Катя. Вы, Алечка, не обращайте внимания… Шаврова уж такая… Мы ее дворником зовем…
Шеремет. А я и не обращаю… Есть на кого!.. (Пошла, напевая.) «… Вчера вас видела во сне… И тихим счастьем наслаждалась…»
Хныкина (уходя с ней, подхватила). «Когда бы можно было мне, я б никогда не просыпалась!..»
Шеремет и Хныкина уходят. Рая, Зина и Катя идут за ними. Пауза.
Женя. Блюма, а почему ты уроки здесь учишь, а не дома?
Блюма. Я вам скажу, Женя, только вы другим не говорите: видите, какие они!.. Мне дома очень трудно учиться: тут к папе заказчики ходят, тут и я, и старший брат тоже…
Женя. А твой брат хороший?
Блюма. Мой брат такой хороший, просто рассказать нельзя какой!.. Мы с ним очень дружим. Он мне все-все рассказывает. Даже чего папе не говорит, а мне — все! Папа у нас тоже хороший!
Женя. Да… А у меня вот, как дедушка умер, никого, только Нянька… Мой дедушка тоже хороший был… Он меня всему учил… И не про собак бесхвостых, нет!
Блюма. Ваш дедушка здесь жил, в этом городе?
Женя. Нет, он был полковой доктор… Мы все время с полком кочевали. Сколько я, Блюма, городов видела, сколько людей!
Блюма (робко положила руку ей на плечо). Вам, Женя, здесь плохо, да?
Женя (голос дрогнул). Плохо. Когда меня сюда заперли, я никак привыкнуть не могла… А тебе, Блюма, тоже плохо?
Блюма без слов склонила голову.
Они жабы, да? А почему ты всем говоришь «вы»? Надо говорить «ты»!
Блюма (тихо). Это, Женя, не все любят.
Женя. Мне не смей «вы» говорить. Хорошо?
Блюма. Хорошо.
Женя. Ну, скажи сейчас: «Ты, Женя, дура».
Блюма. Нет. Ты, Женя, умная.
Женя. И если они тебя будут обижать, я им такого Алкивиада покажу! (Сжала кулаки.)
Входит Маруся.
Маруся (подходит очень мрачная). И все вранье…
Женя. Что «вранье»? Как ты смеешь, Маруська?
Маруся. Вовсе у Наврозовой не скарлатина. Простая ангина… (Села между Блюмой и Женей на подоконнике.) А я уж обрадовалась — буду в лазарете лежать, книжку читать!..
Женя. Какую книжку?
Маруся. Мне в приемный день брат принес — «Капитанская дочка». Пушкина сочинение. Потихоньку сунул, никто не видал… Ты это читала, Блюма?
Блюма. Да. Вы только другим не говорите, они смеются… Мой брат в типографии работает, наборщиком… Он оттуда разные книги приносит — с вечера до утра…
Женя. А вы мне про эту капитанскую дочку расскажете, Маруська, Блюма, а?
Маруся. Так ведь я не дочитала еще! Я только первую половину!
Женя. А Блюма пускай другую половину доскажет.
Дальнейший разговор девочек не слышен, видно только, как Маруся оживленно рассказывает. В зале становится многолюднее, ходят парами, тройками, останавливаются группами. Возвращаются в зал Хныкина и Шеремет и идущие за ними по пятам Рая и Зина.
Шеремет (подходит ко второму окну). А сейчас мы на людей поглядим. (Лезет на подоконник, напевая.) «Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня…»
Хныкина (подхватила). «… Черноглазую девицу, черногривого коня…»
Шеремет. Медамочки, а кто у дверей посторожит?
Зина. Я!.. Я!.. Дуся, дивная… Я для вас — в огонь и в воду! (Побежала к дверям.)
Шеремет (на подоконнике, стоя на цыпочках, вытягивает шею, иначе в закрашенные очень высоко матовой краской окна ничего не видно). Ах! Видишь, Тоня?
Хныкина. Да… Красиво как!
Девочки (столпившись вокруг, кричат). Что? Что? Что красиво?
Шеремет (глядя в окно). Полиции сколько!..
Хныкина (так же). И все конные… Красиво как!
Шеремет. Тонька, видишь? Вчерашний блондин… Такой дуся!..
Хныкина. Аля, он сюда смотрит! Ей-богу!
Шеремет. С дамой какой-то здоровается. Я б ее убила! Я ужасно ревнивая, Тоня…
Хныкина. Какие-то солдаты едут…
Шеремет. С нагайками… Это казаки! Ой, красиво! И лошадки какие дусеньки!
Хныкина. Куда же это они? Разве сегодня парад?
Шеремет. Глупости! Какой же парад в будни?
Зина (у двери, предостерегающе). Мопся! Мопся идет!
Входит Мопся. Она маленькая, пожилая, с лицом нездорового, желтого цвета, в самом деле похожа на мопса. В синем платье классной дамы. Зябко кутается в пуховый платок.
Мопся. От окна, медам, от окна! Нечего вам у окон делать…
Девочки отхлынули от окна. Раздался звонок к началу урока. Движение в зале, в котором остаются только четвероклассницы, с зелеными бантами. Ученицы других классов ушли.
Мопся. На урок, медам, на урок. Сейчас придет Лидия Дмитриевна.
Девочки стали по четыре в ряд. Стоят неподвижные, как царь на портрете. Тишина.
Женя (тихо, Марусе и Блюме, которые стоят с нею в одном ряду). Вот бы сейчас хватить: «Га-га-га-га-га!» Или: «Голды-голды-голды!»…
Блюма испуганно покосилась на нее. Маруся давится смехом.
Мопся. Кто это там? (Подошла к Блюме.) Это вы, Шапиро?
Блюма молчит.
Женя. Софья Васильевна, это я…
В зал входит учительница танцев Лидия Дмитриевна. Она молодая, розовощекая, очень счастливая. От этого она кажется нарядной: синее форменное платье не висит на ней плакучей ивой, как на Мопсе, а живет и радуется. За ней идет унылая фигура — таперша Анна Ивановна, которая проходит к роялю. При входе Лидии Дмитриевны все девочки делают реверанс.
Лидия Дмитриевна. Здравствуйте, медам! Анна Ивановна, попрошу приседания… (Напевая, проделывает вместе с девочками экзерсисы.) Раз — и… два — и… три — и…
Женя (тихо, Марусе). Ну, дальше, дальше! «Швабрин сказал Гриневу: «Ваша Маша Миронова…» Ну?
Маруся (тихо). Да, и вот, понимаешь, они только одни двое сидят, и Швабрин говорит: «Ваша Маша Миронова — фу! Она — сережки любит!»…
Женя (замирая от волнения). Ой!.. Ну, а дальше?
Мопся. Тише, медам! Кто там шепчет? Шапиро, опять вы?
Лидия Дмитриевна. Теперь — деми плие темпо дю пье… Раз — и… два — и… три — и…
Маруся. Тут, конечно, Гринев весь побледнел и говорит: «Если вы так, ну, значит, мы с вами будем драться на дуэли!»
В дверях актового зала появляется инспектриса Жозефина Игнатьевна Воронец — Ворона. Она зловещая: так и кажется, что сейчас прокаркает беду, что несчастье притаилось в складках ее траурного платья, в тальмочке, болтающейся на ее тощих плечах, даже в жиденьком бубличке волос, скучающем на макушке ее головы.
Ворона (стоя в дверях, возвещает). Елизавета Александровна!..
И в зал входит начальница Сивова — Сивка. Тяжелая, грузная старуха, будто без шеи и без ног; такое впечатление, словно голова у нее воткнута прямо в туловище, а туловище поставлено прямо на пол. При этом она сама себя видит, очевидно, такою, какою она была сорок лет назад: все ее движения, жесты и выражение лица были бы уместны для очень юной, очень хрупкой и нежной девушки. Она тоже в синем, но блестящем, шелковом, переливчатом платье. На груди — бриллиантовый шифр. При входе Сивки все девочки нырнули в глубокий реверанс.
Сивка (недовольно). Как нехорошо! Нестройно как!
Ворона (мрачно каркает). Ужасно! Ужасно!
Сивка (обращаясь к Вороне). Жозефина Игнатьевна, прошу вас…
Ворона (девочкам). Стоять, как стояли! Буду измерять… (Ходит по рядам, измеряя складным аршином расстояние от юбок до пола.) Звягина — двадцать восемь… Хорошо. Певцова — двадцать восемь. Правильно. Аверкиева… Мусаева… Ярошенко — тридцать два… Елизавета Александровна, у Ярошенко — тридцать два!..
Сивка. Ай-ай-ай! Как неприлично! Ведь правило же — двадцать восемь!
Ярошенко. Елизавета Александровна, у меня двадцать восемь и было… Только, верно, я расту…
