Совриголова

Светлана ЭСТ

СОВРИГОЛОВА

Рассказ

— «Женщины делают из ничего: салат, трагедию и прическу», — задумчиво процитировала чье-то высказывание Снежана, юная синеокая нахалка со светлой незагоревшей кожей и точеной ладной фигурой, наблюдая за своей соседкой по кроватям.

Долгий утомительный день, вместивший в себя два переезда и один перелет, сказался на медлительной и вяло-спокойной Насте Науменко: она уже около часа, полузасыпая, накручивала свои неопределенного цвета жидковатые волосы на бигуди, готовясь завтра на открытии лагеря сразить повально всех или через одного, или хотя бы одного — как уж там получится.

По сравнению с хлопотливыми девочками Снежка, философствующая лежа прямо на светлом казенном покрывале в неснятых кроссовках и пляжной соломенной шляпе с повисшими, как старческие усы, полями, выглядела вызывающе.

— А мужчины делают из ничего… — решила она от скуки сама придумать вторую часть афоризма, — самогон, деньги и…

Мир так никогда и не узнает, на что еще способны джентльмены, потому что вошедшая в палату вожатая сразу установила нарушение дисциплины и, поджав тонкие злые губы, встала перед кроватью Снежки.

— Это что еще за диво? — остроумно, как ей показалось, выразила свое возмущение Татьяна Петровна, студентка-практикантка педучилища.

— Говорит кобыла сива, — глядя прямо в сузившиеся зрачки вожатой все с той же задумчиво-философской интонацией, с какой она изрекала свои Цицероны по-флотски, ответила хорошенькая мисс Дерзость. Длинноватое, лошадиного типа, лицо практикантки, украшенное редкой детской челкой, мгновенно пошло красными полосами — не выручила даже разница в возрасте.

— Да ты, да ты просто совриголова какая-то, — в интонации обличения сказала Татьяна Петровна, оговорившись, причем ей сейчас же показалось, что другие две девочки в палате засмеялись над ошибкой, над тем, что вместо «сорви-» она сказала «соври-», и от беспомощности вожатая взяла еще на тон выше:

— Ну-ка, встать!

— …Некрасива и спесива, — протянула Снежка, интуитивно чувствуя, что побеждает. Секрет был простой: не волноваться, не впускать неприятностей внутрь, сохранять невозмутимость, хладнокровие и присутствие духа. Чего не удалось сделать неопытной вожатой, впавшей, как поняла Снежана, в истерику, что навряд ли могло вызвать уважение как ребят, так и соратников-коллег по педагогическому корпусу.

— Мне сейчас бы выпить пива, — продолжила новоявленная поэтесса, — краснодарского разлива.

Ничего криминального в том, что был упомянут город, из которого прибыло большинство из обслуживающего персонала лагеря «Солнечный», расположенного на берегу Черного моря, конечно, не было, но вожатая посчитала иначе: со слезами на глазах она кинулась вон из палаты, явно решив привести подкрепление или хотя бы просто нажаловаться.

После столь блистательной виктории Снежана Первая наконец-то изволили подняться с ложа, выкушать кока-колы из пузатого баллона, стоявшего на тумбочке, и удалиться в лоджию.

Море, бирюза которого загустела к вечеру, выгибало гигантский хребет горизонта. Стада пенистых «барашков» то и дело выбегали на пологий пляж и пропадали-таяли, прячась в белесоватый песок. По-видимому, днем был шторм баллов на пять: вода у берега потемнела, стала мутной, а на пляже, примыкавшем к спальному корпусу, кое-где валялись буро-зеленые ошметки водорослей и различный мусор. Потревоженное штормом море слегка как бы ворочалось, словно сверхгигантский синий кит.

Снежане немедленно захотелось побродить там внизу, у уреза воды, вглядываясь в россыпь пестрых камушков и ракушек или устроить охоту на крошечных крабов, которые микроскопическими шажками бросились бы в микроскопические бега, но сначала нужно было ликвидировать последствия скандала с практиканткой.

Окинув сожалеющим взглядом великолепие южного пейзажа, девушка подумала: «Так-с, кому она побежит ябедничать, дура эта? Поскольку в каждом отряде двое вожатых, то скорее всего сейчас ко мне на рандеву заявится Сан Саныч — второй наш наставник молодежи. Что ж, необходимо подготовиться! Шел Саша по шоссе и сошал он шушку, шнайпер шушку уже взял на прицела мушку».

План обороны мгновенно высветился в сознании Снежки, и оставалось только привести его в действие. Она вернулась в палату и торопливо начала переодеваться, пока на ней не оказался один лишь серебристый эластиковый купальник-бикини.

Услышав шаги за приоткрытой дверью, Снежана стала спиной к выходу и сделала вид, что расстегивает лиф, и когда долгожданный Александр Александрович без стука, как и пристало более опытному, чем практикантка, педагогу, вломился в комнату, девушка завизжала, словно бензопила, которой пилят водопроводную трубу.

Смутившийся вожатый, сразу поняв, насколько он был бестактен, отступил в коридор и уже оттуда донеслось удаляющееся:

— Да ну вас, разбирайтесь сами.

Для порядка Снежана еще раз взвизгнула ему вслед, будто молочный поросенок, попавший под бензопилу, которой пилят водопроводную трубу.

Но не успела она привести себя в порядок и одеться, как дверь опять начала открываться, и ей пришлось завизжать, как визжала бы крошка Мэри, увидев молочного порося, попавшего под бензопилу, которой пилят водопроводную трубу, отгоняя Сан Саныча, хотя это был не он, а мальчики из соседней палаты:

— Здрасьте! Мы, собственно, знакомиться. Ой, да тут — стриптиз, а не зовете! Не по-товарищески.

— А у вас билеты куплены? Вон Сан Саныч за деньгами побежал, за зелененькими. Составили б ему компанию, — сказала Снежка, а Настя и Фрида, девочка-еврейка с карими глазами, сохранявшими хронически грустое выражение, даже когда она смеялась, поддержали традиции лагерного гостеприимства, начав выгонять посетителей в три шеи. Гости терпеливо ждали, пока Снежка ни надела коротенькую расклешенную юбку-колокольчик и блузку.

— Заходите, пацаны, мы в готовности.

— Как живете? — поинтересовались из-за двери.

— Нерегулярно, — брякнула Снежана присказку лучшей подруги своей матери, врача-гинеколога, хохотушки Жанны, в честь которой наполовину ее и назвали.

Кавалеров было трое, но понравился Снежке только один: высокий пропорционально сложенный, с прямыми соболиными бровями, неразговорчивый Стас; балаболка Иванушка Интернейшнл, который сразу же всех стал знакомить не вышел ростом и был по-деревенски конопат, а Бастион работал у него «на подпевках» — он спросил Снежану:

— Натуральная блондинка, тебя как зовут?

Не успела Снежка смерить его надменным взглядом от резиновых китайских шлепок до торчащего на макушке вихра, как в разговор вклинилась Настя, сидевшая по душевной простоте в стареньком фланелевом халатике с оторванной нижней пуговицей, так что выглядывал край ночной рубашки, отделанный шитьем:

— Совриголова!

— У меня вообще-то красивое, редкое и экзотичное имя: Снежана, Снежка, Снежечка, Снеженька. В жару — самое замечательное, потому что прохладное.

— Я буду тебя Снежинкой называть, — сказал туповатый Бастион.

— Ты будешь называть меня Снежаной Владиславовной. Так короче, зато уместней… Настя, лапочка, давай выйдем в лоджию: из нее вид потрясающий; когда ты его увидишь — за голову схватишься!

Настя, оторвав призывный взор от красивого Стаса, неохотно пошла за Снежкой, которая улыбнувшись и приобняв ее за плечи, сказала:

— Науменко, если еще раз скажешь «совриголова», то остаток смены проходишь у меня с кличкой «Недоуменко». Уж я, поверь, сумею внедрить ее в массы. Ты ведь не хочешь, Не-до-у-мен-ко, испортить нам обеим эти «не Канарские острова, но все же». И сними бигуди, не так уж они идут к цвету твоего пеньюара.

Настя, как ей и было обещано, схватилась за голову, начала судорожно ощупывать свое шишковатое из-за пластмассовых трубочек темя и срывать бигуди, путаясь в длинных прядях. Пара резинок отлетела в сторону, но Снежана их подобрала и положила на полосатый парусиновый шезлонг, стоявший в углу лоджии — может, еще пригодятся.

Когда девчонки вернулись, общая беседа вращалась уже в другой плоскости.

— …Тоже хочешь завести собаку? — с неподдельным интересом спросил Ивана молчавший до этого серьезный мальчик Стас. Баритон у него также был хорош: глубокий, выразительный и без намека на фальцеты ломающихся голосов его друзей.

— Я ничего не завожу, кроме будильника, — хохотнул Ваня. — На фиг эти раскормленные шавки: иногда посмотришь, а псина такая толстая и мохнатая, что кажется, будто одна шкурка ползет по земле.

— У нас на даче у сторожа собака есть — Джакузи. Однажды мои приятели должны были приехать, так я приготовилась: ногти накрасила, серьги надела, а потом думаю: «Что б еще такое сделать?» — разоткровенничалась Настя, пытаясь веселой болтовней произвести впечатление и прикрыть неловкость от своего промаха. — Взяла прищепки бельевые с веревки и зову: «Джакузька, иди сюда!» — и ей на уши прищепки прицепила: одну красную, а другую оранжевую. Смехота! Она минут пять терпела, а потом как заскулит!

Стас, которому то ли наскучило сидеть без дела, то ли не очень нравилась компания, откровенно поморщился и сказал:

— Мне, пожалуй, пора.

— Так мы же собирались… — начал было уговаривать его Иван и замолчал, не желая выдавать публике тайные планы.

— Без меня, — отрезал Стас. — Честь имею, господа!

— Он у нас не купается! Он интеллигент, — съехидничал не вызревший еще до мужских кондиций Бастион, невольно выдавая дальнейшие намерения трио. Но Стас уже принял решение и не собирался давать себя провоцировать, он снова вежливо распрощался:

— «Спокойной ночи, малыши».

Смуглая чернявая Фрида начала его уговаривать остаться, ее поддержала Настя, а Снежана в это время выпытывала у Бастиона, как парни собрались сбежать на дикий пляж, расположенный недалеко от лагеря, ласково, но без излишнего нажима уговаривая, чтобы с нею поделились «ноу хау» — новыми технологиями. Оказалось, существует некая неучтенная задняя калитка, предусмотрительно закрытая лагерными властями на висячий гаражный замок, от которого у Бастиона нечаянно есть ключ.

— Ну, так уж получается: если каждый год ездишь в один и тот же «Солнечный», то становишься прямо аксакалом и знаешь много больше, чем лохи-новички.

— Слово «лох» происходит от финского lohi и переводиться, как «семга», «лосось». Причем мудрые финн, Минфин и Минздрав предупреждают, что так называется не всякая рыбина, а только отнерестившаяся, после метания икры, — проинформировала собравшихся Снежана, которая неплохо разбиралась в вопросах литературы и языкознания, и попросила показать ей ключ, дабы на него налюбоваться.

Совсем одуревший от неожиданного к нему интереса со стороны длинноногой Мальвины, длинноносый Буратино размяк и, поковырявшись в кармане джинсов, небрежно обрезанных и лох-матившихся по краю, выудил из него не пять сольдо, но тоже очень ценную вещь — штырь со сложной винтовой нарезкой.

Снежка, разглядывая «золотой ключик» со всех сторон, вышла в лоджию и широким размашистым движением бросила вниз гордость и авторитет Бастиона — отмычку, на которую он прошлым летом потратил немало нервов, мыла и денег, сначала снимая слепок с экземпляра ключа, хранившегося в «ключевом хозяйстве» у начальника лагеря, а потом заказывая дубликат у слесаря из своего домоуправления, который подозрительно его выспрашивал, почему такие детективные ужасы и мыльные оперы.

— Пункт пятый внутрилагерного распорядка: «Категорически запрещается покидать территорию лагеря» и тэ дэ. Поняли, мальчики? Покидать нельзя, а кинуть можно.

Иван и Бастион не смогли оценить каламбур по достоинству, не зная того, что ключ неприятно холодил локоть Снежаны в рукаве, куда она его засунула еще на пути в лоджию. «Кинуть» на блатном жаргоне означает «обмануть», что и сделала Снежка, которая никогда ничего не боялась, тем более, что наградой на этот раз служил персональный пропуск на свободу.

Ее отец, известный хирург-кардиолог, разведясь с женой, продолжал отчаянно любить дочь, часто с ней встречался, был в курсе ее увлечений, причем считал, что Снежкина храбрость — какая-то патология, природный феномен, заключающийся в том, что ее органы внутренней секреции выделяют мало адреналина — гормона страха.

Сама же Снежана думала, что с ней ничего не может случится, что все самое плохое уже случилось, когда ушел папа, и поэтому в критической ситуации выбирая, как ей поступить: драться, стоять или удирать — всегда выбирала первое.

Зато растерявшийся Бастион взял, что осталось: сначала зыстыл на месте, нецензурно матеря коварную гадину, а затем бросился из комнаты, чтобы попытаться найти ключ внизу. «Щас!»

— Ты зачем так поступила? — спросила Фрида, деликатная душа которой не любила несправедливости, хотя Снежка, дважды за вечер становившаяся причиной скандалов, после каких Фрида переживала бы, наверное, месяц, вызывала у нее уважение своей неустрашимостью.

— Спасая их для будущих великих деяний. «Десять негритят пошли купаться в море», пошли купаться в море сквозь дырочку в заборе… Не хочу я им на гробы скидываться всем отрядом, — ответила уже из-под одеяла Снежка.

Стас, несомненно, был лучшим парнем в лагере, а может, и на всем Черноморском побережье и за его внимание стоило побороться — так решила Снежана — и поэтому, когда девчонки уснули, она тихонько встала, стараясь не наделать лишнего шума, и пошла к кровати Насти.

Руки у Снежаны Владиславовны были по-деревянному вытянуты вперед, закаченные к переносице глаза полуприкрыты — ни дать, ни взять, настоящий лунатик, если б кто-нибудь надумал проснуться.

Сомнамбула так вошла в образ, что специально помаячила у окна, беззвучно воя на полную луну, но оценить представление было некому: обе соседки спали так крепко, что Настя не пошевелилась и тогда, когда с ее будущих кудрей при помощи ловких манипуляций вновь снимались многострадальные бигуди. Потом они были промыты в туалете под струей горячей воды и накручены на лен Снежкиных волос.

Внутренний таймер поднял Снежану утром до общей побудки. Солнце еще не сварило туман всмятку кучевых облаков, и его плотная белая кисея искажала перспективу, делая близкие предметы неузнаваемыми и драпируя далекие, но Снежка поднялась рано не для того, чтобы насладиться восходом.

Она сняла бигуди и сложила их поленницей на Настину подушку. Натюрморт получился чересчур пропорциональным — в нем не хватало правды жизни, и поэтому Снежана сказала себе со вздохом: «Не верю!» — как великий режиссер Станиславский бездарной актрисе — и снова принялась за композицию: на три «бигудишки» осторожно накрутила спутавшиеся пряди Насти, остальные разбросала в живописном беспорядке. Настя неспокойно ворочалась, у нее дергались веки от какого-то сна-кошмара, но так и не проснулась.

В суматохе раннего вставания на вопрос, откуда у нее такая стильная прическа а-ля фотомодель, Снежана отшутилась:

— У меня от мата уши в трубочку сворачиваются, а вчера и волосы в процесс втянуло, спасибо Бастиону.

На самом деле, она вычитала в журнале «Люди», что «идеальная девушка должна терпимо относиться к мату и к Набокову» и старательно пыталась подогнать себя под определение. Но если к «Лолите», которую достать ей не удавалось, относиться терпимо было легко, то убогая матерщина Бастиона вызывала раздражение.

Потом Снежана вскользь упомянула о том, что после душа у нее локоны вьются сами собой, и тему закрыли; только Настя еще какое-то время сокрушалась: везет же некоторым, а она столько усилий приложила, а в результате — ноль.

На эффектную блистательную Снежку засматривались все, кроме Стаса, ради которого она старалась, но который избегал девушек из 32 палаты, чем-то не угодивших ему вчера.

«Сначала вы всех любите, и вас все любят, и все идет хорошо. Потом вас все любят, кроме одной, именно той, которую вы любите. И так всегда», — мысленно процитировала себе высказывание трибуна Маяковского раздосадованная Снежана, и когда на открытии лагеря начались разные детсадовские игры и аттракционы, Стасу от нее хорошенько досталось.

…Ему и Иванушке надели плотные повязки, чтобы ничего не было видно, и пустили в круг драться спальными мешками, лежащими в брезентовых торбах-чехлах.

Подхватив третий, запасной, матерчатый цилиндр, на боку которого крупно и размашисто было написано шариковой ручкой «Moj supermeshok», Снежка начала на радость зрителям «добавлять» то одному слепцу, то другому.

Поскольку Стасу, как с самого начала и предполагалось, уделили гораздо больше внимания, то под паровым молотом непрерывных ударов он внезапно стащил завязанный платок и, получив напоследок особенно чувствительный завершающий «блямс!», схватил Снежку за руку. Он отобрал у нее супермешок, но, верный себе, не унизился до перебранки, а только криво усмехнулся и пошел умываться — из разбитого носа капало.

«Ну и наплевать, — подумала Снежана. — Пожалуй, пора устраивать побег из этого поганого лагеря: для пробы можно дернуть на дикий пляж, а то даже купаться не дают. Ремонт лягушатника у них не закончен, видите ли — то ли электрический ток к колючке не подведен, то ли капканы по периметру не расставлены… Не спохватятся! Вожатые еще плохо детей в лицо знают, а ключ смазан растительным маслом из огуречного салата, который давали на обед. По коням!!!»

— А-а-твори поскорее калитку и не стой в «тихий час», словно пень, не за-а-будь посветлее накидку и шляпень на головку надень, — напевала Снежана, отправляясь в свою палату.

Там она быстро собралась, но махровое полотенце на плече выдало б ее намерения, и поэтому Снежка запрессовала его в крохотную сумочку, где уже лежал НЗ — неприкосновенный запас, состоявший из шоколадного батончика, до цвета которого она собиралась загореть, кошелек и модные солнцезащитные очки, поверх которых был положен набор фломастеров.

Как последняя совриголова, Снежана деловым тоном занятого человека сообщила Татьяне Петровне, что ее пригласили помочь сделать лагерную стенгазету, потому что она член литературного кружка своей школы. И это был единственный элемент правды в ее предвыборной речи. Красноречиво выпирающие из сумки фломастеры, футляр которых прикрывал полотенце, косвенно подтверждали: да, стенгазета ждет!

Конечно, можно было выбрать в наперсники разврата доверчивого Сан Саныча и отпроситься у него, но не пристало искать легких дорог.

Потом зайдя в кусты, растущие вдоль ограждения, Снежана пробралась к «заветной дверце».

— Сим-сим, откройся! Пришли сорок Али-бабов, не считая прочих разбойников, — сказала Снежана замку, несколько уже поржавевшему от превратностей влажного морского климата.

Заросшая тропинка привела ее сначала к мостику через небольшой, но глубокий овраг, а потом на улицу, выводящую к городскому пляжу. Снежана взяла в пункте проката лежак и нашла место поближе к воде. Справа от нее расположилась толстая тетенька, жировые складки которой выпирало из открытого купальника, ее сын лет трех-четырех и собачонка, тоже в весьма нежном возрасте.

…Щенок-долматинец тяжело дышал, высунув язык, изнемогая от жары. Малыш подошел к нему бочком, но ему было плохо видно, и тогда он встал на четвереньки и, склонив круглую голову в панамке, попытался заглянуть в глубь собачьего организма.

— Собачка ротик открыла, и язычок выпал, — наконец поставил диагноз молодой естествоиспытатель, но основательней углубиться в научное исследование ему не дала испуганная мамаша, которая на несколько минут выпустила ребенка из поля зрения, а сейчас поспешно его арестовала.

Снежка подумала, отломила от своего шоколадного батончика половину, бросила собаке и пошла купаться. Она собрала целую гору медуз, в чем ей усердно помогал получивший пару шлепков и амнистию малыш.

Синеватый кисель медуз не вызывал у него отвращения, наоборот, каждый студенистый парашютик он тщательно расправлял, когда укладывал в пирамидальную братскую могилу. Туда же он госпитализировал и пойманную им дохлую кефаль, плававшую вверх белым брюхом, в надежде на то, что она отлежится, приговаривая:

— Рыбка сознание потеряла.

Когда маленького пыхтуна забрала мама, чтобы идти одеваться, Снежка вернулась к своему лежаку.

Половинка несъеденного батончика, валявшаяся перед носом щенка, совсем оплавилась и размякла, но он так к ней и не притронулся. Если б съел, Снежка, наверное, не заинтересовалась бы его собачьей долей, но тут она почувствовала себя задетой, ведь ее внимание отвергал сегодня отнюдь ни первый строптивец.

— Надо же, какие мы гордые, какие мы ко-мне-Мухтары, — сказала щенку девушка. — А может, ты уже сыт по горло?

Она оглянулась: пляж с приходом вечера начал пустеть — ни справа, ни слева уже никого не было.

— Точно, всех подъел!

Щенок лежал, уронив лобастую голову на передние лапы; один глаз у него совсем заплыл и зеленоватые капли гноя, вытекавшего из-под века, нитками засохли на грязной морде. Вид у собаки был настолько неприкаянно-тоскливым, что Снежка наконец поняла: «Ничейненький! Потерялся, бедолага».

Девушка погладила страдальца по мягкой шерстке на загривке, а потом расстегнула дорогой кожаный ошейник, на котором оказалась пластинка из светлого металла.

Сначала Снежка приняла его по цвету за алюминий, но тщательно разглядывая, заметила на торце пробу «925» — пластинка была серебряной. Выгравированная на ней надпись, обильно украшенная завитушками, гласила: «Николаич! Прими на память. В.К.». По-видимому, хозяин брал и борзыми щенками, и тридцатью сребрениками.

Вообще-то Снежана собак не то, чтобы не любила, но относилась к ним безразлично, если болонка была миловидной, как Мэрилин Монро, и с опаской, если навстречу вели «торпеду»-ротвейлера. Зато собачье племя обожал, по-видимому, красавчик Стас. Во всяком случае, те несколько скупых, как мужская слеза, слов, какие Снежана от него слышала, касались проблем собаководства. И хотя Снежка твердо решила, что с нее хватит, что она Стаса знать не желает, ей было любопытно, что же он в этих созданиях нашел.

Девушка подхватила щенка под мягкий животик и понесла к воде принимать морские ванны, так как солнечных он уже напринимался и без нее. Она осторожно промыла соленой водой больной глаз, хотя ей чуть-чуть, ну самую малость, было противно, но, во-первых, она была дочерью сразу двух медиков: хирурга и терапевта, а, во-вторых, имея твердый характер и решив жалеть щенка, себя она уже не жалела.

Промокший щенок стал совсем страшненьким. Он выскочил на берег и затрясся там от холода. При этом попочка у него мелко-мелко дрожала, как желе на блюдечке. Снежке захотелось взять и выжать его, скручивая, будто мягкую игрушку, чтобы поскорее высох. Но собака стала отряхиваться сама и, возвращаясь к радостям жизни, даже пробежалась туда-сюда, правда, недалеко, до кургана из медуз, и непрерывно оглядываясь, не потерялась ли и новая хозяйка, и видит ли она, какой он боевой.

— Ладно, я оценила и беру тебя в свою стаю.