Палач. Наказание как искупление

Александр Ачлей

ПАЛАЧ

НАКАЗАНИЕ КАК ИСКУПЛЕНИЕ

Моим друзьям и наставникам

Ибрагиму Ашрапудиновичу Дибирову,

Алексею Николаевичу Назаревскому,

Мугуме Чеерчиевичу Чеерчиеву

в знак благодарности и уважения.

Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями и людьми случайно.

Глава I

Смерть реформатора

(Москва. 2010)

— Папуля! Ты почему опять грустный? — голос дочери доносился из трубки мобильника на фоне какого-то раздражающего душу эха.

— Отнюдь! С чего ты взяла? — он ответил первое, что пришло на ум. И этим первым оказалось слово, по которому его в том далеком 91-м узнавала вся страна.

— Хватит хандрить! Приезжай немедленно! Нам есть что праздновать! Я вошла в политсовет партии «За демократию и прогресс», — радость от собственной состоятельности звучала в каждой фразе его наивной девочки, которая искренне верила в то, во что он уже давно не верил.

— Поздравляю! — выдавил он из себя без всякого энтузиазма. — Я обязательно приеду. Вот только дела закончу.

Чмок-чмок, пока-пока. Разговор закончился как обычно. Она в очередной раз поняла, что он никуда не поедет. Он в очередной раз осознал, что вряд ли уже сумеет выйти из депрессии. И никакие успехи дочери на политическом поприще, никакие житейские радости как-то: рождение детей (почему бы нет?), внуков, вкусная еда (это он когда-то любил), любовница (ну, это чисто теоретически), бражничество с друзьями (здесь он всегда был сдержан) не помогут справиться с чувством глухой тоски, раздирающей душу.

А как все славно начиналось!!! Он, внук одного из ярчайших героев Октября и сын человека, на которого равнялась вся страна в середине прошлого века, оказался востребованным новой российской властью сразу после распада «великого и могучего…». Тогда он был абсолютно уверен, что развал Союза стал закономерным итогом его развития вне основных мировых трендов. В те далекие 90-е Георгий Темирович Голиков был отчаянным рыночником. Рынок был для него «священной коровой», той палочкой-выручалочкой, которая сможет быстро и эффективно превратить Россию в развитую, современную, так похожую на передовые США и Европу державу.

Да, тогда, в начале 90-х, он был смел, решителен, амбициозен. Вокруг него сплотилась группа единомышленников, которые разделяли его политические и экономические взгляды. Главным монстром, сдерживающим поступательное движение России, они считали собственно государство в его советском воплощении. И потому активно взялись за выкорчевывание всего, что оставалось еще от этого прогнившего древа.

Он был настойчив и последователен в своей решимости насадить на 1/7 части суши те законы, которые превратили Запад в экономический рай. Как и его легендарный дед, бросившийся со всей напористостью своей юной романтичной души насаждать революционные идеалы, Георгий Темирович также взялся за реформирование огромной страны. Это только внешне он напоминал упитанного, медлительного, вальяжного и добродушного барина. На деле это был яркий, решительный, убежденный в правильности предпринимаемых им шагов лидер, готовый пойти на многие жертвы ради воплощения в жизнь своих идей. Это и роднило его со своим пассионарным предком, который в 16 лет командовал полком и силой оружия и собственной убежденностью взращивал новое.

Голиков провел сеанс шоковой терапии. Пустые полки магазинов тут же наполнились дешевым импортом. Народ ликовал от возможности в немереных количествах приобретать жвачку, сомнительное спиртное в красивых бутылках и несвежие колбасные изделия в импортной упаковке. На неприятные позывы в желудочно-кишечном тракте внимания не обращал. Был полон надежд на скорейшее вхождение в эру изобилия и процветания, братания с американскими и европейскими народами, всемирной любви и единения под знаменем свободы, равенства и братства.

Цензуру — долой! Ура!

Монополию на внешнюю торговлю — долой! Дважды ура!!

Ограничения на выезд из страны — долой! Трижды ура!!!

Но чем больше было свободы, тем неспокойнее становилось в стране. То тут, то там стали раздаваться выстрелы. Сначала одиночные. А потом очередями. Со временем словосочетание «наемный убийца» стало обыденным. Впрочем, его неблагозвучие очень скоро было вытеснено красивым иностранным словом «киллер». Тот рынок, о котором Голиков мечтал и который должен был подтолкнуть огромную страну к саморазвитию, ограничился спекуляцией и торговлей, присвоением и разворовыванием того, что было накоплено и сохранено предыдущими поколениями. Появилась собственная «русская мафия», которая все больше срасталась с чиновничеством и бюрократией. На его глазах скромные и непритязательные соратники превращались в бонз, становились обладателями несметных состояний, приобретали привычки, более подходящие для англосаксонских аристократов и ближневосточных шейхов. Огромные квартиры, шикарные загородные дома, одежда, часы и прочие аксессуары престижных марок, автомобили самых последних моделей, огромные запасы в депозитариях швейцарских, люксембургских и прочих банков, роскошные дворцы, замки и виллы в Старой Европе — все это считалось в их среде законным, абсолютно заслуженным и закономерным вознаграждением за их труд и талант.

«Интересно, когда я стал разделять „их“ и себя?» — задал он себе риторический вопрос. Его фактический отход от основной массы младореформаторов произошел еще в середине 90-х. Он был и оставался идеалистом. Он искренне хотел как лучше.

«А получилось как всегда», — вспомнил он ставшую поговоркой фразу сменившего его на посту премьера чиновника и невольно улыбнулся.

Да, рынок, о котором он мечтал, так и не случился. Страна превратилась в сплошной базар, экономика рухнула окончательно, а малый и средний бизнес, становой хребет любой рыночной экономики, так и не состоялся. Коррупция, которая поначалу казалась лишь легким недоразумением, превратилась в хищного спрута, захватившего в свои щупальца все сферы политической, экономической и социальной жизни. Причем если в начале «реформирования» (при каждом возвращении к этому слову его губы кривились в горькой усмешке) в системе коррупции наблюдалась хоть какая-то иерархия и упорядоченность, то со временем процесс стал напоминать броуновское движение, где каждая частичка (чиновник) двигалась так, как ей заблагорассудится. Словно стая голодных гиен бюрократы «обновленной России» урывали для себя каждый что может. Без стыда и совести. В единственном стремлении брать, брать и брать. И если на начальном этапе хапали, но при этом хоть что-то делали, то потом и делать перестали. Поэтому выделяемые из раздувшегося от продажи нефти и газа госбюджета баснословные деньги на модернизацию, строительство дорог и мостов, создание новой инфраструктуры никак не способствовали решению именно этих задач. Дорог так и не стало, мосты забавно раскачивались, плотины ГЭС рушились. Большой театр, несмотря на все потуги российских рабочих, так и не отреставрировали, строительство олимпийских объектов в Сочи вошло в Книгу рекордов Гиннесса из-за своей баснословной дороговизны, а павильон в Шанхае на ЭКСПО-2010 стал просто посмешищем, так как символом великой страны был выбран почему-то Незнайка из Солнечного города.

Раздался сигнал домофона. Георгий Темирович сам пошел открывать дверь. Прислугу он отпустил. Не хотел, чтобы при его разговоре с Антоном присутствовали посторонние люди. Он давно собирался переговорить со своим самым близким соратником того полного наивных надежд времени. Но все как-то не удавалось. Всякий раз, сталкиваясь с абсолютной уверенностью Чабисова в правоте делаемого им дела, он вынужден был отступать и все глубже уходить в свои мысли о том, что было, что думалось и что сталось.

Антон Борисович вошел как всегда стремительно, крепко и искренне обнял друга, решительным шагом прошел в гостиную, уверенно расположился в кресле и направил на своего бывшего патрона известный всему миру взгляд с характерным прищуром.

— Антон! Ты знаешь, я не люблю долгих прелюдий. Тем более что ты человек весьма занятой. Поэтому постараюсь быть кратким. — Вступление досталось Голикову достаточно тяжело. Так тяжело бывает тогда, когда решаешь высказать наболевшее человеку, который когда-то был твоим другом, а со временем… А что со временем? Этого Голиков еще не знал.

— Я долго размышлял над тем, что произошло. Моя страна, прости уж за излишний пафос, но сейчас иначе не могу, на моих глазах превратилась из великой державы в полное дерьмо. Не возражай, пожалуйста, — предупредил Голиков невольный порыв Чабисова вмешаться в его монолог.

— Да, да. Именно дерьмо! Полноправным членом западного цивилизованного сообщества она так и не стала. От нее шарахаются как черт от ладана и Европа, и Америка. Нас ненавидят так же, а может, и сильнее, чем раньше. Но раньше на нашей стороне была хотя бы сила. Сейчас нет и ее. И вообще ничего нет. И все катится в тартарары. Не хочу быть пророком. Но все это года через три рухнет. И ничего не останется. Ни от России. Ни от нас…

— Это паникерство! — перебил его Антон. — Все далеко не так, как ты думаешь. Да, у нас есть проблемы. И мы не смогли предусмотреть многое из того, что случилось. Но мы живем в свободной и демократичной стране…

— О чем ты?! О чем ты говоришь?! Какая, к черту, свобода? Какая демократия? Где ты ее видишь? На выборах? Или по ящику? Или на партийных съездах? Мы все просрали, все!!! Мы страну просрали, людей ввели в блуд и разврат. И ты называешь это проблемами? Да не проблемы это, а катастрофа! Гибель Третьего Рима, крах тысячелетней цивилизации!! И это не просчеты наши! Весь ужас в том, что просчетов не было. Изначально замысел был такой! Через меня, через тебя, через прочих наивных идиотов, преклоняющихся перед их жизнью, раздавить, убрать, стереть с лица земли огромную, могучую, прекрасную страну, уничтожить ее народ, его культуру. Потому как мы просто никому не нужны. А реально нужно несколько миллионов рабов, которые бы разрабатывали наши недра, качали отсюда нефть и газ, вывозили вагонами золото, платину и никель. И что самое ужасное, я, Георгий Темирович Голиков, потомок тех, кто создавал эту страну ценой собственной крови, все и разрушил…

— Ты излишне эмоционален сегодня. Я не согласен с твоей оценкой происходящего.

— Ты и не можешь согласиться, — перебил его Голиков совершенно спокойным тоном. Тоном, в котором Чабисов услышал прежние нотки властности и решимости, столь характерные для его шефа двадцатилетней давности.

— Ты и не можешь согласиться, потому что ты стал частью их проекта. Ты — не русский человек. Волей-неволей ты, как и практически все мои бывшие соратники, вы все мимикрировали. Вас уже ничего не связывает ни с Россией, ни с ее будущим. Ваши деньги там. Ваши жены там. Ваши дети там. Вы сами здесь находитесь по вахтовому методу. Прилетел, разделил очередной кусок, улетел в Альбионы. Вы целенаправленно привели страну к гибели, оправдывая свои поступки всяк на свой лад. Люди вы взрослые. Поступайте, как считаете нужным. Я не намерен вас в чем-то убеждать. Но я оставляю за собой право поступить так, как считаю нужным и справедливым. Я не хочу и не могу быть болваном в чужой игре. Не люблю интриг. Поэтому и пригласил тебя сегодня прийти. Мое решение окончательное. Это плод многолетних раздумий. Я не могу позволить рухнуть тому, что моя семья строила десятилетиями. И поэтому с завтрашнего дня начинаю работать против вас, — Голиков произнес все это спокойно и предельно жестко.

Чабисов даже не пытался его как-то переубедить. Он молча встал, протянул бывшему другу руку, которая, так и не найдя ответа, вынуждена была переместиться в карман собственных брюк, кивнул головой и пошел к выходу. Георгий Темирович молча проводил его до двери, после чего вернулся в гостиную, открыл бар, достал оттуда бутылку виски, налил почти полный с толстым дном стакан и в два глотка осушил его. Сегодня, после этого тяжелого для него разговора, он, может быть, впервые за последние несколько лет выспится. На душе стало легче. Настроение поднялось. Вскоре он уснул тут же в гостиной на диване.

Выйдя от Голикова, Чабисов сел в машину, набрал на телефоне номер и, услышав ответ, отреагировал на не очень хорошем английском языке: «He is very tired. I think that he needs help».[1] После этого он отключил мобильник и устало откинулся на спинку заднего сиденья своего роскошного лимузина, который мчал его по ночным улицам Москвы в сторону загородной резиденции.

Через несколько минут Курзанов получил заказ от весьма влиятельного источника на немедленную ликвидацию объекта категории «А». Спустя два часа в тихом закутке Николоямского переулка остановилась неприметная машина, из которой вышли два человека. Один из них остался у машины, второй направился в сторону XIX века здания, к которому примыкала современная пристройка в стиле «элит». Он дождался, когда из калитки вышел какой-то мужчина, открыто прошел через нее, поднялся на мраморное крыльцо, где внимательно посмотрел в глаза встречавшему его охраннику и затем показал ему какую-то бумажку.

Охранник так и остался стоять у входной двери, погруженный в свои мысли. Человек прошел в холл, сел в лифт, поднялся на нужный этаж, без шума вскрыл дверь в квартиру Голикова, осторожно прокрался в гостиную, где на диване спокойно посапывал хозяин, стремительно приблизился к нему и уверенным коротким движением вколол ему шприц в плечо правой руки. После чего так же бесшумно вышел из квартиры, закрыл плотно дверь, прошел мимо по-прежнему находящегося в ступоре охранника и сел в ожидавшую его машину. Иномарка, плавно отчалив от тротуара и совершив несколько нехитрых маневров по закоулкам старой Москвы, исчезла в неизвестном направлении.

Утром к дому подъехала группа людей в черном. После короткого допроса охранника, который так ничего и не вспомнил, прибывшие изъяли записи с видеокамер наблюдения и поднялись в квартиру реформатора. Минут через пять туда же прошла бригада врачей спецскорой помощи, которая зафиксировала смерть Голикова Георгия Темировича от острой сердечной недостаточности.

Шел 2010 год. До развала России оставалось четыре года.

Глава II

Al Gazzettino

(Венеция. 2016)

Вопрос о том, кого отстреливать, заданный Артемьевым в немного пошловатой форме, покоробил Константина Сергеевича. Но он не дал выхода чувству недовольства, сосредоточившись на диске. На губах старика блуждала непонятная Артемьеву ухмылка, которая неожиданно, прямо на его глазах, превратилась в узкую ниточку, свидетельствующую о напряженном ожидании:

— Ну, вот видите. Я не ошибся. Относительно «Криптоса». Информация в наше время распространяется до неприличия быстро. — При этом он незаметно просунул правую руку за лацкан немного потрепанного пиджака и осторожно вынул ее, но уже с зажатым в ладони пистолетом.

«Неужто старый хрыч и в Италии ПМ с собой носит? Вот чудик!» — подумал Артемьев. Однако его мысли перебил проникающий чуть ли не в самое ухо жутковатый шепот:

— Они уже здесь. Один стоит у стойки бара. Второй делает вид, что смотрится в зеркало у двери. Третий направляется прямо к нам. — Константин Сергеевич говорил все это продолжая неторопливо попивать вино.

«Как он умудряется разговаривать не шевеля губами?» — пронеслось в голове Артемьева, когда он боковым зрением заметил, как к их столику приближается человек, на ходу расстегивающий длиннополый черный плащ. Тот уже было извлек из глубин своей хламиды нечто напоминающее помповое ружье («Голливуд, твою мать!»), как вдруг черты его тонкого лица исказила гримаса недоумения, а промеж черных, по-итальянски четко обозначенных бровей появилась дырочка, из которой сразу же забил фонтан темной жидкости. Константин Сергеевич стрелял из положения сидя, не изменив даже своей первоначальной, полурасслабленной позы.

Выстрел получился громким. Не привыкшие к подобным сценам венецианцы сразу встрепенулись, раскудахтались и бросились к выходу, что затруднило тут же убрать второго киллера, расположившегося у барной стойки. В результате у того появился шанс. Он успел извлечь ствол и выдать очередь, которая прошила старика. Константин Сергеевич как-то сразу погрузнел и всем телом опал на стол, окрасив белую скатерть алым цветом. Но профессионалом он действительно был изрядным, потому как даже смертельно раненный, он успел отбросить пистолет Артемьеву, и тот с первого же выстрела уложил стрелявшего.

Артемьев выхватил из руки убитого намертво зажатый диск, бросился на пол, через кувырок встал на одно колено и припечатал несколькими выстрелами к стене третьего наемника, так и не сумевшего из-за паники бегущих людей сделать прицельный выстрел. После этого он рванул на улицу и смешался с обезумевшей от ужаса толпой. Она же затем вынесла его на другую сторону канала, где он растворился в бесконечных внутренних двориках старой Венеции.

Путь в гостиницу теперь ему был точно закрыт. Туда нельзя было возвращаться ни при каких условиях. Оставался только вариант с виллой Сандры, где он мог бы отсидеться какое-то время. На него напала смертельная тоска. Ясное дело, Курзанов слил-таки его полностью. В том числе итальянцам. Это еще повезло, что длительный период мирного спокойствия в Европе не позволил этим крепышам быстро ликвидировать его. Понятно, что одними тренировками, перемежаемыми сытными обедами с пастой и вином, невозможно достичь абсолютной реакции и мастерства, позволяющего в любой обстановке не потерять контроль над ситуацией. Чтобы убивать быстро и хладнокровно, нужна стрельба не по мишеням в тире, а по людям на войне, чего в Европе нет уже более полувека.

«Для этого надо хотя бы года два побегать по горам Кавказа, где от твоей прыти и навыка зависит жизнь», — подумал Артемьев, открывая дверь в одно из тихих кафе, спрятавшихся между двумя каналами и мостом. Он быстро прошел в туалет, благо у итальянцев подобное поведение не вызывает никакой реакции. Разглядывая себя в зеркале, он вспомнил, как много лет назад впервые оказался в Риме, и ему вдруг захотелось облегчиться. Он начал лихорадочно искать привычные указатели общественного туалета, но нигде их не находил. Желание становилось все нестерпимее (давало знать о себе вино, выпитое в изрядном количестве за обедом), а заветной таблички нигде не было. Окончательно отчаявшись, он обратился к прохожему итальянцу и на смеси русского, английского и языка жестов объяснил свою проблему.

Итальянцы — народ сочувствующий. Прохожий взял его за руку, завел в первый попавшийся бар и провел в туалет. Удовлетворенный Артемьев тут же предложил своему спасителю пропустить по стаканчику граппы, что было принято новым знакомцем с пониманием. Именно тогда, во время их неторопливой беседы, Артемьев узнал, что общественных туалетов в Риме, как, впрочем, и во всей Европе, не так уж много, особенно в центре городов, а многочисленные туристы пользуются услугами ватерклозетов баров, кафе, ресторанов и магазинов. При этом не обязательно после этого что-либо заказывать или покупать, как не обязательно за эту услугу платить, хотя какую-то мелочь можно бросить в специально предназначенную для этих целей копилку. Что касается окружающих, то на вас никто не обратит внимания, поскольку это абсолютно естественное поведение.

«У нас же до сих пор, куда ни зайди, обязательно смерят презрительным взглядом. А в магазинах — так вообще не поймут», — Артемьев привел себя в порядок, после чего вышел в зал, сел за столик, заказал сухого белого вина и минеральной воды и стал обдумывать дальнейшие действия.

«Пока светло, на виллу идти опасно. Полиция уже наверняка опросила посетителей Al Gazzettino. Совершенно очевидно, что у них есть и мой фоторобот. Гостиницу они вычислят. Благо там я не оставил никаких следов. Все документы и деньги дома у Сандры. Вот же кого вовремя послал Господь! Правда, портье меня, по всей видимости, опознает. И, скорее всего, сообщит о тех двоих, с кем я встречался накануне этих событий. А это уже не очень хорошо. На них у меня и была надежда. Что же делать теперь? Ну ладно, отсижусь на вилле у Сандры. А дальше что? Что я могу ей доверить, а что — нет? Одно дело — переспать с симпатичным русским, совершенно другое — помочь выбраться из дерьма заезжему киллеру, который к тому же завалил в свое время ее собственного папеньку», — свои не очень оптимистичные мысли Артемьев разбавлял глотками вина.

Он просидел в этой тихой харчевне до самого вечера, так ничего дельного и не придумав. Поймав на себе вопросительный взгляд официанта, Артемьев понял, что пора уходить. Он медленно рассчитался по счету, не оставив больших чаевых (еще запомнят, не дай Бог), и вышел на улицу. Город жил своей жизнью. По многочисленным каналам торжественно проплывали украшенные фонарями гондолы, чистенькие катера-такси и переполненные восторженными и уставшими за день туристами вапоретто.[2]

Артемьев взял водное такси и направился в район, где находилась вилла Сандры. Подойдя к воротам дома, он не заметил ничего необычного. Собак, охранявших его в отсутствие хозяев, нигде не было видно. А это означало, что вышколенная прислуга ожидала его прихода и не выпустила доберманов на двор. Он еще раз мысленно поблагодарил Сандру за гостеприимство, открыл калитку и направился к дому. Массивная входная дверь легко поддалась его напору, он зажег свет, прошел в просторную прихожую и наклонился было, чтобы снять обувь, как вдруг нутром почуял что-то неладное… Но отреагировать уже не успел…

Глава III

Венецианская резидентура

(Венеция. 2016)

Лана вернулась в номер как-то подозрительно быстро. Он-то, наивный, надеялся, что у него есть хотя бы час на отдых от этого нескончаемого приключения, которое его уже стало порядком утомлять.

— Что так быстро, солнце мое?! Или у тебя, как у Джеймса Бонда, в часы «Ролекс» вмонтирован факсимильный аппарат, по которому ты успела получить все необходимые инструкции?

Но Лане было явно не до шуток. Она была всерьез чем-то озабочена.

— Артемьев исчез.

— Откуда это известно? — Дин отреагировал сразу.

— Я связалась с нашими здесь, в Венеции. Они сами в недоумении. Они встречались с Артемьевым несколько дней назад. И вроде бы обо всем договорились…

— Обо всем — это о чем? Поподробнее, пожалуйста. Не забывай, что я все-таки руководитель нашей «Красной капеллы».

— Тебя пока еще никто не утвердил, — Лана произнесла это на автомате, не особенно вникая в смысл сказанного. Но для Дина этого было достаточно. Он резко поднялся, нарочито медленно и тщательно оделся, после чего покинул номер, оставив Лану наедине со своими мыслями.

Дин решил пройтись по старому городу. В первый раз он побывал здесь лет 30 назад. С первой женой и маленькой дочуркой, в которой до сих пор души не чаял. Ей тогда едва исполнилось четыре годика. Сидя во время всей многочасовой прогулки на шее Дина, она нудно просила родителей купить ей что-нибудь в этом сказочном городе. Теперь она стала совсем взрослой, вышла замуж, жила в Московии и активно занималась кинопрокатом арт-хаусных фильмов. Дин ее безумно любил. Она была ему самым близким другом. С ней он мог разговаривать на любые темы. Жаль только, что виделись они редко. У каждого была своя насыщенная жизнь. И ничего плохого в этом не было. Дин не переставал улыбаться, вспоминая о той их прогулке, во время которой он понял главную особенность Венеции, ту, что так поразила его тогда: в городе не было машин и светофоров, подземных переходов и привычных «полосатых зебр», здесь не раздавались сигналы клаксонов и не слышен был визг тормозов. Никто не стремился перебежать улицы и проспекты в неположенном месте, поскольку собственно улиц в городе не было. Зато было много каналов, мостов и переправ. Народ носился по всему этому водному царству на катерах, моторных лодках, гондолах и вапоретто, которые выполняли здесь функцию общественного транспорта. Дочери они тогда все-таки купили какого-то мишку, что, правда, не доставило ребенку особой радости. Маленький был слишком, наверное.

На Лану Дин абсолютно не обижался. Он вышел из номера скорее для того, чтобы дать ей возможность обдумать создавшуюся ситуацию. Пока (и это правильно) он не утвержден центром, она действительно все проблемы должна решать самостоятельно. То, что Гондалев не будет возражать против задуманной им схемы, Дин не сомневался. Они знали друг друга тысячу лет, не раз участвовали в одних операциях, так что его утверждение старшим группы — это всего лишь формальность. Тем не менее формальность важная. Поскольку именно это предопределило бы его статус во время встречи с представителями местной резидентуры. А то, что такая встреча должна состояться в ближайшее время, у него сомнений не было.

Минут через 15 до Ланы дошло, что она ляпнула Дину. Но сейчас не это было главным. Пропал Артемьев. Возникла нештатная ситуация. Это беспокоило. Ей нужны были срочные инструкции из Екатеринбурга. План, предусматривающий эвакуацию Артемьева из Италии (тот, что Дин обсудил с Бенетти), требовал совершенно конкретных действий. И любое отклонение от него могло вызвать подозрение со стороны итальянских спецслужб. А потому Лана решилась. Она набрала со своего телефона прямой номер Гондалева. После минутного объяснения тот сухо сказал: «Жди указаний», — и положил трубку. Через 10 минут она получила SMS. Инструкция была абсолютно четкой и ясной. В четыре часа пополудни они с Дином должны были прийти на встречу с кем-то на набережную в районе площади Сан-Марко. И все бы хорошо. Только вот Дина нет.

Волноваться ей, правда, долго не пришлось. Через пару часов дверь в номер открылась. На пороге стоял довольный и великодушный Дин, который протягивал Лане букет восхитительных фиалок. В 15.30 они вышли из гостиницы и направились в сторону центральной площади города. На набережной Лану задел моложавый красивый мужчина лет 45. Извинившись на чистом русском языке, он пригласил соотечественников выпить по чашечке кофе прямо здесь, на набережной, у среза воды, и полюбоваться вечерним солнцем и заливом. Через десять минут к ним присоединился еще один человек. Со стороны все выглядело как невинная встреча старых знакомых, которые были рады видеть друг друга вдали от родины.

Юрий Петрович как старший взял на себя обязанность проинформировать Дина и Лану о случившемся.

— Пару дней назад мы встречались с Артемьевым, о чем и доложили главе нашей резидентуры Константину Сергеевичу. Тот решил, что на следующую ставку, во время которой должны быть переданы особо важные материалы Тауберга, он пойдет сам. И такая встреча состоялась. Они с Артемьевым пересеклись на набережной, после чего пошли пообедать в небольшой трактирчик Al Gazzettino. Что там произошло — можно только догадываться. Через полчаса в трактире началась стрельба. В результате посетители в панике разбежались, а в кафешке остались четыре трупа: гражданина Австрии и трех итальянцев, выходцев из Кампании и Калабрии, — Юрий Петрович немного разволновался и, дабы успокоиться, отпил глоток минеральной воды без газа, чисто по-европейски. После чего спокойно продолжил повествование: — Убитым австрийцем оказался наш «резак»,[3] царство ему небесное…

— Что, хороший был мужик? — перебил его Дин.

— Да как сказать… Аналитик вроде был хороший. Работу нашу знал. Но… — тут Юрий Петрович как-то осекся и посмотрел вопросительно на своего напарника.

— Странный он был. Если не сказать больше. Вроде патриот. Но русских постоянно называл быдлом, что, конечно, коробило. — Виктор Геннадьевич сказал то, что Юрию Петровичу как истинно русскому человеку произнести было невозможно.

— Да, да. Именно так. Коробило. В общем, со странностями он был. Но сейчас это уже неважно. Важно другое. Мы не знаем теперь, куда делся Артемьев. А самое главное, не знаем, где теперь находятся материалы Тауберга…

— В гостинице узнавали? — задала совершенно естественный вопрос Лана.

— Это невозможно, — опять вмешался Виктор Геннадьевич. — Мы знаем, где он остановился. И за этой гостиницей было установлено наблюдение. Но оно результатов не дало. Он не появился там ни вечером, ни утром следующего дня, ни сегодня. Кроме того, мы заметили вокруг самой гостиницы суету, связанную с действиями местных спецслужб. Они явно были заинтересованы персоной Артемьева, тем более что он был вольным или невольным участником трагедии в Al Gazzettino, чему наверняка нашлось немало свидетелей. После того как мы в этом убедились, мы решили более туда не соваться.

— Почему? — Дин спросил это скорее автоматически, нежели из любопытства.

— Во время нашей первой встречи с Артемьевым в холле этой гостиницы он нарочито громко, так чтобы это услышал портье, сказал о том, что не будет завтракать в гостинице, а пройдет со своими друзьями в соседний ресторан. Осторожничал. Что вполне объяснимо. Служащий отеля, конечно же, «сфотографировал» нас и, безусловно, очень хорошо запомнил. Появись мы там опять, не избежать допроса со стороны местных блюстителей порядка. А нам бы этого очень не хотелось.

— Какие-то иные варианты? Может, знакомство с кем-то из местных? Может, женщина? — Дин как бы размышлял вслух.

— Вы правы. По нашим сведениям, Артемьев в первый же день своего пребывания здесь познакомился с некоей Сандрой Чинетти. Возможно, он живет у нее. Но ее сейчас в городе нет. На принадлежащей ей вилле признаков жизни не замечено. Сама вилла охраняется двумя злобными доберманами. Да и неизвестно, какая там установлена сигнализация. Ломиться туда и нарушать местные законы особого желания нет. А на то, чтобы установить за виллой круглосуточное наблюдение, не хватает сил и средств. Мы уже отправили запрос в центр на привлечение дополнительных людей. Ответа пока не получили.

— Я полагаю, — прервал Дин немного затянувшийся доклад Юрия Петровича, — Артемьев находится у женщины. Бежать ему просто некуда. Вся полиция города стоит на ушах в поисках человека, который пришел в кафе с гражданином Австрии и бесследно исчез. Думаю, что перестрелка там началась не с бодуна. Скорее всего, Артемьева выследили по заказу из Москвы и пытались убрать. Ваш Константин Сергеевич оказался при оружии и…

— Во молодец, старый перец! — не сдержал восхищения Виктор Геннадьевич.

— Согласен. — Дин поддержал нескрываемый восторг товарища. — В общем, он пытался спасти Артемьева. Уложил одного или двух горилл, но сам не смог избежать пули. Понятно, что при таком развитии сюжета Артемьев из свидетеля, что и так не очень хорошо, сразу же превращается в соучастника убийства. А это уже совсем иной коленкор. И попадаться ему на глаза итальянской полиции не рекомендуется. И где же он может отсиживаться? Единственный вариант — у дамы! Только женщина. — При этих словах Дин многозначительно посмотрел на Лану, после чего продолжил: — Только женщина способна пригреть у себя на груди и вора, и убийцу, и отъявленного негодяя. И сделает она это во имя любви! — закончил Дин, довольный собой.

— Что будем делать? — Юрий Петрович сбил парящего в небесах московского гостя вполне конкретным вопросом, и Дин понял, что был излишне пафосен с людьми, которые все-таки больше ходят по земле.

— Я постараюсь что-нибудь выяснить по данному вопросу у моих итальянских коллег, а после этого решим, что делать. — На этой оптимистичной ноте новоявленные друзья распрощались.

Дин созвонился с Бенетти и после долгого разговора выяснил, что дом, принадлежащий дочери комиссара полиции Умберто Чинетти, убитого два года назад в Милане, в настоящее время на охрану не поставлен, что косвенно подтверждает догадку о том, что на вилле находились люди. После этого он прошелся с Ланой по вечерним магазинам, купил себе спортивный костюм и легкие кеды, 20 метров туристической веревки, плавательную шапочку, вратарские перчатки и две отбивные. Придя в номер, он тщательно побрился, сложил все купленное в легкую дорожную сумку и вышел на улицу по внутреннему ходу через бассейн. На улице его ждал Виктор Геннадьевич. Вместе они спустились к каналу, где на небольшом катере их встречал Юрий Петрович. Дин сообщил, куда им надо подъехать. И катер медленно стал рассекать водную гладь ночного венецианского «проспекта». Путешествие оказалось недолгим. Минут через 30 они оказались в районе небольших вилл.

— Нашли? — Дин вопросительно посмотрел на Юрия Петровича. Пожилой разведчик медленно достал из кармана ампулу и передал ее Дину. Тот в свою очередь извлек из сумки завернутые в целлофан отбивные, разложил их на импровизированном столике на корме, взял протянутый все тем же Юрием Петровичем одноразовый шприц, заполнил его содержимым ампулы и начинил полученной смесью отборные куски говядины.

— Если я в течение 30 минут не вернусь, позвоните по этому телефону. Это Луиджи Бенетти. Он будет знать, что делать. — После этого Дин быстро переоделся в спортивный костюм, натянул на голову, под недоуменный взгляд Виктора Геннадьевича, плавательную шапочку, забросил за плечо моток веревки и, прихватив вратарские перчатки, стремительно покинул лодку.

Виктор Геннадьевич Охотин не был профессиональным разведчиком. В прошлом спортсмен и удачливый бизнесмен, он обладал крепким умом, сильной волей, диким упрямством и хитростью. Добившись материального благополучия в капиталистической России времен Ельцина-Путина, он затем осел на Лазурном Берегу, обзавелся там недвижимостью, знакомствами и связями, получил возможность беспрепятственно передвигаться по Европе.

После того как России не стало, проживающие за рубежом русские вынуждены были менять паспорта, выбирая из новых государственных образований то, что более других находило отклик в их сердцах. Охотин выбрал Уральскую Республику, хотя никакого отношения к Уралу не имел. Может, потому, что его предки были выходцами из Чувашии, которая после развала страны обрела в лице этой республики надежного союзника в противостоянии Казани.

В общем, он подал документы в уральское консульство в Ницце. На него обратил внимание местный вице-консул. Бумаги попали на стол Гондалева. Оказалось, что он хорошо знал Охотина еще по Москве. Соблазн привлечь для работы человека, вращающегося в среде, далекой от профессиональной разведки, был очень велик. Борис Иванович выехал в Ниццу, встретился по старой дружбе с Виктором. И тот после недолгих колебаний согласился возглавить в южноевропейской резидентуре экономический отдел. Именно его отдел курировал все, что шло по линии Тауберга. И именно ему предназначались диски, которые Александр Николаевич Тауберг передал через Артемьева.

Виктор Геннадьевич стал со временем блестящим руководителем. Но он не был оперативником. И потому смотрел на приготовления Дина как на некий фарс. Напичканное снотворным мясо, веревка, какие-то приспособления в футляре и, самое главное, плавательная шапочка вызвали у него острые позывы готового вырваться наружу смеха. Ибо все это он неоднократно видел в кино, в дешевых и не очень триллерах.

Его саркастическая улыбка не ускользнула от бдительного ока Юрия Петровича: «Ты не очень смейся, — заметил он партнеру, — кто его знает, что там на самом деле будет? Вот он и подготовился, как Пьер Ришар из „Желтого ботинка“. А в этом деле смеется тот, кто смеется последним».

— Да нет. Все ясно. Но шапочка эта зачем ему нужна? — И Охотин, вспомнив в очередной раз комичную фигуру убывающего Дина, не удержался от смеха, резкие всплески которого он вынужден был притушить, зажав рот рукой.

— Да ладно тебе ржать! — Субачев сам пытался сдержаться. — Он же неспроста ее нацепил! Старый уже. Волосы лезут. А по ним запросто ДНК определяется. И на него выйти могут. Вот и придумал шапито! — и, не удержавшись, сам забулькал тихим хохотом.

Забор виллы оказался не очень высоким. Веревка не пригодилась. А вот края ограды были острыми. Дин надел вратарские перчатки. Подпрыгнув, ухватился за край забора, легко подтянулся и залез на стоящий рядом кирпичный столб. Тут же к забору подбежали два черных пса, источавших откровенное недружелюбие. Пока они лишь грозно рычали. Но готовы были в любой момент сорваться на злобный лай. Дин молча достал из привязанного к ремню небольшого пакета заготовленные куски мяса и бросил их собакам. Те жадно набросились на лакомство и через пять минут мирно уснули здесь же, под забором. Путь к вилле был открыт. Спустя мгновение он уже осторожно пробирался под окнами дома в поисках входа. Стеклянная дверь оказалась закрытой. Дин быстро наклеил на стекло припасенную им специальную пленку. Резким ударом выбил стекло. Стянутое клеем, оно не рассыпалось, а бесшумно распалось, что позволило взломщику спокойно проникнуть через дверь в просторный холл.

Дальше приходилось полагаться только на интуицию. Дом не был большим. Но найти здесь кого-либо было весьма проблематично: много помещений, коридоров — да еще ночь. Первый этаж занимали гостиная, столовая, кухня, комната прислуги, гостевой туалет. Три спальни и огромный санузел были на втором этаже (спасибо Бенетти за план). Внизу находился подвал. И с чего начать? Если Артемьев не выходит из этого дома третьи сутки по причине неутомимой любовной игры — это одно. Дин почему-то вспомнил старый советско-итальянский фильм «Подсолнухи», где герои Софи Лорен и Мастроянни занимались любовью чуть ли не неделю!

— Я теперь так не смогу, — с грустью подумал Дин и для успокоения добавил: — Хотя иногда…

В общем, если Артемьева здесь задержала любовь, то, скорее всего, он находится на втором этаже. Но что-то подсказывало Дину, что не страсть тут является причиной. Артемьев опытный человек и осторожный. Никакие чувства не могли бы заставить его нарушить договоренности с людьми, от которых зависели его жизнь и будущее. Если он не пришел в условленное время на встречу, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. И это «из ряда вон…» должно, по всей видимости, находиться в подвале.

Дин осторожно прошел через холл в сторону кухни и нащупал дверь, которая по всем признакам вела в подпол. Он попытался открыть ее. Но она не поддалась. Достав из все той же притороченной к поясу сумки небольшой, похожий на тюбик предмет, он поднес его к замочной скважине и нажал на что-то в верхней его части. Через пять секунд раздался тихий, едва уловимый щелчок. Дин еще раз надавил на ручку. Дверь бесшумно открылась, и он оказался на лестнице, круто ведущей вниз. Осторожно нащупывая ступени, он медленно спустился. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил отдельные выступы и какие-то странные силуэты. Вдруг его внимание привлек звук, похожий на стон. Сделав шаг в сторону, он оказался в просторном помещении, посередине которого находилось что-то громоздкое, издававшее нечленораздельные звуки. Дин нащупал выключатель. Зажег свет. Перед ним в старинном, из цельного дуба кресле сидел связанный по рукам и ногам человек с забитым кляпом ртом. Мужчина с мольбой взирал на Дина.

— Артемьев? — ответа Дин не услышал, так как рухнул как подкошенный на пыльный цементный пол.

Глава IV

Трибунал

(Екатеринбург. 2016)

Гондалев нетерпеливо ходил по просторной приемной Лазуренко. Прямо перед его приходом того срочно вызвали к Тимофееву. И теперь ожидание могло затянуться. А время поджимало. У формирующейся интересной европейской группы возникли непредвиденные проблемы. И сейчас надо было сосредоточиться на том, как ей можно помочь. Правда, там были два надежнейших и опытнейших человека. И все же…

С Константином Сергеевичем Дубровиным он служил в свое время в Прибалтике, в живописном месте латышского взморья, где был расположен один из крупнейших разведцентров СССР. Служба там была непростая, ребята занимались серьезными вопросами, решали ответственные задачи Родины и партии. А удаленность центра от цивилизации, как лакмусовая бумажка, проявляла все лучшее и худшее, что есть в человеке. Поэтому дерьмо, как говорится, всплывало сразу. Константин Сергеевич дерьмом явно не был. Поэтому не «всплыл». Со временем его послали в Юго-Восточную Азию, после чего он обосновался в спокойной Европе, где и встретил развал Союза. Возвращаться в непонятно какое государство он не захотел, полагая, что принесенная народу СССР присяга с прекращением существования самого государства теряет всякий смысл и юридическую силу. Написав какой-то формальный рапорт на имя начальника ГРУ, он остался в Италии, благо прекрасно знал язык и культуру этой страны. Иногда из солидарности и по старой дружбе он оказывал помощь тем ребятам, которые волей судьбы оказывались на Апеннинах. Так Гондалев узнал, где и чем он занимается. После того как перестала существовать и Россия, Борис Иванович через свою агентуру в Вене предложил Дубровину вновь поступить на службу. Высокопарных слов не говорилось. Не принято это было ни в ГРУ, ни в ПГУ. Но смысл задачи был понятен. И Константин Сергеевич, несмотря на вполне преклонный возраст, вернулся в строй, возглавив резидентуру уральской разведки на юге Европы.