Поцелуй перед смертью

— Почему?

Он подумал минуту.

— Ну, я считал, что, раз ты не можешь сказать своим родным, я тоже не буду говорить матери. Пусть это будет наш секрет. — Он улыбнулся. — Ты ведь никому не рассказывала?

— Никому, — ответила она, перебирая пачку фотографий, которые достала из бумажника.

Он глянул через стол на верхнюю — там была Дороти и еще две девушки, видимо ее сестры. Заметив его взгляд, она протянула ему фотографию:

— В середине Эллен, а с другой стороны Марион.

Девушки стояли возле автомобиля — между прочим, «кадиллака», заметил он — спиной к солнцу, и их лица были в тени. Но все-таки он заметил, что они похожи. У всех трех были широкие глаза и высокие скулы. Волосы Эллен казались немного темнее золотистых волос Дороти, а у Марион они вообще были черные.

— Которая из вас самая хорошенькая? — спросил он. — После тебя.

— Эллен, — ответила Дороти. — Она красивее меня. А Марион тоже могла бы быть хорошенькой. Но она вот так затягивает волосы. — Дороти оттянула волосы со лба назад и нахмурилась. — Она у нас интеллектуалка. Помнишь, я тебе говорила?

— Да, почитательница Пруста.

Дороти протянула ему следующую фотографию:

— Это отец.

— Гр-р-р, — прорычал он, и оба рассмеялись.

Потом она сказала:

— А это мой жених, — и протянула ему его собственную фотографию.

Он задумчиво поглядел на нее, упиваясь симметрией черт.

— Не знаю, — проговорил он, потирая подбородок. — Что-то в нем есть беспутное.

— Зато какой красивый парень! — сказала Дороти.

Он улыбнулся и с удовлетворенным видом положил фотографию в карман.

— Только не потеряй, — предостерегла его Дороти.

— Не бойся, не потеряю.

Он оглядел зал блестящими глазами. У соседней стены стоял музыкальный автомат.

— Музыка! — объявил он, достал пятицентовик и бросил его в щель автомата. Потом стал, водя пальцем по ряду кнопок, искать подходящую песню. Палец остановился возле кнопки «Чарующий вечер». Это была одна из любимых песен Дороти. Потом ему на глаза попалась кнопка «Забравшись на высокую гору», он минуту подумал и, решив выбрать ее, нажал кнопку. Автомат загудел и засверкал огнями, окрасив лицо Дороти в нежно-розовый цвет.

Она посмотрела на часы, потом откинулась на спинку стула и блаженно закрыла глаза.

— Подумать только… — улыбаясь, проговорила она. — На следующей неделе мне уже не надо будет спешить в общежитие! — Из автомата зазвучали первые аккорды гитары. — Может быть, нам подать заявление на домик-прицеп?

— Я там был сегодня днем, — сказал он. — Сказали, что смогут предоставить нам такой домик только недели через две. А пока будем жить у меня. Я поговорю с хозяйкой. — Он взял бумажную салфетку, сложил ее несколько раз и стал вырывать кусочки по краю.

Женский голос запел:

Дремлет старый Смоуки, Венец снегов храня. Я миловалась с милым, Покинул он меня.

— Да ну, — сказала Дороти, зажигая сигарету, — эти народные песни.

Пламя отразилось от спичечной коробки с медного цвета буквами «Д. К.».

— Твоя беда в том, что ты — жертва аристократического воспитания, — сказал он.

Да, миловаться сладко, Разлуки ж нож остер. Возлюбленный коварный Разит больней, чем вор.

— Ты сделал анализ крови?

— Да. Тоже сегодня днем.

— А мне он не понадобится?

— Нет.

— В справочнике говорится: «В штате Айова для заключения брака требуется анализ крови». Разве это не значит, что нужен анализ нас обоих?

— Я спросил. Твой не нужен.

Его пальцы продолжали рвать салфетку.

Вор, он тебя ограбит, Все у тебя возьмет. Возлюбленный коварный Во гроб тебя сведет.

— Уже поздно…

— Давай дослушаем пластинку. Мне нравится эта песенка.

Он развернул салфетку. Симметрично расположенные дырочки там, где он вырвал кусочки, образовали сложный орнамент. Он положил салфетку на стол и посмотрел на нее с удовольствием.

Во гробе ты истлеешь И превратишься в прах. Мужчины нас прельщают Лишь с ложью на устах.

— Видишь, что приходится терпеть нам, женщинам?

— Сочувствую. Сердце обливается слезами.

Вернувшись домой, он взял фотографию и поджег ее, держа над пепельницей. Это была хорошая фотография — из тех, что заказывали для альбома студентов его курса, и ему было жаль ее жечь. Но на обратной стороне было написано: «Моей любимой Дорри».

Глава 7

Как всегда, она опоздала на лекцию, которая начиналась в девять часов. Сидя в заднем ряду, он глядел, как студенты постепенно заполняют аудиторию. За окном шел дождь, и по стеклянной стене текли водяные ручьи. Сиденье слева от него оставалось свободным, когда лектор взошел на кафедру и начал говорить о городском самоуправлении.

У него все было наготове. Он держал ручку над раскрытой тетрадью, а на коленях у него лежал раскрытый испанский роман «La Casa de las Flores Negras». Вдруг у него ухнуло сердце — что, если она именно сегодня решит прогулять занятия? Завтра уже пятница. Единственная возможность получить записку — сегодня. Надо, чтобы к вечеру она у него была. Что делать, если Дороти не придет?

Но в десять минут десятого она появилась. Она тяжело дышала — видимо, бежала всю дорогу. В одной руке держала учебники, через другую был переброшен плащ, а на ее лице, как только она, стараясь быть незаметной, вошла в дверь, расцвела улыбка, предназначенная ему одному. Она на цыпочках поднялась к верхнему ряду, повесила плащ на спинку стула и села. Разбирая учебники, она продолжала улыбаться. В конце концов она оставила перед собой только тетрадь и блокнот для домашних заданий, а учебники положила стопкой на полу между их сиденьями.

Тут она увидела книгу, которая лежала раскрытой у него на коленях, и вопросительно подняла брови. Он закрыл книгу, заложив нужное место пальцем, и показал Дороти ее заглавие. Потом опять открыл книгу и с сокрушенным видом показал ручкой на открытые страницы и свою тетрадь — вот, дескать, сколько мне нужно еще перевести. Дороти сочувственно покачала головой. Он показал на лектора и на ее тетрадь: записывай лекцию, а я у тебя потом спишу.

Минут через пятнадцать, в течение которых он то вглядывался в текст, то вписывал в тетрадь перевод, он осторожно глянул на Дороти и увидел, что она старательно записывает лекцию. Он оторвал от тетрадного листа кусочек бумаги размером примерно в шесть на шесть сантиметров. На одной стороне она была исписана зачеркнутыми словами и рассеянными зигзагами и спиралями. Он положил ее этой стороной вниз и, ткнув пальцем в текст романа, начал трясти головой и притопывать ногой, изображая недоумение.

Дороти заметила эти его телодвижения и повернулась к нему. Он поглядел на нее и сокрушенно вздохнул. Потом поднял палец, как бы прося ее внимания. И начал писать, втискивая в маленький листок текст якобы из лежащего у него на коленях романа. Затем протянул ей листок, написав сверху: «Traducción, por favor» — «Пожалуйста, переведи».

«Querido,

Espero que me perdonares por la infelicidad que causare. No hay ninguna otra cosa que puedo hacer».

Дороти посмотрела на него с удивлением — что, дескать, в этом трудного? Он выжидающе глядел на нее. Она взяла ручку и перевернула листок, который он ей дал, но там не было места. Тогда она вырвала страничку из своего блокнота и на ней стала писать перевод.

Она подала ему страничку. Он прочитал и кивнул. «Muchas gracias», — шепнул он и начал писать у себя в тетради. Дороти скомкала бумажку, на которой он написал испанский текст, и бросила ее на пол. Он краем глаза наблюдал, куда она упадет. Рядом с ней лежали еще бумажка и окурки. В конце дня уборщица все это сметет и сожжет.

Он опять посмотрел на листок, на котором Дороти написала своим мелким почерком:

«Дорогая,

надеюсь, ты простишь меня за то горе, что я тебе причиняю. Мне не остается ничего другого».

Он положил листок за обложку тетради и закрыл ее. Потом закрыл роман и положил его поверх тетради. Дороти повернулась, посмотрела на книги, а потом вопросительно на него: все сделал?

Он кивнул и улыбнулся.

На этот вечер у них не было назначено встречи. Дороти хотела вымыть голову и причесаться, а также собрать вещи в чемоданчик, с которым она проведет свой двухдневный медовый месяц в отеле «Нью-Вашингтон-Хаус». Но в половине девятого раздался телефонный звонок:

— Послушай, Дорри. Возник один серьезный вопрос.

— Какой?

— Мне надо тебя немедленно увидеть.

— Я не могу выйти из дому. Я только что вымыла голову.

— Дорри, но это очень важно!

— А ты по телефону мне сказать не можешь?

— Нет. Мне надо с тобой увидеться. Через полчаса буду ждать тебя на нашей скамейке.

— Но на улице дождь! Неужели ты не можешь прийти в нашу гостиную?

— Нет. Послушай, ты помнишь кафе, в котором мы вчера ели чизбургеры? Приходи туда в девять часов.

— Не понимаю, почему ты не можешь прийти в гостиную…

— Детка, ну пожалуйста…

— Это… это имеет отношение к завтрашнему дню?

— Я тебе все объясню в кафе.

— Так имеет или нет?

— И да и нет. Послушай, все будет хорошо. Я тебе все объясню. Только приходи в кафе в девять часов.

— Ну ладно.

Без десяти минут девять он выдвинул нижний ящик и вынул из-под пижамы два конверта. Один был запечатан, и на нем был написан адрес:

«Мисс Эллен Кингшип

Северное общежитие

Университет Колдвелл

Колдвелл, Висконсин».

Он напечатал адрес днем в гостиной Студенческого союза, где стояло несколько пишущих машинок, которыми могли пользоваться все студенты. В конверте была записка, которую Дороти утром написала на занятиях. В другом конверте были две капсулы.

Он положил по конверту в каждый из внутренних карманов пиджака, запомнив, какой конверт где лежит. Затем надел плащ, затянул пояс и, бросив на прощание взгляд в зеркало, вышел. Открыв парадную дверь дома, он старательно шагнул правой ногой вперед, улыбаясь собственному суеверию.

Глава 8

Когда он пришел в кафе, там почти не было посетителей. Заняты были только две кабинки: в одной двое пожилых мужчин сидели неподвижно, уставившись на шахматную доску; в другой — у противоположной стены — сидела Дороти, обхватив рукой чашку с кофе и глядя на нее, словно это был магический кристалл. Голова у нее была повязана белым шарфом, на лбу лежали плоские потемневшие от воды колечки, каждое из которых было закреплено заколкой. Она заметила его, только когда он вошел в кабинку и стал снимать плащ. Тогда она подняла глаза и обеспокоенно посмотрела на него.

Бледность ненакрашенного лица и приглаженные волосы делали ее моложе. Он повесил плащ на крючок рядом с ее плащом и сел на стул, стоявший напротив.

— Что случилось? — встревоженно спросила она.

К их столику подошел хозяин кафе — худой старик по имени Гидеон.

— Что будете заказывать?

— Кофе.

— Один кофе?

— Да.

Гидеон отошел, шаркая ногами в домашних тапочках. Дороти перегнулась через стол:

— Что случилось?

Он тихо сказал:

— Вернувшись домой, я нашел в передней записку хозяйки, в которой говорилось, что мне звонил Герми Годсен.

Ее пальцы стиснулись вокруг чашки.

— Герми Годсен…

— Я ему перезвонил. — Он на минуту замолчал и царапнул ногтем поверхность стола. — Оказывается, он дал мне не те пилюли. Его дядя… — Он резко оборвал себя, увидев подходящего к столу Гидеона с чашкой кофе в руках. Они сидели неподвижно, впившись друг в друга взглядами, пока старик не отошел. — Дядя, оказывается, поменял лекарства местами. И это были совсем не те пилюли.