Помоги проекту - поделись книгой:
— Как же не сделается, ежели сидеть скорчившись, горбун горбуном?
Кирай, книготорговец, тронул трактирщика за локоть:
— Вовсе не о позвоночнике речь, коллега Бела! Речь о той высокой радости, которую чтение доставляет человеку, его чуткой и страждущей душе, так сказать духу, с его жаждой образованности и знаний. Чтение доставляет радость душе, стремящейся очиститься, освободиться от ужасной грязи, окружающей нас в жизни. Не хочу приводить других примеров, скажу, с вашего позволения, только о себе. Когда я вечером беру в руки иллюстрированный журнал или произведение какого-нибудь знаменитого, высоко ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванную или приятный душ, где слова, как капли воды, сплошным потоком сменяют друг друга, очищая человеческую душу, дочиста смывая налипшую на ней грязь. В такие моменты у человека возникает ощущение того райского блаженства, когда он, по общему мнению, еще не ведал зла в душа его, если можно так выразиться, была заодно со всей вселенной. Когда, к примеру, вы читаете, как бабочки легко порхают над шелком усыпанного цветами лужка и солнечный луч весело играет на их крылышках или как там еще; издали доносится журчание ручейка, струящегося по серебру камней; в синем— синем небе летают птички, оглашая своим пением окрестность, а в тенистом лесу прыгают серны; и вся природа так возвышенно-прекрасна и даже воздух чист и свеж, не то что здесь, среди камня и дымоходных труб, — вы закрываете глаза и чувствуете себя уже там, среди лугов, и вся эта красота окружает вас самих… Короче, если угодно, это и есть та самая красота, о которой я уже говорил…
Кирай умолк на мгновение, пока доставал из внутреннего кармана пиджака носовой платок. Столяр заметил:
— Что ж, я и сам обычно выезжаю с детишками за город, если бы еще в это время трамваи не были так переполнены…
— Потому и переполнены, что все этого времени ждут. Воскресенья или субботы! — сказал трактирщик.
— У меня, что ли, бывает другое время? Небось и я только в эти дни могу с ними за город выбраться… Вот если бы городские власти о транспорте больше пеклись, нам не приходилось бы в такой толчее ездить!
— И все же нельзя забывать, — вставил трактирщик, — что во времена моей молодости трамвай туда еще вообще не ходил, вы ведь Хювёшвёлд имеете в виду? Все движение кончалось на площади Сены…
— Собственно, это бы ничего, будь у человека участочек земли в горах, разумеется, где уже налажено коммунальное обслуживание!
— Иначе и смысла нет, — согласился трактирщик. Дюрица тронул книготорговца за плечо:
— А вот если вы, допустим, съели на ужин телячыо грудинку, вам и тогда являются все эти бабочки и ручейки, журчащие по камням?
— И тогда тоже! А что?
— Да так… Что до душа и воды, вам это и впрямь в самый раз… Одного не пойму, если вы обожаете подобные вещи, то почему бы вам не обменять грудинку на какое-нибудь бабочкожурчание, ведь сумели же вы за ту, другую книгу приобрести грудинку?
— Ежели хотите послушать моего совета, — продолжал столяр, нагнувшись к трактирщику, — купите тот участок в Лёринце. Там уже целый город вырос. И такие приятные окрестности! К тому же Лёринц находится на одной высоте с Геллертхедь…
— Теперь уже все едино! — ответил трактирщик. — Займемся этим как-нибудь потом, после войны…
— Когда? — повернулся к нему Дюрица. — Когда вы хотите этим заняться, добрый человек?
— Как-нибудь после войны! Чему вы удивились?
— Да ничему! Оказывается, вы человек с юмором…
— Ну если не после, то во время войны! — сказал столяр.
— И еще когда рак на горе свистнет!
— Что ж, радуйтесь, что можете поскрести себе спину, когда чешется…
Дюрица повернулся к книготорговцу:
— Словом, даже если вы наедитесь грудинки, вам и тогда ручейки-бабочки явятся?
Кирай посмотрел на часовщика:
— Вы ведь слышали? Слышали? Я хотел объяснить, какие прекрасные, возвышенные чувства рождает чтение. А теперь слушайте, о чем толкуют они.
— Ну и что?.. Не думаете же вы, что сможете прочесть нам на эту тему целую лекцию? Вот и расскажите лучше о том, как готовите дома телячью грудинку…
— А!.. Про телячью грудинку, — поднял голову хозяин кабачка. — Так вот, послушайте меня! Моя жена обычно делает так…
Он взял было стакан, собираясь отхлебнуть из него, прежде чем пуститься в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил:
— Грудинка-то чья — ваша или господина Кирая?
— Господина Кирая, натурально…
— Тогда будьте настолько любезны — пусть господин Кирай сам об этом и расскажет!
— Да я что, могу и помолчать, — обиженно буркнул трактирщик, откидываясь на спинку стула.
— Ну и ну!
Книготорговец смахнул перед собой со скатерти крошки, собрал их в горсть.
— Если вы настаиваете, я с удовольствием расскажу, как сам обычно готовлю. Это, конечно, не означает, что жена коллеги Белы, чьи кулинарные таланты я весьма уважаю, не могла бы приготовить лучше и вкуснее… Словом, все начинается со шпиговки. От шпиговки зависит многое!
— Именно так! — согласился Ковач, хлопнув ладонью по столу, и, ища поддержки, посмотрел на трактирщика но тот не ответил на его взгляд.
— На грудинке бывает такая пленка, такой слой или как это еще называется! Вы его осторожно надрезаете, проделываете маленькие углубления, как требуется для шпиговки…
— Так, именно так… — закивал головой Ковач.
Главное, не только приготовить начинку, но по меньшей мере столько же внимания уделить и шпиговке! А чем шпиговать? Поджаренным салом! Только поджаривать надо не до хруста, а так, чтобы оно стало вроде как стеклянным, понимаете? Так вот, такое сало вы аккуратно заделываете в грудинку, но и это еще не все. Теперь нужно положить то, от чего оно приобретет тончайший вкус… Как бы вы думали, что это? Конечно, не знаете! Впрочем, я и сам это узнал не от кого-нибудь, а от человека, чей родственник был поваром у графов Эстерхази. Как вы можете представить, под его началом была не обычная кухня… — в общем, вам все равно не догадаться: нужно положить в мясо сыр! Да, именно сыр. Отрезаете приличный кусочек сыру, нарезаете его ломтиками, не большими — в полпальца длиной — и совсем-совсем тонюсенькими. Ну, а потом вот что: аккуратненько заделываете эти ломтики рядом с салом — разумеется, предварительно слегка приправив их перцем, это уж как водится… Что с этим сыром происходит? В этом ведь весь секрет! Так вот, когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся, а вы жарите медленно-медленно и внимательно следите, чтобы жар оставался постоянным, а сыр плавится, плавится, и вот, уважаемые, сырный вкус и аромат пропитывает все мясо. Если позволительно так выразиться, расплавившийся сыр обволакивает все мясо восхитительной пленкой… И вот теперь его самое время отведать!
Трактирщик заерзал на стуле:
— Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!
— Посмотреть на грудинку?
— На нее, — ответил трактирщик и обратился к столяру. — Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?
Швунг не дал столяру сказать:
— Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется! Это, простите, настолько очевидно…
Хозяин кабачка, не обращая внимания на слова книготорговца, продолжал объясняться с Ковачем:
— Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!
— Без чеснока какое жаркое, — признал столяр.
— Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…
Дюрица облокотился о стол:
— Слушаем, слушаем…
— Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…
Трактирщик отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом:
— Моет этот кусок в двух водах, вот как, потому что с одного разу нет никакого толку. Потом берет молоко! Разумеется, его нужно столько, чтобы полностью погрузить все мясо — не надолго, избави бог, только на чуть-чуть для того, чтобы…
— …Чтобы мясо им слегка пропиталось! — одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца.
— Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда — только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам, к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать? — обратился он к столяру.
— Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!
— Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно — как и с какого края начать грудинку резать…
Часовщик поднял стакан. Поощрительно кивнул столяру головой.
— Я не разбираюсь в вашем ремесле, — сказал он, — но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…
— Я говорил? — наморщил лоб Ковач. — Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…
Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:
— Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?
— А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…
Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой — пока столяр, приподнявшись на стуле, пододвигался ближе к столу — и заговорил:
— Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…
— Возьмем к примеру, дуб, — поднял большой палец Ковач, — дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…
— Берет она доску, — повысил голос трактирщик, — и кладет на нее мясо…
— По сравнению с другими, — продолжал столяр, — иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень — о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?
— Конечно! — согласился Дюрица. — Вот я и говорил, — поспешил вставить трактирщик, — вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож… Дюрица прервал его:
— Ай-яй, коллега Бела! Вам действительно следовало бы побольше считаться с приличиями! Если мне не изменяет память, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Неужели у вас не хватает такта дать ему досказать…
Книготорговец задумчиво посмотрел часовщику в глаза:
— Разве я не прав? — спросил его Дюрица.
— И вам не стыдно? — тихо покачал головой книготорговец. — Вы думаете, я не вижу, что вы затеяли?
— Вы с ума сошли, приятель! — возмутился часовщик. Потом обвел взглядом собравшихся и добавил: — Я ваши же интересы защищаю, а вы в ответ принимаете обиженный тон… Уступить им такую тему?!
Трактирщик взял столяра за лацкан:
— Если имеешь дело с грудинкой, то ее нужно резать именно так, как идут слои…
Столяр с готовностью кивнул в ответ и положил руку часовщику на плечо:
— Это вовсе не значит, что я ничего не смыслю в тисе…
— Стыда у вас нет! — продолжал книготорговец, все так же глядя часовщику в глаза.
— Чем я вам не угодил?
— Неужели вас, пожилого человека, тешат подобные вещи?
Дюрица пожал плечами:
— А я говорю, на вас не угодишь…
Тут открылась дверь, и из тумана появился низенький человечек с поднятым воротником; он долго топтался на месте, пока с грехом пополам не закрыл дверь.
— Нельзя ли побыстрей пошевеливаться, господин хороший? — поднялся со своего места трактирщик. — Не хватало еще пэвэошника на нашу голову!
— Добрый вечер! — еще с порога произнес человечек; держась одной рукой за дверную ручку, он снял шляпу, затем спустился по низенькой лесенке. — Я бы с радостью, да не получается…
Теперь все разглядели, что у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка, на конец которой набита резина.
— Тогда другое дело!.. — промолвил Дюрица. Взяв стакан, он откинулся на спинку стула и обратился к книготорговцу:
— Будьте так любезны, перестаньте на меня пялиться!
— Стыда у вас нет! — в третий раз произнес Кирай, который никак не мог простить Дюрице незаконченный рассказ о грудинке. — У вас ни к чему никакого почтения нет!
— Вот еще одно безответственное заявление. Я ничуть не меньше вас или жены коллеги Белы люблю грудинку — с чесноком ли или без чеснока! Ну как там, дружище, на улице — густой туман? — Дюрица посмотрел в сторону нового посетителя, который, стуча по полу, направлялся к стойке, на ходу расстегивая пальто.
— Да как сказать… — улыбнулся посетитель, — мог бы быть и пореже.
— Как-то раз я в такой попал туман, — начал столяр Ковач, — руку перед собой выставишь — и уже собственных пальцев не видно. Было это в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в то время я в Бекешчабе работал, И что интересно — случилось это в августе…
— В августе тумана не бывает! — возразил Кирай, поворачиваясь на стуле — взглянуть на нового гостя.
— Уж коли я говорю, значит, не сомневайтесь, лучше послушайте, что дальше будет! Шел я ночью домой пешком, и пришлось проходить мимо одного ручья. Ночь была очень даже прохладная, и по-над ручьем густой туман с метр высотой держался. Но только низко стлался, на метр от земли, как я сказах…
— То не туман был, а пар!
— А что такое туман, как не пар? Тот же пар!
— Ну уж извините, коли бы туман паром был, его паром бы и называли, а не туманом, уж в этом-то можно бы разбираться.
Трактирщик, коллега Бела, уже стоял за стойкой и привычным движением вытирал обитую жестью поверхность.
Поделиться книгой: