Уйти, чтобы остаться

Вадим подобрал руки и смиренно вытянул их вдоль кровати. Укрыться бы с головой и надышать в подушку тепла. И думать… хотя бы о девушке с прекрасными волосами. Эта глупая история на бульваре. Ну да ладно… Он вспомнил Ирину. А ведь она ревнует его к Ипполиту. Смешная… А вообще-то в ее рассуждениях есть логика. Почему Ипполит всегда так горячо защищает его гипотезу? Ведь если удастся ее доказать, то не только работа Киреева по Венере, но и диссертация Ипполита окажется пройденным этапом. Однако Киреев перешагнул через это, так почему Ипполит не может поступить, как Киреев? Однажды Ирина сказала: «Обезвредить признанием. Сбить с панталыку…»

Вадим придержал дыхание, прислушался.

Ипполит дышал ровно. Его не тревожили сны.

В простенке между окнами висели часы. И казалось, что секунды, словно маленькие человечки, выскакивают из часов, и маятник ловким пинком загоняет их то в шкаф, то в окно… Маятник отщелкивал цифры 5–32–64. Номер телефона Вероники.

5

Двадцать минут восьмого. Ипполита уже не было. Вадим решил еще немного полежать, а затем отправиться в библиотеку. Он раскрыл тетрадь Савицкого. Интересно, что бы сказали графологи о характере человека, обладавшего таким мелким кривым почерком? Неуживчивый, склонный к подозрениям. Но способный, очень способный человек…

Вадим вспомнил темы, которые Савицкий так и не заканчивал, остывая к ним, теряя интерес. Их завершали другие. Дорабатывали. Защищали по ним диссертации. Вадим понимал Савицкого, это не чудачество. Просто наступал момент, когда работа становилась неинтересной, ясной. Какой-то необъяснимый поворот, и все. Так, наверно, работают хирурги, когда, совершив операцию, отходят от стола, предоставляя помощникам накладывать швы…

Вадим положил в карман спички, взял чайник и пошел на кухню. Расположенная в углу кухня была пробита солнечным светом. Из окна в окно. Тетя Женя мыла раковину. Она только что очистила плиту от жирных пятен в надежде, что сдаст дежурство без всяких придирок. Заметив в руках Вадима чайник, а не сковородку, она успокоилась и отодвинулась.

Вадим набрал воду и разжег конфорку.

Он, кажется, не поздоровался с тетей Женей.

— Противно, когда много солнца, — произнес Вадим.

— Все противно, когда много.

— А любовь? — усмехнулся Вадим.

— Любви не бывает много. — Тетя Женя расправила тряпку на радиаторе.

Вадим удивленно посмотрел на худенькую старушку. Категоричность ответа его озадачила и рассмешила.

— А вы, Евгения Михайловна, эксперт?

Все знали, что тетя Женя когда-то жила за границей. Ее муж, астроном, стажировался на математических курсах и спился. Вернувшись в Россию, он скоро умер, а тетя Женя так и осталась в обсерватории. К старости она надумала пойти работать вахтером. Семьи у нее не было, и гостиничная сутолока вполне ее устраивала.

— Кстати, передайте Ипполиту, что выход на балкон — не лучший выход из положения, — произнесла тетя Жена, оглядывая кухню.

«Удачно скаламбурила», — подумал Вадим и сделал вид, что ничего не понял. Тетя Женя не обратила на эту уловку внимания и добавила, что заявит коменданту и Ипполиту влетит «по первое число». И добавила, что она не ханжа, она в свое время бывала в Сохо,[1] с мужем конечно, да откуда Вадиму знать о Сохо, но ее возмущают вытоптанные у балкона цветочные клумбы. Кстати, она знает ту, что провела вечер у Ипполита, а их конспирация лишь вызывает смех, да-да, смех. А клумбу жаль! И пусть Вадим не делает вид, будто не имеет понятия, о чем речь…

Тетя Женя вышла.

Вадим выключил газ. Пар обессилено стелился, нехотя отделяясь от помятого горлышка. Вадим решил позвонить до завтрака. В самом деле, какая разница — до или после. Главное, прекратится эта глупая борьба с самим собой. К тому же тетя Женя занята своими делами и не сидит у телефона.

— Здравствуйте, это я… Вы узнали?

— Кто это говорит?

— Я был… В кино мы были вместе…

— Ах вы… Да-да. Здравствуйте, молодой ученый.

— Вероника. У меня сегодня свободный вечер…

— К сожалению… у меня свои планы. И я…

— А завтра?

— Завтра, завтра… Что у нас завтра? Четверг? У меня семинар.

— Мне очень хочется вас видеть, Вероника.

— Все дни я очень занята.

— Тогда зачем вы дали свой телефон?

— Скажите, пожалуйста… (Кому-то в сторону: «Сейчас, сейчас…») Простите, Вадим, но я спешу, и меня теребят. До свидания.

Короткие гудки раздавались с сухой официальностью метронома. Сигнал — секунда — сигнал — секунда…

Подошла тетя Женя. По выражению ее лица было ясно, что она может воспроизвести разговор в деталях. Даже за Веронику.

«Подслушивала», — подумал Вадим и положил трубку.

— Хотел встретиться с одной девушкой. Не желает, как ни уговаривал.

Он хотел озадачить тетю Женю откровенностью. Однако сочувствие не появлялось. Наоборот!

— Назначать свидание с утра — значит терпеть фиаско. День большой, и девушка рассчитывает на более лестное предложение. — Она выразительно оглядела чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и выпуклый лоб Вадима.

Он смущенно улыбнулся и зашагал по коридору, подталкиваемый колючим взглядом старухи.

После завтрака Вадим направился в библиотеку. Слабый ветерок скользил по лицу, заползал за рубашку, успокаивал нервы… Пора привыкнуть такому красавцу и остряку, как он. И это не в первый раз. Он не Ипполит, и к этому пора бы привыкнуть… Есть вопросы, требующие чисто философского решения. Холодный анализ и напряжение воли. Последнее необходимо для утверждения первого. Напрасно он унижался и просил о свидании. Надо было сразу же повесить трубку или сказать… Что сказать?! Он знал, что вечером позвонит вновь. Казалось, комбинация из цифр 5–32–64 высечена у него в мозгу… Надо думать о другом, иначе он не дождется вечера, ведь и в библиотеке есть телефон.

О другом? О чем? Ну, допустим, о более важном…

6

— Чем закончился фильм? — спросила Ирина.

— Всеобщим благополучием, — ответил Вадим…

Он зашел в лабораторию. Ирина ставила карандашом вопросы на ленте.

— Ночью звонил Устинович.

— Вернулся с курорта? — Вадим взглянул на ленту.

— Он звонил из Москвы. В час ночи. Хорошо, я задержалась в павильоне.

— Ему не спится. Месяц как поднялся после инфаркта.

— Это же Устинович… Интересовался последними наблюдениями. Спешу обработать материал.

У Ирины худая шея в мелких рыжеватых пятнышках. Такие же пятнышки налетели на лицо и руки. Вадим посмотрел на острые лопатки, выпирающие под легким цветным сарафаном, и подумал, что рыжинки покрывают и эту длинную узкую спину.

Она окончила университет на год позже Вадима. И с тех пор числилась в группе Устиновича. Факт сам по себе выдающийся — с Устиновичем больше года не работали. Он предпочитал работать в одиночку, но проходил по планам как «группа Устиновича». Это его мало смущало.

На фоне академической респектабельности отдела астрофизики Устинович выглядел чужеродным телом. Его не любили. За что? Многие и не знали за что, но делали вид, что знают. Быть приверженцем идей Устиновича считалось дурным тоном. И так из года в год. Он не обращал и на это внимания. Запирал лабораторию своим ключом, здоровался корректным кивком, бывал на Ученом совете, если считал интересным для себя; когда чье-то сообщение его не увлекало, он уходил. «Он все знает, а об остальном догадывается», — шептали в зале, провожая взглядом высокую спортивную фигуру в моднейшем костюме.

Ирина его обожала. Сутками она не покидала обсерваторию, деля время между наблюдениями ночью и обработкой материала днем. Она знала рецепт кофе «А-ля Викто́р» — чуточку кофе, чуточку коньяку, чуточку лимонного соку, полторы ложки сахару, семь минут кипячения.

«Ирина, у вас золотые руки». Ирина смущалась. Капельки рыжинок пропадали, стирались на узком большеглазом лице.

«Устинович настоящий современный ученый», — говорила Ирина Ипполиту и Вадиму.

«Прожектер… Настоящий ученый употребляет чистый коньяк», — отвечал Ипполит.

«Ему можно доверять фундаментальные теоретические расчеты, но…» — неопределенно выговаривал Вадим.

«Вы болваны. Жаль, что Устинович о вас хорошего мнения», — завершала Ирина.

Вот уже несколько лет многие статьи, выходящие в СССР и за границей, подписывали вместе Виктор Устинович, Ирина Кон. Без различия рангов и степеней. Хотя роль Ирины во многих работах сводилась к приготовлению кофе. «Читайте Станиславского. Театр начинается с вешалки, — в ответ на протест Ирины приговаривал Устинович. — И выпрямитесь… Мне приятны стройные коллеги». Возможно, отчасти и это являлось причиной неприязни к Устиновичу со стороны кое-кого из сотрудников. И еще то, что итоги некоторых работ, оцененные на Ученом совете как фантастические, в скором времени вдруг подтверждались и у нас, и за границей.

«Сообщите, Ирина, мосье Шарлю Фужерону, в Принстон, что надо читать Вестник Академии…» или: «Молодец тот проныра журналист из газеты „Труд“, как мы его не хотели допускать на Ученый совет, помните, так вот, пусть сэр Колгейт ознакомится с информацией в газете „Труд“», — говорил Устинович Ирине, складывая очередной астрономический бюллетень.

Бывало и наоборот.

«Ирина, запросите редакцию, чтобы вернули нашу статью о далеком ультрафиолете. Передержали, черти. Устарела».

Ирина смотрела на его седую короткую стрижку, на его руки, держащие иностранный журнал, и вспоминала ночные наблюдения «в ультрафиолете», бесчисленные расчеты, модели. Становилось досадно. В такие дни кофе получался горьким, а пластинки были наполовину засвечены. И нужно было время, чтобы все прошло…

— Помоги отрегулировать редуктор. Что-то соскакивает, — Ирина протянула отвертку.

Холодные тонкие пальцы коснулись руки Вадима. У сердца, в этой почти плоской груди, не хватает мощности подогнать кровь к бледным пальцам. Подобная мысль всегда мелькала у Вадима, когда он чувствовал это прикосновение. И каждый раз Ирина улавливала мысль Вадима и отдергивала руку. Точно так, как сейчас. Отдернула и отошла к окну.

Вадим принялся снимать кожух редуктора. Без этого не обходилось — Ирина всегда что-нибудь придумывала и задерживала его в лаборатории…

— А в Доме сегодня вечер… Ты не собираешься? — Ирина видела, как прозрачное облачко стремительно перебегало экран неба от косяка до косяка окна.

Вадим не отвечал. Зачем понадобилось вскрывать кожух, ведь все было в порядке?

— Так ты пойдешь? У меня два пригласительных.

— Куда? Ах, в Дом… Нет. Я занят. Мне надо… — Вадим замолчал. Он ничего не мог придумать. Ему не хотелось придумывать.

Странные между ними отношения. Вот сейчас надо напрягаться, изворачиваться. И она это понимает, но делает вид, что верит.

Вадим вспомнил далекий дождливый вечер. Они стояли на остановке автобуса, возвращаясь из Дома ученых, или, как его коротко называли, Дома. Трое в нетерпеливой промокшей толпе… Ипполит незаметно отозвал его в сторону. «С меня — все… Я больше не вынесу. Хватит с меня интеллектуальных басен. Хочу нормально укомплектованную девочку. Прости, Вадим».

Позже, в автобусе, Ирина получила малоубедительный ответ Вадима, что Ипполит, вероятно, не сумел попасть в переполненную машину и приедет следующим автобусом. И триумвират распался.

«Понимаешь, моя душа не может вынести грусть ее глаз. Хочется рыдать и во всем сознаваться, — оправдывался Ипполит. — Ты — йог, тебе легко…»

И позже пояснил: «Йог не тот, кто может все вынести, а тот, кто может ко всему приспособиться».

Ирина не поворачивала головы от окна. Вадим видел зачесанные назад светлые волосы и острые детские лопатки под цветным, плохо сшитым сарафаном.

— В следующий раз вызывай механика, — голос Вадима нетверд, с нервным визгливым присвистом. — Тем более…

Ирина повернулась. Взгляд узких черных глаз резанул Вадима.

— Тем более что редуктор как редуктор. Нужен профилактический осмотр, — негромко сказал Вадим и вышел.

В коридоре он достал сигарету и закурил. Коронные великолепные кольца дыма теперь выползали бесформенными голубыми плюхами. На стене висел свежий номер газеты. Под рубрикой «В мире науки» Вадим прочел заглавие статьи — «Тайна Венеры. Интервью сотрудника обсерватории Вадима Павловича Родионова».

Что?! Он вспомнил приземистого самоуверенного журналиста, который на прошлой неделе преследовал его в лаборатории. Все-таки написал… Как непривычно и по-чужому выглядит его фамилия на сероватом газетном листе.

«Знание физического состояния Венеры необходимо при решении ряда вопросов, в том числе посылки обитаемого корабля на эту планету, „сестру Земли“; радиусы и масса Земли и Венеры примерно одинаковы. Полеты космических станций прояснили многие вопросы, тем не менее и многое остается пока загадкой. Например, вопрос однородности и глубины ионосферы. Этот вопрос очень важен… (Как звали этого корреспондента? „О. Кривошеев“. Олег, что ли?) Работами нашего отдела утверждается, что ионосфера довольно однородная и неглубокая. Что касается моего мнения — я придерживаюсь другой точки зрения, — ответил Родионов и застенчиво улыбнулся доброй улыбкой. — Надо работать. Тем более что в недалеком будущем люди сами поведут на Венеру свои корабли. Им надо знать по возможности все о далекой планете. О. Кривошеев (наш спец. корр.)».

«Хорошо, не дал себя сфотографировать, — вяло подумал Вадим. — Безобразие… А в общем-то он прав, этот Кривошеев. Хотя в чем-то и мерзко… „Застенчивая добрая улыбка“». Вадим заглянул в огромное стенное зеркало и усмехнулся: «Улыбка самоубийцы». Он докурил и швырнул окурок в мраморную урну.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Новость принес Яся. Он в замочной скважине видел ключ. Эдуард сомневался. Может быть, в кабинете возилась уборщица? Ковалевский обычно о приезде сообщает. Кому-кому, а Эдуарду Ковалевский был нужен. Позарез.

В дверях лаборатории показался Ипполит. Эдуард незамедлительно сообщил новость. Но почему Ковалевский не предупредил о приезде? В таком случае неудобно стучаться в кабинет. И как подобный факт оценивает старший научный сотрудник?! Конечно, ему все равно — приедет Ковалевский через неделю или уже приехал. Бытовые условия его пока не волнуют. А Эдуарда волнуют, и даже очень. Тем более Эдуард твердо знает, что решение о распределении квартир между сотрудниками в горсовет еще не отсылалось…

Ипполит подошел к телефону и набрал номер.

В трубке послышался слегка грассирующий голос Ковалевского.

— Мне бы Мусю, — произнес Ипполит.

— Мусю?! Это обсерватория. Вы ошиблись номером, — ответил Ковалевский.

Раздались короткие гудки.

— Муси нет. Есть Ковалевский, — Ипполит положил трубку. — Действуй, Эдька!

…Под цифрой «5» — латунная дощечка «Зав. отделом радиоастрономии».

Стены кабинета окрашены в густой синий цвет. С непривычки это кажется странным, но с первых же минут появляется впечатление уюта. Особенно когда сидишь в широком красном кресле на тонких ножках. Из двух огромных окон ровным квадратным столбом падает солнечный свет. Он особенно рельефен на фоне темно-синих стен. Свет четко отсекает угол полированного стола, тумбочку с телефоном, часть коричневой доски, правую половину лица Вавилова на большом портрете. У второго окна сидит профессор Киреев. Его мягкая тень на паркете — словно причудливый резиновый коврик. Сегодня теплое неназойливое солнце.

Расслабленно прикрыв глаза, Киреев смотрит на тумбочку с телефоном. Аппарат без трубки выглядит сиротливо и неуверенно. Вот в солнечном квадрате появилась загорелая рука. Коротким движением рука поднесла к аппарату трубку и припечатала рычаги. Телефон приобрел свой обычный глуповато-горделивый вид.