Untitled.FR11.rtf5

— Вы говорили, что Шадрунков письмо какое-то прислал? — спросил он.

— Да. Я вам докладывал уже .

— Принесите это письмо мне .

— Не могу. — сказал я.

— Почему? — воскликнул Векшин, вылезая откуда-то из-под стола. — Я, Бо­рис Николаевич, как сотрудник органов, требую, чтобы вы немедленно передали это письмо мне!

— В самом деле, Николай Михайлович. — сказал редактор. — Что случи­лось? Почему вы не можете принести мне письмо?

Он сделал ударение на слове «мне».

— Ничего не случилось . — сказал я. — А письмо я не могу принести, потому что исполнил ваше указание .

— Какое?

— Инопланетянам переслал, как вы и посоветовали.

— Как?! — воскликнул Векшин. — Как вы это сделали?!

— У нас в редакции есть такие возможности.

7

Вскоре после этого разговора редактор был избран депутатом, а я уволился из журнала.

Покидая редакцию, где мы встречали зарю новой жизни и помогали воспевать ее, а отчасти, по мере сил, и раздувать, я захватил папку с «заветными» письмами. Больше в редакции брать было нечего. Похоже было, что очень немногое из прежнего могло понадобиться в наступающей жизни.

«Заветные» письма, хотя авторы их от выборов к выборам и занимали все более важные позиции в обществе, тоже были не нужны в будущей жизни, но я взял их.

Отчасти я сделал это из любви к историческим документам, отчасти руково­дило мною какое-то смутное предчувствие, что письма эти будут иметь какое-то продолжение .

И вот тут я не ошибся.

Отшумели затяжные, как наши весны, выборы, отгремели парламентские гро­зы, наступили реформы. Глухая ночь опустилась над нашей Родиной, и казалось, что так грязно, темно и серо будет теперь всегда и везде .

Вот тогда-то, не то на втором году Ельцина, не то на третьем, и получил я уве­систый пакет с рукописью, которую переслал мне Герой Вселенского Союза, поэт Федор Шадрунков .

Я начал читать ее только потому, что хотел узнать, как сложились судьбы хо­рошо знакомых мне людей, в том числе и судьба загадочно исчезнувшего вместе с Союзом Советских Социалистических Республик депутатом Векшиным, но по­степенно повествование захватило меня.

И хотя в рукописи отыскалась разгадка исчезновения депутата Векшина, это оказалось уже не существенным, потому что в повествовании Федора Шадрунко- ва так же ясно и определенно раскрывались многие другие, гораздо более суще­ственные загадки нашей истории.

Должен сказать, что рукопись поступала ко мне отдельными кусками и по раз­ным каналам. Часть ее, например, я получил от своего приятеля, работающего вра­чом в закрытой клинике. Связано это было, как увидит читатель, с теми роковыми событиями, что происходили в жизни автора и главного героя повествования.

Однако я не знал этого и опрометчиво показал рукопись знакомым издателям. Вскоре первая часть дневников Федора Шадрункова была опубликована, но тут пришла вторая часть, я начал было публиковать и ее, но поступившая по почте третья часть заставила меня прервать публикацию до полного художественного завершения рукописи.

Концовки же долгое время не было .

Даже когда приятель из спецклиники передал мне рукопись, которая была най­дена при раскопках концлагеря «Недотепино», мне было ясно, что и она не явля­ется завершением повествования столь отважно начатого письмами Героя Вселен­ского Союза, поэта Федора Шадрункова еще на заре той жизни, которая сейчас пышно расцвела вокруг нас.

Я терпеливо ждал, и вот однажды утром сел, как обычно, за свой компьютер и вдруг обнаружил в почтовом ящике неизвестно как попавшее туда долгожданное завершение .

Предлагаю этот труд благосклонному вниманию читателя и прошу помнить, что мое участие в ней ограничивается лишь примечаниями публикатора.

ПОЛЕТ НА ЮПИТЕР

(записки Федора Михайловича Шадрункова)

Я выздоровел!

Ясно понял это, перечитав копии своих Писем правительству.

Написаны они в прошлой жизни, когда все мы задыхались под тяжким игом тоталитаризма. Моя болезнь тоже началась из-за этого невыносимого гнёта.

Теперь мы живем в другой стране, гнёта нет, и я выздоровел.

Если не верите, могу рассказать вам свою биографию, как советовали мне вра­чи, когда я лежал в стационаре.

Пожалуйста...

Я родился в 1961 году, когда полетел в космос Юрий Гагарин.

Закончил среднюю школу в городе, носившем тогда имя Ленина, здесь же пос­тупил в университет, носивший не менее позорное имя гонителя Зощенко и Ах­матовой.

После четвертого курса прервал учебу, так как был призван в армию, где по­лучил умственную инвалидность. Более двух лет восстанавливал утраченный ин­теллект в стационаре.

Между прочим, там я завязал знакомства со многими будущими видными об­щественными и государственными деятелями Санкт-Петербурга. После двух лет заточения был выпущен на свободу. Как солдату-герою, получившему инвалид­ность на умственном фронте, мне была назначена пенсия.

Отец мой к тому времени уже находился на секретной работе, а мать умерла, оставив мне две комнаты в коммунальной квартире, в одной из которых я и прожи­ваю сейчас, а в другой — живет моя бывшая жена Екатерина Ивановна Полякова.

Наша коммунальная квартира раньше была весьма многолюдной, и чтобы по­пасть в туалет, приходилось стоять в очереди. Но еще в прошлой жизни, в мрач­ную эпоху тоталитаризма, нашу квартиру начали расселять, и сейчас здесь прожи­вает всего четыре семьи.

Моя семья — 1 (один) человек;

семья Екатерины Ивановны Поляковой — 1 (один) человек;

семья Абрама Григорьевича Лупилина — 1 (один) человек;

семья Петра Созонтовича Федорчукова — 2 (два) человека и кот Боцман.

Остальные комнаты в нашей квартире пустуют, и, очевидно, поэтому и была избрана наша квартира гостиницей для командировочных представителей Небес­ных сфер. Благодаря этому обстоятельству мне удалось завязать с ними дружес­кие и деловые контакты.

Как вы видите по изложению моей биографии, я совершенно здоров, более того, как мне кажется, теперь я здоровее, чем был раньше, до начала болезни.

Когда произошло выздоровление, я знаю точно.

Это случилось в ночь с 19-го на 20-е августа 1991 года. Отчетливо помню, что пришел на площадь защищать демократию еще сумасшедшим, а ушел, когда де­мократия, наконец, победила, совершенно здоровым.

И сейчас, перечитывая свое не отправленное правительству Письмо, я благо­дарю Бога, что Письмо не было отправлено. Страшно даже подумать, в чьи руки могло попасть оно, какое страшное оружие вложил бы я в руки гекачэпистов! (Надо, кстати, не забыть забрать копию письма в журнале, куда я переслал его для публикации).

И Рудольфа Векшина я напрасно обидел.

Конечно, все факты, изложенные в моем Письме, имели место, но руководило мною не только стремление к истине, но и обида.

Еще во время своей избирательной компании, встретившись со мною в диспан­сере, Векшин занял у меня 100 (сто) рублей, а я, полагая, что Рудольф баллотиру­ется в депутаты от нашего коллектива умственных инвалидов, дал ему эту сумму. Но оказалось, что Векшин не только не употребил моих денег на защиту прав умс­твенных инвалидов (он пропил эти деньги с Екатериной Ивановной Поляковой), но и баллотировался-то, оказывается, скрывая свою умственную инвалидность.

Естественно, я обиделся и под влиянием обиды и сделал добавление в своем Письме в правительство. Однако теперь, когда два дня подряд мы провели на бар­рикадах, защищая демократию, — мы сидели там бок о бок и пили, — я простил ему отступничество. И поскольку в ту ночь Векшин тоже излечился от умствен­ной инвалидности, я ответственно заявляю теперь, что Векшин, как и намечалось ранее, может быть включен в экипаж для переговоров с правительством Вселен­ной. Он — депутат, лицо, облеченное доверием граждан.

.Заходил сегодня в редакцию журнала, где иногда печатают мои стихи. Все сотрудники журнала — демократы, со многими из них я свел знакомство, когда еще лечился в стационаре, а затем укрепил его — на баррикадах.

Сегодня, когда демократия победила окончательно и когда в Москве форосский узник Горбачев отчитывается перед Б.Н. Ельциным и депутатами внеочередного Съезда, в редакции приподнятая, праздничная обстановка.

Все пьют, как и тогда на баррикадах, водку.

Правда, на баррикадах она была по десять рублей, а здесь приходится покупать по тридцать пять. Но все равно — настроение приподнятое, все вспоминают ночи, проведенные на защите демократии.

Я тоже выпил немного и сказал, что ночь с 19-го на 20-е августа замечательна еще и тем, что я вылечился. Одновременно с гнётом тоталитаризма, спавшим со страны, спал и с меня гнёт болезни.

Редактор внимательно выслушал меня и сказал:

— Не только ты, Федор, излечился в ту ночь, но и все.

Это очень глубокая мысль.

Как же она раньше не пришла мне в голову?!

Я не смог скрыть своего восхищения и сказал об этом редактору.

Он — видимо, похвала моя не понравилась ему — нахмурился и ушел в свой кабинет. Однако, когда я уже уходил из редакции, он вышел проститься и сказал, что мои стихи будут напечатаны в № 9 журнала.

Интересно, почему он ошибся? Ведь господин Лурькин говорил мне, что стихи пойдут в № 12. Или редактор не ошибся, а ошибся господин Лурькин, говорив­ший про двенадцатый номер?

После редакции, чтобы проверить мысль редактора, зашел к Ш-С. Он живет как раз недалеко от редакции...

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Отлично! — ответил Ш-С. — Но скажи мне, что произошло девятнадцатого августа?

И, схватив меня за рукав, начал рассказывать, что проснулся в ту ночь от кош­марного сна. В три часа ночи вдруг встало перед его глазами испуганное лицо русского мужчины, и Ш-С. больше не смог заснуть.

Утром же двадцатого августа, когда Ш-С. вышел на улицу, вслед ему разда­лось зловещее слово: «По шее надо за это!». Другой, женский, голос подтвердил: «Да. Надо по затылку дать!», третий голос сказал, что Ш-С. враг и что он очень много знает и его нужно убирать...

Еще Ш-С. рассказал, что накануне событий, 18 августа, он виделся с Векши­ным в кабинете зам. главного врача психоневрологического диспансера.

Ш-С. ждал там своей очереди, а Векшин монотонно, как заклинатель змей, диктовал заместителю главного врача свое решение.

У Ш-С. тогда как-то непроизвольно произошла мысленная команда, и он раз­двинул средний и указательный пальцы.

Векшин обернулся и внимательно посмотрел на Ш-С.

После этого Ш-С. боится появляться на люди.

Все эти дни сидит в комнате и мысленно ругает себя за измену русскому наро­ду, за которую ему не будет теперь прощения.

— Объясни. — взяв меня за руку, попросил Ш-С. — Что же все-таки случи­лось девятнадцатого августа?

— Мы выздоровели все! — сказал я, и Ш-С. сразу облегченно улыбнулся.

Он сказал, что и сам почувствовал это, но боялся поверить.

Удивительно, как точно сформулировал это редактор.

Может быть, его тоже следует включить в экипаж для переговоров с Парла­ментом Вселенной? Жаль только, что мест в этом экипаже уже нет. Может быть, он займет место командира? Нужно подсказать, чтобы правительство на нем и остановило выбор, хотя он и не врач.

. Сегодня долго сидел в туалете и читал обрывки старых газет. Внимание мое привлекла заметка, опубликованная в газете «Аргументы и факты».

«Как нам удалось выяснить, медвежонок Миша, талисман Московской Олим­пиады, был выполнен по универсальной технологии из прорезиненного материа­ла в единственном экземпляре . Был он накачан легким инертным газом — гели­ем. После того как он был отпущен «на волю» с арены Лужников, он полетел «в свой сказочный лес». За ним установлено наблюдение, и патрульная милицейская группа следовала за ним. После мягкой посадки Мишка был отвезен (смято и неразборчиво). где и хранился в свернутом состоянии. Несколько лет тому назад он был перевезен на ВДНХ, где планировалось его снова надуть и разместить в одном из павильонов. Однако намеченное так и не воплотилось в жизнь. Свер­нутый талисман пролежал еще несколько лет на складе. Его хотела купить одна иностранная фирма, за хорошие деньги, но торги не удались. В результате он был списан и сожжен, якобы за ненадобностью».

Прочитав эту заметку, я задумался.

Удивительно, как судьба олимпийского Миши напоминает судьбу Михаила Сергеевича Горбачева. Или, может, это он — раздутый до немыслимого разме­ра — и взлетел тогда над Москвой? Но тогда где же он хранился «в свернутом состоянии»?

Как жаль, что газета надорвана в этом месте и невозможно узнать где...

Очень интересная заметка...

Непонятно только, что означали слова о сожжении Михаила Сергеевича за не­надобностью?

Неужели Борис Николаевич отпустит его на пенсию, а потом сожжет?

Дальше не мог думать.

В дверь туалета постучал Абрам Григорьевич Лупилин. У него несварение же­лудка и его всегда, даже когда перед туалетом выстраивалась очередь, пропуска­ли — у Абрама Григорьевича была такая справка — без очереди.

Сегодня пенсионный день.

Пошел на почту получать деньги, но не получил. Объяснили, что пенсии за­держиваются.

Странно. Неужели наше выздоровление 19 августа уже признано официаль­но? Но почему тогда не было сообщения?

Денег, однако, нет, и я снова вспомнил о ста рублях, которые занял у меня де­путат Векшин. Пошел в Смольный, где Векшин сейчас работает, однако самого Векшина не нашел.

И все же день не прошел даром.

Посмотрел на Смольный.

Там сейчас тревожно .