Сестра морского льва

Под шлюпкой была аккуратно, в несколько рядов настлана рыбацкая сеть, покрытая куском выцветшей парусины. Громадный ком спутанных сетей, Волков заметил, когда отправлялся на поиски посуды. Оказывается, Алька еще и парусину разыскала. Волков зевнул; конечно, шлюпка — это не топчан в доме Бориса и не пещера, но все же славно будет спать и на такой постели.

Быстро темнело. От костра шел сухой жар. Вещи уже высохли, и Алька убрала их. Разморенные теплом, песчата лежали на ящике вповалку, выставив тугие, барабанчиком, животы, а на уступах скал бродили, устраивались на сон птицы, и слышно было, как то одна, то другая протяжно зевали, а может, это просто казалось Волкову? На столе, сооруженном Алькой из длинного ящика, стояла миска с дымящейся тушенкой и лежал хлеб. В граненой бутылке букет желтых цветов. В общем, все как в лучших домах...

Они быстро, торопливо поели, а потом напились сладкого, крепкого до торфяного цвета чая. Выразительно поглядев на шлюпку, Алька потянулась.

— Ну-ка спать, повелительница птиц, — сказал Волков. — Я подымлю.

— Ужасно как хорошо тут, — сказала девочка, забравшись под шлюпку. — Ты не засиживайся, хорошо?

Сунув под шлюпку рюкзак, Волков устроил его девочке вместо подушки, а затем по ее совету, уложил вдоль бортов большие валуны, чтобы Ванька не вздумал подрыться, и, подбросив в костер несколько толстых брусьев, закурил трубку.

Огонь потрескивал и, ворча, разгрызал твердую древесину; океан, как старец, боящийся, что не заснет, вздыхал и ворочался, располагаясь поудобнее в своем каменистом ложе. Обостренным слухом Волков ловил звуки засыпающей природы и смотрел вдоль черного берега в ту сторону, где должна быть Лена. Красная точка там вдруг шевельнулась и потухла. Это горел костер в пещере, а перед ним ходила взад-вперед женщина. Волков подошел к самой воде и стал вглядываться в темноту.

Он долго ждал. Красная мушка вновь прожгла темноту и больше не пропадала. Наверно, Лена подложила в огонь побольше дров и легла спать.

Вернувшись к костру, Волков привычно поглядел на небо: звезд-то сколько, все как серебряной галькой усыпано. «Удобное небо», — сказал бы про такое капитан «Актинии» Мартыныч. Вот и луна выкатилась. Легко и приятно определяться в такую ночь; правда, горизонт при луне кажется немного лохматым, но луна светит ярко и можно с достаточной точностью уловить в окуляр секстанта линию, отделяющую небо от воды.

Мартыныч любил звезды. Он мог часами глядеть в небесную глубь. И если это было на Валеркиной вахте, показывал ему созвездия и звезды, давая им свои названия. «Близнецов» он именовал «Ребятишками», «Лебедя» — просто «Птицей», а «Кассиопею» — «Красивой девчонкой». Он говорил, что видит ее нагую, сереброволосую, бегущую всю ночь по небу; только вот куда она бежит, что ищет, не знал. От звезд Мартыныч легко переходил к жизненным проблемам. «Итак, Валерка, — начинал он рассуждать, — что для моряка самое наиглавнейшее? Ответь. Не можешь? Так я тебе скажу: определить точку в океане, ту точку, Валерка, где в данный момент находится твой корабль. Ошибешься чуть — и хана. Врежется твой корабль в рифы или выползет на мелюку... Так и в жизни. Жизнь-то, она что океан, а люди что корабли в океане. Усек? Так вот, каждый человек должен определить свои координаты в жизни. Ну а дальше ты уж сам соображай». Моряки — штурмана, капитаны — они все немного философы.

Длинные ночные вахты, вид звездного неба и океана, расстилающегося перед твоим судном, все это настраивает на размышления. Корабли как люди... Море жизни... Координаты. Мартыныч не мог все это сформулировать яснее и более конкретно.

Посмотрев на красную точку, светящуюся в ночи, Волков подумал о том, что уже пятнадцать лет назад он совершенно точно знал, чего хотел, — море, вот что ему нужно было в этом мире!

Да, море. И еще — Лена. Они все больше привязывались друг к другу, им уже трудно было расстаться... Пари? Сашка еще пытался соперничать, не понимая или не желая замечать, что отношения между парнем и девушкой становились все более серьезными. А однажды Лена поднялась на шхуну уже не гостьей, а судовым поваром — кок заболел, и Валера упросил Мартыныча взять на судно девчонку. Вскоре и «Актиния» покинула остров Больших Туманов. Предстояло побывать в Петропавловске, потом на рыбокомбинатах восточного побережья Камчатки: начиналась путина, и они должны были развести промысловикам соль и клепку.

Это было незабываемое путешествие. Многое они узнали в рейсе. Они поднялись по реке Камчатке до поселка Ключи и увидели дымящийся Ключевской вулкан, над кратером которого по ночам вспыхивали огненные всполохи; они видели оленьи стада, пасущиеся в тундрах острова Карагинского, и медведя, который ловил рыбу в одной из речушек бухты Глубокой, там они брали чистую вкусную воду, а на голой, обдуваемой ветрами косе в Корфском заливе ходили во время отлива вдоль океана и собирали черные обкатанные куски каменного угля, которые океан тут выбрасывает во время каждого прилива... Но, конечно же, главное в этом рейсе было то, что они были вместе, работали на самом настоящем корабле, с жестким шорохом парусины и поскрипыванием такелажа, мчащего их вдоль зеленых берегов пустынного, дикого еще в те годы полуострова. С каждым днем Валера и Лена привязывались друг к другу все больше. У них было общее любимое дело. Они вместе драили палубу, плели из жесткого сизалевого волокна тросы и маты, чинили такелаж, ставили заплаты на паруса, да мало ли было других судовых работ, когда можно было опять и опять оказаться рядом? А по ночам Лена приходила на вахту Валеры, и он разрешал ей встать на руль. Плескалась вода, слегка кренясь, шхуна неслась в темноту, паруса и мачты казались черными, и между ними раскачивалось звездное небо... И где-то там высоко над их головами кричали невидимые ночные птицы и чиркали по небосводу тусклые фонарики топовых сигналов, сами похожие на большие желтые звезды. Кричали птицы. Казалось, что они хотят поймать эти то падающие, то взлетающие в зенит фонари-звезды, и Лена порой отрывалась взглядом от подсвеченной картушки компаса и глядела вверх, пытаясь увидеть тех птиц-невидимок. Она стояла перед Валерой, а он позади нее, и он, конечно, тоже держал рукоятки штурвала, потому что Лене одной было не удержать шхуну на курсе; она едва доставала ему затылком до подбородка и когда глядела вверх, то долго и внимательно взглядывала в его лицо, будто спрашивая: а понимает ли он, как все это прекрасно — вот этот ночной полет шхуны, и что они сейчас будто одни-одни в мире, и весь мир принадлежит им, и это будет всегда-всегда? Он все понимал и думал о том, а может, и говорил ей, что они никогда не расстанутся, а если и расстанутся, то совсем на короткое время, потому что он не представляет, ну как они могут теперь расстаться?

Волков поглядел в темноту: огонек все еще теплился, и ему вдруг нестерпимо захотелось тотчас, немедленно отправиться туда. Как же случилось, что они расстались и почти навсегда?.. Нет более странного существа на земле, чем человек.

— Во-олк?.. Ну где же ты? — послышался сонный голос девочки.

— Ты зачем проснулась?

— А я рукой во сне около себя пошарила, а тебя нет... — высунувшись из-под шлюпки, хрипловатым голосом зашептала Алька. — И мне вдруг та-ак страшно стало. Просто ужас. Я вдруг подумала, что ты мне... просто приснился.

— Да нет же: вот он я.

Сунув в костер несколько поленьев, он полез к ней, устроился возле, а потом ударом кулака вышиб доску, подсунутую под шлюпку, и она опустилась на оба свои борта. Порядок. Рачки-бокоплавы, которые живут среди сырых камней, сюда не доберутся, а Ваньке не подрыться. Кстати, вот и он. Вспрыгнув на шлюпку, песец сунул морду в пробоину и шумно внюхался. Волков приподнялся и щелкнул зверя по сырому носу. Алька фыркнула. Слышно было, как, отпрянув, Ванька заворчал, а потом, гулко, протяжно зевнув, спрыгнул на гальку и отправился к своему семейству.

Теперь можно спать... Не замерзнут тут они? Волков стащил со своих плеч куртку и накрыл ею девочку.

СХВАТКА В БУХТЕ ГОВОРУШЬЕЙ

Луч солнца скользнул через пробоину в днище шлюпки. Проснувшись, Волков потер лицо ладонями и с некоторым усилием, приподняв один из бортов, подсунул под него доску и выбрался наружу.

Солнце уже светило вовсю, птицы с криками сновали над берегом, а там, где вчера плескалась вода, простиралась влажная, мохнатая от водорослей каменистая лайда и пластами лежала бурая морская капуста. Отлив. Хорошо, что океан ушел, не придется больше ползать по скальным карнизам.

Раскуривая трубку, он пошел к океану, который был сегодня в благодушном настроении: отдыхал. Волны вяло выплескивались на берег и копошились среди камней, будто пытались среди обломков раковин разыскать хоть одну целую... Штиль. Покой. Но покой ли? Волков поглядел вдаль и подумал о том, что где-то в других широтах проносятся сейчас над Мировым океаном ураганы, и, может, именно в этот момент эфир раздирает морзянка, взывающая ко «всем-всем-всем» о помощи? А может, океан уже принял в свои глубины еще одно судно — дань, которую ежегодно приносит «синему чудовищу» человечество? И оттого у океана такое ленивое, удовлетворенное состояние?.. Он подумал так и почувствовал неясное беспокойство, чувство вины, будто он был солдатом, отправившимся в отпуск в тот момент, когда его товарищи продолжали оставаться в опасности на передовой позиции.

Вернувшись к шлюпке, он постучал по ее днищу. Взглянула Алька, сонно еще улыбаясь, повозилась немного и выскочила из-под шлюпки в одних трусиках. Размахивая полотенцем, она побежала к водопаду и, взвизгнув, кинулась под его тугие гремящие струи. Вода ударилась о спину девочки и разлетелась веером брызг. Хохоча, Алька прыгала под водопадом, а вокруг нее мерцали маленькие яркие радуги... Сбрасывая на ходу свитер, и Волков направился к водопаду. Ух, ну и водичка! Он выскочил из-под струи и начал яростно растираться полотенцем. Не одеваясь, Алька побежала к кострищу, встав на колени, подула в уголь и подложила сухих, наломанных Волковым досок. Они — вспыхнули жарким, почти бездымным пламенем.

— Угощу я тебя чем-то ух и вкусным, — пообещала девочка, быстро одеваясь. — Кипяти чай, подогревай консервы. Я сейчас.

Песцы валялись на гальке, и малыши, тиская песчихе живот, тянули из нее молоко. Ванька с сытой, довольной физиономией поглядывал на них; сощуренные его глаза светились доброй, отцовской лаской. Ну вот и чай закипел. К костру с таинственным видом возвращалась Алька.

— Ну-ка глядите, что тут лежит, — сказала она. — Морской Волк, наверное, никогда такого вкусного не ел. Вот!

Она протянула котелок. Волков с интересом заглянул в него и увидел десятка полтора фиолетовых, короткоиглых морских ежей. Один из них полз потихонечку. Алька следила за выражением лица Волкова, но тот поднял на нее недоумевающие глаза.

— Ну и что же вы? Берите и ешьте.

— Брать и... есть?..

Алька вынула одного ежа, положила на ладонь и точным ударом лезвия своего ножа расколола его пополам. Что-то желтое, вроде икры виднелось внутри скорлупок. И это есть? Сделав усилие, Волков высосал икру. Прохладная, крупчатая, она по вкусу напоминала, пожалуй, грецкий орех. Алька, очистившая уже с пяток ежей, пододвинула котелок. Положив ежа на ладонь, Волков рубанул ножом по его колючему панцирю, но что-то не получилось: панцирь разбился всмятку... Алька таскала ежа за ежом, и вскоре котелок опустел.

...Нельзя сказать, что по рифам, освободившимся от воды, идти было легче, чем карабкаться по скалам: камни, покрытые слизью и мясистыми скользкими водорослями, доставляли немало хлопот. И Волков растянулся, больно ударившись коленом. Обернувшись, Алька вернулась и укоризненно покачала головой.

— Ох уж мне эти материковские, — сказала она. — Ну как дети! Ну кто же ходит по водорослям? Вот глядите: между ними такие светленькие поляночки из острых ракушек. Вот и ступайте по ним.

— Вся банда за нами тащится, — сказал Волков, потирая колено.

Ванька, Манюня и малыши плелись сзади. Заметив, что люди наблюдают за ними, песцы остановились и начали рыться в водорослях, будто и не за людьми они шли, а просто так, занимаются на лайде своими делами.

— Сейчас будет другая бухточка, Говорушья, и вы еще не то увидите, — пообещала Алька, подтягивая сползшие чулки. — Ну-ка я погляжу, как вы пойдете. Ну, ать-два!

Волков поставил ногу на колонию моллюсков, ракушки со звонким хрустом рассыпались, но нога стояла плотно, не скользила. Алька побежала вперед. Волков поспешил за ней, песцы сорвались с места, только один малыш еще сидел и поглядывал то на небо, то на океан, всем своим видом показывая, что он уже совсем взрослый, самостоятельный зверь и что ему просто противно мотаться по берегу толпой.

— А сейчас ха-арошая драка будет, — сказала Алька, когда, круша ракушки, Волков подошел к ней. — Ну-ка давайте поглядим.

На каменной глыбе лежал песец, хозяин бухты Говорушьей. Завидя Ваньку, не очень-то обращая внимания на людей, он поднял голову, вскочил на прямые, как палки, ноги и, задрав хвост, издал воинственный вопль. Спрыгнув с камня, немного прихрамывая, он помчался навстречу остановившемуся семейству Ваньки.

— Хромой? — догадался Волков о кличке песца.

— Ага, Хромой, — подтвердила девочка. — Мы уже на его территории. Ну и надерет же сейчас Хромой нашего Ваню. Р-рраз!

Песцы сцепились, и под визг, хрип, стон в воздухе поплыли подхваченные ветерком клочки шерсти. Манюня, с полным равнодушием к баталии, сидела в сторонке и лизала впалый бок, а малыши, задирая лобастые головенки, с интересом присматривались к происходящему. Клубок распался. Пропустив хвост между ног, Ванька, преследуемый Хромым, ринулся на свою территорию, а потом вдруг, резко остановившись, повернулся и опять принял воинственную стойку: голова немного опущена, зубы оскалены, хвост задран торчком. Хромой тотчас прекратил преследование. Он скалился, но кинуться на соседа не решался — тот уже был по ту сторону границы, которую обозначал, видимо, большой черный камень. Ворча и щеря зубы, песцы обнюхали каждый свою сторону камня, а потом, задрав лапы, облили его.

Лязгнув зубами, Хромой направился к людям. Раздосадованный Ванька крутился у камня, но перейти границу вновь не решался. Срывая злость, он подбежал к своей супружке и куснул ее за тощую спину. Залившись пронзительным нервным плачем, Манюня побежала с малышами в свою бухту, а Ванька с мрачной, задумчивой физиономией сел у камня. Видимо, на душе у него было погано.

ПЕЩЕРА

— Лена-а-а!..

Многократно повторяясь, эхо гулко разнеслось среди обрывистых скал. С черной воды взлетели две утки-каменушки, и крылья их, ударяясь одно о другое, выстреливали, как автоматическое ружье. Волков подошел к девочке ближе. Он нетерпеливо глядел на островок, отделенный от берега нешироким проливчиком, в котором, ухая и сопя, под берегом как живая ходила взад-вперед вода. Голые скалы, птицы...

— Ее уже нет, — сказала девочка, — мы долго спали. Доска-то на этой стороне, я сначала и не поглядела.

— Какая еще доска? — разочарованно проговорил Волков.

Он еще немного постоял, не спуская взгляда с пещеры. Как же так, ведь вчера вечером он сам видел — тут горел огонь. Но ее нет... Девочка его окликнула, он подошел к ней, и вдвоем они вытащили из камней длинную тяжелую доску. Противоположным своим концом доска опустилась на островок. Размахивая руками, Алька перебежала на ту сторону, за ней перешел проливчик и он. Тут и Хромой рысью устремился по доске, но Алька предостерегающе крикнула, Волков накренил доску и песец упал в воду. Задрав голову, он поплыл к берегу. Завидя такое, Ванька что есть силы помчался к подружке Хромого, только что вылезшей из камней, и, покачиваясь, начал кружить возле нее. Песчиха незлобно скалила зубы, ей явно было приятно внимание соседа, а Хромой, сдавленно взлаивая, с бешеной скоростью плыл к суше. В тот момент, когда он коснулся лапами камней, Ванька, игриво оглядываясь на соседку, отправился в свои владения.

— У островка берега обрывистые, и песцам сюда ну никак не забраться, — сказала девочка, когда они вдвоем выволокли доску на камни. — А то бы они весь остров обчистили, всех бы птенчат перегрызли. Ну, Лена! В Урилью, конечно, уже успела убежать. А сейчас...

Оглянувшись на Волкова, она взбежала на крутой выступ перед входом в пещеру, приложила ладони ко рту и закричала:

— Эй, птицы-ы-ы!.. Здравствуйте-ее-е!

— Аа-аа-ааа! О-ооо-оо! У-ууу-ууу!.. — раскатилось над водой и скалами глухое эхо. Будто кто сильно встряхнул островок: с пронзительными стонущими криками, с гоготом, хохотом и стуком крыльев со всех уступчиков островка, из всех расщелин и нор сорвались и ринулись в сторону океана тысячи птиц. Громадная стая закрыла небо, и стало почти темно. Несколько яиц сверху упало и разбилось; скатился на площадку пуховый птенец.

Как маленький веселый чертенок, Алька прыгала на краю площадки, размахивала руками, мотала головой, волосы закручивались вокруг ее лица, и сквозь их пряди сверкали глаза. Птицы улетели, островок будто вымер, и в этой тишине послышался отчаянный писк птенца. Девочка подняла его, прижала к груди, а потом взглянула в сторону океана и, схватив Волкова за руку, потянула его в пещеру: птичья стая неслась к острову.

«У-уу-у-ух!» — туго, напряженно провыл в крыльях ветер.

В глазах зарябило от мелькания множества тел, и в воду словно белый дождь упал: подлетая к островку, птицы освобождали свои желудки. Рев, гул, хлопанье крыльев, истошные крики: кто-то кого-то толкнул в воздухе, зацепил крылом. Выставляя вперед лапки, птицы одна за другой садились на карнизы и уступчики, шмыгали в пещерки.

— Не кричи больше, — строго сказал Волков. — Видишь, сколько яиц разбилось.

— Я не подумала, — виновато созналась Алька и сунула птенца за пазуху. — Хорошо, не буду... Гляди, Лена уже и дров натаскала.

Глаза немного привыкли к сумраку пещеры, и Волков увидел, что она довольно большая, своды ее уходили вверх, и там светилась полоска голубого неба. Кострище. У одной стены — груда дров, у другой — канистра — видно, с водой и доски, на которых была настлана сухая трава, стянутая старой рыбацкой сетью.

Волков подошел к кострищу, дотронулся до углей. Они были еще теплыми. «Какой странной жизнью живет эта женщина», — подумал он.

Они вышли из пещеры. Яркое солнце слепило глаза. Тревожно вдруг закричали птицы. Волков оглянулся: Алька карабкалась почти по отвесной стене.

— Алька, назад! — крикнул он.

— Вот еще! — отозвалась она. — Птенчика положу и...

Нога ее сорвалась, Волков бросился к скале, готовый подхватить упрямую девчонку, но Алька удержалась, и послышался ее смех. Волков чертыхнулся; волнуясь за девочку, стал глядеть вверх. Вот она остановилась, поползла в сторону, положила птенца на карнизик, побрела назад... Опять поскользнулась... Лоб Волкова повлажнел... Ну пускай она только спустится, пускай! Алька там что-то замешкалась, никак не могла нащупать маленький выступ. Она долго шарила ногой, посмотрела вниз, и Волков увидел ее сосредоточенное, однако неиспуганное лицо. Ну вот, нашла!.. Девочка еще немного спустилась и, когда до площадки оставалось метров пять, повернулась вдруг спиной к стене, подняла руки вверх и крикнула:

— Лечу. Лови-и!

— Не смей! — Волков оглянулся: вода рядом, чуть оступись, и...

Оттолкнувшись от скалы и замахав руками, Алька прыгнула. Волосы над ее плечами взвились черным столбом, платьишко задралось до самодельных резинок, стянувших чулки. Волков шагнул ей навстречу, раскрыл руки... схватил, зашатался... и, чувствуя, что вот-вот повалится под обрыв, невообразимо изогнувшись, умудрился все же не упасть. Он лишь рухнул на колени. О проклятие! Ушибленное еще на лайде колено будто взорвалось тупой болью. Девочка, вырываясь, хохотала. Не отпуская ее, кривясь от боли, Волков поднялся и сказал:

— Противная, хвастливая девчонка. Зачем ты это сделала?

— Не знаю, — поглядев в его лицо удивленными глазами, ответила она. — Пусти! Не смей меня трогать, не смей!

Оттолкнув ее, прихрамывая, Волков ушел в пещеру и сел у кострища. В душе у него кипело: ну, Алька... Ну, летунья! Растирая колено, он разыскал в углях еще чадящую головешку, раздул ее, закурил трубку и, успокаиваясь, упрекнул себя, что не сдержался, нагрубил девочке. Нехорошо получилось. «Опыта общения с детьми у меня нет, вот что», — подумал он.

ПТЕНЕЦ КЕ

— Ой, Во-олк? Ты на меня не сердишься?

— Я? С чего ты взяла? — сказал Волков.

— Ты прости меня, ладно? Иногда на меня что-то такое находит... Ну что-то особенное сделать хочется. Я делаю, а получается глупо. Идем, я тебе своих птиц покажу.

— Я тоже немного погорячился. А ты молодец, смелая!

— Да? — радостно сказала девочка. — Мне кажется, что я ужасная трусиха, вот и борюсь сама с собой.

Они вышли из пещеры, обошли островок понизу на другую сторону, тут он оказался более пологим, и стали подниматься по камням, между которыми росла кустистая синевато-зеленая трава. Сколько же тут птиц: чайки, бакланы, чистики. Как по громадной лестнице, с уступа на уступ они поднимались все выше. Алька оборачивалась, усмехалась проказливо, и Волков поглядывал на нее с подозрением: задумала опять что-то. Ну вот и вершина. И ничего не произошло, с облегчением подумал Волков, осматриваясь. Сверху островок был покрыт не то коричневатым торфом, не то мягкой землей, заросшей гривками травы. Алька села на край площадки, свесила над обрывом ноги и сказала:

— Иди вперед. И тогда что-то будет интересное. Ну иди-иди!

Внимательно глядя перед собой, Волков пошел, и правая его нога тотчас провалилась в какую-то яму. Волков дернулся, и вдруг из-под самых его ног выскочил толстый черно-коричневый, с большущим, как у попугая, клювом топорок. Хрипло крикнув, он нырнул под откос и некоторое время так и падал, как камень, будто решил покончить жизнь самоубийством, а потом вдруг раскрыл крылья и полетел над самой водой в океан.

Произнеся про себя несколько соленых морских проклятий, порядочным запасом которых располагает каждый моряк, Волков подергал ногой, и вдруг со всех сторон, и справа и слева от него, и откуда-то снизу — ну буквально из-под каждой травянистой гривки посыпались, замелькали черные тела и красные клювы. Волков от неожиданности присел и почувствовал, как одна из птиц бежит по его спине, как по стартовой площадке... Оттолкнувшись от его головы, топорок взлетел. Алька покатывалась от хохота. Волков с силой дергал ногу, но она завязла накрепко; он сунул в провал руку и стал расковыривать мягкую землю. Ну Алька, ну погоди!.. Охнув, выдернул руку: на ней, вцепившись в ладонь клювом, болтался топорок. Стряхнув птицу, дуя на ладонь, Волков, все ж освободив ногу, пошел к Альке.

— Кар-рамба! Я скоро заикаться начну, — сказал он. — Ну, что ты еще приготовила? Давай уж все сразу. Ну давай, юнга, издевайся над своим капитаном.

— Но ведь так же интереснее, правда? То ничего-ничего, а потом вдруг! — Еще посмеявшись немного, Алька успокоилась и пояснила: — Топорки себе норы роют. Дли-инные! И когда вылетают, то вначале разбегаются. Вот топорок пятится-пятится, а потом ка-ак побежит по норе! Ну нора не прямая, а с поворотами, и его заносит на поворотах, а он все бежит и еще пригибается, чтобы головой потолок не задеть, а то рухнет. А потом ка-ак выскочит! Да ка-ак полетит! А что такое «кар-рамба», а?

— Есть хочу, — сказал Волков. — А как ты?

— Есть? Хорошо. Сейчас ты мне поймаешь большую рыбу. Пошли!

Они стали спускаться вниз. На одной из каменных площадок из расщелины вдруг выскочил крупный чаячий птенец. Он встряхнулся, подбежал к Альке и дружелюбно произнес:

— Ке-ее-е?

— Кир-ррр-р? — тоненько, протяжно пропела девочка. — Птенец, ты откуда? И как тебя зовут?

— Ке-ке-ке-ее-е... — печально произнес птенец и пристроился к людям. Растопыривая покрытые молодыми перьями крылья, он спрыгивал с одного камня на другой и старался не отстать.

— Его зовут Ке. Ему очень скучно. Его родители куда-то улетели, а он очень голоден, — сообщила Алька. — Давай возьмем его с собой?

— Возьмем парнишку, — согласился Волков. — Пускай повеселится.

— Ке, мы тебя берем, — сказала Алька, а потом спросила у Волкова: — Ты на меня не обижаешься, что я тебе говорю «ты»? У нас так принято: если человек, ну, свой, что ли, друг, то — на «ты»...

— Не возражаю, — согласился Волков.

Вот и пещера. Птенец деловито вошел в нее, осмотрелся и удивленно закряхтел, будто ему совершенно непонятно, как это он не знал, что на острове есть такое отличное жилье?