Вторжение

ВТОРЖЕНИЕ

ОПЫТ ЖУРНАЛИСТСКОГО РАССЛЕДОВАНИЯ

ОБЕД ВО ДВОРЦЕ

Двадцать седьмого декабря 1979 года новый правитель Афганистана Хафизулла Амин пригласил к себе гостей. На обед вместе с женами съехались его ближайшие соратники — члены Политбюро, министры. Формальным поводом, чтобы собрать всех, стало возвращение из Москвы секретаря ЦК НДПА Панджшери. Но имелась и еще одна существенная причина, по которой Амин пригласил к себе гостей. Недавно он переехал в специально отремонтированный для него роскошный дворец, расположенный на холме в конце проспекта Дар-уль-аман. Раньше здесь размещался штаб кабульского гарнизона, теперь же этот величественный замок стал принадлежать генеральному секретарю ЦК НДПА, председателю Революционного Совета, вождю всех афганских трудящихся. Амину не терпелось показать гостям роскошные покои, богатую роспись стен, отделанные деревом и камнем личные апартаменты, бар, столовую, залы для торжественных приемов.

Вокруг дворца были разбиты цветники, а на соседнем холме отстроен ресторан в стиле модерн. Получивший образование в США, Амин был не чужд «светских забав».

Обед проходил в легкой, непринужденной обстановке, тон задавал радушный хозяин. Когда Панджшери, сославшись на предписание врачей следовать диете, отказался от супа, Амин пошутил: «Наверное, в Москве тебя избаловали кремлевской кухней». Панджшери кротко улыбнулся, приняв шутку. Он вытер салфеткой губы, и еще раз повторил для всех то, что уже рассказывал Амину: советское руководство удовлетворено изложенной им версией смерти Тараки и смены руководства страной. Его, Панджшери, визит еще укрепил отношения с Москвой, там ему подтвердили, что СССР окажет Афганистану широкую военную помощь.

Амин торжествующе обвел глазами присутствующих: «Советские дивизии уже на пути сюда. Я вам всегда говорил, что великий сосед не оставит нас в беде. Все идет прекрасно. Я постоянно связываюсь по телефону с товарищем Громыко, и мы сообща обсуждаем вопрос: как лучше сформулировать для мира информацию об оказании нам советской военной помощи».

После вторых блюд гости перешли в соседний зал, где был накрыт чайный стол. Некоторые, сославшись на срочные дела, уехали. И тут случилось необъяснимое. Почти одновременно все почувствовали себя худо: их одолевала чудовищная сонливость. Люди падали в кресла и буквально отключались. Напуганная прислуга бросилась вызывать докторов — из советского посольства и центрального военного госпиталя.

Странная болезнь в одночасье поразила всех, кроме Панджшери. Амин не был исключением: охранники, поддерживая обмякшее тело генсека, помогли ему добраться до кушетки, и хозяин дворца провалился в глубокий сон.

Когда приехавшие из советского посольства врачи промыли ему желудок и привели в чувство, он, едва открыв глаза, удивленно спросил: «Почему это случилось в моем доме? Кто это сделал?»

День катился к закату. Амин еще не знал, что главное потрясение впереди. Почти все гости, придя в себя, разъехались. В 19 часов 30 минут — стало уже темно — несколько страшных взрывов потрясли здание. С потолков посыпалась штукатурка, послышались звон разбитого стекла, испуганные крики прислуги и охранников. И почти сразу вслед за этим тьму разорвали светлые нити трассирующих пуль — они тянулись ко дворцу со всех сторон, а грохот взрывов стал беспрерывным. На дворец был обрушен такой шквал огня, что нечего было и думать о каких-то отдельных террористах. Но что это? Бунт? Измена?

Амин оторвал от подушки тяжелую голову: «Дайте мне автомат». «В кого ты хочешь стрелять? — спросила жена.— В советских?»

Вскоре все было кончено. Осколки гранаты настигли Амина за стойкой того самого бара, который он с гордостью показывал своим гостям. Через несколько минут к уже бездыханному телу подошел вооруженный человек в военной форме, но без знаков различия, перевернул Амина на спину, достал Из .своего кармана фотографию и сверил ее. Убедившись, что не ошибся, он выстрелил в упор.

; Поздно вечером по радио было объявлено: «Революционный суд приговорил предателя Хафизуллу Амина к смертной казни. Приговор приведен в исполнение». Было также объявлено, что сейчас к народу Афганистана обратится новый генеральный секретарь ЦК НДПА товарищ Бабрак Кармаль.

Мир еще ни о чем не ведал. Мир жил надеждами разрядки, которая ненадолго уступила место жесточайшей конфронтации между двумя сверхдержавами. Выстрелы во дворце на проспекте Дар-уль-аман стали сигналом к началу новой глобальной вражды, на многие годы похоронившей надежды.

ПЯТНАДЦАТЬЮ ГОДАМИ РАНЕЕ

Убийство Амина вечером 27 декабря 1979 года увенчало серию политических убийств, стало звеном в цепи переворотов и преступлений. Как не вспомнить классическую формулу: насилие подобно цепной реакции — оно само порождает насилие. И может быть, есть глубинный смысл в том, что запятнавший свои руки кровью невинных жертв Хафизулла Амин сам пал жертвой преступления?

...1 января 1965 года в скромном глиняном доме на окраине афганской столицы собрались двадцать семь молодых мужчин. Дом принадлежал писателю Hyp Мухаммаду Тараки, а гостями его были делегаты первого (учредительного) съезда Народно-демократической партии Афганистана.

Т. Бадахши представил собравшимся Н. М. Тараки, показал написанную им книгу «Новая жизнь», рассказал о его революционной деятельности. Тараки выступил с большой речью об историческом развитии страны, значении создания прогрессивной партии, о пагубности империалистического влияния в Афганистане. Затем представили Б. Кармаля, который сделал акцент на внутренней ситуации в стране и международной обстановке. В перерыве, разбившись на группы, пили чай, толпились в коридоре и гостиной, спорили. Вспоминают, что Г. М. Зурмати спросил Н. М. Тараки: «Кто тебя уполномочил нас собрать? Кто тебя поддерживает?» Тот ответил: «Собственная воля и народ Афганистана».

После перерыва много спорили о будущем названии партии. Принимали устав и программу. Генеральной линией партии было провозглашено «построение общества, свободного от эксплуатации человека человеком», идейно-теоретической основой — марксизм-ленинизм.

Выборы были тайными, Каждый голосовал за кого хотел. В итоге семь человек стали членами ЦК, четверо — кандидатами. Состоявшийся сразу после этого пленум большинством голосов избрал Hyp Мухаммада Тараки первым секретарем ЦК НДПА, а Бабрака Кармаля — его заместителем.

Известно, что впоследствии партию будут раздирать междоусобицы, яростная борьба за власть, но мало кто знает, что первые трещинки появились уже тогда — на учредительном съезде. Так, А. X. Джаджи, не обнаружив себя в числе членов ЦК, настолько обиделся, что на другой день покинул ряды НДПА. Тараки, Кармаля и Бадахши делегаты заподозрили в том, что они голосовали дважды — не только за других, но и за себя.

В два часа ночи съезд закончил свою работу, и делегаты, радуясь благополучному завершению, разошлись по домам.

Уже в 1966 году расхождения руководителей НДПА в тактике и борьба за лидерство приводят к расколу: Б. Кармаль и его сторонники выходят из состава ЦК и формируют фракцию «парчам» («знамя»), провозглашенную «авангардом всех трудящихся». Другая группировка «хальк» («народ»), руководимая Н. М. Тараки, называла себя и всю партию «авангардом рабочего класса»: В 1968 году партия насчитывала полторы тысячи членов в основном из интеллигенции, чиновников госаппарата, офицеров, студентов и учащихся. Четыре представителя НДПА (разумеется, не раскрывая своей принадлежности к партии) прошли в парламент (созыв 1965—1969 годов). Вплоть до 1977 года «хальк» и «парчам», признавая программные документы, принятые первым съездом, действовали как две самостоятельные фракции. Среди халькистов преобладали представители среднеимущих слоев, по национальности в основном пуштуны из юго-восточных и южных провинций. А парчамистами чаще были выходцы из богатых семей — помещиков, крупных торговцев, влиятельного духовенства, высшего офицерства, интеллигенты; значительна прослойка таджиков и представителей других непуштунских национальностей.

Надо сказать, что раскол с самого начала принял очень болезненные формы. Оба лагеря не жалели брани, обмениваясь взаимными обвинениями; сторонники Тараки называли парчамистов «продажными слугами аристократии», а со стороны Кармаля и его людей звучали другие оскорбления; «шовинистические националисты», «полуграмотные лавочники» и т. п.

1968 год. По рядам партии проходит новая трещина, вызванная выходом из НДПА представителей некоторых национальных меньшинств. Тут на политической сцене впервые возникает Хафизулла Амин. Вернувшись из США после учебы и вступив в партию, он стал проповедовать пуштунский национализм, что, как считают некоторые историки, и послужило основной причиной кризиса 1968 года. Тогда пленум ЦК «за отход от принципов интернационализма» перевел X. Амина из числа основных членов партии в кандидаты, охарактеризовав его как человека с «фашистскими чертами и шовинистическими взглядами». Однако несмотря на трудности, вызванные фракционной борьбой, партия продолжала свое «двуединое» существование и к 1973 году стала заметной политической силой.

1973 год, июль. Группа армейских офицеров, руководимая членом королевской семьи бывшим премьер-министром М. Даудом, совершает в Кабуле бескровный переворот. Король М. Захир-шах свергнут, провозглашена республика. Исламские экстремисты воспринимают это как сигнал к активизации своих действий. Руководители «Мусульманской молодежи», пройдя трехмесячную военную подготовку в Пакистане, в 1975 году поднимают антиправительственные мятежи вначале в Панджшерской долине, а затем в ряде других афганских провинций. По оценкам западной печати, Пакистан в середине 70-х годов тайно подготовил и обучил методам ведения повстанческих операций до пяти тысяч исламских фундаменталистов из Афганистана. Вскоре эти люди составят ядро джихада — священной войны, объявленной вначале против Саурской (апрельской) революции, а затем и против «советских оккупантов». С этого момента режим М. Дауда стал подвергаться атакам с двух сторон: справа его расшатывали исламские фанатики, а слева беспрерывно критиковали члены НДПА...

В июне 1977 года Н. М. Тараки и Б. Кармаль подписали «Заявление о единстве НДПА», согласившись воссоединить фракции на принципе равного представительства халькистов и парчамистов в руководящих органах партии. Генеральным секретарем стал Тараки, а Кармаля избрали одним из трех секретарей ЦК. Важно отметить, что стало с Амином. На его избрании в Политбюро настаивал генсек, и по этому поводу возникли ожесточенные споры. После жарких дебатов Амин остался только членом ЦК. Тогда же было принято решение разработать план действий по свержению режима М. Дауда. По некоторым источникам численность партии к началу 1978 года выросла до двадцати тысяч человек, причем около трех тысяч (включая сочувствующих) было в рядах вооруженных сил.

17 апреля 1978 года агентами службы безопасности был убит видный парчамист Мир Акбар Хайбар. Это вызвало взрыв негодования. Многотысячная толпа, выплеснувшись на кабульские улицы, в течение трех дней скандировала антиправительственные лозунги. Президент Дауд после консультаций с членами кабинета и встреч с послом США решает пойти на крутые меры. В ночь с 25 на 26 апреля он приказывает арестовать всех видных руководителей НДПА, в том числе Тарани и Кармаля.

27 апреля Военный революционный Совет во главе с начальником штаба ВВС и ПВО полковником А. Кадыром объявил о начале национально-демократической революции., Арестованные руководители партии были освобождены восставшими. К центру Кабула двинулись танковые колонны, ведомые революционно настроенными офицерами.

«ЭТО БЫЛА ПОЛНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ»

События 27—28 апреля были вполне неожиданными для советского посольства в Кабуле. Тогдашний посол А. М. Пузанов уверял нас, что с руководителями НДПА Тараки, Кармалем, Амином познакомился лишь после захвата ими власти. «До этого всякие встречи были исключены,— пояснил посол.— Мы не имели права давать хоть малейшие основания для обвинений в инспирировании антиправительственной деятельности».

Но ведь в Афганистане задолго до революции действовал многочисленный отряд советских граждан, и каких! В середине 70-х годов около трехсот наших офицеров были советниками в афганских вооруженных силах. Может, Москва на них возложила обязанность раздуть пламя борьбы против режима?

По свидетельству генерал-лейтенанта в отставке Л, Н. Горелова, который с 1975 по 1979 год возглавлял военный советнический аппарат в Афганистане, никаких контактов с подпольными партийными организациями у его офицеров не было и быть не могло. Большинство советников пребывали в неведении даже относительно самого существования Народно-демократической партии. Зато отношения с Дауд-ханом складывались самым превосходным образом, «Если хоть один волос упадет с головы советского офицера, виновный поплатится своей жизнью»,— говаривал афганский президент. По словам Горелова, до декабря 79-го офицеры передвигались по Афганистану без охраны, безоружными и всюду встречали радушный прием.

— 27 апреля,— рассказывает JI. Н. Горелов,— я с утра уехал из своего штаба, размещавшегося в жилом микрорайоне, в посольство. Посла не было, он отправился на аэродром провожать какую-то делегацию. В полдень из центра города поступило сообщение: стреляет танк. Но что это за танк и в кого он стреляет — никто сказать не мог. Потом посол появился. С трудом, говорит, проехал по городу, что-то непонятное происходит, танки какие-то, стрельба... Я но телефону разыскал советника при 4-й танковой бригаде. Он мне докладывает: «Товарищ генерал, танковый батальон во главе со старшим капитаном Ва- танджаром вышел на Кабул, блокировал президентский дворец, министерство обороны, захвачен также аэродром». Затем наш советник из 15-й танковой бригады звонит: оттуда тоже танки пошли.

Как стало известно впоследствии, сначала восставшие нанесли удар по министерству обороны. А ведь там на своих обычных рабочих местах находились тогда тридцать наших советников. Министр обороны генерал-полковник ХаЙдар собрал их всех: «Господа, обстановка у нас сложная. Вот вам автобус — он отвезет всех домой». Советники благополучно уехали. В 14.00 здание министерства было захвачено. Сам Хайдар отбыл в расположение 8-й дивизии, которая дислоцировалась в местечке Пагман вблизи Кабула,

Начиная с 15 часов 20 минут 27 апреля дворец Дауда подвергался почти непрерывным бомбардировкам. В бомбоштурмовых ударах были задействованы самолеты афганских ВВС «СУ-76» и«МиГ-21», вылетавшие с авиабазы Ваграм...

Рано утром 28 апреля восставшие ворвались во дворец. М. Дауд, члены его семьи, часть приближенных, по одной версии, были убиты в ходе штурма, а по другой — расстреляны сразу после пленения. По телефону я связался с нашими сдветниками в других городах Афганистана. Из Кандагара, Гардеза, Герата мне сообщили, что командиры расположенных там корпусов и дивизий сняты и арестованы. По-моему, дня через три их всех свезли в Кабул и с миром отпустили по домам. На этом, можно считать, переворот закончился. Да, я называю случившееся в Кабуле военным переворотом.

Впрочем, серьезные исследователи на Западе также скептически относятся к версии о «руке Москвы». Марк Урбан, военный корреспондент английской газеты «Индепендент», пишет, что Советский Союз знал очень немногое о готовящемся перевороте. «В отличие от других братских партий,— замечает М. Урбан,— НДПА никогда це получала приглашений направить официальную делегацию на съезд КПСС в Москву. Вне сомнения, это делалось для поддержания хороших отношений с режимами Захир-шаха и Мухаммада Дауда».

Советский Союз признал новую власть 30 апреля 1978 года. В тот же день Революционный Совет публикует декрет № 1, которым Hyp Мухаммад Тараки объявлен председателем Ревсовета и премьер-министром. Провозглашено создание Демократической Республики Афганистан (ДРА).

Биографическая справка. Hyp Мухаммад Тараки. Выходец из пуштунского племени тараки. «У него душа крестьянина»,— говорили люди, близко знавшие этого человека, имея в виду его мягкий, покладистый характер. В 1952 году был направлен в Вашингтон на должность пресс-атташе афганского посольства, однако год спустя за критику, высказанную в адрес премьер-министра, был отозван домой и уволен с государственной службы. Автор теории «народной» революции. Известный писатель.

Лица, близко наблюдавшие Тараки после революции, отмечают, что приобщение к верховной власти отрицательно сказалось на его натуре. Вольготно расположившись во дворце Арк, еще недавно служившем резиденцией короля, а затем М. Дауда, новый правитель очень быстро почувствовал сладость благ, которыми его окружили. Стал охотно принимать откровенную лесть, неумеренные восхваления. Приближенные, и в особенности X. Амин, сразу заметили эту слабость и принялись изо всех сил ее эксплуатировать,— дело известное: короля создает его свита. Появились деньги с изображением Тараки, На газетных фотографиях его умудрялись печатать крупнее всех, кто стоял рядом. В домах, где он родился и жил, устроили музеи. На собраниях и торжественных заседаниях вывешивалось не менее пяти его портретов.

А Тараки и вправду поверил в то, что все его обожают, считают «отцом народов».

УЧИТЕЛЬ и «ученик»

Главные действующие лица периода, который согласно теперешней официальной терминологии зовется первым этапом апрельской революции,— Hyp Мухаммад Тараки и Хафизулла Амин. Учитель и «ученик». Первый, возглавляя партию и государство, правил в Афганистане с 30 апреля 1978-го по 16 сентября 1979-го. Второй сменил его у руля на сто последующих дней — пока граната не оборвала его жизнь.

О том, как развивались их отношения, многое рассказали бывший генеральный секретарь ЦК НДПА и председатель Ревсовета ДРА Б. Кармаль; вдова Тараки; ветераны НДПА, бывшие члены правительственного кабинета А. К. Мисак, Ш. Вали, Ш. Джаузджани; бывший кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС (1961—1986 гг.) Б. Н. Пономарев; посол СССР в Афганистане (1972 — 1979 гг.) А. М. Пузанов; посол СССР в Афганистане (1979—1986 гг.) Ф. А. Табеев; бывший посол Афганистана в СССР (1987—1990 гг.«), а ДЬ этого министр при Тараки, Кармале, Наджибулле — Cl М. Гулябой; начальнйк цент- рального военного госпиталя в Кабуле генерал В. Хабиби; бывший 1 главный военный советник в ДРА, генерал-лейтенант J1. Н. Горелов; бывший помощник четырех Генеральных секретарей ЦК КПСС А. М. Александров-Агентов... А также дипломаты, чекисты, ученые, наши и афганские граждане, чьи имена по тем или иным причинам мы не называем. '

Говорит А. М. Пузанов:

—

Амин... Это, я вам скажу, умный был человек. Энергичный и исключительно работоспособный. Когда ему поручили заниматься военными вопросами, он попросил нашего советника генерала Горелова полтора-два часа ежедневно читать ему курс лекций по организации вооруженных сил, тактике и стратегии, действиям различных родов войск. Во все вникал. Бывало, вечером прихожу к нему в министерство — у него в приемной генералы томятся: «Товарищ Амин велел нам подождать, сейчас с советником занимается». А когда он стал премьер-министром, то ко мне обратился; «Дайте умного наставника по экономике».

Я Амина знал и как военного, и как государственного, и как политического деятеля. С мая 1978 года до ноября 1979-го практически дня не проходило, чтобы мы не виделись.

—

А при прежнем режиме, при Дауде, вы были знакомы?

—

Нет, нет! — категорически отвергает Александр Михайлович.— До этого нам встречаться не приходилось. Ну, разве на каком-нибудь приеме издалека видели друг друга. Нет, это было исключено.— Александр Михайлович зорко следит за тем, чтобы мы записали его слова.— Так вот, про Амина. Вышел он из среднего сословия. Знал английский язык. Русским не владел. Занимаясь в партии военными вопросами, еще до революции хорошо изучил армейские кадры. Тараки считал его самым способным и преданным учеником, был влюблен в него — это истинная правда. И доверял ему полностью, доверял, может быть, даже больше, чем самому себе. Мне рассказывали такой случай. Во время какого-то заседания на высшем уровне вдруг поступает сообщение о том, что в центре города совершено террористическое нападение на патруль ца- рандоя — местной милиции. Тараки растерялся. А Амин мгновенно проявил инициативу: «Давайте прервем наше заседание, поручите мне разобраться в ситуации и принять меры».

Да, у него были качества, заслуживающие уважения. Но при всем при этом Амин — жестокий палач. Палач! Сам он никого не убивал и не пытал, но сколько, же душ было загублено по его приказам, с его ведома! Людей расстреливали и хоронили неподалеку от тюрьмы Пули-Чархи, в районе дислокации танковой бригады. Вы спрашиваете, что это были за люди? Самые разные,. Лидеры и активисты других политических партий. Религиозные деятели. Купцы. Представители интеллигенции. Иногда достаточно было элементарного доноса, чтобы человека тут же отправили на тот свет.

Однажды мне доложили, что минувшей ночью арестована большая группа преподавателей Кабульского политехнического института, в их числе трое, женатых на советских гражданках. Я — к Амину: «Какие основания для ареста? Нельзя ли избежать возможного произвола?» Через некоторое время он перезванивает: «К сожалению, они уже расстреляны». В другой раз приходит ко мне торгпред и докладывает: ночью арестованы известные купцы. Иду к Амину: «Купцов взяли?» — «Да, товарищ посол» — «Надо их освободить» — «Вы понимаете, товарищ Пузанов, ошибки, конечно, возможны, но ведь нас окружают враги и потому надо быть очень бдительным».

Волны репрессий против парчамистов захлестнули страну уже летом 1978 года. Судя по нашим разговорам с советскими дипломатами, работавшими тогда в Кабуле, мало кто из них верил в сказку о заговоре, распространяемую официальной пропагандой. Воспринимали происходящее как жестокую борьбу : . .за власть, Все видели, как таинственно и бесследно исчезают люди: чиновники из госаппарата, торговцы, офицеры, священнослужители, студенты. В кабульских учреждениях, если речь заходила о репрессированном, употребляли выражение , из уголовного жаргона: «Ему купили билет». «Обилетили» таким вот образом тысячи людей — и не только членов партии, принадлежавших к другому «крылу». К стенке ставили по малейшему подозрению в нелояльности, по элементарному доносу. Охранка, случалось, просто хватала на улице любого прилично одетого человека и требовала за его освобождение выкуп. За отказ убивали.

Дважды, в 1978-м и в 1979-м годах, Афганистан неофициально навещал секретарь ЦК КПСС Б. Н. Пономарев. Он не скрывал своей озабоченности по поводу раскола в партии и репрессий, беседовал об этом с руководителями НДПА, призывал их к единству, к более разумной политике. Но все было тщетно. Афганские руководители ссылались на сложную обстановку в стране, на заговоры, которые будто бы повсюду плетут против них, давали туманные обещания «исправить», «учесть» и т. д.

—

Так ли это? — спросили мы самого Бориса Николаевича Пономарева, придя в его кабинет на 5-м этаже здания ЦК КПСС: 85-летний пенсионер ходит на работу в ЦК по полувековой привычке.

—

Да,— подтвердил Пономарев,— я действительно дважды по заданию ЦК выезжал в Афганистан — для примирения враждующих группировок внутри НДПА. Нас тревожила эта конфронтация. Было ясно, что ни к чему хорошему она не приведет. Мы знали, Тараки находится под сильным влиянием Амина, которого наши чекисты подозревали в связях с американской разведкой. Он учился в США — может быть, этот факт их настораживал, не знаю. И вот Амин стал руками Тараки расправляться с парчамистами и вообще со всеми неугодными ему людьми. Возможно, у него и были основания кого-то наказать, но не так же круто... Сама революция из-за этого представала в каком-то неприглядном свете. Наше руководство считало, что так нельзя. Прибыв в Кабул, я откровенно говорил с Тараки. Он соглашался с тем, что мои упреки справедливы, благодарил за советы. Но все там продолжалось по-прежнему. Второй визит, состоявшийся летом 1979 года, также был связан с разногласиями в НДПА. Тут мне памятен разговор с Тараки по поводу его предстоящей поездки на Кубу. Я говорил о том, что сейчас не время покидать Кабул, что обстановка требует его ежедневного присутствия в стране. А он мне: «Но ведь сам Фидель Кастро приглашает». Я — опять его уговаривать. Он покивал головой, будто согласился с моими доводами. А вернувшись в Москву, я узнал, что Тараки все же едет на Кубу.

—

Скажите, Борис Николаевич, можно ли считать, что наше высшее руководство внимательно относилось к поступающей из Афганистана информации и адекватно на нее реагировало?

— Нет. Руководство занималось этой проблемой поверхностно. Брежнев вообще мало интересовался Афганистаном. Пережив к тому времени два инфаркта, он был очень слаб. Устинов стал уделять внимание этому региону только тогда, когда решился вопрос о вводе войск.

52-летний хазареец Абдул Карим Мисак, один из основателей партии, в августе 89-го был назначен мэром Кабула. До этого почти десять лет не имел никакой работы. «Вообще никакой?» — не веря, уточнили мы. Ни один мускул не дрогнул на его усталом лице: «Иногда я писал кое-что для себя без всякой надежды когда-нибудь опубликовать», — «Вы что же, все десять лет просидели в своей квартире?» — «Но это было лучше, чем сидеть в тюрьме Пули-Чархи». Столь затянувшийся домашний арест связан с прошлым Мисака. На первом съезде НДПА он стал кандидатом в члены ЦК, потом его избрали в Политбюро, в «эпоху Амина» — министр финансов, лицо приближенное к трону.

С приходом советских войск две недели отсидел в тюрьме. Утверждает, что всегда в открытую выступал против нашего военного присутствия в Афганистане. Если это так, то Мисаку, можно сказать, повезло, ибо некоторые видные халькисты все еще (а наш разговор происходил в конце 1989 года) прозябали в тюрьме. Это, например, министры высшего образования, энергетики, сельского хозяйства, начальник Главпура... А наш собеседник стал не только мэром, но и членом ЦК, то есть прямо из-под домашнего ареста угодил в руководящую элиту страны. «Хотя все десять лет я не знал, считаюсь ли членом партии. Никто не мог ответить на этот вопрос».

Мы говорили с кабульским мэром несколько часов кряду.

-— Вы спрашиваете об Амине? Тогда записывайте. Первое: Амин никогда не был агентом ЦРУ. Он был коммунистом. Но он был таким коммунистом, как Сталин, он очень любил Сталина и даже старался кое в чем ему подражать. Он также был пуштунским националистом. Всячески раздувал собственный культ, причем жаждал известности не только в Афганистане, но и во всем мире — эти его амбиции в буквальном смысле не знали границ. Не могу отказать ему в таланте крупного организатора, правда, оговорюсь, что прогресса во всем он стремился добиться очень быстро, сию минуту.

Иногда Амин с восторгом начинал рассказывать о Фиделе Кастро, было заметно, что он завидует его огромной популярности, авторитету, его героическому прошлому. Будучи министром иностранных дел, он дважды побывал на Кубе и там, судя по его словам, Кастро очень гостеприимно принимал Амина, даже позволил ему присутствовать на заседаниях Политбюро, о чем Амин рассказывал с особым воодушевлением.

Был тщеславен, имел склонность к театральным эффектам. Снимался в художественном фильме, играя в нем роль героя подполья, вождя апрельской революции, то есть самого себя. Причем делал это с увлечением: придумывал разные сцены, заставлял переделывать сценарий — часто в ущерб исторической правде, но зато с пользой для самого себя. Он хотел появиться на экране в образе храброго, благородного и мудрого революционера, который постоянно печется о благе народном и при этом страшно рискует жизнью.

После апрельского переворота, освободившись из тюрьмы, он захотел въехать в центр города на танке. Танк встал на площади, Амин поднялся на башню и высоко поднял правую руку, на которой болтались наручники. Толпа от нахлынувших чувств взревела. Уже один только этот жест сразу сделал Амина чрезвычайно популярным. Похожий эпизод он требовал включить и в фильм.

И вот еще что запишите ради объективности. Я никогда не слышал от него ни одного плохого слова в адрес СССР. Если кто-то в присутствии Амина позволял себе даже вскользь упомянуть об отдельных недостатках Советского Союза, он тут же прерывал: «Никогда больше не говорите так». Хотя в повседневной жизни он предпочитал американский стиль: сказывались годы учебы в США.

Именно этот американский период в биографии Хафизуллы Амина впоследствии .р.тал основанием для обвинения его в принадлежности к ЦРУ. Это пытался утверждать, став «первым лицом», Б. Кармаль, но ему мало кто верил. Когда нам представился случай спросить самого Б. Кармаля, зачем он объявил Амина агентом ЦРУ, бывший афганский руководитель горько усмехнулся: «Вы лучше йадайте этот вопрос сотрудникам ваших спецслужб, которые тогда работали в Кабуле».

Шараи Джаузджани вел заседания первого съезда партии в январе 1965 года. Он узбек. Закончил богословский факультет Кабульского университета, где изучал ислам и право, затем, спустя десять лет, примкнул к одному из кружков, тяготевших к марксизму. При Тараки был генеральным прокурором республики, председателем Верховного суда, при Амине стал членом Политбюро, что впоследствии обошлось ему годами тюрьмы.

— Ваша перестройка освободила меня,— говорил Джаузджани, которого президент Наджибулла в середине 1989 года опять ввел в состав ЦК и назначил первым заместителем председателя Верховного суда, — Какие ошибки совершены в нашей партии за 25 лет?.. Многое крылось в субъективном факторе, то есть в личных взаимоотношениях руководителей партии. И Тараки, и Кармаль претендовали на главенствующую роль, и каждый твердил, что у рего на это больше прав. К примеру, Тараки обвинял Кармаля в знатном происхождении, а тот бросал, ему упреки в пуштунском национализме. Вот так — слово за слово — и доходило до открытой вражды... Интересуетесь Хафизуллой Амином? Что ж, вы пришли по верному адресу. Я хорошо знал его. Его портрет не напишешь только одной краской. Он был человеком, безусловно, мужественным, полным энергии, весьма общительным, и все это способствовало его популярности. В политике занимал крайне левые позиции. Догматик, Был абсолютно нетерпим к инакомыслию, любое сопротивление искоренял беспощадно. Да, верно, любил Тараки и преклонялся перед ним, но как только «учитель» оказался препятствием, уничтожил его без промедления.

Он не лукавил, когда клялся в вечной дружбе с СССР. Выступая однажды перед какой-то вашей делегацией, Амин сказал: «Я более советский, чем вы». Вряд ли он хорошо представлял себе, что означает быть советским, но в определенном смысле действительно был коммунистом — сталинского толка. Когда мы работали над созданием Конституции, предлагал устроить Афганистан по советскому образцу, то есть организовать ряд республик — пуштунскую, таджикскую, белуджскую и т. д. Настаивал также на включении в Основной закон тезиса о диктатуре пролетариата. От такой очевидной глупости его сумели отговорить три советника, специально приглашенные из СССР для помощи в разработке Конституции.

Вот что рассказывает А. М. Пузанов:

Во времена Тараки, но при деятельном участии Амина, были арестованы, брошены в тюрьму, подвергнуты жестоким пыткам многие видные деятели партии — члены Политбюро и ЦК. Я дал телеграмму в Москву с просьбой официально высказать озабоченность по этому поводу. Москва отреагировала соответствующим образом, о чем я и проинформировал Тараки. Но он отнесся к этому в высшей степени индифферентно: «Ревтрибунал решит, виноваты они или нет».

Мы-то уже хорошо знали, что невиноватых не бывает.

Когда Амин стал первым лицом, мои ребята мне докладывают: через неделю бывший министр планирования Кештманд будет расстрелян. Этого нельзя было допустить. Опять я попросил аудиенции у Амина. Как положено, поговорили мы вначале о всяких пустяках, потом я ему говорю: «Это верно, что Кештманд будет расстрелян?» — «Верно».— «Но ведь вы в своих выступлениях, осудив злоупотребления, которые имели место при Тараки, пообещали впредь руководствоваться гуманными принципами».— «Да, обещал».— «Теперь вы руководитель партии и государства — так не пора ли эти обещания выполнять?» — «Хорошо,— после некоторого раздумья сказал Амин,— я заменю казнь длительным тюремным заключением».— «Я могу сообщить об этом советскому руководству?» — «Да, конечно».

К тому времени я уже знал, что он контролирует наши городские телефоны. Нужно было соблюдать особую осторожность. А тут вечером мне докладывают: «Звонит Бабрак Кармаль и просит о немедленной аудиенции». Я знал, что Кармаль и пять его товарищей, которых внезапно, помимо их воли, отправили на «ответственную работу послами в ряд стран», в тот вечер участвовали в прощальной пирушке на вилле одного нашего корреспондента. Помощнику говорю: «Ответьте товарищу Кармалю, что посла на месте нет, будет только утром». Я понимал, что содержание нашего телефонного разговора — если он состоится — станет немедленно известно Амину.

Утром при встрече с Амином я сказал ему о вчерашнем звонке Кармаля. «Благодарю вас. Мне это уже известно»,— ответил он.

А. К. М и с а к. Бабрак Кармаль некоторое время Амина не слишком волновал. Амин считал, что политическая карьера того завершена. Тем не менее, позволив ему какой-то срок поработать в Чехословакии, Амин затем велел Кармалю возвратиться, якобы для назначения на другую должность. Это было, по-моему, еще летом. Однако Кармаль, заподозрив худшее, не подчинился вызову, что очень рассердило обоих тогдашних руководителей ДРА, а затем даже отразилось на отношениях между Афганистаном и ЧССР. Приехала к нам тогда высокая делегация под руководством секретаря ЦК КПЧ Басила Биляка. Тараки и Амин настаивали на выдаче Кармаля. «Если вы не сделаете этого, то мы не сможем считать вас своими друзьями»,— говорили они. Но Биляк в ответ только вежливо улыбался — видимо, так инструктировали в Москве.

Б. Кармаль. Это не вся правда. Когда официальная часть встречи с Би- ляком завершилась и Тараки ушел, Амин сказал чехословацкому гостю: «Если нам удастся напасть на след Кармаля, мы привезем его в Афганистан и здесь расстреляем как агента ЦРУ». Конечно, после такой угрозы чехословацкие товарищи позаботились о мерах безопасности для меня и моей семьи. Вначале мы, покинув Прагу, месяца два жили в одном укромном месте, потом нас укрыли в другом глухом уголке.

КАК УБИВАЛИ ТАРАКИ

А. М. Пузанов. В конце августа 1979-го Тараки отправился на Кубу — на совещание руководителей государств — участников Движения неприсоединения. Мы отговаривали его от поездки. Амин к тому времени уже обложил своего «учителя» красными флажками, ситуация для Тараки не по дням, а по часам становилась все более угрожающей. Ему ни в коем случае нельзя было покидать Кабул, Но Тараки был по-прежнему беспечен...

На обратном пути из Гаваны, во время встречи в Кремле, Брежнев в общих чертах нарисовал афганскому руководителю картину грозящей ему опасности. И что вы думаете! Вернувшись на родину, Тараки не принял никаких мер. Никаких! Трудно теперь сказать, чем это было продиктовано. Либо Амин сумел убедить его, что опасения не имеют под собой почвы, либо он просто-напросто не придал значения нашим предупреждениям... Одним словом, все продолжалось, как прежде. А между тем Тараки ничего не стоило цивилизованным путем «укоротить» Амина: скажем, снять с высоких постов — хотя бы за организованные им репрессии.

Москва проявляла все большую озабоченность. В ДРА уже около месяца находился главком Сухопутных войск генерал армии Павловский. Он помогал афганцам разрабатывать военные операции против оппозиционных сил. В Москве была создана рабочая группа по Афганистану: Громыко, Андропов, Устинов, Пономарев, Они систематически, а если того требовала обстановка, то ежедневно собирались, изучали поступающую информацию, отдавали необходимые распоряжения.

Когда мы поняли, что Амина уже не остановить, дали об этом предельно откровенную шифротелеграмму в Центр.

Уже за полночь поехали в Арк — вместе со мной были Павловский, Горелов, Иванов из КГБ и переводчик Рюриков. Заявили: «Мы имеем поручение сообщить точку зрения советского руководства, но хотим, чтобы при разговоре присутствовал и товарищ Амин» — «Он здесь, во дворце, сейчас его позовут». Приходит Амин — в халате и шлепанцах, словно мы его с постели подняли. Я довел до сведения афганских руководителей депешу из Москвы. «Да, в нашем руководстве существует немало разногласий,— ответил Тараки.— Но где их нет? Доложите советским друзьям, что мы благодарим их за участие и твердо заверяем: все будет в порядке». Амин во время этой встречи выглядел абсолютно невозмутимым, уверенным в себе, будто не о его происках шла речь. Он тоже взял слово: «Я согласен со всем тем, что сказал здесь дорогой товарищ Тараки, хочу только добавить: если мне вдруг придется уйти на тот свет, я умру со словом «Тараки» на устах. Если же судьба распорядится так, что Тараки покинет этот мир раньше меня, то я свято буду выполнять все заветы вождя и учителя».

Хочу обратить ваше внимание на то, что до развязки оставались считанные часы.

Важная подробность. Когда мы глубокой ночью приехали в посольство, я обратил внимание на несколько лимузинов с афганскими номерами. Афганцы ночью в советском посольстве, да еще, судя по всему, высокопоставленные особы! Спрашиваю у коменданта, в чем дело? Докладывает: четыре министра — Сарвари (служба безопасности), Маздурьяр (по делам границ), Ватанджар (МВД) и Гулябзой (министерство связи) — приехали к полковнику О. Был у нас один полковник, который впоследствии работал личным советником Кармаля. С министрами этими такая история приключилась. Все они были халькистами, людьми, близкими к Тараки, но откровенно не симпатизировали Амину, видимо, ощущая, какая опасность исходит от него. Амин, в свою очередь, заподозрив, что эти люди могут оказаться на его пути к вершинам власти, стал настаивать на их смещении с важных постов. Тараки не соглашался, на этой почве между учителем и «учеником» возникло напряжение. Ночью эти министры приехали в посольство, видимо, искать у нас защиты. Но ведь это наверняка тут же станет известно Амину, а наши отношения уже и так накалены до предела. Я попросил полковника О. немедленно распрощаться с гостями.

С. М. Гулябзой. Советские товарищи были против поездки Тараки на Кубу. Я тоже был против. Сам Тараки сомневался: ехать или нет? Но тут Амин пошел на хитрость. На собрании партактива в присутствии 500 или 600 человек он взял да и объявил: «Наш великий вождь едет на Кубу, чтобы участвовать в совещании руководителей Движения неприсоединения». Ну, тут, конечно, бурная овация, крики «Ура!» Тараки мне говорит: «Как теперь не ехать, раз этот болтун уже на весь свет натрезвонил?» Я ему посоветовал прикинуться больным. Отказался. «Тогда отправляйтесь, но не на две недели, а дней на пять». Тараки согласился с этим, пообещал вернуться побыстрее, но слова своего не сдержал, пробыл в этой поездке ровно 14 дней, которые Амин использовал для подготовки к завершающему удару.

Во вторник 11 сентября 1979 года Тараки вернулся в Кабул. На аэродроме он внимательно осмотрел шеренгу встречающих, спросил: «Все здесь?» — «Все». Сразу после встречи началось крупное совещание. Тараки опять спросил, все ли руководители за время его отсутствия остались на своих постах? Амин подтвердил: да, все. И тут Тараки произнес роковую фразу: «Я обнаружил в партии раковую опухоль. Будем ее лечить». Думаю, что Амин воспринял эту угрозу на свой счет и сделал выводы.

Вторник вождь провел в резиденции — отдыхал, а в среду к нему явился Амин и они долго говорили с глазу на глаз. Только к ночи я и Сарвари смогли попасть к Тараки. Мы предупредили, что Амин хочет уничтожить его, и Предложили свой план: как устранить самого Амина. Тараки, выслушав меня, грустно произнес: «Сынок, я всю жизнь оберегал Амина и всю жизнь за это били по рукам. Вот посмотри на мои руки, они даже опухли от ударов. Может, вы и правы».

Получив таким образом одобрение своего замысла, в четверг мы должны были осуществить его, Предполагалось, что все произойдет во время обеда.— мы ежедневно обедали вместе у Тараки. Но, к сожалению, среди тех, кто был посвящен в детали заговора, оказался один предатель. Он предупредил Амина, и тот на обед не пришел. Когда ему позвонили по телефону, Амин соврал: «У меня дочь заболела». Мы стали думать, что же нам предпринять теперь? «Плохо дело,— сказал я Тараки.— Но все равно мы обязаны осуществить свой план» — «Я сам все исправлю»,— ответил генсек. Он снял трубку и набрал номер Амина: «Что вы там не поделили? Вот здесь у меня Гулябзой и другие — приходи и поговорите по-мужски. Вам надо помириться».— «Пока ты не уберешь Гулябзоя и Сарвари, я не приду,— ответил Амин.— Убери хотя бы этих двух. Гулябзоя сделай послом». Но Тараки стоял на своем: «Приходи, буду вас мирить».

В тот же день, позже, Амин сам позвонил Тараки и предупредил, что официально откажется признавать его главой партии и государства. Не в силах скрыть своего огорчения, Тараки, услышав эти слова, бросил трубку. У меня с собой был маленький пистолет, я отдал его генеральному секретарю. Он сначала положил пистолет в ящик стола, но затем, передумав, вернул: «Пусть лучше будет у тебя, сынок».— «Товарищ Тараки,— предложил тогда Ватанджар.— Дайте нам десять минут, и мы решим эту проблему. Есть план. Есть люди».— «Нет,— решительно возразил Тараки.— Это не годится. Вы военные, а не политики, вам лишь бы пострелять».— «Тогда потребуйте чрезвычайного заседания Ревсовета или Совмина, — предложил я.— Там мы устраним Амина».— «И это тоже не выход».— «Еще вариант: объявите по радио и телевидению, что Амин отстраняется от всех постов в партии и государстве. Созовите, наконец, Политбюро и в ходе заседания изолируйте сторонников Амина». Тараки только отрицательно качал головой. «Скажи,— обратился он ко мне.— А командующий гвардией — чей человек, твой или Амина?» — «Кто ему первым отдаст приказ, того он и послушает»,— «Тогда ты проиграл, сынок. И запомните, друзья мои: ради своего спасения я не убью даже муху. Пусть мою судьбу решают партия и народ».

После этого все мы разъехались по своим министерствам. Вечером, где-то около восьми часов, мне по телефону сообщили, будто бы Амин объявил о раскрытии заговора и о том, что мы, четверо, смещены им с министерских постов. Я тут же позвонил во дворец. «Не может быть!» — воскликнул, выслушав меня, Тараки. «Увы, это именно так». Обстановка накалялась. Однако Тараки по- прежнему запрещал нам пойти на крайние меры. Мы отправились в посольство СССР, чтобы там посоветоваться с советскими товарищами. Посол Пузанов той же ночью встретился с Тараки и Амином, пытаясь их примирить.' Знаю, что во время этой встречи Амин требовал безоговорочной отставки четырех «бунтовщиков», но Тараки «отдал» ему только Сарвари: на пост руководителя службы безопасности был назначен другой человек.