В снегах родной чужбины

Когда наступило утро, Федька, держась за стены, подошел к окну, глянул на улицу. Но не спешила к его дому знакомая фигура девушки. И обида засела в душе. Стало тяжело, словно сердце в капкан попало: «Медлишь? Мучаешь? Сыскала время испытывать меня? Где ж любовь твоя? Неужели без сердца со мною встречалась?»

А тут мать, словно угадав, сказала:

— Нужен был, пока здоров. Чуть беда, поди, имя позабыла. Какая же с нее жена получилась бы?

Шельма — не девка! Не ищи вдали. Оглядись, кто в горе у плеча стоит. Тот и друг.

Парень голову опустил. Согласился. Поверил. И с легким сердцем пошел в баню вместе с сосновскими девчатами, запрещая самому себе думать и вспоминать об Ольге.

Девчата вели его в баню под руки. Тащили охапки березовых веников, припасенных с лета. И, введя Федьку в парную, насели на него гурьбой. Обдавали водой горячей и стегали вениками до пунцовости, разминали, растирали Федьку старательно. От макушки до пяток через пар пропустили. Дав немного передохнуть, напоили клюквенным соком, обтерли сыпучим снегом и снова в парную завели. С десяток веников об него истрепали. Домой привели красного, разомлевшего, уверенно стоящего на своих ногах. И снова до ночи с ним сидели, отпаивая чаем из душистых трав. Уходя, позвали назавтра на посиделки. Обещали прийти за ним.

В эту ночь Федька спал, как младенец. Мать на радостях всю ночь перед иконой молилась, благодарила Бога, что помог сыну одолеть всяческую хворь и дурь.

Федька утром встал бодрым. На работу засобирался. И, как ни уговаривала мать отдохнуть еще с денек, не послушался. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, разобраться, обдумать, взвесить все. И, если встретит Ольгу, без слов и вопросов посмотреть ей в глаза.

Но… Целую неделю сосновцы не покидали село. Заготавливали лес на строительство в поселке. А сам, Федька не решался идти к Ольге. Не хотелось рисковать собой из-за той, на которую засела в сердце обида.

С той поры жизнь Федьки резко изменилась. Он каждый вечер ходил на посиделки, пел и плясал вместе со своими сосновскими ребятами. Провожал домой девчат, держа за руки по две сразу. Но ни с одной не решался задержаться у калитки или присесть на лавочку. Никому не шепнул нежных слов, ничего не обещал. Но стал присматриваться к каждой. Куда деваться, если мать всякий день жалуется на усталость и бессилье, вслух о внуках мечтает.

Федька не хотел быть опрометчивым. Боялся разочароваться еще раз. Потому медлил.

А мать, как назло, уговаривала поспешить. Советовала то одну, то другую. Расхваливала напропалую. И через месяц одолела просьбами. Да и попробуй откажи ей, коли кругом она права оказалась.

Ольгу Федор даже в поселке не видел. Нигде не встречалась на пути. Правда, не спрашивал о ней никого. Лишь однажды Дуняшку приметил. Та метнула в его сторону злой колючий взгляд и, не поздоровавшись, свернула к первому попавшемуся дому, чтобы не столкнуться лицом к лицу.

«С чего бы это? Ей ли обижаться? Даже о здоровье не справилась! Ишь, хвост дудкой подняла! Знать, старшая научила так держаться», — решил парень и перестал искать встреч с Ольгой.

Себе приказать он мог. Но не сердцу. Оно ныло и помнило, оно трепетало от всякого стука калитки и шагов под окном. Оно заставляло оглядываться на всякое дыханье за плечом. Но напрасно… И Федька поверил, что он перестал быть любимым и нужным.

«Небось, припугнули ее поселковые! А может, запретили на комсомольском собрании встречаться со ссыльным. Вот и поджала хвост, убежала в кусты, чтоб не видеться, отсиживается дома, подальше от подозрений. Оно, выходит, не случайно контрой называла. Видать, не лучше других. Теперь, конечно, жалеет о том, что со мною встречалась, время потеряла. Быстро же ей поселковые мозги вправили. Вышибли дедовскую науку. Ну, да что ж… Где тонко, там и рвется», — решил Федька. И через месяц высватал в жены грудастую румяную Катерину.

Та от счастья разревелась счастливой телкой. Все плечо ему слезами измочила, говоря, как давно и крепко любила Федьку. И мечтала, и молила Бога, чтобы только его заполучить в мужья.

Он не стал огорчать, сушить слезы радости честным признаньем, что не сам присмотрел девку, мать уговорила. О Катьке до ночи тарахтела целыми днями. И осилила, настояла на своем, убедила сына.

Федьке было все равно. Катька не хуже и не лучше других, ничего особого, вся нараспашку, без загадок. Уж если смеялась, корова в сарае с подстила подскакивала, а петух глухую ночь с рассветом путал. Уж если бралась косить, не всякий мужик мог рядом стать. Дрова колола всем на зависть. А хлеб пекла такой, что и неделю не черствел. В избе у нее, как у всех сельских, бедно, но чисто. И сама не перестарок. Семнадцать едва исполнилось. Крепкая. Косища в руку толщиной. А уж хохотать любила да плясать, хлебом не корми. Но и на работу жадная. Все сама норовила сделать, всюду успеть. Это прежде всего и понравилось матери Федьки. Поняла баба, что именно Катерина нужна ей в доме. А тут еще и отец девки пообещал подарить к свадьбе тельную корову. Баба и расчувствовалась.

Вторая корова в доме не помеха. И стала торопить сына со свадьбой.

Тот особо не медлил и не спешил. Каждый вечер на правах жениха встречался с Катериной. Та всегда радовалась его приходу и не скрывала этого. К свадьбе готовилась основательно. Шила платье, присматривала приданое.

Молодые решили расписаться до свадьбы в поселковом совете. И в ближайший выходной вместе со свидетелями, забившись в сани до отказу, поехали в поселок, нарядив дуги лошадей в ленты и колокольцы.

Едва тройка запыхавшихся коней остановилась у крыльца, Федька заметил мелькнувшее в окне поссовета лицо Ольги.

Парень заметил вмиг побледневшее лицо девушки, большие глаза, гримасу боли — горькой, какую не удалось скрыть.

Рявкнула гармонь-трехрядка в руках известного сосновского гармониста. Молодые вышли из саней. Федька забыл взять Катерину под руку. Все смотрел в окно, в котором скрылось лицо Ольги. Он только теперь понял, что продолжал любить ее назло себе.

— Ты что ж невесту потерял? Смотри, отнимем! — шутливо подтолкнули в бок дружки. И Федька, подхватив под руку белый сноп, похожий на сугроб, пошел к крыльцу, едва волоча ноги.

Когда свидетели открыли перед молодыми дверь в поссовет, Федька сразу оказался перед Ольгой. Она сидела за столом: холодная, равнодушная, успевшая справиться со своими переживаниями.

Она оглядела молодых и спросила слегка дрогнувшим голосом:

— Расписаться решили?

— Да! — ответила Катька весело и подтолкнула локтем в бок молчавшего жениха. Тот будто проснулся.

— Конечно! — подтвердил громко.

Ольга достала журналы, попросила метрики молодых: знала, паспортов ссыльные не имеют. Стала записывать данные. Федька тем временем разглядывал ее, сравнивал с невестой.

Побледневшая, осунувшаяся, Ольга выглядела уставшей, измотанной, будто недавно пережила большое горе, оставившее отпечаток в каждой черточке лица.

«Ну какое у нее может случиться несчастье? Небось, за меня ей комсомольцы всыпали на собрании. Она и согнулась. Куда ж ей нашу долю ссыльную? Одни невзгоды да горести. Такое лишь Катеринке по силам. Она для жизни. Своя. Нигде не подведет. Ее ни отговорить, ни переубедить. Уж коли любила, так и сказала. Не стала кочевряжиться. А эта? Еще пошла б она за меня иль нет, тоже вопрос, а сколько я из-за нее перенес? Стоила она того? Да, конечно, нет!» Он ухватил покрепче Катькину руку, та посмотрела на него долгим, потеплевшим взглядом.

— Присядьте! — вспомнила Ольга, указав молодым на стулья напротив. Она старалась не смотреть на Федьку. Делала вид, что не знакома с ним. Это ей давалось нелегко. Парень видел подрагивающие пальцы, закушенные губы. И ликовал молча:

«Тебе обидно? А разве мне не было больно, когда ты не пришла, забыла? Вот и получи за свое! В жены бессердечных не берут… Слава Богу, что маманя открыла глаза. Как бы мог вляпаться… Притом на всю жизнь».

Ольга мельком окинула взглядом Федьку. И парень почувствовал, как много хочет она сказать ему.

Но… Стоит ли? Все закончено. Опоздала и упустила. А может, оба?

«Нет, нет», — поежился Федька, не выпуская руку Катерины.

С нею ему жить, делить и горе, и радости. Она крепкая, работящая. Не случайно ее мать выбрала, сказав недавно вечером:

— Тебе, сынок, не попутчица нужна. Жена твоя должна быть особой. Заменить собою всех. И меня, когда помру, и всю недожившую до этого дня семью нашу. Детей должна рожать без страха. Растить их в строгости, в страхе перед Богом. Власти поменяться могут. Такое уж было. А Господь всегда один. Кто его помнит, тот живет. И от жены своей, коль слово дадено, ни на шаг в сторону не моги. Иначе грех содеешь…

Федька глянул на Катерину, на ее руки, большие, крепкие, не по-девичьи мозолистые.

«Из таких не выскользнешь, не повернешь в сторону. Эта любого сумеет удержать», — вспомнились шутки лесорубов на деляне, узнавших о решении Федьки жениться на Катерине.

«Не дурак наш Хведор, все обмозговал. Он же, гад, безлошадным был. Теперь, как женится, враз кобылку в доме заведет. Катька не то воз, целый стог сена попрет сама. Только погоняй».

«Держись, Федька! Она тебе за поселковую да за посиделки все волосы на макухе выщиплет».

«Знал Федор, кого выбрать, самую лучшую из девок. Это ж все равно что половину сосновских девок в жены взять!» — завидовал парню хилый, гнилозубый, с вечно слезящимися глазами поселенец, какой и в полсотню лет остался Костиком.

— Поздравляю вас! — услышал Федор.

Ольга передала свидетельство о браке в руки

парня.

Хрипнув мехами, залилась гармошка лихой песней. Свидетели повскакивали со стульев, бросились поздравлять молодых. Окружили плотным кольцом. Повели к выходу.

Федька оглянулся на Ольгу. Она стояла у стола, одинокая и потерянная.

— Привет Силантию от меня передай! — попросил он, сам не зная зачем.

— Нет его. Умер, — ответила она, опустила голову и вернулась к стулу.

Улыбка сползла с лица Федьки. Он выпустил руку Катерины и, вернувшись к Ольге, спросил:

— Давно?

— В тот день, когда тебя избили, слег с простудой. За неделю сгорел. Похоронили как раз на Новый год…

— Жаль! Хороший был человек. Умный, — вздохнул парень.

— Что делать? Прокляла меня твоя мать. Горе и достало. Только не было моей вины. Нигде, ни в чем. А зло осталось над моей головой. От него трудно избавиться, — глянула девушка в глаза Федьке так, что у того душа заныла. Все понял, да пониманье запоздало.

— Ну, чего тут застрял? Пошли! Пора домой! Кони совсем продрогли! — подошла Катерина, взяв Федьку за руку крепко, требовательно. И, отодвинув от стола, глянула в лицо Ольге: — Ты чего тут лопочешь? Снова завлечь вздумала? Смотри! Пока я с ним не была записанной, молчала! Нынче бель- мы выдеру! Поняла? Не смей отбивать! Мой он нынче! Не жених, уже мужик! Семейный. И слюни свои подбери! Не то я тебе утру! — рванула Федьку за собой и, не давая оглянуться, попрощаться, выдернула из поссовета.

Ольга и слова не успела сказать в свое оправдание или защиту. Она подошла к окну. Увидела, как легко, будто перышко, закинула Катерина в сани Федьку. И, загородив спиной поссовет, велела дружкам поторопиться.

Тройка рванула с места так, что дух перехватило. Снег из-под копыт полетел в разные стороны. Молодые и свидетели, сбившись в кучу, смеялись громко, на всю улицу.

Катерина перебралась в дом Федора на следующий день вместе с бабкиным кованым сундуком, набитым приданым до отказу, и рыжей коровой, которая через пару дней отелилась, подарив молодым лобастенькую телку.

Катька сама прибралась в доме, подготовив его к свадьбе. Все выбелила, вычистила, вымыла, постирала.

Свою будущую свекровь и ту в бане отпарила. Ничего не давала ей делать, управлялась всюду сама. Федька лишь дрова да воду носил. В сарае убирал. Его Катька жалела. И, несмотря на то что уж неделю расписаны были, к себе не подпустила. Велела до свадьбы подождать. Чтоб как положено. Лишь изредка целовал ее, поймав в сарае, возле коровы.

Катька тогда краснела с непривычки. И все спрашивала, кого он любит больше, ее или Ольгу?

Федор вначале отшучивался, потом озлился. Мать, услышав такое, зазвала Катьку в свою комнату и там сказала, что не стоит Федьке напоминать про поселковую. Наоборот, делать надо так, чтобы из сердца и памяти имя ее выстудить. А та далеко, в девках осталась. А Катька — жена. Лишние вопросы мужику задавать не должна.

А вскоре отгуляла Сосновка свадьбу Федьки. Целых три дня не смолкала гармонь в доме. Днем и ночью приходили люди поздравить молодых. Веселье било через край. И только Федька иногда вдруг становился грустным: оглянется на раскрасневшуюся Катьку, а видятся ему другие глаза — несмелые и тихие, чистые, как озера, другие косы — светлые, шелковистые. И губы…

«Нет. Не забывала она Федьку. Это он понял в день росписи. Дед Силантий, чистый, умный человек, своею болезнью и смертью, не желая того, помешал, изменил судьбы, сделал чужими Ольгу и Федьку. А может, и несчастными оставил», — думал парень, понимая, что ничего в своей судьбе не мог и уже не сумеет изменить. И все ж… Вздыхал, глядя на веселившихся сельчан. Они верили, что молодые будут счастливы.

Федька вышел во двор подышать чистым морозным воздухом. К нему мать подошла, обняла, прильнула головой к груди:

— Совсем взрослым стал, сынок. Теперь уж и мужчина. Дай Бог счастья вам, — улыбалась тихо.

— Эх, мама! Зачем судьба жестока? Зачем ты Ольгу проклинала? За что обидела ее? Ведь если б не ее сестра, замерз бы насмерть. А сама она прийти не могла. Дед умирал. Сумела ты меня женить на Катерине. Но вот любить — не заставишь. А без того о каком счастье говорить? Давай уж лучше помолчим, — укорил он беззлобно…

Женщина, вздрогнув, уронила слезу на платок. Вздохнула тяжко: поняла, что не хотел огорчать ее сын. Пока она жива, будет жить с Катериной. А дальше… «Пусть у него будет много детей. От них он никуда не денется», — подумалось матери.

Федька старался не появляться в поселке, а потому почти не вылезал из тайги, работая вместе с лесорубами. Домой он не спешил. Как и все сосновские мужики, был жаден на работу. Она давала заработок. А он ой как нужен! В семье ожидалось прибавление…

В тот день он, как всегда, уходил из леса вместе с бригадой. Топоры и пилы разобрали в сумерках. В лесу их никогда не оставляли. Опасались. А под утро проснулись от криков:

— Тайга горит! Огонь к селу подходит! Скорее вставайте, люди!

Ссыльные выскакивали из домов, не успев проснуться окончательно. Глянув, откуда идет дым, поняли: горят штабели, подготовленные к отправке строителям поселка.

— Господи! Без зарплаты остались, — ахнул кто-то потерянно. И сосновцы побежали тушить пожар в тайге.

Мужики и бабы, старики и дети, похватав ведра и лопаты, топоры и пилы, кинулись в тайгу, спасать ее, кормилицу. В селе остались лишь дряхлые старухи да малые дети, трое беременных баб. Среди них и Катька.

Федор бежал в лес, едва успев накинуть на плечи рубаху. Из тайги, навстречу ссыльным, бежала, летела и ползла, спасаясь от огня, живность. Шерсть на некоторых подпалена. Зверье кричало на все голоса. Их заглушал шум пожара. Огонь шел из леса плотной стеной, разрастаясь вширь, вытесняя все живое.

Дым, жар, грохот падающих деревьев, копоть и гарь опережали огонь. Нечем было дышать.

Сосновцы стали в цепь. Землей и водой из ручья гасили огонь. Дым разъедал глаза, слепил. Душил жар. Люди быстро теряли силы. Гул огня отгонял от хвойных зарослей. Громадные ели и сосны вспыхивали факелами.

— Пустить бы встречный пал. Это остановило бы огонь, — предложил кто-то из стариков. И добавил: — Иначе не осилить, не остановим это горе.

И его послушали, пустили встречный пал.

Через пару часов пожар ослабел. Но грозил перекинуться на соседний участок — молодые посадки.

Сосновцы уже выбивались из сил, когда к ним на помощь подоспели поселковые.

Голоса людей стали слышнее. Они увереннее гасили пожар. Подгоняли друг друга, спешили.

Не до отдыха, хотя усталость валила с ног, и головы гудели, как кипящие котлы. Никто не видел, как наступила ночь. Да и было ли в этот день утро? Небо, закрытое дымом и копотью, не пропускало света, не пробилось солнце, люди потеряли счет времени, и лишь тени на фоне огня мельтешили в ночи с ведрами и лопатами.

На пожар приехали из райцентра. Люди торопились справиться с огнем. А он, ослабев в одном месте, набирал силу в другом.

Федька носил воду бегом. Заливал огонь с маху, хлестко. И снова к ручью. Пот градом катил по лицу, груди и спине. Обтереться, обсушиться, отдохнуть некогда. И вдруг кто-то за плечо тронул:

— Здравствуй, Федя.

Ольга стояла перед ним прокопченная, пропахшая смолой и гарью.

— Давно ты здесь? — удивился он встрече.

— Полдня. Ну, как ты? Счастлив? — Она заглянула в глаза несмело.

— Живу, как все. Ребенка жду. А ты? Замуж еще не вышла?

— У меня теперь другая цель. Не хочу рисковать собой, связываться с трусом иль дураком. Учиться буду. Это надежней всяких любовей, какие меняют, как примочки на ушиб.

— Кем стать хочешь? — полюбопытствовал Федька.

— Вот это секрет. Я о том никому не скажу. Даже когда поступлю. — Девушка улыбнулась загадочно.

— А я все не могу забыть тебя.

— И зря. Тебе нужно выбросить меня из памяти. Чем скорее, тем лучше.

— Почему? — опешил Федор.