Фурцева

б) запретить работу в выходные и праздничные дни;

в) запретить проведение заседаний и совещаний в промежуток времени от 17.00 до 20.00; установить длительность совещаний не более 3 часов. Курение во время заседаний запретить…

2. Считать обязательным для каждого руководящего работника использование ежегодно месячного очередного отпуска. Для лиц, нуждающихся в санаторно-курортном лечении, должны быть установлены по медицинским показаниям время и длительность отпуска, а также и место его проведения.

3. Обязать руководящих работников Партии и Правительства строго выполнять назначенный врачами пищевой режим, предусматривающий характер питания и приемы пищи не менее трех раз в день. Для организации рационального и лечебного питания передать столовую МГБ СССР в ведение Лечебно-Санитарного Управления Кремля…»

Молодым ушел из жизни Щербаков. Вслед за ним умер член политбюро и секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов. Сам Сталин старел и дряхлел на глазах.

В первых числах октября 1946 года он уехал на юг отдыхать.

Об уходе вождя в отпуск в газетах, ясное дело, не писали. Показалось, что Сталин просто исчез, и никто из чиновников не решился объяснить, где он. Иностранные журналисты стали говорить, что его отправили в отставку, что он тяжело болен или вообще уже умер, только русские не знают, как об этом сообщить. Слухи в Москве распространялись с поразительной быстротой. Секретарь райкома Фурцева тоже не знала, где Сталин, но многие думали, что уж ей-то все известно.

Двадцать восьмого ноября 1946 года заместитель заведующего оргинструкторским отделом МГК Каплан и заведующий сектором информации Подельщиков доложили Попову о политических настроениях среди трудящихся:

«Среди рабочих и служащих имеют место многочисленные разговоры, связанные с отсутствием т. Сталина на торжественном заседании 6 ноября, посвященном 29-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, и на параде

7 ноября, и что приказ подписывает т. Булганин. Многие высказывают предположение, что отсутствие т. Сталина на торжествах обусловлено его болезнью, и выражают тревогу и сожаление в связи с этим.

Работница трамвайного депо им. Щепетильникова (Советский район) т. Финисова с волнением сказала: „Я была поражена, когда 7 ноября не увидела т. Сталина на трибуне. Только ради того я шла на демонстрацию, чтобы посмотреть на нашего любимого вождя. Что случилось? Не заболел ли он? Ведь в газетах не сообщалось, что т. Сталин находится в отпуске“.

„В народе распространяются слухи, будто бы т. Сталин болен, — заявил рабочий завода „Котлоочистка“ (Красногвардейский район) т. Беляев, — и действительно, чем можно объяснить его отсутствие на торжественном заседании и на параде? Неудивительно, если это правда. Ведь т. Сталин вынес на своих плечах всю тяжесть войны. Наверное, он подорвал свое здоровье“.

Слесарь типографии „Красное знамя“ (Коминтерновский район) т. Зайцев в частной беседе уверял группу рабочих, что будто бы произошло крушение поезда, в котором ехал т. Сталин на юг отдыхать, и что в данное время он находится в тяжелом состоянии.

Работница этой же типографии, член ВКП(б) т. Розова, услышавшая этот разговор, обратилась в партбюро с требованием установить точность данной информации, заявив при этом: „Всех нас глубоко волнует состояние здоровья т. Сталина. Мы должны знать истинное положение, а не пользоваться непроверенными слухами…“»

Московский партийный аппарат получил указание искоренить зловредные слухи и призвать народ к бдительности.

С окончанием войны люди связывали огромные надежды: они жаждали спокойной и сытной жизни. Но надежды не сбылись. Осенью 1946 года начался жестокий голод.

Надо сказать, что голодали и другие победители. Урожай 1946 года был очень скудным на всем Европейском континенте. Затем последовала суровая зима. В Англии по карточкам давали меньше продовольствия, чем во время войны. После войны шутили: у Англии остались только два ресурса — уголь и национальный характер.

Министр заготовок Борис Александрович Двинский (бывший помощник вождя) писал Сталину, что важнейшие области России, Украины и Молдавии «охвачены неурожаем, в Сибири и Казахстане из-за длительных дождей хлеб медленно убирается и промокает на корню, много погибло по стране озимых и яровых культур, резко сократились посевы крупяных культур, мы быстро проедаем наши хлебные запасы».

Шестого сентября 1946 года политбюро приняло решение: из-за засухи и низких хлебозаготовок «отмену карточной системы на продовольственные товары перенести на 1947 год» и повысить цены на продовольствие, распределяемое по карточкам (хлеб, мука, крупы, мясо, масло, рыба, сахар, соль). Соответственно возросли цены в заводских и учрежденческих столовых.

Шестнадцатого сентября 1946 года заведующий торговым отделом исполкома Моссовета Филиппов подписал распоряжение № 548:

«а) Продажу черной икры по нормированным ценам прекратить повсеместно и по всем назначениям;

б) обеспечить немедленное снятие остатков черной икры на складах, в торговой сети и предприятиях общественного питания, составляя акт о наличии черной икры в установленном порядке, и представить копии акта продовольственному сектору Горторготдела…

в) продажу черной икры организовать без карточек по коммерческим ценам за 1 кг:

Белужья, калужья, осетровая, стерляжья, зернистая, баночная: высш. сорт — 900 руб. 1-й сорт — 800 руб. 2-й сорт — 700 руб.

Белужья, калужья, осетровая, шиповая, севрюжья, зернистая, бочковая:

высш. сорт — 600 руб.

1-й сорт — 550 руб.

2-й сорт — 500 руб.

Севрюжья, шиповая, зернистая, баночная, также и паюсная баночная, мешочная всех осетровых рыб:

высш. сорт — 800 руб.

1-й сорт — 700 руб.

2-й сорт — 600 руб.

Паюсная бочковая всех осетровых рыб:

высш. сорт — 700 руб.

1-й сорт — 650 руб.

2-й сорт — 600 руб.

Продажу организовать в приспособленных для этой цели магазинах и предприятиях общественного питания (наличие холода, наличие оборудования и опытных продавцов)».

Цены на икру мало интересовали даже секретаря райкома Фурцеву. А вот повышение цен на самые обычные продукты было неприятным сюрпризом. Задача Екатерины Алексеевны состояла в том, чтобы не допустить всплеска недовольства в районе.

По всей стране заранее провели собрания партийных активов, на которых объяснялась необходимость принятых мер.

«Во многих городах, в том числе в Москве, — докладывал в политбюро начальник Управления ЦК ВКП(б) по проверке партийных кадров Николай Семенович Патоличев, — населению стало известно о повышении пайковых цен. В магазинах в связи с этим создаются очереди, население пытается выбрать продукты полностью за сентябрь».

Георгий Попов 25 сентября 1946 года провел совещание секретарей райкомов:

— Мы с Черноусовым в воскресенье были в Можайском районе. Там все дороги разбиты, машина еле проходит. Если сейчас Москва и Московская партийная организация основательно не помогут и не возьмут дело в свои руки, то у нас в Москве картофеля не будет… Я считаю, что лучше нам пожертвовать на полтора месяца и машинами, и людьми, но обеспечить год сытой жизни… Нужно послать народ на копку картофеля… Люди, которые будут работать на картофеле, будут получать каждый десятый мешок…

Двадцать седьмого сентября появилось новое постановление правительства «Об экономии в расходовании хлеба» — оно сокращало количество людей, получавших продуктовые карточки. Лишение карточек было тяжелым ударом. Чтобы изменить настроения в обществе, с 1946 года стали демонстративно проводить снижение цен. Фактически ничего в жизни людей не менялось, отмечают историки, но люди были благодарны Сталину. В реальности в эти годы цены на продукты выросли в два — два с половиной раза.

Трудности московской жизни почувствовал на себе и посол Соединенных Штатов в Советском Союзе генерал-лейтенант Уолтер Беделл Смит, бывший начальник штаба войск союзников. Он был выходцем из бедной семьи. Высшего образования не получил. Единственный генерал в американской армии, не окончивший военное училище в Вест-Пойнте, из-за чего кадровые офицеры смотрели на него свысока. В Вашингтоне рассчитывали, что простой человек найдет общий язык с большевиками.

Он оставил подробные воспоминания о своей работе в Москве. Смита предупредили, что в послевоенной России сплошной дефицит, достать ничего нельзя, и большую часть года очень холодно.

Собираясь в дальнюю дорогу, посол с женой закупили часы, ремешки для часов, авторучки, бритвы и лезвия к ним, радио, лампочки, фен для сушки волос, утюги, батарейки, пылесосы, тостеры, чернила, книги, игральные карты, поздравительные открытки, рождественские украшения, скатерти, пепельницы, свечи, замки, пластинки, иглы, вешалки для одежды, мыло, щетки для чистки обуви, оберточную бумагу, открывалки и штопоры, фонарики, спички, термосы, лекарства, салфетки, косметику, заколки для волос, коньки и лыжи, теннисные ракетки и мячи, а также подарки для будущих дней рождения…

Все, у кого были друзья в Москве, попросили посла что-то прихватить для них. В результате самолет был забит припасами, включая свечи для алтаря небольшой католической церкви, которую открыли в Москве в соответствии с договоренностью президента Франклина Рузвельта и наркома иностранных дел Максима Литвинова…

«Мое первое впечатление — серость, — рассказывал Смит. — Москва хуже всего выглядит ранней весной, когда покрытый сажей и грязью снег оседает и город становится тусклым и однообразным. Одежда москвичей напомнила мне Пекин зимой… Многие дома в очень плохом состоянии, хотя я не видел следов серьезных бомбардировок, как в Лондоне и Берлине…»

Жизнь в Москве недавнему армейскому офицеру показалась более трудной, чем в разрушенной и оккупированной Германии, где он прежде служил. Первая проблема возникла из-за завтрака. В штате Индиана, где вырос Смит, к завтраку относятся серьезно. Это пара яиц и солидный кусок ветчины. Когда посол и его жена приехали в Москву, существовала карточная система. Послу полагалось пятнадцать яиц в месяц. Его жене, хотя в Советском Союзе говорили, что женщины и мужчины равноправны, полагалось только десять. На рынке яйца стоили безумно дорого. Смиты решили купить несколько кур, чтобы обеспечить себя яйцами.

«Это легко сказать, но трудно сделать, — вспоминал посол. — В Советском Союзе нельзя просто сесть в машину, поехать на ферму и купить цыплят. Такие операции можно провести только через правительство, а бюрократические пути медленны и сложны. Обратились в Бюро по обслуживанию иностранцев. Наш запрос переадресовали в Министерство сельского хозяйства. Сотрудник министерства в сопровождении машины с охраной повез нас по Ярославскому шоссе на птицеферму, где нам устроили ужин с водкой и шампанским. Цыплята были доставлены в Спасо-хаус, и моему примеру последовали другие послы».

В декабре 1947 года продовольственные карточки отменили, дипломатические лавки закрыли. Иностранцам предстояло покупать продукты в обычных магазинах и на рынке. Американки испытали шок, познакомившись с ценами в московских магазинах. Они были просто невероятно высоки для людей, живущих на зарплату.

«Мы организовали кооператив, — рассказывал посол, — и стали заказывать консервированные продукты в Америке. Всякий раз, когда посольский самолет прилетал из Берлина, он привозил продовольствие. А вот когда правительство ввело ограничение на ввоз беспошлинного продовольствия, всем пришлось покупать еду в дорогих московских магазинах. Гражданам Америки с супермаркетами и дешевыми магазинами на каждом шагу трудно представить себе условия жизни в Москве, где полностью отсутствуют вещи повседневного обихода, которые мы воспринимаем как данность…

Немногие в Соединенных Штатах понимают, как тяжело приходится русскому человеку трудиться, чтобы заработать то немногое, что он получает, и какое давление на него оказывается, чтобы он увеличивал продолжительность и напряженность труда. Советскому рабочему приходится работать почти пять часов, чтобы заработать на дюжину яиц, американскому рабочему — тридцать восемь минут. Ради пачки сигарет советский рабочий трудится два часа, американский — четыре минуты. На пару мужской обуви американец заработает за полчаса, советский за сто четыре часа».

В отличие от американских дипломатов и их семей москвичи не имели возможности создать кооператив и заказывать продукты там, где они подешевле…

Лучше всего о трудностях жизни в столице были осведомлены чекисты. В 1946 году начальником управления МГБ по Московской области стал генерал-майор Иван Иванович Горгонов. Прежде он служил у Абакумова в Главном управлении военной контрразведки СМЕРШ, возглавлял первый отдел (агентурно-оперативная работа в центральном аппарате Наркомата обороны). Став министром госбезопасности, Абакумов доверил Горгонову ключевой пост — руководить госбезопасностью в столице.

Тридцать первого декабря 1946 года генерал Горгонов отправил министру Абакумову спецсообщение о настроениях в столице:

«Военной цензурой при обработке корреспонденции, исходящей от населения г. Москвы в адрес военнослужащих Советской Армии, с 27 ноября по 28 декабря 1946 г. зарегистрировано 1186 писем, содержащих жалобы на продовольственные затруднения…

„Моя жизнь хуже твоей: картошку без масла кушаю два раза в день, кусочек хлеба граммов сто, ибо на себя не получаю ни одного грамма, безработная…“

„Я работать не могу, у меня совершенно отнимаются ноги и спина. Собираю кусочки в булочной, но очень гоняет милиция…“

„Мы с Аней живем в ужасных, условиях — голодаем. Аня пухнет, болеет, не учится. Я сама больная, нет ни сил, ни энергии…“

„Питаюсь неважно, кушаю одну картошку и хлеба 400 г, и вот моя еда — ни сыт, ни голоден. Едва ноги таскаю. Мы с этого пайка должны умереть. Взять негде, и денег нет“:

„Что на карточку получаем, то все продаем. Продаем, а на эти деньги хлеб выкупаем. По 300 г хлеба съедаем, а варева не потребляем…“

„У нас есть только один хлеб. Много на хлебе не. проживешь. Картошка на рынке 10 руб. килограмм. Купить картошку можно раза два в месяц, а потом клади зубы на полку…“

„Все время варят капусту да турнепс, который готовили для скота. Спасибо тому, что получаем хлеба 650 г на день, только этим и живем, то есть существуем. На одном хлебе тоже долго не будешь существовать…“

„Все так стало дорого, просто ужас. Маме теперь не стали давать рабочую карточку, она стала получать служащую. В общем, мы на двух карточках живем вчетвером. Идем в школу голодные и приходим из школы — есть нечего…“»

Московские власти пытались скрасить жизнь горожан, но располагали довольно скромными возможностями. 31 марта 1947 года Георгий Попов в роли председателя исполкома Моссовета подписал распоряжение об открытии коктейль-холла в доме 32 по улице Горького. Это местечко станет знаменитым на всю страну и будет увековечено в литературе. Коктейль-холл был зримым свидетельством новой жизни. Впрочем, многие воспринимали его как гнездо разврата.

Секретарь горкома по промышленности Николай Павлович Фирюбин на совещании управляющих делами и секретарей партийных организаций наркоматов и ведомств потребовал экономить электроэнергию:

— Московские организации получили возможность увеличить отпуск электроэнергии населению в три раза. Что это значит, товарищи? Это значит, что за все годы войны каждый житель Москвы имел право жечь одну лампочку мощностью в пятнадцать ватт на площади пятнадцать квадратных метров, если же площадь была тридцать квадратных метров, он мог жечь две лампочки. Теперь мы увеличили этот лимит в три раза… И вот сейчас у нас складывается обстановка такая, что мы за последнее время вынуждены отключать быт… Вчера целые районы были отключены от снабжения электроэнергией, причем районы не только окраинные, но и в центре. Скажем, вчера был отключен Арбат на некоторое время… А отключать никак нельзя, потому что довольно! — население должно, наконец, почувствовать хотя бы элементарные удобства жизни, почувствовать, что годы уже не военные, что есть свет… А у нас во время войны целый ряд поселков, таких как Дубровский, Кожухово, Фили, были отключены. Люди вставали в темноте и после работы возвращались в темноту… У нас за последнее время, я бы сказал, распространилась очень вредная болезнь… Она называется светоманией. Некоторые руководители считают, что надо даже там, где нет необходимости, обязательно дать свет, ввернуть лампочки… Товарищи просто стали благодушествовать, перестали по-настоящему бороться с расточительством электроэнергии… Открыто производят самодельные нагревательные агрегаты. Ведь мы знаем, как это просто делается: на трубу накручивают провод и даже на кирпич. Это варварство включают в цепь, и оно ведет к тому, что мы теряем сотни тысяч киловатт электроэнергии, которую мы могли бы дать бытовому потребителю — школе, больнице, родильному дому и бане… Что нужно сделать, товарищи? Категорически надо запретить использование нагревательных приборов в учреждениях. При наличии где-нибудь плиток поднимать шум. Это преступление! Такого человека надо наказывать по всем статьям… Соберите профоргов, месткомы, включите в это дело комсомольские организации… Пусть наблюдают, посты наблюдения расставят, чтобы каждый видел, что за этим следят, чтобы мучился человек, — если ушел с работы и не выключил лампочку у себя на столе…

Накормить людей власть была не в состоянии. Зато могла напугать и отбить желание жаловаться и говорить о трудностях. Послевоенное время запомнилось масштабными идеологическими акциями. Они начались с громких постановлений о литературе, музыке, кино. Самые знаменитые из них появились в голодном 1946 году — «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (от 14 августа) и «О кинофильме „Большая жизнь“» (от 4 сентября).

В результате гениальная поэтесса Анна Ахматова и талантливый прозаик Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей, а вторая серия фильма «Большая жизнь» за «идейно-политическую порочность, фальшивое, искаженное изображение советских людей» была запрещена. Эти постановления перечеркивали надежды интеллигенции на то, что после войны репрессии не возобновятся и настанут более либеральные времена.

Суть постановлений не всегда была понятна районному начальству. Но надо было, не рассуждая, «проводить линию».

Первого октября 1946 года заместитель заведующего организационно-инструкторским отделом МГК партии Каплан и заведующий сектором информации Подельщиков доложили Георгию Попову о «мероприятиях, проведенных в Москве в связи с постановлениями ЦК ВКП(б) о журналах „Звезда“ и „Ленинград“; о репертуаре театров и о фильме „Большая жизнь“»:

«В 14 районах г. Москвы проведено 60 закрытых партийных собраний, на которых выступило 583 человека из 3074 присутствующих. На 34 открытых партийных собраниях присутствовало 4023 человека и выступило в прениях 397 человек.

В Дзержинском, Молотовском и Фрунзенском районах проведено 7 совещаний, лекций и докладов для актива и редакционных работников, где выступило 13 человек из 1515 присутствующих… В Калининском, Кировском, Красногвардейском, Ленинском, Октябрьском, Первомайском, Пролетарском, Сокольническом, Сталинском, Таганском и Тимирязевском районах мероприятия не проводились…»

По каждому поводу райкомы рапортовали наверх о народной любви к вождю. 22 декабря 1947 года Каплан и Подельщиков доложили Попову:

«О горячей любви и об огромном доверии к Коммунистической партии, Советскому правительству, к т. Сталину говорят многозначительные записки и надписи, сделанные трудящимися г. Москвы на избирательных бюллетенях…

В них говорится: „С радостью отдаю свой голос за друга народа — за т. Сталина“; „С Вашим именем, — пишет бывший воин, — я шел в бой против немцев. Мы победили потому, что Вы были с нами всюду“; „Живите, наш дорогой отец, долгие годы“; „Милый наш Сталин, — пишет одна пожилая избирательница, — солнце наше ясное, теплое. Много, много лет Вам жизни желаю“.

Много волнующих записок и надписей на избирательных бюллетенях посвящено т. Молотову. Избиратели выражают ему благодарность за неутомимую работу на посту министра иностранных дел СССР и желают успехов в дальнейшей работе…

„От всего сердца отдаю свой голос Вам, великий дипломат т. Молотов, желаю Вам долгих лет жизни“; „Приветствую Вас, Вячеслав Михайлович! — пишет другой избиратель. — Советский народ записал в историю Ваши замечательные слова: Советский Союз не просит, а требует справедливости“».

Идеологическая атмосфера становилась все более тягостной. Заворачивали даже те гайки, которые в военные годы вынужденно ослабили. 15 февраля 1947 года политбюро утвердило проект указа президиума Верховного Совета СССР «О воспрещении браков между гражданами СССР и иностранцами». По указанию ЦК ВКП(б) антифашистский комитет советской молодежи запретил советским молодым людям переписываться с иностранной молодежью — даже из социалистических стран.

Попытки заглянуть за железный занавес — без особого на то разрешения — не позволялись даже видным чиновникам. 22 мая 1947 года заведующий отделом внешней политики ЦК партии Михаил Андреевич Суслов доложил своему начальству:

«В Министерстве угольной промышленности западных районов СССР фильмы, получаемые из английского посольства, просматривались в помещении министерства и на квартире у министра т. Засядько. Эти просмотры организовывал заместитель управляющего делами министерства член ВКП(б) Я. Шрагер, который лично поддерживал связь с английским посольством через сотрудника редакции „Британского Союзника“ советского гражданина Ю. Л. Шер…

Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) в начале апреля с. г. сообщил о связях Министерства угольной промышленности с английским посольством в МГБ СССР (т. Питовранову). Спустя несколько дней т. Питовранов сообщил, что вышеизложенные факты подтвердились и Ю. Л. Шер арестован и в настоящее время находится под следствием».

Иначе говоря, контакты с иностранным посольством и просмотры иностранных художественных фильмов рассматривались как преступление против государства. Советские чиновники предупреждение поняли и от иностранцев шарахались как от чумных.

Десятого августа 1948 года заместитель председателя Совета министров Климент Ефремович Ворошилов подписал распоряжение правительства, разрешающее открыть двадцать восемь новых православных храмов. Это не была его инициатива, такие вопросы, разумеется, предварительно решались в политбюро. Но Сталин вдруг передумал, и 28 октября последовало постановление политбюро:

«1. Указать тов. Ворошилову на то, что он поступил неправильно, подписав распоряжения Совета Министров СССР об открытии церквей и молитвенных зданий в ряде населенных пунктов, так как такого рода распоряжения должны утверждаться Советом Министров СССР.

2. Отменить подписанные т. Ворошиловым распоряжения Совета Министров СССР…»

Только что открытые церкви закрылись. И до самой смерти Сталина ни один новый православный храм не был открыт. Более того, в 1949 году стали закрывать и ранее функционировавшие церкви. К 1953 году больше тысячи храмов передали под клубы и склады.

Внутри самого аппарата идеологическая составляющая вышла на первый план. 28 мая 1946 года Георгий Попов на совещании секретарей райкомов и председателей райисполкомов напомнил, что обязанность партийного и советского работника повышать свой теоретический уровень — читать классиков марксизма, в первую очередь труды Сталина, и уж как минимум газеты:

— Нам надо более основательно взяться за это дело. Я не знаю, дошло до вас или еще нет, что мы в Московском комитете установили часы работы — начало в десять часов утра. Конец для инструкторов в восемь часов, и всем в девять часов. Секретарям в качестве исключения разрешается до одиннадцати-двенадцати часов. Причем формулировка была такова, что это делается в целях предоставления возможности для теоретической подготовки. Рекомендуем и в райкомах установить такой порядок. От этого получается большая польза. И международное положение сейчас довольно сложное, сейчас международному положению в газете отводится полторы полосы. Значит, надо время прочитать газету, вникнуть, так что, я думаю, некоторое упорядочение работы принесет пользу, но не за счет снижения напряжения. Я должен сказать, что люди стали больше ценить время. Когда они знают, что свою работу можно растянуть до трех-четырех часов ночи, они к своему времени не так относятся, а теперь, когда у них время ограничено, когда они должны уложиться в определенное время, они больше ценят время…

Компонентом новой идеологической кампании стал насаждаемый сверху кадровый антисемитизм. Партийный аппарат очищали от евреев. Убрали из Фрунзенского райкома покровителя Фурцевой Петра Богуславского. Сотрудники аппарата ЦК в разговорах с представителями братских компартий откровенно хвастались:

— Товарищ Жданов вычистил всех евреев из аппарата Центрального комитета.

Сталинский антисемитизм был биологическим или, точнее, зоологическим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно видных постах; они вносили заметный вклад в науку, медицину, искусство. Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана в первую очередь боролась с конкурентами. Поэтому и в группу «безродных космополитов», и в группу «врачей-вредителей» включались и русские люди. Не только для того, чтобы замаскировать антисемитский характер кампании, но и для того, чтобы под шумок разделаться и с ними. В борьбе с «космополитами» выковалась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег.

Чистка шла по всей стране. Евреев изгоняли из науки, медицины, высших учебных заведений, государственного аппарата, вооруженных сил. В результате едва не сорвалось создание атомной бомбы. Это были худшие времена для советской науки. Кибернетика была запрещена как буржуазная наука. Биологическая наука была уничтожена. Химическое отделение Академии наук провело сессию в подражание расправы, устроенной «народным академиком» Трофимом Денисовичем Лысенко в биологии, что нанесло огромный ущерб химии. На очереди стояла физика.

В 1948 году министр высшего образования Сергей Васильевич Кафтанов докладывал маршалу Ворошилову, заместителю председателя Совета министров по науке и культуре:

«Враждебные марксизму-ленинизму течения проникают в высшие учебные заведения через физику. В учебниках совершенно недостаточно показана роль русских и советских ученых в развитии физики; книги пестрят именами иностранных ученых…»

Физиков поделили на тех, кто понимал современную науку и мог работать в атомном проекте, и на тех, кого не взяли в проект по причине профессиональной непригодности. Люди с высокими учеными степенями отрицали квантовую теорию, теорию относительности как чуждые советской науке. Они утверждали, что «для советской физики особое значение имеет борьба с низкопоклонством перед Западом, воспитание чувства национальной гордости».

Эти посредственные физики сконцентрировались в Московском университете и жаловались идеологическому начальству. Особенно их раздражало обилие евреев среди создателей ядерного оружия. Это давало надежду, что их праведный гнев будет услышан наверху.