Король и Злой Горбун

– Сегодня ночью. На телевидение – это я знаю. Еще куда?

– Никуда.

Значит, в милицию еще не обращалась. А придется. Теперь я был в этом уверен. Но в милицию – только после звонка Касаткину.

– От вас можно позвонить?

– Ну конечно.

Я набрал номер домашнего телефона Касаткина. Он, как я и ожидал, не спал.

– Это Колодин, – сказал я. – Вы выяснили?

– Сергей Андреевич Гончаров не является сотрудником ФСБ и никогда им не был.

– Сведения точные?

– Абсолютно! – подтвердил Касаткин.

С его положением и связями выяснить желаемое можно в любое время дня и ночи.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил он.

– Надо подключать милицию.

В разговоре возникла пауза. Я понял, что Касаткин просчитывает варианты. Перебрал все доступные и остановился на единственно верном.

– Да, – сказал он в трубку. – Ты прав.

3

Когда Нина Тихоновна наконец поняла, что и мы о месте пребывания ее супруга не имеем ни малейшего представления, ей сделалось плохо. Пришлось вызывать «Скорую». Приехавший врач сделал укол. Женщина пришла в себя, и на ее лице даже вновь проступил румянец, но она все еще была слаба. Оставлять ее одну мы просто не имели права.

– Будешь здесь, – сказал я Демину.

– А ты?

– Я к Касаткину. Будем искать Гончарова.

Во дворе я обнаружил, что уже наступило утро. Касаткин почти наверняка на работе. И я поехал к нему.

Он был по обыкновению тщательно выбрит и выглядел безупречно, только глаза его выдавали – все-таки не спал ночь.

– Тут вот какое дело, – сказал мне Касаткин. – Формально ты вовсе ни при чем. Можно было бы предложить этой женщине самой обратиться в милицию. Ее муж, и наше дело – сторона. Но так нельзя.

Я и не сомневался в этом.

– Все-таки он исчез практически в процессе съемок. И если мы самоустранимся…

– Я и не собирался самоустраняться.

– Это хорошо, – кивнул Касаткин. – В общем, некрасивая история, Женя. Придется как-то выпутываться.

Я его понимал. Люди исчезают тысячами, и никого, кроме близких родственников, это вроде бы не волнует. Но если исчезновение Гончарова какой-нибудь досужий журналист свяжет с нашей программой – шум поднимется большой. Жареный факт. Настоящая сенсация. Кто-нибудь из наших конкурентов непременно захочет подбросить дровишек в разгорающийся костер скандала – и всем нам станет жарко. Вот этого-то Касаткин и не хотел. Я, по чести говоря, тоже, но скандал как таковой меня сейчас не очень-то волновал. Человек исчез! Вот это действительно была неприятность.

– В соседнем кабинете тебя дожидается один человек, – сказал Касаткин. – Поговори с ним.

– Кто такой?

– Он из ФСБ.

Я изумленно воззрился на собеседника. Касаткин сохранял внешнюю невозмутимость, всем своим видом словно говоря мне: а что тут, мол, такого особенного? Как будто я каждый день только и делал, что общался с людьми с Лубянки.

– И о чем я должен с ним говорить?

– Не о чем, – поправил меня Касаткин, – а о ком. О Гончарове.

– Так, значит, Гончаров действительно…

– Это еще ничего не значит, – перебил меня Касаткин. – Просто раз уж выплыло это удостоверение…

– Которое предъявил Гончаров?

– Да, оно самое. И теперь люди из ФСБ хотят знать, откуда оно взялось. Эго ведь не шутки, сам понимаешь.

Еще бы не понимать. Теперь вот за Гончарова возьмется еще и ФСБ. Еще сутки назад я и представить себе не мог, что начнется такая катавасия.

– Хорошо, гражданин начальник, – вздохнул я. – Ведите.

Человек из ФСБ оказался довольно молодым, не намного старше меня. Он говорил тихим голосом и был похож на недавнего выпускника пединститута. Долго расспрашивал меня о Гончарове, о подробностях вчерашней съемки, попросил подарить ему кассету, которую тотчас же спрятал в свой портфель. Касаткин не отлучался ни на минуту. Мне показалось, что он старается все удерживать под контролем. Он вращался в таких сферах, где очень хорошо знают, что такое настоящие интриги. И то, что мне казалось нелепостью и досадным недоразумением, представлялось ему, наверное, совсем иначе. Крах любой карьеры всегда начинается с какой-то мелочи, даже с пустяка. Поэтому обладатель высокого кресла в каждом рядовом случае пытается отыскать скрытый от глаз непосвященных смысл. И даже в истории с Гончаровым, вполне возможно, Касаткин видит угрозу для себя лично. Может, я сговорился с его конкурентами и специально подстроил эту каверзу руководителю одного из главных телевизионных каналов страны. Пока что Касаткин вроде бы и ни при чем, но вот кто-то ушлый повернет обстоятельства дела не так, а этак, и в результате этого кульбита на место Касаткина придет другой человек. А сам Касаткин отправится на досрочную пенсию. Именно так мне представлялся ход его мыслей.

Напоследок мой собеседник из ФСБ поинтересовался, где можно найти Баранова; того самого актера, который единственный только и видел удостоверение в руках Гончарова.

– Баранов-то вам для чего? – не выдержал Касаткин.

– Он должен описать виденное удостоверение. Может быть, оно вовсе и не нашего ведомства.

Собственно говоря, их одно только удостоверение, наверное, и интересовало. Быстро выяснив, что Гончаров – не их человек, они озадачились мыслью о непонятно откуда взявшемся удостоверении. Если оно выплыло здесь, то точно так же может выплыть и в другом месте, и вполне допустимо, что в следующий раз это может случиться при каких-то криминальных обстоятельствах.

Когда эфэсбэшник ушел, я недоуменно пожал плечами.

– Что происходит, Николай Вадимович? Неужели из-за одного только удостоверения они так всполошились?

– А почему бы и нет? – буркнул Касаткин.

Мне показалось, что он чего-то недоговаривает. Но расспрашивать его о чем бы то ни было бесполезно. Это я знал по опыту.

– Женщина пусть подаст заявление в милицию, – сказал Касаткин. – А ты сядь на телефон и обзвони морги и больницы.

Я кивнул и поднялся из-за стола.

– Да, и еще, – вдруг вспомнил Касаткин. – Ты с Огольцовым говорил?

– О чем?

– Там у него какие-то вопросы к тебе.

– Я зайду.

Гена Огольцов – из молодых, да ранних – был генеральным продюсером телеканала. То есть тем самым человеком, который окончательно решал, какие программы для телеканала купить, а какие отфутболить. Еще он заведовал распределением эфирного времени – мог поставить твою программу на хорошее время, а мог и на какие-нибудь четырнадцать часов тридцать минут, когда телевизор по всей стране смотрят три с половиной пенсионерки.

До Огольцова мне сейчас не было никакого дела. У меня Гончаров пропал. Прямо по ходу съемок.

За полтора часа мы со Светланой обзвонили все те печальные места, по которым обычно в первую очередь и пытаются разыскать пропавших. Гончарова нигде не было – ни в моргах, ни в больницах. Его не задерживала милиция, и он не попадал в вытрезвитель. Человек вышел из ресторана и исчез. Испарился. Растворился в воздухе.

4

Ближе к вечеру в офис заявился Демин. Он был печально-хмур и неразговорчив. На мой вопрос, как там бедная Нина Тихоновна, он ответил коротким «нормально».

Мы были совершенно выбиты из колеи и не могли думать о работе, но о ней нам напомнили и помимо нашего желания. В половине шестого позвонил Гена Огольцов.

– Привет, талантище! – провозгласил он. – Как идет творческий процесс? Фонтан идей не пересох?

Он был весел и игрив, как обычно. Наверное, еще не знал о наших неприятностях.

– С идеями все в порядке, – без особого энтузиазма ответил я.

Мой тон его насторожил.

– Я оторвал тебя от дел? Лишил возможности творить?

– Нет, что ты…

– Точно, помешал! – определил проницательный Огольцов. – Но тут такое дело, звезда ты наша. Мне бы с тобой покалякать, творческие планы твои разузнать.

– Когда?

– А прямо сейчас. Я тебя, если честно, третий день разыскиваю.

– У меня была съемка.

– Я так и понял. Так когда?

– Сейчас? – вопросительно произнес я.

– Почему бы и нет?

– Через пять минут буду у тебя.

Я положил трубку. Демин с безучастным видом рассматривал пейзаж за окном, известный ему, наверное, до мельчайших подробностей.

– Огольцов? – спросил он не оборачиваясь.

– Да.

– Ты разговаривал с ним о новых программах?

– Пока только в общем. Сказал ему, что мы хотели бы это делать.

– А он?

– Обещал подумать.

– Наверное, уже подумал, раз зовет к себе.

Огольцов был в кабинете один. За две последние недели кабинет изменился – в очередной раз. Нет, мебель осталась прежняя и цвет стен тоже, но зато теперь эти самые стены были сплошь увешаны какими-то футуристическими картинами. На картинах пестрели красные шары и зеленые пятна, похожие на сильно размазанные по небосводу облака. Это могло обозначать что угодно – и дивные пейзажи неведомых планет, и самый заурядный бильярдный стол, увиденный художником в минуты жесточайшего похмелья. Я всегда предполагал, что подобная абстракция вполне во вкусе Гены Огольцова. Он был настоящий денди, продвинутый товарищ, как говорили о таких, эстет и сибарит, а такой человек, как вы понимаете, ни за какие коврижки не станет умиляться при виде банальных левитановских пейзажей.

– Привет, талантище! – воскликнул Огольцов.

– Повторяешься, – попенял я ему.

– Творцу надо напоминать, что он талант, – ухмыльнулся Огольцов. – А иначе закиснет. Слушай, последняя твоя программа была ничего.

– Это про оркестр, что ли?

– Про оркестр. Но учти, мне уже звонили из Министерства обороны, расспрашивали, из какой воинской части эти трубачи.

– А ты?

– А что я? Я не знаю. Так им и сказал.

Сюжет про военный оркестр был снят просто и без затей. Демин разыскал этих ребят в одной подмосковной воинской части, привез их в Москву, мы поставили этих ребят в переходе метро, где они – в форме, при «аксельбантах, все как положено – играли военные марши, а перед ними, прямо у ног майора-дирижера, стоял распахнутый футляр от контрабаса, на дне которого была рассыпана мелочь. Если бы не эти деньги в футляре, люди, возможно, и не обращали бы на происходящее никакого внимания, мало ли кто сейчас играет в метро, но медяки существенно смещали акценты. Сидящая без зарплаты армия вышла на заработки. Пока еще не с автоматами, а с флейтами и тромбонами, но первый звонок уже прозвучал и был услышан. Мы снимали не столько играющий оркестр, сколько прохожих, их реакцию. В их взглядах не было злорадства. И даже любопытство прочитывалось лишь на лицах немногих. А вот растерянность я отмечал почти у всех. Потому что одно дело – знать о том, что зарплату не платят многим, в том числе и военным, и совсем другое – увидеть побирающихся лейтенантов собственными глазами.

– Ты все-таки любишь обобщать! – шутливо погрозил пальцем Огольцов.

– Ну что ты! – вяло запротестовал я.

– Любишь, любишь! Ты бы полегче. Есть все же священные коровы, которых трогать нельзя. Та же армия, например.

– Корову надо подкармливать. Хотя бы изредка. Иначе сдохнет.

Огольцов с шумом втянул воздух, хотел что-то сказать, но, подумав, только пожал плечами.

– Ты хотел со мной поговорить, – напомнил я.

– Да.

– О чем?