Помоги проекту - поделись книгой:
И они пошли.
Устроившись на своем штурманском месте, Ольга зашуршала картой и распечатками.
– Может, навигатор включить? – спросил Женька. Он, по всей видимости, старался сгладить последствия неприятного происшествия и Никитину грубость.
– Ненавижу буржуйскую технику, – буркнула Ольга. – Так доедем. Ник, выруливай обратно, вон туда.
Она действительно не любила навигаторы, даже самые навороченные, и могла проложить маршрут хоть по пачке «Беломора», лишь бы не полагаться на механические мозги. Все навигаторы, с которыми Ольгу сводила судьба, отвечали взаимной нелюбовью и норовили то увести ее в чащобу через поля, то показывали старые, давно утраченные маршруты, то противным голосом ругались в самый неподходящий момент. Старая добрая автомобильная карта, распечатки с сайта «Мишелин» – и вуаля, маршрут готов. К тому же не зря Женька так уговаривал Ольгу поехать: она обладала врожденным чувством направления, и даже если бы случилось ночью заплутать в полях, безошибочно вывела бы потерявшихся туристов на трассу.
– Сначала в отель заселимся или едем в музей? – спросил Женя, когда уже подъезжали к Кану.
Ольга уткнулась в помятые листочки.
– Никита, ликуй. Заселение только с пяти вечера, а сейчас начало двенадцатого. Минимум пять часов будем бродить по историческим местам.
– Больше. «Мемориал» закрывается в семь. – Как работают нужные ему объекты, Ник выучил наизусть.
Ольга промолчала, однако не чувствовала особой уверенности, что сможет семь с лишним часов бродить по огромному музею и не устать при этом. К тому же фанат военной истории тут один – Никита. И хотя всегда полезно узнать что-то новое, но всему новому есть предел.
Пропустить съезд нельзя было при всем желании: везде стояли указатели, и потому через некоторое время Никита остановил машину на обширной автостоянке рядом с музеем. «Мемориал» выглядел внушительно: здоровенное серое здание, рядом развеваются флаги разных стран, нежно-зеленые газоны уходят вдаль... Едва выйдя из машины, Ольга почувствовала плотный ветер с моря и улыбнулась.
– Здесь все-таки совсем иначе пахнет, правда?
– Идем. – Не интересующийся такими глупостями Никита нетерпеливо постукивал ключами о ладонь, ожидая, пока Женя вытащит из багажника свой рюкзак.
– Спокойно, битва давно закончилась, а экспонаты от тебя не убегут, – безмятежно ответствовал Ильясов. Но на Никиту сарказм уже не действовал: оказавшись в непосредственной близости от вожделенного музея, Малиновский начисто растерял чувство юмора и был одержим единственным желанием: добраться до экспозиции.
Они и добрались.
Ольга и Женя, до той поры весело перебрасывавшиеся шутками, притихли. Здесь царила особенная тишина, в которой не чувствовалось безмятежности. Посетителей, несмотря на то что на календаре было пятое июня, в «Мемориале» оказалось немного; а может, они просто рассредоточились по обширной территории.
Ольга опасалась, что Никита будет непрерывно объяснять что-то, сыпать датами и именами, однако Малиновский не произносил ни слова. Он переходил от экспоната к экспонату, от витрины к витрине, и губы его были плотно сжаты. И через некоторое время Ольге подумалось, что она чувствует то же, что и он: отголоски давнего ужаса войны.
Конечно, и сейчас на земле стреляют, в горячих точках непрерывно кого-то убивают, уровень преступности высокий, и у великих держав есть заветные чемоданчики с кнопками, нажатие которых приведет к атомной войне, но... Но та война, Мировая, с окончания которой прошло уже больше шестидесяти лет, – та война все равно кажется страшней. И хотя ее непосредственных свидетелей осталось совсем мало, похоже, та война въелась в генетическую память.
Иначе чем объяснить, что при виде улыбающихся солдатских лиц, при виде марширующих фашистов и свастики продирает дрожь? Как объяснить, что даже самые простые и вроде бы не страшные фильмы о войне до сих пор смотрятся так, будто стоишь на краю колодца и должна туда прыгнуть? Недавно по телевизору показывали «В бой идут одни «старики» – и вроде бы нет там ничего из тех штучек, которыми режиссеры и мастера по спецэффектам пугают впечатлительную публику. Никто никого не жует с чавканьем, призраки не протягивают холодные руки, континенты не уходят под воду. Даже масштабных боев, в сущности, нет. Просто... кто-то не вернулся. «Махнул не глядя». Песня про смуглянку. Ольга ревела в три ручья, но оторваться не могла, хотя было жутко.
Жутко оттого, что люди могут такое делать с другими людьми. Оттого, что безвременная смерть становится привычным фактом, а жизнь – просто средством, позволяющим тебе драться за себя и других. Оттого, что на войну идут практически дети, еще не успевшие узнать, как огромен и прекрасен мир. Иногда им достается капелька любви, пронзительно-острой и словно бы нереальной на фоне смерти; а иногда не достается.
И после окончания Второй мировой случалось немало жути – и война во Вьетнаме, и различные конфликты в Африке и странах третьего мира, и вечные взрывы в Израиле, и многое, многое другое, – но ни теракт 11 сентября, ни взрывы в московском метро, ни недавнее цунами в Японии не потрясали Ольгу так, как отголоски Второй мировой войны. Когда рушились небоскребы, Ольга сидела перед телевизором, прижав ладони к губам; когда сообщали о терактах, хотелось матом ругать проклятых смертников; когда широкая волна двигалась на японский берег и это транслировали по всем каналам и показывали в Интернете, офис не работал и очень жалел японцев, но никто не рыдал, даже самые впечатлительные; а сейчас, глядя на фотографии, старые сумки и винтовки, Ольга чувствовала, как комок подкатывает к горлу.
И какая разница, что русских солдат здесь, на Западном фронте, не было? Какая, к черту, разница? Ольга переводила взгляд с одной фотографии на другую – противотанковые заграждения, которые заливают приливные волны, плоскодонные десантные суда, минные поля, вбитые в песок бревна и рельсы, проволочные заграждения, хищные дула пулеметов... Подробные описания высадки, списки солдат и техники, ржавчина на касках и котелках... Ольга остановилась рядом с Никитой, молча разглядывавшим какие-то бледно исписанные листочки, и взяла его ладонями за локоть. Малиновский повернулся к ней и шепотом спросил:
– Ты чего?
– Страшно, – созналась Ольга.
– Конечно, страшно, – спокойно согласился Ник. – Это же война.
– И тебе страшно?
– И мне.
– Ты поэтому сюда приехал?
– Я приехал сюда потому, что забывать не следует. – Он указал на деревянную табличку, украшенную грубо нарисованным черепом со скрещенными костями и надписью «Minen». – Этих гадов передавили. Но не факт, что не найдутся еще такие.
– Не накаркай, – буркнула Ольга и убрала руки за спину. Почему-то вспомнился утренний эпизод в Довиле и тип, пытавшийся украсть сумочку. Хотя масштабы, конечно, несопоставимы.
Никита пожал плечами и двинулся к следующему экспонату.
Часа через три, несмотря на потрясение темой и действительно превосходную экспозицию музея, Ольга почувствовала, что внимание притупляется. Ну в самом деле, предел для осмотра – около четырех часов, после непременно следует передохнуть. Никита же, казалось, не ведал усталости и готов был вчитываться в таблички и разглядывать экспонаты еще по меньшей мере дня три. Ольга переглянулась с Женькой, который последний час уже не фотографировал втихаря, а просто бродил, и позвала:
– Ник! Ты есть не хочешь?
– Нет.
– А мы хотим.
– Молодцы.
Малиновский стоял, согнувшись вопросительным знаком, над очередной запрятанной под стекло записной книжкой и отвечал, кажется, автоматически.
– Никит, сколько ты тут еще намерен пробыть?
Он наконец оторвался от созерцания экспоната и выпрямился.
– Я же сказал – пока музей не закроется.
– Если честно, мы с Женькой уже одурели, – храбро сказала Ольга. – Я уважаю твою любовь к истории, но ты не обидишься, если мы тебя подождем где-нибудь снаружи?
– Да чего вы паритесь? – удивился Никита. – Берите машину и езжайте в Кан, а за мной возвращайтесь к семи.
– Ты серьезно?
– Конечно. Зачем я буду вас заставлять? – Он вытащил из кармана ключи и протянул Женьке. – В семь на парковке.
Когда они выходили из музея, Ольга сказала задумчиво:
– Жень, ты был прав. Люди меняются. Раньше он нас ни за что бы не отпустил, да еще и обиделся бы, что мы не желаем гулять с ним дальше.
– А я тебе что говорил? Это самое и говорил. – Женя забросил рюкзак в багажник и обошел машину, чтобы сесть за руль. – Уф! Благородство нашего товарища не знает границ. Я бы чего-нибудь пожрал, а ты?
– А где куртуазность? Мы во Франции.
– Мадемуазель, – хмыкнул Женька, – не соблаговолите ли вы отобедать со мною?
– Соблаговолю. Давай рули вон туда. И не гони, тут ограничение скорости.
3
– А знаешь, это моя первая автомобильная поездка за границей, – задумчиво сказала Ольга, когда они с Женей уже шагали по улице Кана. – До сих пор только по России рулили.
– Ты же вроде ездила в Италию, – заметил Ильясов.
– С Машкой, ага. Но мы машину не брали, все на автобусах и поездах. А если я в Германию еду, то по делам. Ну, и надо, чтоб водитель был.
– Получила бы ты, Оля, права, – рассеянно произнес Женька, прицеливаясь объективом-«телевиком» в очередную симпатичную башенку. – И проблема бы отпала.
– Ага, рулить и не пить? – возмутилась Ольга.
– А ты у нас, значит, алкоголичка? С утра пьешь?
– С утра не с утра, – сказала Ольга, высматривая что-то в конце улицы, – а днем начну. Женька, пошли во-он туда. По указателям.
– Пить? – Ильясов оторвался от фотоаппарата и растерянно заморгал.
– Дурак. Замок в ту сторону. Пошли.
Кан был местом, где можно ощутить терпкое, как кальвадос, очарование Нормандии – причем Нормандии старой, той самой, что взбрыкнула да и пошла через пролив на англичан. Развалины замка одиннадцатого века, построенного Вильгельмом (или, как уточнил Женька, по-местному – Гийомом) Завоевателем, два аббатства – мужское и женское, основанные Матильдой, женой этого самого Вильгельма, – и цветущие сады, и каменные улицы, и веселые студенты, и туристы, туристы, туристы...
– Так вот они где все, – сказала Ольга, когда у входа в замок – громадную, отлично сохранившуюся средневековую крепость – они наткнулись на толпу.
– Это логично, – заметил рассудительный Женька, прицелился и «щелкнул» замковую башню. – Люди приехали сюда на шестое июня, а пока День Д[5] не наступил, осматривают то же, что и мы.
– А хорошо, что мы сбежали из музея. – Ольга запрокинула голову, подставляя лицо ласковому солнышку. В вышине шли мелкие кучевые облачка и парили чайки. – Только жалко, что Никитка не увидит всей этой красоты.
– Ну, если ты хочешь затащить его в замок, то тут все открыто до десяти, – сообщил Женька, изучая расписание. – Только не думаю, что он сюда пойдет.
– Полагаешь, совсем зациклится на своих военных трофеях?
– Полагаю, что захочет ужинать.
– Пищевой туризм, – резюмировала Ольга. – Я так и думала. Почему за границей не получается не есть? Все диеты насмарку.
Женя окинул ее взглядом.
– Да ладно, зачем тебе диеты? Ты и так классно выглядишь.
– Ты это говоришь потому, что я блондинка.
– Если я называю тебя блондинкой, ты орешь, что светлая шатенка, а если надо оправдаться...
Ольга ткнула его кулаком в бок, и Женька засмеялся.
Они наконец вошли в замок через ворота Сен-Пьер, и дальше можно было бродить, осматривать, наслаждаться, восхищаться и проделывать то, что обычно проделывает любознательный человек в подобных случаях. Только Ольга остро ощущала – чем дальше, тем сильнее, – что Никиты с ними нет. Черт побери, как быстро она привыкла, что их снова трое, что былая дружба на троих вернулась.
В школе их дразнили «три мушкетера», хотя Ольга за мальчишку не сошла бы при всем желании: она и в детстве любила наряжаться. Любила даже школьную форму, которая, впрочем, быстро сменилась вольным стилем – платьицами и юбками, их с удовольствием покупала дочери мама. Однако все это не означало, что Оленька трепетала перед опасностью. Если мальчишка дергал ее за косичку, она бросала портфель на землю и, зло прищурившись и уперев кулачки в бока, говорила: «Щас врежу». И все знали: врежет. Она с Женькой подружилась, потому что едва не поколотила, когда он налетел на нее в коридоре. Женя был щуплый, хилый, носил очки и обожал читать; это увлечение – читать он не переставал даже на ходу – в буквальном смысле натолкнуло его на Ольгу. Услышав ее любимое «Щас врежу», Ильясов снял очки, сунул их в портфель и сказал:
– Да, Шульц, врежь, ты права. Я виноват. Извини.
Разумеется, драться они не стали, подружились, и через некоторое время Ольга стала общаться и с лучшим другом Жени – Никитой, и это было... Ну да, школьные годы чудесные...
Потом все изменилось, конечно. Хотя казалось, что не изменится.
На стене замка оказалось немноголюдно и дул ветер. Это был совсем не тот ветер, что внизу: здесь ощутимее, чем раньше, пахло свободой. Пахло, конечно, морем и водорослями, теплыми камнями, согретыми за день солнцем, и травой, и еще чем-то неуловимым, чему Ольга не знала названия. Она стояла, держась руками за камни, которые положила здесь чья-то рука много сотен лет назад – для того, чтобы не прошел враг, а не для того, чтобы какая-то Ольга Шульц однажды явилась сюда и прикоснулась. Город царапал небо шпилями церквей, Женька что-то говорил рядом – кажется, зачитывал абзац из захваченного с собой путеводителя, – но Ольга почти не слушала. Ей хватало просто стоять здесь. Стоять, смотреть и чувствовать.
– Ты что, устала? – спросил Ильясов.
– Не-а. Сколько времени, Жень?
– Половина шестого. Да ты не бойся, мы успеем.
– Я и не боюсь...
Женька помолчал немного, а потом произнес таким особенным голосом, который предвещает разговоры, в приличном обществе называемые серьезными:
– Оля, а можно я задам тебе личный вопрос?
– Ну давай, – согласилась она, сдвигая очки на макушку.
– Ты на меня не обижаешься, что я тебя в это втравил?
– Нет. Почему я должна?
– Ну... – Ильясов вздохнул, снял с плеча рюкзак и принялся запихивать туда камеру – видимо, чтобы руки занять и не смотреть на Ольгу. – Я, честно говоря, когда тебя просил, не думал, что ты согласишься. Вы же с ним ссорились, и серьезно. Да?
– Это все дела прошлые, Жень, – сказала Ольга беспечно. – Теперь мы просто друзья. Проехали и забыли... Давай спускаться, чтобы этот брошенный друг нас не заждался. А по дороге купим кофе, булок и еще какой-нибудь ерунды? Туризм туризмом, но нужно как-то дожить до ужина...
Но отправиться за Никитой в «Мемориал» сразу не вышло. Машина не завелась.
Ольга даже не поверила сначала, что в первый же день, призванный быть самым волшебным и принести уйму благостных впечатлений, – так вот, в этот долгожданный первый день на голову упадет столько неприятностей.
То Никита нервный. То сумочку свистнуть хотят. То вот, пожалуйста, машина.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Женька, раз за разом поворачивая ключ. «Пассат» не реагировал.
– Это ведь прокатная машина, так? – сказала Ольга. – Она не должна ломаться в тот же день, как мы ее арендовали?
Поделиться книгой: