Шестиклассники

— Повторим предыдущий урок… Отвечать пой­дет, гм… — Геннадий Сергеевич опять уткнулся в журнал.

Сзади громко промычал Галкин. Учитель поднял голову и простодушно спросил:

— Что такое?

Он подумал, что задали какой-нибудь вопрос. Но в ответ Галкин снова замычал.

Аня увидела, как учитель вздрогнул. Должно быть, он только сейчас понял, что «гмыкает» слишком ча­сто. И начал краснеть. Краснел он медленно, но очень приметно — багровые пятна появились сначала на щеках, потом разлились к шее и подступили к ушам. Загорелись уши и лоб. На лбу выступили ка­пельки пота. Но, взяв себя в руки и уже ни разу не «гмыкнув», Геннадий Сергеевич произнес четко, глядя прямо на Галкина:

— Недостатки есть у каждого!

Ребята притихли. Учитель сделал паузу.

— Думаешь, у тебя их нет? — спросил он, нако­нец, и Галкин, к которому непосредственно был обра­щен вопрос, встал, опустив голову. Учитель ещё помолчал и добавил: — Стыдно смеяться. Са­дись! — И, заглянув в журнал, вызвал Юдина.

Жиркомбинат, отду­ваясь, будто ему мешала полнота, принялся расска­зывать «Введение». Все присмирели, даже Гал­кин. Потом Геннадий Сер­геевич объяснял новый материал, и Ане понра­вилось, как он говорил. Очень понятно. Правда, простая была тема — о том, как измерять дли­ну. Кто не знает, что рас­стояние измеряется мет­рами, а не килограмма­ми! А оказывается, с этих известных вещей начи­нается наука физика.

Учитель все-таки не­много «гмыкал», но тут же спохватывался и поправ­лялся. Аня мельком посмотрела на Галкина, тот ухмылялся. И Ане стало обидно: ну как он не пони­мает? Больше всех нарушает дисциплину, поминутно делают ему замечания учителя, даже Таисия Нико­лаевна два раза называла его фамилию, а он, бессо­вестный, только посмеивается!

И когда учитель физики ушел, а ребята повскакали с мест, Аня вскочила с парты, повернулась и крик­нула Галкину:

— Как не стыдно тебе, как не стыдно!

Но вокруг шумели ребята, и Галкин не расслышал её слов, да вдобавок ещё Гена Кузеванов объявил, чтобы все остались на пионерский сбор — придёт вожатый, — и это вызвало бурю возгласов, Гену окру­жили, стали ему что-то доказывать.

Галкин вспрыгнул на сиденье своей парты и, раз­махивая сумкой на длинной веревке, завопил:

— А я не останусь, не останусь!

Тогда Аня пробралась к нему мимо столпившихся около парт девочек и дернула за рукав:

— Слезай сейчас же! Как тебе не стыдно!

— А что? — накинулся он на неё. — Что?

— Да ты слезь,— потянул товарища Стасик Гроховский.

— Как тебе не стыдно! — продолжала Аня. — Издеваться над учителем. Безобразие!

— А я при чем? — отозвался Галкин. — Все смея­лись!

В этот момент с другой стороны парты к нему по­дошёл Дима Шереметьев.

— Давай альбом. Галкин! И коллекцию давай!

— Ты ещё тут! — обернулся Галкин. — Прис­таёшь каждый день!

— А что тянешь! Выставку-то надо делать!

— А ты не приставай!

— Мне собирать поручили!

— Это пока она не приехала, — нашелся Галкин, указывая на Аню. — А теперь она хозяйка, и ты от­стань, понял?

— Вот не отстану! Понедельник — последний срок. Нечего тянуть!

— Отстань! — ещё раз бросил Галкин, перекиды­вая сумку через плечо. — Стас! Пошли!

Он небрежно оттолкнул Аню и направился к двери.

— Вот ты какой! — гневно воскликнула Аня. — Безобразничать первый, а к выставке готовиться последний?

Галкин обернулся:

— Не знаешь, так молчи!

И пошел дрочь. За ним бросился Гроховский.

— Куда же вы? А на сбор? — крикнула вслед Аня.

— Пусть другие со скуки дохнут! — ответил Гал­кин.— Знаем мы эти сборы! И не командуй, не думай, что вправду хозяйка!

Он произнес последнее слово с насмешкой, при­свистнул и исчез за дверью вместе с Гроховским.

В общей сутолоке никто не заметил Аниного столк­новения с Галкиным. Но она вернулась к своей парте расстроенная.

Вот уже и поссориться успела. Чего доброго, в самом деле подумают некоторые, что она загор­дилась и лезет командовать. А ведь это совсем не­правда.

Притихшая, просидела она весь сбор, на который пришли Таисия Николаевна и новый вожатый отря­да— ученик десятого класса Володя Голубев.

Многие ребята раньше знали Володю. Он участ­вовал в самодеятельности, играл в спектаклях. Высо­кий, черноволосый, в сером костюме, выглядел он совсем взрослым. Светлые глаза его смотрели ши­роко и серьезно, а толстые губы выдавались так сильно вперед, будто он собирался дуть на горячую воду.

Ребята очень обрадовались, что Володя будет их вожатым.

Но вот Володя встал у преподавательского сто­лика и начал говорить о том, что они должны развер­нуть пионерскую работу, выбрать совет отряда, звеньевых, наметить план, заботиться, чтобы все хо­рошо учились, бороться за дисциплину. Начал он так говорить, и Аня увидела, что ребята сразу за­скучали.

Сто раз уже слышали они эти слова — ведь каж­дый год приходят вожатые, проводят собрания, потом даже выбирают актив, и по-прежнему ничего инте­ресного в отряде не бывает. Говорят, говорят… На­верное, и сейчас повторится всё как было. И этот десятиклассник говорит так же скучно… Небось на сцене выступать легче, чем с пионерами беседо­вать!

Не зря, выходит, сбежал Лёня Галкин. Даже Гена Кузеванов откровенно зевает. А большинство молча смотрит в окошко. Если бы на последней парте не сидела Таисия Николаевна, конечно, все бы шумели, а сейчас поневоле приходится соблюдать тишину, хо­тя и нет никакого терпения.

Наконец Володя кон­чил, предупредил, что придёт через несколько дней, а к тому времени прошлогодний актив дол­жен подготовить план от­чётно-выборного сбора.

Потом вожатый объя­вил, что можно расхо­диться. Ребята облегчён­но вздохнули и стали вы­ходить из класса, уныло прощаясь с новым вожатым и с классной руководительницей.

Аня была уже в две­рях, когда её окликнула Таисия Николаевна.

— Смирнова, подож­ди. Гена, и ты…

И вот в опустевшем классе остались только четверо: учительница, во­жатый, Гена Кузеванов и Аня. Таисия Николаев­на обратилась к Ане с Геной:

— Я, ребята, задержа­ла вас ненадолго. Нам надо подумать, кого избрать в классе редакто­ром газеты, кто мог бы возглавить звенья. — Таи­сия Николаевна повернулась к Володе. — Думаю, что пионерская работа будет кипеть в звеньях. — Володя кивнул, а учи­тельница продолжала. — К сожалению, наш класс не отличается пока организованностью: дисципли­на хромает и с успевае­мостью неважно. Наде­юсь, мы добьёмся боль­ших успехов?

— Конечно, добьём­ся, — опять кивнул Во­лодя.

Кузеванов нахмурился.

— Ты что? — спросила Таисия Николаевна,

— Так, ничего.

Таисия Николаевна сказала Ане:

— Ну, а ты свое дело знаешь, учить тебя не при­ходится. Вот возьми ключ от шкафа, от всего нашего хозяйства. Всем классом мы готовим выставку лет­них работ. Всё, что ребята будут приносить, храни пока в шкафу.

— А экспонаты на выставку? — поинтересовалась Аня. — Мне теперь собирать?

— Нет, пусть Шереметьев. Ты ему только помо­гай. Ну, идите! А с тобой, Володя, мне хочется побе­седовать…

Первым вышел из класса Гена Кузеванов. Закры­вая дверь, Аня услышала, как Таисия Николаевна заговорила, понизив голос:

— Ты, Володя, начал сегодня совсем не с того…

Спускаясь по лестнице, Аня сообщила Гене:

— Пробирает его. Не так, дескать, начал…

Гена мрачно буркнул:

— Дают тоже вожатых! Поддакивать умеет: да, да, в звеньях! Да, да, добьёмся! Пожалуй, с таким добьёшься! Ребята вконец разуверились.

— Галкин с новеньким сбежали, видел?

— Видел. Валерку Петренко я тоже в коридоре за рукав поймал. Разве это дело — силком на сбор загонять? Что я, надсмотрщик?

— Может, Таисия Николаевна наладит? — ска­зала Аня. — Она хорошая.

— Может быть, — подтвердил Гена и остановил­ся.— Мне сюда.

Все такой же мрачный и серьезный, он повернулся и пошел в свою сторону, а Аня побежала домой.

На улице было по-осеннему тепло, близости пас­мурного ненастья не чувствовалось нисколько, по улицам двигались нарядные пешеходы, легко одетые… И на сердце у Ани опять стало легко и радостно.

Вот и прошел первый день занятий в школе! И хо­тя много разных впечатлений нахлынуло сразу и кое-что даже расстроило, все-таки нет повода мрачно смотреть на весь мир, как смотрит Гена Кузеванов, — ведь и Таисия Николаевна хорошая, и Аню все жда­ли, и ключ от шкафа зажат у неё в руке, и уроки можно сесть готовить сегодня же!

С аппетитом уничтожая поданный обед, Аня де­лилась своими впечатлениями с дедушкой и с мамой. Они сидели слушали и улыбались. Потом, с гордо­стью помахав ключом от шкафа, в котором хранится классное хозяйство, Аня села за уроки. Папы не было дома, и Аня решила его дождаться. Но он так и не приходил, и, сделав уроки, она стала читать, а потом легла в постель, но решила не спать, а обязательно дождаться папы.

Как много событий уместилось в один только день!

Ещё утром она ходила с дедушкой по палубе теплохода и мечтала о школе, а вот теперь всё поза­ди: и первые звонки, и первые уроки, и разговор с Эммой, и ссора с Галкиным, и сбор отряда… Всё вертелось перед глазами, и перемешивалось, и пута­лось. Вот почему-то Эмма оказалась на теплоходе вместе с Лёней Галкиным, и они о чём-то говорят. Голоса их доносятся издали, разобрать ничего нельзя. Аня прислушалась сквозь сон и поняла, что это гово­рят в соседней комнате мама и папа — значит, он уже пришёл! — и она хотела позвать его, но почему-то он не услышал её зова, а продолжал что-то говорить, и голос его звучал успокаивающе-миролюбиво — на­верное, у папы с мамой хороший, мирный разговор. От этого на сердце тоже было радостно. А перед гла­зами вдруг появился Лёня Галкин. Он сделал смеш­ную гримасу и крикнул: «Хозяйка!»

И Аня подумала: «Ох, уж этот Галкин! Навер­ное, придётся с ним хлебнуть немало горюшка!»

Глава 7

ПЛАН РАЗРАБОТАН

Слова Димки Шереметьева о том, что альбом и коллекцию для выставки надо обязательно принести в понедельник, обескуражили Лёню. До сих пор день сдачи экспонатов маячил в тумане, и вдруг — нате вам! — в понедельник.

Сбежав с пионерского сбора, Лёня и Гроховский пошли сразу к себе в потайное убежище. Лёня пробрался наверх, а Стасик забежал на минутку до­мой.

На чердаке, в дальнем углу, уже был оборудован «кабинет».

На его устройство ушло немало времени — один фанерный ящик, приспособленный под письменный стол, отнял целый вечер: пока разыскали да пока вта­щили по лестнице. К тому же Гроховский решил всё делать в исключительной тайне, поэтому главную часть работы пришлось оставить чуть ли не на ночь, когда в темноте никто не мог заметить, как ребята что-то волокут на чердак. Зато теперь действительно никто не знал, что на чердаке имеется такое прекрас­ное местечко: и письменный стол покрыт толстой зе­леной бумагой, и на бумаге стоит чернильница, и ле­жат книги, и даже красуется фотография в рамке, которую Гроховский взял из дому, а мама пока не хватилась. На фотографии изображены Стасиковы родители, когда они были совсем молодые.

Сидеть за столом в «кабинете» не совсем удобно: стулья-чурбаны высокие, приходится скрючиваться в три погибели — тем не менее здесь очень приятно. Сначала решили, что и уроки будут готовить здесь же. Но это оказалось невозможным: просто на уроки не оставалось времени, потому что делать альбом не так-то легко.

А всё придумал Стас.

— Вот что, — сказал он ещё в день переклички, познакомив Лёню с чердаком. — Надо сделать тебе альбом. Как будто ты писал летом, в лагере, а на самом деле напишешь сейчас. Я помогу, нарисую что-нибудь. Вот и получится: не обманешь, сдашь на вы­ставку.

— А коллекция?—спросил Лёня.

— Тоже придумаем, — ответил Стас.

И на следующее утро, встретившись опять на чер­даке, они немедленно приступили к оформлению аль­бома. Лёня принес чистую тетрадь для рисования, и Стас набросал обложку, затем картинку на первой странице, раскрасив всё цветными карандашами. Правда, природа, окружавшая пионерский лагерь, не совсем походила на ту, какую изобразил Стас на рисунке, но к таким мелочам не стоило придираться.

Лёня принялся сочинять текст. На клочке бумаги он писал черновик, вспоминая, какие события про­исходили в лагере. Начал он так: «Наш лагерь стоял на берегу реки, а вокруг рос густой лес».

Кабинет тогда был ещё не устроен, рисовали и писали прямо на коленях, подложив под бумагу или тетрадь пыльные доски. Должно быть, поэтому в пер­вый день сделали очень мало. Ну, конечно, отвлекали и разговоры, а кроме того, Лёня, поработав немнож­ко, попросил у Стаса книжки о Джемсе Джонсоне и как пробежал первую страничку, так уже не отрывался.