Разумихин Трое из сумы

Он пишет – мы читаем. Очень занимательное чтиво про бузину в огороде и дядьку в Киеве. Безусловно, принимать Володину логику не легко. Но это не важно. Важен результат – в очередной раз предстать на публике «с учёным видом знатока». К тому же прекрасный повод поведать миру, что сподобился перечитать публицистику Льва Толстого, из которой сделал вывод, что тот тоже был экстремист. Так что не обессудьте!

…И наконец, Серёжа Куняев – ещё один «последний из могикан» литературной критики. Конечно, его никоим образом нельзя отнести к поколению 40-х годов – он 1957 года рождения. Но, как я уже говорил, он участник семинара Ланщикова, самый молодой из нас, и сказать, что его «несовершеннолетие» очень уж бросалось тогда в глаза, не могу.

Он сын известного поэта Станислава Куняева. Москвич. Филфак МГУ окончил в 1980 году. А уже в 1982 году в журнале «Литературная учёба» появилась его первая Сергей Куняевлитературоведческая работа «Трагедия стихии и стихия трагедии», посвящённая поэме Есенина «Пугачёв». В той статье, когда решил её недавно перечитать, я обнаружил оборот, который оказался для Куняева неким слоганом на все последующие годы его жизни в литературной критике. Я имею в виду фразу, где он пишет, что стал заниматься «делом не бесспорным, но крайне увлекательным».

И ещё. Начинающий Куняев обратился тогда к образу Пугачёва, который привлёк его тем, что бросил «вызов Року и миру». Можно смело сказать, что сегодня эти слова в определённой мере могут быть отнесены уже к самому Куняеву.

С той поры, собственно, Серёжа и занялся всерьёз и надолго самим Есениным, есенинской поэзией и поэтами есенинского круга, прежде всего Николаем Клюевым. Чем это закончилось? Закончилось ли – сомневаюсь. Зная характер Сергея, могу сказать, что вряд ли. Но один несомненный результат можно подержать в руках. Я имею в виду томик «Сергей Есенин», вышедший уже несколькими изданиями в серии «ЖЗЛ».

Кто-то скажет, так он его вместе с отцом писал. Верно. А вы много знаете примеров, когда у одного произведения сразу два автора? Ильфа и Петрова, братьев Стругацких, само собой, вы вспомните сразу, а дальше? Пальцев одной руки хватило? Скажу вам так: «Ох, и нелёгкая это работа, вдвоём из болота тянуть бегемота!» По собственному опыту знаю.

Уже одно то, что читатель не может отличить, где писал Станислав Юрьевич, а где Сергей Станиславович, заслуга немалая. А ведь тут, как ни крути, для каждой фразы, для каждого слова консенсус необходим. А его достичь сложней, чем в Совете безопасности ООН резолюцию принять. К тому же, существенная деталь, общую редактуру книги «держал» всё же сын, а не отец.

На протяжении последних 12 лет свет увидели пять изданий «Сергея Есенина». Но я остановился бы прежде на том, что каждое из них подлежало правке, существенным дополнениям: прописывались и обогащались отдельные сюжеты книги, биографические линии, по-новому интерпретировались и оценивались некоторые есенинские произведения. Читатель зачастую не ведает, что стоит за каким-нибудь исправлением уже существующего текста, когда всего-то и надо, что вписать, предположим, пару строк.

Но, «там, где, казалось бы, все необходимые документы найдены, акценты расставлены, выписан уже целый пласт его жизни, вдруг вторгаются какие-либо полторы-две строчки, которые освещают всё совершенно новым светом», либо совершенно по-новому заставляют интерпретировать и переосмыслить многие устоявшиеся оценки той эпохи, как предреволюционной, так революционной и послереволюционной. И нужно согласиться с Куняевым-младшим, сказавшим как-то: «Фактически Сергей Есенин заставил нас заново написать историю целого периода русской жизни». Не многие из современных литераторов, даже специально занимающихся историей и политикой, могут позволить себе сказать подобное. А Куняев может не просто сказать, но и доказать не только судьбой любимого им поэта, а шире: людьми есенинского «безрассудного» склада, которые «были главными созидателями истории во всех социальных и политических слоях – у монархистов и большевиков, у эсеров и анархистов, у махновцев и антоновцев…»

И есть ещё один принципиальный момент, связанный с тем, что книга о судьбе Есенина стала книгой о судьбе России в ХХ веке. Первое издание «Сергея Есенина» вышло в период, казалось бы, полной беспросветности в жизни страны, когда над ней висела жуткая чёрная туча, и можно было подумать, что её не способен прорвать ни один лучик света. Но книга Куняевых стала именно таким лучиком.

Я почему на этом особо останавливаюсь? Да потому, что Сергей Куняев стал чуть ли не единственным из молодых критиков, кто не бросил профессию, устоял в ней, кто не дал раздавить себя обстоятельствам, смог и в самые тяжёлые времена в себе сохранить внутренний оптимизм, а в творчестве – веру в будущее, которой смог поделиться с другими. Есенин и книга о нём стали весомым аргументом и «оружием» в его тяжелейшей интеллектуальной, духовной и душевной борьбе за русское самосознание.

Но вернёмся от «высокого» к сугубо профессиональному. В процессе работы авторам книги удалось познакомиться с огромным количеством ранее недоступных архивных документов. И тут, замечу, мало держать руку на пульсе: знать, что появилось нового о твоём герое. В одном из интервью Сергей сказал про это так:

– За это время вышло огромное количество литературы о Есенине, включая серию томов с материалами чтений в Институте мировой литературы. Я не говорю уже о фундаментальном труде, который сейчас выходит тоже под грифом ИМЛи – биографическая хроника Сергея Есенина, полная летопись его жизни и творчества. Естественно, не могла не оказать влияния на нашу книгу работа, которая велась над составлением и комментированием первого полного академического Собрания произведений Сергея Есенина в семи томах и десяти книгах. Оно выходило на протяжении 10 лет, в то же самое время, как шла наша работа над биографией поэта. В комментировании отдельных документов для этого Собрания я принимал самое непосредственное участие.

Всё это заставляет особо сказать о том, что на протяжении уже многих лет литературная работа Сергея Куняева сопряжена с архивными поисками, в процессе которых были найдены и опубликованы многие неизвестные ранее поэтические и прозаические произведения Николая Клюева, Пимена Карпова, Алексея Галина. И опять же сослаться на несомненный результат, который можно подержать в руках, – книгу «Растерзанные тени», составленную из документов, найденных в архиве КГБ, и посвящённую трагическим судьбам крестьянских поэтов и других людей, биографически связанных с Есениным: Сергея Клычкова, Василия Наседкина, Петра Орешина, Ивана Приблудного и других. Должен признать, что последняя строка её аннотации, редкий случай, не рекламный ход, а самая что ни на есть правда: «Книга захватывает с первых страниц и не может оставить равнодушным читателя любого поколения».

Следующим этапом для Куняева-младшего стала книга «Русский беркут» опять же о поэте с ярко выраженным русским национальным сознанием – Павле Васильеве. И далее должна последовать книга о Николае Клюеве, вновь для серии «ЖЗЛ». В результате получится своеобразный триптих – Клюев, Есенин, Васильев, где герои книг связаны самым непосредственным образом. Как говорит сам Куняев, «Клюев благословил Есенина, был его поводырём и учителем и успел благословить и Павла Васильева. Жизнь Клюева охватывает предреволюционное, послереволюционное время и почти полностью 30-е годы, время, уже описанное в книгах о Есенине и Васильеве. Но Клюев – это ещё и начало века, 10-е годы. Именно в этом отрезке времени завязывались все те узлы, многие из которых приходилось потом развязывать или рубить, а некоторые так и остались неразвязанными и неразрубленными».

Так что осмысление отечественной истории Куняевым продолжается. И думаю, будет сделано им немало выводов, которые придутся не по нутру многим людям совершенно разных воззрений, умонастроений, политических и социальных направлений и толков. Открывать для себя реальную историю находится обычно мало охотников.

Будет, наверное, несправедливо пройти мимо ещё одной книги Сергея Куняева – «Жертвенная чаша», вышедшей в прошлом году к его 50-летию. Я прочёл её буквально в два дня, чем очень удивил самого автора, когда сказал ему об этом.

– Прямо сразу?

– Да. Но не потому, что оторваться не мог. Просто злость на тебя заставила проглотить книгу, изданную красиво (что бывает крайне редко с литературной критикой) и одновременно, на мой взгляд, без мысли о том, какому читателю она адресована.

Действительно, для кого она: для литературоведов, для собратьев по литературно-критическому цеху, для молодого читателя, для хорошо знающего историю литературы, для широкого, массового читателя? Даже если попытаться представить на титульном листе подзаголовок «Избранное» (каковым она фактически и является), всё равно книга удивляет своей, нет, не разнополярностью включённых в неё статей, а разноплановостью, разностильностью, разнохарактерностью, разноадресностью помещённых материалов.

Сам Сергей считает, что книга включила в себя квинтэссенцию того, что он успел сделать за четверть века своей работы. Может быть, оно и так. Но каждая из статей писалась в своё время для журнала и никак не стыковалась с другими. Такими не состыкованными они остались и в книге. Наверно, во мне сидит в данном случае редактор, но именно редакторской работы книге и не хватило.

С куда большим удовольствием я читал бы совсем другую, более цельную книгу, например, о поэтах М.Кузмине, А.Блоке, Б.Корнилове, С.Есенине, Н.Клюеве, П.Васильеве, П.Карпове, А.Ахматовой, С.Маркове, Ю.Кузнецове, Н.Тряпкине, свяжи их Сергей между собой, пропиши чуть шире для обычного читателя, сделай их более «очерковыми». И получилась бы добротная книга избранного, у которого был бы свой читатель.

С не меньшим удовольствием я хотел бы читать книгу, состоящую из статей, где Куняев размышлял, как те или иные «знаковые» фигуры воспринимались раньше и преподносятся сегодня. Это могла быть книга со статьями про то, как перекраивается вот уже сколько лет биография поэта Сергея Есенина, как он изображается в нынешнем кино и как продолжается борьба за него со «сторонниками и почитателями» женщины-мифа Л.Брик, о реальной и книжной Галине Вишневской, о трагической судьбе большого писателя Виктора Астафьева, о том, как пересекаются жизнь и история, вчера и сегодня – наподобие «Post scriptum». И тоже вышла бы цельная книга избранного, у которого был бы свой читатель.

Могла бы получиться очень даже не дурная книга, собранная им из статей о современных прозаиках Л.Бородине, Н.Шипилове, В.Галактионовой и других «симпатиях» Куняева. У неё тоже был бы свой благодарный читатель.

В нынешнем же виде «Жертвенная чаша», безусловно, позволяет увидеть, как далеко шагнул Куняев с той, семинарской, поры, когда ходил в молодых критиках, и какую неудачную изначально уготовил автор ей читательскую судьбу, даже принимая во внимание малый тираж, каким она издана.

Но какие бы ни напрашивались претензии по составу книги, подчеркну один факт, свидетельствующий об уровне написанного Куняевым. Он не побоялся поместить под одну обложку работы, созданные им в промежутке с 1981 по 2006 год, и те из них, которые датированы 80-ми и 90-ми годами, нисколько не выглядят устаревшими.

Правда, один штрих – когда доводится встречать, увы, не так редко, обороты типа: «Вульф из кожи вон лезет», или «его холуйских комплиментов Ельцину» (о Ростроповиче), досадуешь на автора «Сергея Есенина». Это ничуть не лучше того, как о Владимире Высоцком пишет Вишневская: «…Алкоголик, он сразу стал идолом народа», с которой Куняев блестяще полемизирует. По старой памяти на язык просится, мол, молод, потому и заносит. Но тут же сознаёшь, что молодому и ершистому уже шестой десяток лет. И непроизвольно думаешь: всё-таки журналистский опыт не всегда писателю помощник.

Чуть не забыл сказать. Володя Новиков как-то слезливо сетовал на то, что у «чужих» слишком много литературных премий. Сергей Куняев один из тех, у кого этих самых премий некоторое количество есть. Он лауреат премий «Зодчий» имени Д.Кедрина, имени С.Есенина и имени П.Васильева. В 2005 году Сергей Станиславович Куняев, вместе с отцом, стал лауреатом конкурса «115 лет ЖЗЛ» – «За самую популярную книгу серии «Жизнь замечательных людей» последних лет». Номинация, по которой они получили премию, называется «Хождение в народ». Конечно, не Госпремия, но… звучит. И, кто знает, не удивлюсь, если доживу до времени, когда и Госпремия найдёт Сергея Куняева.

…А теперь попробую подытожить. Все трое моих вчерашних однокашников по семинару, надо признать, не отличаются особой камерностью и лиричностью. Больше того, легко увидеть, что стрелки политического компаса у каждого смотрят примерно в одну сторону. И Казинцев, и Бондаренко, и Куняев принадлежат, что называется, одному политическому крылу. Отмечаю это не в качестве упрёка или похвалы, а исключительно ради констатации факта, ибо давать им политические оценки не входит в мои намерения. Меня, собственно, больше интересуют нюансы.

Потому что, опять позволю себе сравнение, служа искусству в одном театре, они играют тем не менее на разных «сценах». Сергей Куняев солирует на основной сцене в большом драматическом спектакле. Александр Казинцев в это же самое время на сцене филиала играет антепризную одноактную политическую пьесу. А Владимир Бондаренко в театральном фойе на специально установленных подмостках предлагает любителям «клубнички» своё шоу «Маски большого города». При этом у каждого из актёров своё амплуа. Первый предпочитает страстно «обсуждать» идеи. Второй сурово «обсуждает» события. Третий цинично «обсуждает» людей.

И вопрос не в том, в какой роли и в каком «жанре» каждый из них выступает, – в любом случае можно только позавидовать их фанатичной любви к искусству. Вопрос в том, какие «подмостки» избираем мы, что мы предпочитаем слышать и читать – исторические размышления о стране и народе в «Сергее Есенине», пафосные кричалки-стереотипы о том, что «Россия над бездной», или разухабистые скетчи, к примеру, о том, что «если нет уже крестьянских детей, негде взяться и новой деревенской прозе», продиктованные скорее желанием обыграть любую подвернувшуюся под руку фигуру или ситуацию, а не нравственностью, и порождённые, как мне представляется, выбросом адреналина, но никак не вдумчивым анализом.

Возьму на себя смелость сказать, что все три критика считают себя борцами. И спорить с этим не буду. Но борьба – это всё-таки прежде всего философия жизни, мировоззрение, требующее внутренней гармонии и стремящееся к гармонии в окружающем мире, и лишь где-то в последнюю очередь умение драться. Во всяком случае я так думаю – не напрасно потому раньше и сказал Вадиму Кожинову, что предпочёл бы не сам говорить, а дать возможность высказаться другим.

Конечно, вожди боровшихся за справедливость индейцев, встав на тропу войны, выходили к своим соплеменникам в яркой боевой раскраске. Но мы, кажется, не индейцы! Думаю, именно поэтому из троих моих героев автором произведения, запечатлевшего великого и вдохновенного поэта земли русской, стал тот, кто о раскраске думал меньше всего, а думал о гармонии, которая только и способна победить хаос.

И ещё, даже не думаю, а уверен: именно эта внутренняя гармония, стремление делать разумные выводы, извлекать уроки из прошлого и помогли Сергею выстоять в пору, когда многие другие были раздавлены обстоятельствами, позволили ему обрести будущее. К сожалению, он оказался исключением среди нас.

Вместо заключения: «Сказка – ложь, да в ней намёк!»

На этом мои «осколки»-персоналии заканчиваются. Позволю себе лишь ещё несколько общих замечаний.

Что было характерно для поколения критиков, вошедших в литературу в 70-е годы?

Во-первых, трудности времени социального перелома. Вчерашним молодым критикам, кому я посвятил свои воспоминания, надо было есть, содержать семьи, платить за жильё, учить детей и только потом читать книжки. Одни ушли в бутылку, другие – в политику, третьи – в созерцание, четвёртые судорожно пытались что-то удержать, а тем временем разномастные пятые под либеральным флагом заполняли свободные места в торговых рядах утверждающегося рынка. Чем-то ситуация очень напоминала существовавшую во времена чеховского «Вишнёвого сада».

Во-вторых, новая литературная реальность провела переоценку ценностей – литература, как и все сферы искусства, превратилась в рынок, при котором занятие литературной критикой в большинстве случаев стало нереальным. Книгопродавцы доходчиво объяснили критикам, что их работа – это сфера услуг, а вовсе не забота «глаголом жечь сердца людей».

Критики поняли и из критики ушли. Остались те самые единицы: с одной стороны Сергей Чупринин со своей книгой «Критика – это критики», про которую можно услышать: «Она вошла в золотой фонд отечественной словесности», Владимир Новиков, автор книги о В.Высоцком, и Наталья Иванова, проявившая особый профессиональный интерес к творчеству Ю.Трифонова, Ф.Искандера и Б.Пастернака; с другой стороны – В.Бондаренко, С.Куняев и примкнувший к ним А.Казинцев.

Но, если присмотреться, есть нечто общее, несомненно сближающее одних и других. Это та ненависть убеждённых противников «демократов» ко всему, что рождено «демократами», и неменьшая травля противниками «патриотов» всего, что исходит от «патриотов». Всякие глупости и пошлости, сказанные обеими сторонами в адрес друг друга, не поддаются исчислению.

И ещё. Сегодня, как ни странно, только ленивый не заявляет о своём патриотизме. Походные палатки патриотов разбиты ныне и «справа», и «слева», и в «центре». Что нисколько не мешает их обитателям продолжать бороться между собой, выясняя, кто из них истиннее и патриотичнее. Хотя, казалось бы, чего проще понять: для того, чтобы тебя могли назвать патриотом, а не ты сам себя так называл, надо сначала научиться любить других людей и уважать самого себя. У нас же зачастую наоборот: любят исключительно себя и иногда делают вид, что уважают других, но в душе плюют на них. А потом удивляются, что в стране люди какие-то злые.

Среди критиков – моих ровесников были моралисты, публицисты, историки, патриоты, демократы, политики… Не нашлось только человека, который перестал, как сказал бы Пушкин, марать своих врагов, стараясь блеснуть искренностью, бросил это привычное дело и занялся «восторгом поэзии». Даже общая драма не смягчила сердца людей, имеющих, казалось бы, общие литературные корни, профессионалов, для которых и Пушкин – наше всё, и Достоевский, и Гоголь, и Чехов, и Толстой… Значит, слова, что они – наше всё, оказались для них лишь словами.

Стихия трагедии, разлившаяся по стране в роковые 90-е годы, вынесла на поверхность груду литературно-идеологического хлама и гору макулатуры в завлекательных книжных обложках, преподносимой как литература.

Трагедия стихии, сломавшая судьбы многих и многих людей в то с «демократическим» акцентом десятилетие, заставила замолчать большинство из молодых критиков, только-только вошедших в литературный процесс и успевших заявить о себе. Жизнь для них лишилась смысла без критики и литературы. Их молчание не было знаком согласия. Оно не было добровольным. И их не стало. Одних в прямом смысле, иных – в переносном.

Результат мы наблюдаем: сегодня критика неадекватна литературе, а литература неадекватна жизни.

Раньше, в пору моей молодости, верховным судьёй и божеством, на которое требовалось молиться, во всех случаях была партия. У неё, можно сказать и так, было право первой ночи и ей же принадлежало последнее слово. Её именем совершались и все благие и самые подлые дела. Её было за что уважать, но её больше боялись, и было за что. Перед ней трепетали и заискивали.

Теперь её место заняли деньги. Жизнь утверждающая, что лучше стучать, чем перестукиваться, сменилась на неопределённость, вопрошающую и недоумевающую: если ты такой умный, то почему такой бедный?

Тогда, в пору моей молодости, писателем мог стать каждый.

Сейчас – всякий.

Я не жалуюсь. Я по-прежнему люблю литературу. Я в неё верю. Как продолжаю верить в моих ещё живущих ровесников. Поэтому и взялся за воспоминания о том, какими они были в пору своей молодости, и размышления, какими они стали в годы зрелости. О том, что будет с нами дальше, пусть читают и размышляют наши дети.

Напоследок хочется поделиться одним наблюдением. Есть в русских народных сказках один любопытный герой-персонаж под названием «трое из сумы». Это в заграничных сказаниях, стоит потереть кольцо или старый кувшин, на худой конец, медный таз, как тотчас появляется огромный и всесильный джинн, готовый исполнить любое твоё желание. А тут обыкновенная походная сума, и из неё выскакивают три обыкновенных мужичка, способных не хуже заморского джинна устроить всё в лучшем виде. Просишь дворец – получи роскошные хрустальные палаты. Желаешь богатство – на, только успевай принимать золотые горы да подносы с драгоценными алмазами-каменьями. Требуешь красу-девицу – вот она, уже стоит ненаглядная рядом и смущённо улыбается. Нужен удалой конь-огонь – нет проблем, садись.

Почему же для достижения невозможного там один джинн-великан, а у нас трое тщедушных мужичков?

У них, понятно, могучий и ужасный сказочный джинн способен явиться в одиночку – ему не только море, а океан по колено, зачем таких трое! Причём, он очень законопослушен.

У нас всё куда сложнее – русские, они ни в чём простоты не терпят. Ничего особенного в троих мужичках нет. Глянуть на них, никакие они вовсе не три сказочных богатыря. И им для того, чтобы сотворить волшебство, надо всего-то оказаться заединщиками, объединиться, тогда им и сам чёрт не страшен, они тебе любое невозможное сделают возможным. А не будет этого самого единства – любое простейшее дело накроется медным тазом. Как говорится, сказка – ложь, да в ней намёк! На Руси один в поле не воин.

Намёк вроде бы очевидный, с детства известный, самый что ни на есть доступный для понимания. Ан, нет! В жизни почему-то наоборот: встречаются трое русских, и начинается меж ними, в лучшем случае, спор «что делать?» да «кто виноват?». А там и до мордобоя недалеко. Потому как один – за голубых, другой – за зелёных, третий – за буржуев, а четвёртый подскочит, тот и вовсе пурпурно-жёлтый в синюю полоску и жаждет полной социальной справедливости – то есть свою долю счастья за счёт других. Чтобы им сговориться, золотая рыбка требуется – не меньше.

Так что ответ на вопрос, каким Саша Казинцев в нынешнюю эпоху демократического фарисейства и патриотического краснобайства сам долго мучается и других мучает, «Почему патриоты всегда проигрывают?», прост до неприличия, проще некуда. Меньше грызться меж собой надо, больше одному пытаться услышать и понять другого, даже если «ты» чистых кровей, а тот, что не «ты» – серо-буро-малиновых. Потому как идеальных людей природа пока производить не научилась. Приглядеться, и «ты» не манна небесная, и «он» не последний дурак и олух.

Говоря простым, доступным языком, надо садиться вместе и договариваться, даже коли ты за свой, «незалежный», путь развития, а тот, что напротив, косит вовсю глазом на «ридный» ему Запад. Не надо «жить дружно!» – надо жить умно, чистоплотно и без истерик! При этом, само собой, обливать друг друга помоями не следует, пусть даже «ты» русский, а «он» россиянин. Ибо жизнь не приключенческий роман и тем более не цикл критических статей.

Договариваться надо даже с Михаилом Лобановым, которого кое-кто по-прежнему почитает за «нашу русскую совесть». Тем самым принципиальным Михаилом Лобановым, который, помните, когда-то, ратуя за слово «русский», на дух не принимал слово «советский». Но то было, как говорится, давно и неправда – грехи давно ушедшей юности. Теперь Михаил Петрович – человек совсем другой ориентации.

Начиная с середины 1990-х годов он даже Сталина – символ советскости – принимает за милую душу. Сегодня он один из ярых апологетов отца народов. А однажды, ходят слухи, он признался критику В.Бондаренко, что считает советский период вершиной государственности в тысячелетней истории России. Правда, мне не доводилось слышать, чтобы он в тех, давних, грехах покаялся. Но это, ей-богу, сущая мелочь для литератора, сегодня способного разве что с невероятным упоением говорить о себе, любимом, и обожаемом Сталине.

И не надо ничему тут удивляться. Просто будучи человеком ищущим и живущим одними надеждами, критик-гуру сегодня отстаивает свои новые неколебимые принципы. Они, как вы понимаете, выкованы из того же металла, что и «неколебимая верность идейным принципам» у «мудрого правителя огромной страны» Сталина.

В полном соответствии с ними теперь Михаил Петрович, вспоминая, к примеру, Анатолия Никонова, называет его «русским патриотом и подлинным интернационалистом». Это слово нынче тоже не вызывает у Лобанова аллергии. Следуя какой логике?

Ну, логика, как известно, бывает разная. Есть логика прямая и недвусмысленная. Бывает логика женская, замешанная на чувствах. Случается логика места и времени, когда человек исходит в своих действиях из привязки к конкретному месту и определённому времени. И наконец, существует извращённая логика. Приверженцем её-то и является Михаил Лобанов, крепко-накрепко забывший грехи своей молодости и ставший не только старше, но и, судя по всему, бесхитростней и мудрее – я бы даже сказал, мудрее дальше некуда.

И всё же надо, повторю, договариваться. Потому как, помнится, говорил любимый Лобановым вождь, хозяин, диктатор, «других писателей у меня нет». Правда, при этом хочется малости, хотя по сути сама эта малость – уже нечто из области фэнтези, чтобы среди договаривающихся преобладали люди совершенно не обязательно с холодной, но желательно со здравой головой, вовсе не обязательно с горячим, но желательно с любящим не только себя сердцем, и непременно желающие делать дело чистыми руками.

Пока же, вынужден признать, читая газеты, журналы и книги, слушая радио, глядя в экран ТВ и заходя в Интернет, я чаще наблюдаю холодные до цинизма головы и жаркие без удержу сердца не очень-то чистоплотных «знаковых фигур», не способных вести какие бы то ни было переговоры с «чужими», ещё менее согласных идти на компромисс даже со «своими».

Я не могу сказать, что всё возвращается на круги своя, ситуация, если присмотреться, много хуже. Она просто никак не может выбраться из этого кем-то и когда-то давно очерченного круга, выйти за его границы. И мы предпочитаем…

Что предпочитаем, можно почитать-послушать Володю Новикова, Сашу Казинцева, Володю Бондаренко… или кого постарше, к примеру, Виктора Чалмаева или Валентина Оскоцкого, а теперь – появилась уже резвая поросль – и кого помладше (помните, где-то в начале я сказал, что принцип «учились бы на старших глядя» ещё никто не отменял). Однако учиться на чужих ошибках «новые молодые», как мне видится, что-то не очень хотят, желают свои собственные совершать да и потом на них не очень-то учатся.

А время меж тем идёт, бежит, несётся. Ему нет дела до чужих трагедий. И вот уже подросло поколение, той стихии трагедии не ведавшее. Сегодня, в день, когда я пишу эти строки, молодой ведущий на радио «Ретро-FM» бодро и весело скаламбурил:

– Говорят, были ужасные 90-е, но мы-то знаем, что именно тогда возникла группа (Прошу прощения, забыл название. – А.Р.), и сейчас мы с удовольствием послушаем музыкальную композицию в их исполнении.

Выходит, для кого-то годы ужасные, а для кого-то прекрасные. Значит, не так уж было и плохо? А может, это только почудилось, что кому-то было худо? Ещё немного, и окажется, что дни тогда стояли совсем даже не дурные, а нормальные, хорошие, отличные. А потому:

– Встречаем немного постаревших, но не ушедших из нашей памяти кумиров 90-х, участников группы…

Как теперь в таких случаях добавляют: «Громче аплодисменты!!!»

У вас какие-то претензии к диджею? Какие? Он вырос в свободной стране, может говорить, что хочет. Весь из себя без комплексов и раскрепощённый. Наверняка от природы обладает прекрасным музыкальным слухом. Но нравственно глухой, не понимает, что говорит. Когда-то таких называли Иванами, не помнящими родства. А сегодня… Ну что вы, у каждого свои недостатки. Он молод и живёт, как может.

Таких «ведущих» нынче полно и в музыке, и в живописи, и в архитектуре, и в литературе. Их по старой памяти называют критиками.

Они далеко вперёд не заглядывают. Лишнее всё это.

Назад и вовсе не оглядываются. Живут, не ведая, что прошлое всегда рядом.

Скажи им, что у тех, кто молод, оно начинается сегодня, не поверят.