покажу, как батареи выглядят, когда разворачиваются, пока вы оставляете танкетку. Сержант Антон вам уже рассказывал, как выбирать место стоянки и прятаться на местности?

— Да… — послышались голоса.

— Спереди, вот эти два бугорка, это камеры, на тренажере вы учились продувать их присоской манипулятора, если засорится. Вот эта решетчатая полоска — динамик, который позволяет отдавать бандитам команды голосом. Для этого вы учите арабский. Здесь вы видите два манипулятора, они сложены в походном состоянии. Далее — антенна для связи с ретрансляторами. Она встроена в корпус, вот это ребро справа — всем видно? — это она. Эта же антенна используется для сканера ИД. Ну а это — ствол для ведения стрельбы по живой силе противника. — Сержант похлопал по стволу ладонью.

— А разве руками трогать можно? — изумился Алекс. — Он же ядовитый?

— Бред! — отрезал сержант. — При стрельбе на стволе пушке ничего не остается. Ну а эта модель и вовсе заряжена холостыми патронами. Запомните: паралитический яд содержит только капсула патрона, он действует только при попадании в кровь. Когда вы производите выстрел и патрон достигает цели, игла наконечника протыкает слои одежды до контакта с телом противника. Капсула продолжает движение и сминается, содержимое поступает через иглу в ткани тела противника, и наступает мгновенная остановка…

— Не надо… — жалобно пискнула Алиса.

— Что — не надо? — Сержант мгновенно развернулся и навис над ней. — Что не надо?! — повторил он с яростью.

Алиса шмыгнула носом.

— Ведь это же люди… — тихо произнесла она.

— Люди? — протянул сержант Александр, покачиваясь на каблуках. — А мы кто? Не люди?

Алиса молчала, опустив голову.

— Подними голову, Алиса! — сквозь зубы потребовал сержант, и глаза его превратились в две узкие щелки. — Подними голову и посмотри на своего одноклассника Марка! Марк, выйди вперед! Посмотри на шрам у него на щеке! Это были люди, которые пустили под откос поезд, где ехал Марк, когда был еще младенцем? Люди это были, да? А Деннис, который в прошлом году потерял брата, а сам остался без руки, и больше не ходит на уроки обороны, потому что не может управлять танкеткой? Это люди взорвали его дом? — Сержант Александр вдруг резко вскинул руку, схватил меня за плечо и выпихнул в центр круга: — А может, ты хочешь сказать это своему однокласснику Артуру, который месяц назад похоронил мать и остался сиротой? Ну так скажи ему при всех, что бомбу в торговом центре заложили люди! Скажи ему это! Вот он стоит перед тобой!

Я закусил губу и изо всех сил уставился в пол, чтобы не встретиться глазами с Алисой, а потом искоса взглянул на сержанта Александра.

— А может быть… — Сержант перешел на зловещий шепот и лицо его пошло красными пятнами. — Может, ты хочешь сказать мне, что мою жену и годовалых двойняшек забили арматурой люди? — Скажи мне! Ну! Скажи громко: сержант Александр, это сделали люди! Скажи!!!

Алиса разрыдалась, закрыв лицо руками.

Сержант резко отпустил мое плечо, и только в этот момент я почувствовал боль, которая разрывала плечо все это время. А потом, уже дома, нашел огромные синяки — пальцы у сержанта оказались железными.

— Всем сесть по местам, — устало скомандовал сержант Александр. — И запомните: наш враг — это не люди. Люди в любой стране — это те, кто зарегистрировались и пристегнули на руку ИД. А наш враг — убийцы и пособники убийц, которые отказываются это сделать, потому что ИД помешает им убивать нас. Ясно?

Он рывком распахнул ящик стола и вытащил планшетку:

— А сейчас мы будем смотреть, как ходит танкетка в реальной жизни. Я снимаю ее со стола…

Сержант коснулся пальцами планшетки, и машина на столе вдруг ожила. Она заурчала тихо-тихо, почти неслышно, поводила пушкой из стороны в сторону, а затем вдруг рванулась вперед и остановилась у края стола. Двигалась она тоже почти бесшумно. Сержант Александр кратко пробарабанил по планшетке, и на машине ожили манипуляторы. Они поднялись вверх, и это выглядело неуклюже — словно две крабьи клешни поставили на игрушечный танк.

Клешни вцепились в столешницу, машинка рванулась вперед, кувыркнулась и вдруг повисла под столом, раскачиваясь, как обезьянка на турнике. Я и раньше понимал, что сержант Александр великий мастер, но только теперь понял, насколько его уровень отличается от нашего — так кувыркать танкетку никто из нас не умел.

Как только я это подумал, клешни разжались, и танкетка упала на пол неудачно — пузом вверх. Но в следующую секунду она оперлась манипулятором и перевернулась. И я понял, что даже это сержант сделал нарочно — чтобы показать нам переворот.

Танкетка крутанулась на месте и бросилась вперед. На миг мне показалось, что она несется прямо ко мне, и стало страшно. Но она пронеслась мимо, с размаху толкнула дверь манипуляторами и остановилась на пороге.

— Встать, разбиться по парам, и за мной во двор! — скомандовал сержант Александр.

* * *

Я и представить себе не мог, насколько скучной окажется служба в патруле! Гонки, стрельба по врагам, прятки под камнями, поиск мин и перебежки под бандитскими пулями — все, что так захватывало на тренажере, в реальности не существовало.

Даже первый день — день выброса — оказался совсем не таким, как я думал. Выбрасывали нас, конечно, ночью. Я слышал гул моторов, глухой лязг кронштейнов и свист ветра. Потом передо мной в черноте замелькали пятна, но настолько неяркие, что мельтешили по экрану квадратиками. Компас в уголке дисплея показывал вращение, но по изображению было не понять, что происходит, и куда я лечу. Камеры танкетки не могут смотреть вниз, я знал, что вокруг должно быть небо. В какой-то момент по экрану величественно прополз полумесяц. Он был маленький и совершенно неправильный, опрокинутый на спину — плыл передо мной как стоящая на тарелке арбузная корка. Я даже подумал, что у меня запуталась стропа, и я падаю боком. Попытался двигать манипуляторами, но они еще не работали. Желтая арбузная корка проплыла вокруг меня шесть раз, с каждым разом все медленней, а затем в наушниках послышался глухой удар и скрежет, а изображение стало совсем черным — камеры накрыл купол парашюта.

Я сделал все четко и по инструкции, словно за мной кто-то наблюдал: быстро отстегнул парашют, следя, чтоб он не намотался на гусеницы. Выполз из-под него, огляделся — камеры уже привыкли к темноте: передо мной замаячили валуны, за ними в темноте проступали неясные очертания гор, а над ними я увидел небо. В нем висел полумесяц всё той же арбузной коркой, подняв рожки вверх.

Я покатался взад-вперед, проверил по инструкции все узлы, а затем попытался вырыть ямку, чтобы закопать парашют. Ямки здесь не рылись. Тогда я просто немного разгреб камушки, скомкал парашют, закидал камнями, а затем двинулся в путь и до рассвета полз вперед как можно дальше — так нас учили на тактике. Ползти в темноте приходилось почти на ощупь, переваливая через мелкие камни и объезжая крупные. Наконец я, как мог, выбрал укромное место для стоянки и отключился.

А дальше начались дневные дежурства. Бортовой термометр показывал сорок градусов, вокруг тянулись горные склоны, над которыми поднималось небо, затянутое сплошным белым пятном засветки. Первым делом я попытался забраться на склон, но гусеницы елозили по каменной крошке, а пучки выжженной травы выскальзывали из манипуляторов. Мы сдавали на тренажере и переход рек по дну, и подъем на горные кручи, но на тренажере это было интересно, а здесь — нет. Я скатывался вниз, хватаясь манипуляторами за выступы, искал другой путь и снова полз. Склон поддавался, но на это уходило огромное количество времени. Закончив патрульный день, я спрятался в каменную щель, растопырился клешнями, как учили, и распустил солнечные батареи. По стояночной маскировке у меня были лучшие баллы в классе, жаль, что здесь это оценить было некому.

К концу второго дня мне удалось вскарабкаться почти наполовину склона, и я смог осмотреть с высоты тот мир, который мне достался. Это было ущелье, покрытое седыми каменными глыбами и поросшее жестким сухостоем. По дну извивался ручей. Никаких танкеток вокруг не было — нас предупреждали, что шанс встретиться минимальный, и смысл патрулирования именно в этом. Вверх карабкаться расхотелось, и я начал спускаться. А когда спустился, двинулся вдоль ручья, и больше не делал попыток подняться.

Я жил в коттедже у маминой сестры тети Дианы в комнатке на втором этаже. Раньше здесь обитала моя двоюродная сестра Марго, пока не отправилась учиться в колледж. Стены были покрашены в позорный девчачий цвет, на полочках стояли плюшевые игрушки и свисали бисерные нитки, цепочки и прочие висюльки. Хуже всего смотрелся здоровенный плакат «Вайт Анжелс» над кроватью. В какой бы угол комнаты я ни уходил, размалеванный певец с черными кругами вокруг глаз, в клепаной куртке и в белых перьях на голове все равно указывал пальцем прямо в меня и смотрел прямо мне в глаза. Хорошо, хоть его гитарист был занят собой и копался в своей гитаре на пузе, свесив голову на грудь, а барабанщик и вовсе глядел вверх, задрав голову и открыв рот. Я спросил тетю Диану, можно ли снять плакат, и она разрешила. Зато приставка у Марго была лучше моей — со стереоочками вместо дисплея. Я всегда ей завидовал, еще пока был совсем маленьким, и Марго сажала меня смотреть мультики, когда мы с мамой приезжали в гости. Ничего удобнее очков Марго в мире до сих пор не появилось, а вот джойстик я оставил свой — у Марго была старая модель, да еще он весь болтался. Как она патрулировала на нем свою танкетку — загадка.

Каждый день тетя Диана забирала меня из школы, мы ехали обедать в пиццерию на заправке, потом приезжали домой, я поднимался в свою комнату и честно проводил четыре часа в очках за приставкой. Затем тетя Диана начинала звонить мне на ИД, чтобы я спускался к ужину. Я парковал танкетку, мы ужинали с тетей Дианой и дядей Олегом, а потом я снова поднимался к себе — делал уроки или смотрел мультсериалы. Алиса теперь звонила каждый день и звала кататься на роликах, но на улицу меня одного не выпускали. Да и кататься на роликах с девчонкой… мало ли, что о тебе подумают?

Никто не мешал мне снова сесть за танкетку, но почему-то не хотелось, да и темнело там рано и всегда внезапно. Нам, конечно, не сообщили, что это за страна, но место, куда я попал, казалось чужой необитаемой планетой.

На третий день я встретил черную ящерицу — она пробежала так близко перед корпусом, что камеры даже не успели толком сфокусироваться. Я, конечно, выбросил манипулятор, но поймать ее не удалось. С тех пор, вот уже вторую неделю, не было даже ящериц. Я шел вдоль ручья, а он все не кончался.