Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

А теперь Виктор Корсаков вспоминал их снова и снова: должно быть, так действовала на него бессонница, промежуточное состояние между сном и явью. Вот расширенные от ужаса глаза той девчонки из ресторана «Зеленые мечты» — и опять глаза отца, взгляд булочника-итальянца, у которого выгребали все деньги из кассы, и опять взгляд отца... Корсакову казалось, будто все прошлое объединилось против него. Вот вновь чей-то знакомый взгляд Дольно полоснул его по нервам, и он со стоном сел на кровати, отбросив одеяло. В  первую минуту он никак не мог понять, где находится, и оторопело обводил взглядом залитую тусклым предутренним светом большую комнату с бревенчатыми стенами, шкурами на полу и огромным камином из дикого камня. Наконец он все вспомнил и со вздохом облегчения помотал головой. В этот охотничий домик его, еще дрожавшего от потери крови и одуревшего от обезболивающих уколов, привез Стив Гольденберг, служивший во Вьетнаме пулеметчиком в одном взводе с ним. Образованные ребята попадались во Вьетнаме не часто — они предпочитали устраивать на ро- дине антивоенные демонстрации и жечь повестки у призывных пунктов. Поэтому Стив, постоянно норовивший приткнуться с книжкой в укромном уголке, обратил на себя внимание Корсакова, и в конце концов они подружились. Оба были нью-йоркцами, однако Стив, сын богатого юриста, жил в пригороде и даже само слово «Бруклин» произносил с легким отвращением. Разумеется, он без труда мог бы отвертеться от армии, если бы от рождения не принадлежал к той породе евреев-идеалистов, которые самой судьбой созданы, для борьбы против существующих социальных или идейных устоев и органически не могут плыть по течению. Застань Стив времена сенатора Маккарти и гонений на левых, он, несомненно, вступил бы в коммунистическую партию, однако ему выпало достичь совершеннолетия во времена антивоенного движения и моды на левизну, а потому он, разумеется, сделался ярым антикоммунистом. Стив Гольденберг был по натуре настоящим бойцом, то есть не мог ограничиваться простой болтовней о своих убеждениях— ему требовалось отстаивать их не только словом, но и делом. Поэтому Стив завербовался в армию и заявил о своем желании служить именно во Вьетнаме, дабы внести реальный вклад в защиту третьего мира от красной опасности. Все знакомые Стива впали в шок, а родители едва не угодили в клинику, однако будущий пулеметчик остался непоколебим. Тягу к борьбе как черту характера Корсаков склонен был считать скорее отрицательным человеческим свойством, поскольку из рассказов его отца следовало, что точно такая же черта определяла действия множества еврейских революционеров, терзавших Россию в годы Гражданской войны. Однако за исключением этого Стив был Корсакову симпатичен, ибо принадлежал к тем немногочисленным людям, которые способны радеть не только о себе, но и о других и предъявлять к себе не меньшие моральные требования, нежели к окружающим. Такие люди неоценимы на войне, особенно если они к тому же не робкого десятка, а Стива в трусости не упрекнул бы никто. Корсаков с умилением вспомнил, как испуг в подслеповатых бледно-голубых глазах Стива сменился состраданием и гневом, когда нескладный очкарик, ничуть не похожий на бывшего отличного пулеметчика, узрел своего однополчанина с изуродованным лицом, превратившимся в сплошную кровавую маску, дрожащим от слабости и озноба. Пару недель Корсаков провел в холостяцкой богемной квартире Стива, пока не затянулись раны на щеках и не прекратились нестерпимые боли в нижней челюсти. Затем Стив отвез Корсакова, еще с гипсом на лице, в предгорья, в охотничий домик, принадлежавший судовладельцу Гольденбергу, старшему брату отца Стива. К домику примыкало несколько хозяйственных построек, и вся усадьба стояла на краю частного заказника, представлявшего собой несколько сот гектаров заповедного леса. С другой стороны перед усадьбой расстилалось обширное поле, за которым проходило на запад федеральное шоссе. Стив, отличавшийся в известных случаях невероятной настырностью, убедил своих богатеньких родственников в том, что Корсаков непременно должен поселиться в их усадьбе — не столько потому, что это необходимо самому гостю, сколько потому, что заказнику нужен смотритель, а домику и другим строениям — постоянный обитатель и вообще теплая человеческая рука. Богатые родственники согласились — во-первых, стремясь отвязаться от красноречивого племянника, а во-вторых, согласившись с тем, что не слишком приятно, приезжая на отдых, обнаруживать мерзкие следы шлявшихся по заказнику бродяг и вдыхать в домике запахи тления, плесени и мышиного кала. Стив оставил Корсакову вполне достаточную для такой глухомани сумму денег, кучу лекарств и свежих продуктов, пообещал заглядывать не часто, но регулярно, и отбыл восвояси. Все остальные припасы, включая оружие и патроны, в усадьбе имелись в изобилии, а в гараже стоял не новый, но вполне исправный военный джип, — видимо, списанное армейское имущество. Обнаружив в одной из комнат домика очень неплохую библиотеку (многие книги оказались на русском, что напоминало о киевских корнях семьи Гольденбергов), Корсаков окончательно примирился с судьбой.

Однако с самим собой ему примириться никак не удавалось. Недели, проведенные им в заказнике, вовсе не были временем безмятежного единения с природой и усиленных ученых занятий. Его изводили бессонница, головные боли и боли в челюсти. Даже каждодневные многочасовые прогулки по окрестным лесам не могли вернуть ему нормальный сон, а в сочетании со снотворными и обезболивающими бессонница лишь видоизменялась, превращаясь в почти непрерывную цепочку «живых картин», сюжетами которых являлись обычно реальные события из его прошлой жизни. Первое время после ранения — на квартире у Стива и потом, в усадьбе, он пребывал в полузабытьи почти непрерывно и благодаря этому просмотрел огромное количество эпизодов из своего детства и юности. От действительности его сновидения отличались тем, что в какой-то момент события в них начинали развиваться не так, как они развивались на самом деле — порой совершенно фантастическим образом. Джек Миллер, ненавидевший Корсакова черный верзила, которого Корсаков в конце концов нокаутировал, когда дело дошло до драки, вдруг становился его закадычным другом и вступал с ним в длиннейшую и маловразумительную, но очень дружескую беседу; мертвый Томми Эндо, распростертый на полу спортзала, вдруг преспокойно вставал, требовал нитку с иголкой и принимался зашивать разрез у себя на горле; внезапно мимо Корсакова, шагающего по одной из грязных бруклинских улиц вышибать дань в компании двух-трех оруженосцев, сияя эмалью и никелем, проносился открытый белый лимузин, за рулем которого сидел Корсаков-старший и на лету бросал на сына все понимающий и брезгливый взгляд. «Живые картины» сменялись промежутками бодрствования, когда Корсаков приделывал видениям вместо фантастических реальные концы и уже наяву вспоминал глухой стук, с которым тело Джека Миллера рухнуло в пыль спортплощадки, смерть убийц Томми Эндо и усмешку отца, когда он признавался в том, что так и не выучился водить приличный автомобиль по городу — только бронетранспортеры и джипы по грязи и ухабам прифронтовых дорог.

В конце концов все реконструированные таким образом видения-воспоминания сходились, словно к заключительной точке, к тому вечеру, когда Кор саков выполнил поручение Джо Скаличе. Корсаков чувствовал, что совершил ошибку, и пытался эту ошибку понять, ловя ее, словно резвую кошку за хвост. Подсознательно он уже давно считал себя профессионалом, не делающим ошибок, и потому для него было столь болезненно вспоминать о моменте, когда он едва не потерпел крах. Умом он понимал, что действовал правильно и все сошло бы гладко, если быв ход событий не вмешалась некая третья сила. Его попросту подставили — без этого засада не могла оказаться там, где она оказалась, и действовать так, как она действовала. Если бы его пристрелили на месте, все остались бы довольны: имеется наемный бандит, видимо, связанный с латиноамериканской кокаиновой мафией (припомнили бы его работу в Тукумане); имеется мертвый бандит Эдварде, о котором не жалеют ни его наследники-бандиты, ни полиция; имеются бдительные полицейские, вовремя оказавшиеся на месте и ликвидировавшие террориста. Джо Скаличе и его семья оказывается в стороне и может не опасаться мести черных бандитов, а черные бандиты избавляются от хлопотной необходимости мстить. Реальный выигрыш в виде куска рынка наркотиков получает в итоге Джо — впрочем, наследники Эдвардса тоже не в обиде. По нервам Корсакова ледяной волной прокатывалась ярость. «Похоже, вы просчитались, ребята, — бормотал он себе под нос. — Неважно, кто конкретно меня подставил — ты сам, Джо, или твои шестерки. Важно то, что они были увере- -ны: ты их одобришь, иначе они не посмели бы так поступить. В любом случае долг платежом красен: сначала рассчитаемся, а уж потом будем вникать в детали». И все же Корсаков злился на себя: ведь он же уловил в улыбке, в голосе, в выражении лица Джо отголосок давней обиды, легкую вибрацию страха, сохранившегося с детских лет, но не дал себе труда четко осознать то, что сумел почувствовать. Точнее, он отметил в своем сознании тревожные черты поведения Джо и даже подумал о том, что такие люди, как Джо, не прощают другим собственный страх, но эта мысль тут же затерялась в потоке других, казавшихся более насущными. «Думать надо, а не только палить вовремя, — бранил себя Корсаков. — Не стоило вообще ввязываться в это дело, а если уж ввязался, то надо было каждый свой шаг сделать непредсказуемым. А тебя перехватили, как барсука у норы». Сознание Корсакова мало-помалу прояснялось. Гипсовую маску он снял по частям: сначала с носа, которым при падении с размаху ударился об асфальт, потом с раздробленной челюсти. Питался он, однако, по-прежнему только мясным бульоном, который пил из чайника. Освободившееся из-под гипса лицо на ощупь казалось незнакомым, — впрочем, пальцы Корсакова еще со времени учебы у Томми Эндо почти утратили чувствительность. Усадьба имела одну странную особенность: в ней невозможно было найти даже осколка зеркала. Уже засыпая, точнее, готовясь погрузиться в привычную, полную видений полудрему, Корсаков подумал о том, что на джипе должно быть целых два зеркала, а в гараж-то он и не заглянул. Между тем хотелось подстричь бороду и посмотреть, насколько она скрывает шрамы от пули, прошившей обе щеки, навылет. Это дело Корсаков отложил на утро.

Глава 3

ВОЛК ОГРЫЗАЕТСЯ 

Замигали вспышки,  залаяли пистолетные выстрелы. Два удара в грудь швырнули Корсакова назад, и в ту же секунду страшный удар справа в лицо помрачил его сознание и заставил его в падении повернуться ничком. Еще один удар — лицом о мостовую — и Корсаков очнулся от мгновенного забытья. Он ощущал тупую боль в носу и в челюсти, рот его стремительно наполнялся кровью, из ноздрей тоже текла кровь. Он чуть-чуть приподнял голову, чтобы можно было дышать ртом, приоткрыл один глаз. «Готов, в голову», — торжествующе провозгласил человек, стрелявший справа, и картинным жестом сунул револьвер в кобуру. Стрелки улыбались друг другу, перебрасывались репликами, смысл которых вдруг перестал доходить до мутившегося сознания Корсакова. Спустя секунду пелена рассеялась, и Корсаков услышал: «Иди передай, что мы его прикончили». Один из стрелков, которых всего было четверо, повернулся и рысцой направился вверх по улице — видимо, к припаркованной там машине. Трое остальных с трех сторон неторопливо двинулись к лежавшему на асфальте телу. «Это живучий сукин сын, — произнес тот, что подходил слева, — пальнука я в него на всякий случай еще разика два». — «Ближе не подходи, — предупредил его другой стрелок, — он должен быть убит в перестрелке, а значит, с дистанции». — «Сам знаю», — откликнулся первый. Глаза его горели восторгом; он смахнул пятерней со лба рыжую челку и поднял пистолет, целясь лежащему в голову. Корсаков следил за ним из-под опущенных ресниц. Двое товарищей рыжего тоже с интересом наблюдали за тем, что. должно было произойти. Раздался выстрел, но прозвучал он до странности глухо. Еще более странным выглядело то, что рыжий стрелок выронил пистолет и схватился обеими руками за горло. Изо рта у него хлынула кровь, он зашатался, закатил глаза и грохнулся спиной о дверцу стоявшей позади него машины, а затем сполз по ней на землю. Голова его с рыжей челкой безвольно свесилась на грудь, и он затих. Когда два других стрелка оторвали взгляды от своего товарища, который выбыл из строя, словно пораженный стрелой Рока, было уже поздно. Корсаков вырвал руку с пистолетом из-под плаща и открыл огонь, одновременно перекатываясь по мостовой. Просунуть руку под плащ к кобуре он сумел в тот момент, когда стрелки, уверенные в его смерти, перебрасывались удовлетворенными репликами и, естественно, смотрели при этом друг на друга, а не на поверженного противника. В первый раз Корсаков стрелял через плащ, а затем палил почти что наугад, потому что боль от резких движений ослепляла его и голова кружилась. Впрочем, его противники отстреливались тоже наобум, не в силах предугадать, куда в следующий момент метнется его тело. Пули из трех стволов посыпались как горох, но перестрелка была недолгой. Сначала, взмахнув руками, рухнул на мостовую стрелок, попавший справа Корсакову в лицо: ему самому пуля угодила прямо в середину лба. Пули выбивали искры из асфальта в каких-то дюймах от Корсакова, он слышал звон катящихся стреляных гильз и сам остервенело нажимал на курок, едва согнутая фигура врага выплывала на секунду из водоворота головокружения и дурноты. Наконец его интуиция, потрясенная ранением, оправившись, нащупала цель; он крутанулся на моеговой, вскинул руку и выстрелил. Когда он для верности нажал на спуск еще раз, последовал только металлический щелчок — магазин был пуст. Корсаков поднялся на ноги и, покачиваясь, сменил магазин. С трудом сфокусировав зрение, он увидел, что его последний противник навзничь лежит на асфальте, глядя в ночное небо, а ноги его сгибаются и разгибаются в коленях как бы независимо от владельца. На щеке у лежащего чернело входное пулевое отверстие, а из-под головы уже беззвучно выползал, стремясь вниз, под уклон улицы, темный ручеек крови, маслянисто блеснувший в свете фонаря. Перед глазами у Корсакова все плыло, челюсть словно дробили в тисках, голова раскалывалась от тупой боли, ныла грудная клетка — предусмотрительно надетый кевларовый бронежилет хотя и защитил ее от проникающих ранений, но от ударов защитить не смог. Тем не менее Корсаков, пошатываясь, побрел к машине, куда полминуты тому назад направился последний, четвертый стрелок. Справа возникла женская фигура, издала пронзительный визг и исчезла. Выглядел Корсаков и впрямь пугающе: мутный взгляд исподлобья, отвисшая челюсть, из носа и рта потоком льется кровь на нелепый серый балахон. Недаром на лице четвертого стрелка, который увидел Корсакова как раз в тот момент, когда вылез из машины и захлопнул за собой дверцу, отразился смертельный страх. Видимо, звуки заключительной перестрелки он истолковал отнюдь не в пользу того, кто являлся объектом засады, и теперь воспринял Корсакова как мстительного выходца с того света. Сунув руку под мышку, чтобы достать пистолет, он отшатнулся к стене дома, но пуля оторвала ему подбородок, пробила горло и перебила шейные позвонки. Тело с силой ударилось об стену и сползло на тротуар, а сверху по шершавой штукатурке на него покатились кровавые струйки, словно оплакивая покойника. Корсаков вернулся к своей машине, сел за руль, завел мотор и дал газу. Мотор взревел, «Форд» с визгом развернулся на узкой улочке, мягко подпрыгнув на распростертом теле одного из убитых, и помчался прочь с места происшествия. Оперативная полицейская бригада, которая должна была по всем правилам оформить смерть террориста-одиночки, и машина «Скорой помощи» прибыли на место перестрелки одновременно, но застали там картину, разительно отличавшуюся от той, которую нарисовал им при вызове агент, убитый последним. Впрочем, Корсаков не думал о том, какое впечатление производит поле выигранной им битвы. Он сжимал руль автомобиля, изо всех сил стараясь не потерять сознание. Когда же сознание все-таки уплывало, автомобиль начинал выписывать на проезжей части устрашающие восьмерки, и Корсакова приводили в чувство истерические гудки других машин и визг тормозов. Отъехав с десяток кварталов от места происшествия, он пересел, бросив «Форд», в запасную машину, темно-синий «Крайслер», который тоже взял напрокат накануне. В «Форде» он оставил свой серый балахон и пистолет с кобурой. Пистолет он тщательно протер, дабы не оставлять отпечатков пальцев. Затем, превозмогая дурноту, он заставил себя также тщательно протереть все места в машине, на которых могли остаться отпечатки. Корсаков понимал, что тот, кто его подставил, раскроет полиции всю его подноготную, если уже не раскрыл, однако еще в молодости криминальные наставники накрепко внушили ему: нельзя дарить полиции улики, ибо каждая лишняя улика может впоследствии оказаться роковой. Он продолжил свой путь на «Крайслере», переодевшись предварительно в светлую летнюю куртку. Ему показалось, будто кровь остановилась, но когда он вышел из машины у телефона-автомата, то увидел, что весь перед куртки испещрили кровавые пятна. Он набрал номер Стива Гольденберга, обитавшего в Гринвич-виллидж. Поднявшая трубку женщина проскрипела недовольным голосом, что Стив здесь больше не живет. Корсаков прекрасно понимал, что по его дикции она принимает его за мертвецки пьяного, и, стараясь выговаривать слова как можно четче, спросил, не знает ли она новый телефон Стива. Туг ему повезло. Не надеясь на замутненную память, окровавленным пальцем он вывел номер, продиктованный женщиной, на стекле телефонной будки. Затем он очнулся оттого, что кто-то стучал в стекло будки ребром монеты. Немолодой негр в костюме и при галстуке открыл дверь и встревоженно спросил:

— С вами все в порядке, мистер?

— Да, — промычал Корсаков, бросив на него мутный взгляд исподлобья. — Одну минуту.

Счастье вновь улыбнулось Корсакову — Стив оказался дома. Разговор был коротким. Выходя из будки, Корсаков счел нужным объяснить сочувственно смотревшему на него негру:

— Небольшая авария.

— Да, конечно, о панель ударились, — закивал негр. — Со мной тоже такое было. Может, вас подвезти?

— Не стоит, — отказался Корсаков. — Я позвонил своему врачу, он меня ждет. Здесь недалеко, я сам доеду.

— Ну, тогда удачи вам. Да хранит вас господь, — сказал негр. Открывая дверцу машины, Корсаков глянул в его сторону и увидел, что негр стоит неподвижно и все так же сочувственно смотрит на него. Эта краткая уличная сцена почему-то взбодрила Корсакова, и дорога до места встречи со Стивом прошла без происшествий. Стив отвез его на чью-то пустующую квартиру и жил там вместе с ним до тех пор, пока не появилась возможность переехать в заказник. От первых недель после ранения в памяти у Корсакова остались только тяжелая одурь от обезболивающих и снотворных препаратов, раздражающие яркие пятна абстрактных картин на белых стенах да ослепительный свет лампы, направленной ему прямо в лицо, и беспощадный блеск хирургических инструментов. «Убийство... Перестрелка... Серьезное дело... — проползали через его сознание обрывки мыслей. — Стиву не надо знать... Серьезное дело... Четверо полицейских...» Четверо полицейских!

Корсаков подскочил на кровати, словно его ударили током. Его нервы завибрировали от ощущения близкой опасности, вмиг отогнавшего сон. Голова была ясной — одурь, вызванная борьбой наркотиков с бессонницей, рассеялась, так как последние шестнадцать часов он дремал или даже спал, не принимая проклятых одуряющих таблеток. Четверо полицейских! Прояснившееся сознание недвусмысленно указывало ему на очередную ошибку: он недооценил важность случившегося, а значит, и масштаб поисков, которые, несомненно, уже развернулись по всей стране. Разумеется, они уже проверили всех его сослуживцев-наемников, в особенности живущих в Нью-Йорке; возможно, за Стивом установили наблюдение, которого тот по своей беспечности, конечно же, не замечает. Но это только первый круг поисков — далее они начнут отрабатывать друзей друзей, сослуживцев сослуживцев и так далее, выстраивать целые цепочки связей. Они не опустят рук — ведь убиты четверо их товарищей, убиты на задании. Никто никогда не узнает о том, что само задание возникло лишь потому, что бандит Джо Скаличе платил полиции — если даже .им удастся поймать Корсакова и он заявит об этом, доказательств у него нет. Особое внимание при отработке связей будет, конечно, уделено тем людям, которые владеют загородными виллами, лодочными станциями или такими охотничьими домиками, как тот, где он обрел приют. Информацию можно получить в банках, налоговых управлениях, страховых обществах, из реестров недвижимости и мало ли еще откуда. Хорошо бы связаться со Стивом, но независимо от того, удастся это или нет, необходимо собираться и уматывать, лучше всего — за пределы страны. Впрочем, не сразу, поправил сам себя Корсаков, ведь у него есть дела в Нью-Йорке. Джо подставил его, сделал все для того, чтобы его убили, и пусть даже ему повезло и он выжил, но спокойной жизни ему теперь долго не видать. Что ж, пусть и у Джо ее тоже не будет. Корсаков был глубоко убежден, что оплотом человеческого общества является возмездие — стоит убрать этот столп, и все рухнет. Есть слишком много людей, для которых страх является гораздо более сильным аргументом, чем моральные соображения, а стало быть, негоже этим аргументом пренебрегать. Джо просчитал все и решил, что ему нечего бояться, зато теперь, наверное, он чувствует себя неуютно. Пожалуй, Джо не зря беспокоится, думал Корсаков, поднявшись с кровати и начиная одеваться в тусклой предрассветной мгле. Вскоре Джо предстоит узнать, что куда безопаснее пуститься в любую денежную авантюру, чем обмануть доверие человека, дорожащего собственным достоинством. Для такого человека месть — не удовольствие, не способ уврачевать задетое самолюбие, а непререкаемый нравственный долг, каким бы опасным и обременительным ни было его исполнение. Месть может доставить ему удовольствие, но лишь такое, какое доставляет сознание честно исполненного долга. Корсаков расхаживал по комнате, собирая в сумку вещи, и продолжал размышлять.

Порядок своих действий в Нью-Йорке он определил в основном довольно быстро и теперь обдумывал детали. Радовало то, что паспорт на имя Патрика де Соузы, оставшийся незасвеченным, был у него с собой. У дядюшки Гольденберга имелась неплохая коллекция охотничьего оружия, в которой Корсаков присмотрел для себя бельгийский карабин с оптическим прицелом, годный для охоты на человека ничуть не меньше, чем на крупного зверя.

Корсаков вышел на крыльцо, вдохнул благоуханную свежесть раннего утра. Голоса просыпавшихся в лесу птиц звучали в этот час неправдоподобно отчетливо, и тишины не нарушал непрерывный ровный гул машин, доносившийся с федерального шоссе. От шоссе через поле наискось текла дорога, и ее подъемы и спуски отражали волнообразный рельеф местности. Свет, копившийся на горизонте и подсвечивавший золотом бледное небо, неожиданно брызнул лучами прямо в глаза Корсакову;- Тот умиротворенно сощурился, но вдруг в отдалении заметил эмалевый отблеск — словно тяжелая капля непрозрачной жидкости стекала по склону с возвышенности в лощину. Эмаль блеснула еще раз; Корсаков подождал с полминуты, но больше машин не было. Тогда он вошел в дом, взял из шкафа карабин, проверил, заряжен ли он, и, не прикрепляя прицела, полез на чердак. Оттуда он рассмотрел в прицел приближающиеся машины. Впереди на большом полицейском «Крайслере» с мигалкой ехал сам шериф, рядом с ним сидел еще один полицейский. Во второй машине, неброском, но солидном «Понтиаке», ехали двое таких же неброских и солидных мужчин в штатском. Корсаков решил, что если дойдет до дела, то солидной парочкой придется заняться в первую очередь. Он чувствовал к этим ребятам уважение и одновременно неприязнь: да, их организация огромна и совершенна, осведомленность их почти безгранична, он не знает об этой стране и сотой части того, что знают они, хоть сам здесь родился и вырос. И тем не менее компьютеры и средства связи, хитрое оружие и подслушивающие устройства, миллионы досье и тысячи агентов еще не гарантируют успеха. Кое-какое значение имеют и годы войны, годы, проведенные на улицах Бруклина, в джунглях Индокитая, в африканском бушвельде, в развалинах Бейрута. Можно обложить волка по всем правилам, но у него всегда остается шанс, потому что чутье, клыки и когти остаются при нем до конца.

Корсаков увидел с чердака, что утренние гости оставили машины в лощине и приближаются к ограде усадьбы пешком. Видимо, они ожидали застать его сонным. Так или иначе он мог без труда положить их с чердака несколькими выстрелами, и это даже нельзя было бы назвать боем. Джо Скаличе ни на секунду не задумался бы учинить такой расстрел. В самом деле, зачем возиться с живыми, когда покойники не доставляют никаких хлопот, а пока их хватятся, можно уйти бог знает куда? Но солдаты видят свое достоинство в том, что убивают только в бою, — тем-то они и отличаются от бандитов. Впрочем, Корсаков горячо надеялся на то, что боя удастся избежать, — проливать кровь этих парней, выполняющих свою работу, ему совершенно не хотелось. С другой стороны, и не справиться с ними ему было нельзя. Альтернативой служило пожизненное заключение, а то и электрический стул — Корсаков никак не мог припомнить, существует ли в штате Нью-Йорк смертная казнь. Он не торопясь спустился с чердака, проходя через комнату, сунул прицел в ящик письменного стола и вышел из дома через заднюю дверь. Перебежав через двор к гаражу, он бесшумно отомкнул замок и проскользнул внутрь, оставив дверь приоткрытой как раз настолько, чтобы с улицы рассмотреть то, что происходит в помещении, было невозможно. В гараже он спустил переносной фонарь в смотровую яму, над которой стоял джип, сгреб с верстака пару гаечных ключей и взобрался по лесенке на настил под крышей, втащив затем лесенку за собой. Сверху в слуховое оконце он наблюдал за тем, как гости, видимо, обшарив дом, осторожно спустились во двор по ступенькам заднего крыльца после того, как шериф внимательно осмотрел из-за притолоки двор и окружающие постройки. Развернувшись в цепочку, вся команда сразу направилась к гаражу — двое прикрывали с флангов, а двое крались прямо к приоткрытой двери. В дверную щель им был виден в полутьме гаража отсвет горевшего в яме переносного фонаря. Корсаков для пущего правдоподобия уронил сверху в мотор джипа, стоявшего с открытым капотом, маленький гаечный ключ. Услышав изнутри звуки ремонта, люди, подбиравшиеся к гаражу, слегка расслабились. Корсаков, чтобы не быть случайно обнаруженным, отодвинулся от окошка и следил за ними в щель между досками. Один из визитеров, тот, что шел с правого фланга, остался прикрывать и присел на корточки с пистолетом на изготовку у бочки с дождевой водой. Остальные, также держа пистолеты наготове, подтянулись с разных сторон к двери в гараж. Корсаков перестал их видеть — они оказались в мертвом пространстве. Шагнув к окну, он вскинул карабин и прицелился в агента, сидевшего у бочки.

— Эй ты, — негромко позвал он. — А ну брось пушку.

Агент было заколебался, но тут же грохнул выстрел. Пуля пробила бочку возле самого его уха, и тугая струя воды залила его добротный костюм. Агент осторожно положил пистолет рядом с собой на землю. Снова прогремел выстрел, и оружие, бешено вертясь, отлетело на добрый десяток метров, исчезнув в траве, росшей вдоль стены дома.

— Ложись на брюхо, руки за голову, — приказал Корсаков агенту, не сводившему с него глаз. — И не дергайся, а то живо башку разнесу. Эй вы там, внизу, — наблюдая за выполнением собственной команды, произнес Корсаков, — ваш приятель у меня на мушке. Быстро кидайте пушки на середину двора, а то я его пристрелю.

— Ты что себе позволяешь, парень? — послышался снизу прокуренный бас шерифа. — Это сопротивление представителям власти!

— Бросайте пушки, тогда и поговорим, — сказал Корсаков. — Вы проникли с оружием в частное владение. Кто вас знает, чьи вы представители.

Внизу наступило молчание. Пауза затягивалась, и Корсаков со вздохом произнес:

— Ну что ж, парень, извини. Сперва прострелю тебе руку, а там посмотрим. Не хотят твои дружки по-хорошему.

— Эй, эй, парень, подожди, — примирительно пробасил снизу шериф. Три пистолета один за другим вылетели на середину двора и со стуком ударились об утоптанную землю. У Корсакова немного отлегло от сердца.

— Вот и молодцы, — одобрил он. — Теперь проходите в гараж и садитесь в машину, чтобы я вас видел.

Направляясь к джипу, толстяк-шериф оглянулся и посмотрел поверх настила, но увидел только светлый прямоугольник окна.

— За руль не садись, — предупредил его голос сверху, и шериф, сердито сопя, уселся на место рядом с водительским.

Двое его товарищей влезли на заднее сиденье. Агент,, лежавший во дворе с руками за головой, услышал глухой стук и, приподняв голову, обнаружил, что Корсаков поднимается на ноги после прыжка из слухового окна.

— Лежи, лежи, — бросил ему Корсаков, продолжая держать его под прицелом, затем стволом карабина закрыл дверь в гараж, вынул из кармана замок и запер дверь, оставив ключ в замке.

Широкие ворота, через которые в гараж въезжали машины, оставались заперты на засов. Корсаков, неторопливо нагибаясь, подобрал с земли три пистолета, затем подошел к стене дома, пошарил в траве и нашел четвертый пистолет — со свежей царапиной от пули на рукоятке, но, судя по всему, в остальном исправный. Три пистолета Корсаков рассовал по карманам, карабин закинул за плечо, с оставшимся пистолетом в руке подошел к лежащему агенту и старательно его обыскал, зная по собственному опыту, что серьезные специалисты редко имеют с собой только одну единицу оружия. Предосторожность оказалась не лишней: к щиколотке агента клейкой лентой был прикреплен маленький «кольт» 22-го калибра. Корсаков мысленно похвалил себя за то, что все время не спускал с парня глаз.

— Класть уже некуда ваши пушки, — проворчал он, отдирая от ноги агента револьвер. — У твоего приятеля тоже запасной ствол? Ладно, можешь не отвечать, это уже неважно. Иди и стань у двери, когда я скажу, откроешь замок.

Агент повиновался. Не упуская его из виду, Корсаков описал по двору полукруг и занял позицию сбоку от входа в гараж, укрывшись за штабелем бревен, которые ближе к зиме предстояло распилить бензопилой и поколоть на дрова. «Эх, жить бы здесь круглый год», — промелькнуло в голове у Корсакова. Угли в камине — словно дышащая теплом сокровищница, запах смолы от сосновых дров, бездонная тишина за окнами и снега, отражающие лунный свет... Корсаков скомандовал:

— Открой дверь, отойди на середину двора и сядь на землю.

Когда агент выполнил приказ, он гаркнул, чтобы его слышали в гараже:

— Выходи по одному! Сначала — парень в штатском! Руки за головой!

Вышедшему второму агенту Корсаков приказал повернуться спиной, крадучись подошел к нему и, ощупав его одежду, обнаружил в кармане пиджака точно такой же легкий револьвер, как тот, что отобрал у первого. Корсаков ухмыльнулся:

— Кажется, ты надеялся пострелять?

Когда все незваные гости расселись посреди двора, Корсаков обратился к ним, поигрывая пистолетом:

— Итак, джентльмены, ситуация определилась: я хозяин, вы у меня в гостях. Если будете вести себя прилично, вреда я вам не причиню. Оружие верну вам позже, когда пойму, зачем вы сюда пожаловали. Ну, выкладывайте.

Вместо ответа шериф полез в нагрудный карман. Увидев, что дуло пистолета в руке Корсакова слегка дрогнуло, он сделал успокаивающий жест раскрытой ладонью и обратился к своим товарищам:

— Я так и знал, что это не он. Посмотрите получше, сами увидите. Хозяева усадьбы — достойные люди, не станут они прятать преступников.

Вынув из нагрудного кармана фотографию, шериф помахивал ею в воздухе. Уловив смысл его слов, Корсаков весь похолодел. «Как это — «не он»? — лихорадочно замелькали в мозгу мысли. — Кого же они здесь ловят? Может, тут какая-то ошибка? Нет, я чувствую, что они приехали за мной... Значит, я сам на себя не похож? Что они сделали с моим лицом?!» Он с огромным трудом подавил порыв тут же кинуться к джипу и посмотреться в зеркальце. Тем временем агенты в штатском тоже вынули фотографии и рассматривали их, бросая на Корсакова сравнивающие взгляды. Наконец один из них произнес:

— Мистер, мы — агенты ФБР, — он показал значок и спрятал его обратно во внутренний карман пиджака. — Мы ищем одного парня, он убил четверых полицейских. Посмотрите, может быть, вы видели его где-нибудь поблизости.

Хотя .Корсаков, пребывал в смятении, голос его стал заметно жестче.

— Сидеть! — скомандовал, он, заметив, что агент собирается подняться. — Это все пока одни разговоры. Я не такой дурак, чтобы верить словам, значкам и всякой такой ерунде. Ну-ка дай взглянуть.

Он сделал шаг вперед, держа пистолет наготове, протянул руку, взял у шерифа снимок и снова отступил на шаг. Рука с наведенным пистолетом не дрожала, и все же в следующие полторы минуты пленные могли бы с легкостью обезоружить Корсакова, потому что он не мог оторвать взгляда от небольшого, но очень четкого цветного фото, на котором был изображен он сам — в военной камуфляжной форме без знаков различия, в каком-то помещении на фоне голой стены, выкрашенной в светло-желтый цвет. Судя по форме и по тому, что человек на снимке выглядел привычно и не казался Корсакову чересчур молодым, фотография была сделана совсем недавно — скорее всего в Ливане. Корсаков в сотьш раз мельком подумал о том, что за спиной воюющих в наше время вечно трется всякая сволочь с фотоаппаратами и подслушивающими устройствами; затем ему показалось, будто он узнает место где  его снимали; затем он подумал, что вспоминать место сейчас некогда, и только после этого в полной мере осознал: четыре ищейки с весьма наметанным глазом, рассматривая его в упор, не могут его опознать по его собственной фотографии. Он ощутил противную слабость в ногах и снова подумал: «Что же они сделали с моим лицом?»

— Нет, такого парня я здесь не видел, — сказал он. — Фотографию на всякий случай оставлю себе.

Пленные стали подниматься, разминая затекшие ноги и перебрасываясь веселыми репликами, однако озадаченно умолкли, когда Корсаков вновь рявкнул на них:

— Сидеть, мать вашу! Кто разрешил встать?! Они замешкались, но тут же грохнул выстрел, и

пуля обожгла щеку помощнику шерифа. Тот поспешно сел, а за ним и все остальные.

— Ты что,  парень? --' удивленно спросил шериф. — Мы же во всем разобрались, разве нет?

— Разобрались, да не совсем, — процедил Корсаков, отступая на пару шагов. После минутного размышления он скомандовал: — Ну-ка вставайте и топайте к сараю. И без фокусов — в случае чего я не промахнусь.

Он знал, как поступят агенты, если он вернет им оружие: возьмут его под арест и повезут в город, где снимут отпечатки пальцев. Не такие они простаки, чтобы отпустить кандидата на электрический стул только потому, что он не похож на свою фотографию. Бывали хитрецы, которые сводили себе капиллярные линии на пальцах и делали пластические операции, однако их все равно выводили на чистую воду. Поэтому Корсаков вовсе не считал инцидент исчерпанным. Он бросил помощнику шерифа ключи от замка и приказал отпереть сарай, а когда тот распахнул дверь, велел пленным войти внутрь, открыть люк в погреб и спуститься вниз. Когда те, недовольно ворча, один за другим исчезли в люке, он включил в погребе свет и встал над освещенным проемом.

— Значит, так, ребята, — начал он. — Мне очень жаль, но вам придется просидеть здесь несколько часов. Пол крепкий, люк — тоже, так что ломать и то и другое вряд ли имеет смысл. Впрочем, дело ваше, помешать вам я все равно не смогу. Оружие ваше найдете в домике на столе в гостиной, — правда, для этого вам придется высадить дверь, потому что ключи я вам оставлять не намерен. жратвы в погребе полно, всяких соков и вин — тоже, так что можете ни в чем себе не отказывать. Когда я закончу свои неотложные дела, то дам знать в полицию, где вы находитесь. Думаю, что они хватятся вас еще до этого. Ну, привет, не поминайте лихом, — заключил он, захлопнул створки люка и приладил к их ручкам тяжелый замок. Пройдя в дом, он поставил карабин в оружейный шкаф. Затем ему пришлось сходить в гараж и без помощи лестницы взобраться на настил, чтобы вернуть на место оптический прицел. Благодаря его врожденной аккуратности в комнатах домика царил порядок, и убираться ему не пришлось. Он, правда, начал было вытирать отпечатки пальцев, но тут же, выругав себя, прекратил это занятие, поскольку уничтожить всё отпечатки, оставленные им в усадьбе; не представлялось возможным. «Ладно, оставлю свои пальчики им на память, — подумал он. — В конце концов то, что я здесь жил, само по себе преступлением не является». Он поймал себя на том, что затеять бессмысленную протирку мебели его заставило желание оттянуть тот пугающий момент, когда он посмотрит в зеркальце джипа и увидит в нем свое новое лицо. Привыкнув ни в чем себе не потакать, он тут же направился в гараж. Там он включил свет, уселся в джип на место водителя и повернул зеркальце к себе.

Он узнал себя только по глазам: светлые и холодные, они. смотрели как обычно — оценивающе, отстранение, чуть насмешливо. Смятение хозяина в них никак не проявлялось. Все остальные черты невероятным образом изменились: изящный нос с родовой корсаковской горбинкой сделался вдавленным и приплюснутым, как у старых профессиональных боксеров; подбородок из округлого стал прямоугольным и слегка скошенным, овал лица — жестким, с резко выступающими скулами. Нежная матовая кожа даже на взгляд была шероховатой, местами воспаленной, и приобрела землистый оттенок. Возле глаз развернулись морщины, и глубокие складки пролегли от крыльев носа к углам рта. Но сильнее всего изменились волосы: прежде мягкие, густые, с богатым оттенком спелой пшеницы, теперь они сделались прямыми, жесткими и ломкими, как волчья шерсть, и приобрели цвет «перец с солью», словно Корсаков ранее был брюнетом, а затем сильно поседел. Густая борода такого же цвета ничуть не скрадывала жесткости черт лица, — наоборот, она сама выглядела как воплощение жесткости. Росла она, по-видимому, медленно и отросла не настолько, чтобы ее требовалось немедленно подстричь, но в силу своей звериной густоты неплохо скрывала рубцы на месте входного и выходного отверстия пули, пронизавшей навылет обе щеки Корсакова и раздробившей коренной зуб. Корсаков подумал, что ему изрядно повезло и в момент выстрела рот у него, несомненно, был приоткрыт: вероятно, он хотел что-то крикнуть возникшим перед ним полицейским. В этот момент последовал выстрел, и пуля всего лишь прошила его щеки, а могла бы по меньшей мере оставить его без зубов и без языка — в том благоприятном случае, если бы при столкновении с преградой она не изменила бы траекторию. Корсаков изобразил широкую улыбку. Слева в ряду зубов виднелась зияющая дыра, но если не растягивать рот до ушей, то со стороны, ее вряд ли можно было заметить. Зато губы изменились весьма существенно: из прежних четко очерченных и привлекавших женские взгляды они сделались жесткими и размазанными, словно у боксера. Корсаков всегда испытывал некоторую гордость оттого, что выглядел значительно моложе своих лет, однако теперь он разом постарел лет на десять. Ошеломленный тем, что открылось ему в зеркале, он ощупывал свое новое лицо и пытался успокоиться, дабы понять, какие последствия сулит ему эта метаморфоза. Для осуществления мести она могла быть только полезна, однако огорчало то, что имевшиеся у него документы теперь невозможно будет использовать из-за несовпадения лица предъявителя и лица на фотографии. Чувствуя себя какой-то бесплотной тенью, Корсаков вернулся в домик и собрал в сумку все необходимое для бегства. Ему никак не удавалось справиться с душевным смятением, и потому он по нескольку раз контролировал каждое свое действие. После некоторого размышления он прихватил в сумку со стола армейский «кольт» 45-го калибра, а из другого точно такого же пистолета вынул магазин и тоже положил магазин в сумку. Уже. подготовившись к уходу, он вдруг остановился, вернулся в комнату, достал из шкафа четыре шерстяных одеяла и понес их в сарай. Там он отпер люк и молча свалил одеяла вниз, а затем запер люк снова, хотя шериф снизу что-то недовольно басил. Заперев все постройки, Корсаков положил ключи в условленное место — под въездной настил гаража, после чего направился по дороге к шоссе, намереваясь поймать попутку. Можно было, конечно, отобрать у агентов ключи от «Понтиака», но связываться с оперативной машиной ФБР ему не хотелось. Проходя мимо машин, оставленных в лощине, он вынул пистолет и с удовольствием прострелил три покрышки сначала у полицейского«Крайслера», а потом у «Понтиака». Приятно было сознавать, что запас времени увеличивается. Корсаков пересек поле и бесследно канул в поток машин, мчавшихся по федеральному шоссе.

О смерти Эдвардса, последовавшей за ней перестрелке и бегстве Корсакова Джо Скаличе узнал той же ночью, а утром уже держал в руках выпуск «Кроникл» с жирно набранным извещением: «Наемник и международный террорист застрелен полицией в Южном Бронксе. Подробности в следующем номере». Джо, которому сообщили о том, что перестрелка как раз для .полиции закончилась скверно, а якобы застреленный террорист бесследно исчез, ощутил в душе легкую тень надежды и велел секретарше связаться с редакцией «Кроникл». Ничего отрадного ей там не сообщили: оказалось, что произошла ошибка и агент, передавший в редакцию сенсационное известие о гибели наемного убийцы, затем сам погиб, как и трое его товарищей, от руки этого самого убийцы. Впрочем, в редакции не слишком расстраивались из-за допущенной оплошности, полагая, что она лишь придаст пикантности последующим публикациям. «Кроникл» щедро приплачивала полицейским, допускавшим утечки информации, и потому сомневаться в ее осведомленности не приходилось. Надежда на благополучный исход дела рассеялась, и помрачневший Джо, выслушав доклад секретарши, молча указал ей на свой стол. Та уже хорошо знала этот жест, а потому нагнулась, изящным движением задрала юбку, спустила трусики и оперлась локтями о столешницу. Джо поднялся с кресла, обошел стол, пристроился к секретарше с тылу и отработанным движением овладел ею. Таким образом он привык успокаивать нервы после трудных переговоров, получения неприятных известий и во всяких подобных случаях. В особо неудачные дни ему требовалось до десятка успокоительных сеансов, так что, прибыв домой к жене он валился в постель, едва успев раздеться, и сразу же засыпал как убитый. Для поддержания постоянной готовности к успокоительной терапии Джо приходалось часто менять секретарш, так что имен их он не запоминал, да и лица помнил смутно, к тому же излюбленная им поза давала возможность видеть лицо помощницы только в профиль. Левой рукой Джо оперся о спину девушки, которая стонала и вскрикивала, изображая африканскую страсть, а правой дотянулся до телефона, снял трубку и набрал номер.

— Фрэнк? — спросил Джо по-английски, но тут же перешел на сицилийское наречие: — Немедленно приезжай ко мне. Надо посоветоваться, плохие новости... А если слышал, то мог бы и сам позвонить. Давай, жду.

Не прекращая колебательных движений тазом, Джо набрал следующий номер. Голос человека, поднявшего трубку на другом конце провода, он узнал и потому сразу же заговорил на диалекте:

— Чиро? Приезжай ко мне, надо кое-что обсудить. Да, по тому делу... Нет, все не так гладко, как ты думаешь. Работать надо, а не газеты читать! Давай, жду через час.

Джо сделал еще несколько звонков, по привычке изъясняясь такими обтекаемыми фразами, что лишь человек, находящийся полностью в курсе его дел, мог понять суть разговора. Поскольку он никак не мог сосредоточиться на процессе снятия стресса, сеанс явно затягивался. Работавшая с душой секретарша уже совсем запыхалась, в то время как Джо ничуть не устал, ибо двигался чисто механически. Впрочем, повесив трубку, он взялся за свою помощницу уже как следует, и когда несколькими мощными толчками сеанс завершился, секретарша издала ликующий вопль — правда, с некоторым опозданием, так как задумалась в этот момент о чем-то своем. Застегивая брюки, Джо вернулся в кресло, бросил секретарше: «Ступай», и она направилась к двери, на ходу оправляя одежду. Зазвонил телефон. Джо поднял трубку и услышал резкий голос Дженко Ди Карло, возглавившего после смерти на электрическом стуле знаменитого Луиса Бухалтера один из осколков созданной покойным «Мердер инкорпорейтед» — «Корпорации убийц». Насмотревшись на хрупкость человеческого существования, Ди Карло больше всего ценил в жизни надежность и потому, дабы иметь прочный тыл при своей профессии, заставлявшей постоянно наживать врагов, работал почти всегда на семью Скаличе и уж во всяком случае никогда не работал вопреки ее интересам.

— Дон, я слышал, у вас проблемы? — спросил Ди Карло. В голосе его слышался легкий упрек — по его мнению, Джо перемудрил, не пожелав поручить дела с Эдвардсом ему.

— Кто это болтает?! — вскинулся Джо. — Я к этому делу не имею никакого отношения, так и запомни!

— Зря вы мне не доверяете, дон, — нотка упрека в голосе Ди Карло сделалась явственнее. — Мне позвонил сейчас Чиро Берганцоли, сказал, что может потребоваться моя помощь в связи с этой вчерашней историей.

— Почему без моего разрешения? — проворчал Джо, подумав, однако, что Берганцоли поступил правильно. — Ладно, Дженко, спасибо тебе. Конечно, приезжай. Похоже, дело может обернуться паршиво.

Джо позвонил еще на первый этаж своему заместителю и двоюродному брату Марко Галло, занимавшемуся в семействе финансовыми и налоговыми вопросами, и пригласил его к себе через час. Время до прихода подчиненных Джо провел в мучительных раздумьях, непрерывно прокручивая в мозгу различные варианты развития событий, однако вопреки всякой логике все варианты почему-то сулили сплошные неприятности. Прославившись своим умением мыслить всегда хладнокровно и логически, теперь Джо никак не мог принудить свой мозг К полезной работе и только нанизывал всевозможные жуткие картины на бесконечную нить собственного страха. Страх тоже был безрассудным и вызывался не какими-то конкретными причинами, а бессодержательными обрывками давних воспоминаний: совершенно бесстрастное лицо Корсакова во время драки, его неторопливая, как бы снисходительная манера говорить, а самое главное — пристальный взгляд его почти прозрачных, словно ледяных глаз. «Черт, наваждение какое-то», — пробормотал Джо. Он до того извелся, что, когда собрались приглашенные и секретарша принесла напитки, он вскочил с кресла и машинально попытался развернуть девушку в привычную позицию успокоительного сеанса. Впрочем, он вовремя очнулся, вспомнив о том, что находится в обществе, и попытался представить свой порыв как мимолетное объятие, которым справедливый папаша поощряет старательную дочь. Подчиненные смотрели на него выжидательно:

— Вот что, ребята: у нас возникла большая проблема. Парня, который убрал Эдвардса, должны были там же на месте пристрелить полицейские, и тогда инцидент был бы исчерпан, мы остались бы в стороне, а черные начали бы делиться и потеряли бы половину рынка. Но получилось так, что эти придурки не просто оставили нашего парня в живых, а позволили ему отправить себя на тот свет. Четыре трупа, представляете?! — воскликнул Джо, не в силах более сохранять видимость спокойствия. — Четыре стрелка ждут его в засаде, открывают огонь, а кончается все тем, что он убивает всех четверых и сматывается! Неплохо, правда? Так вот, этого парня я давно знаю. Начинал он в уличной банде Чарли Пратта, потом застрелил в ресторане троих парней, которые зарезали его дружка-японца, и удрал от расследования в армию. Я держал его в поле зрения, потому; что видел его способности и хотел привлечь его к работе на семью. Так вот, во Вьетнаме он отличился и попал в команду снайперов. Я говорил с его сослуживцами, и они сравнива- ли его знаете с кем? С самим Карлом Хичкоком! А знаете, кто такой Карл Хичкок? Кто не знает, может почитать его автобиографию, — Джо вытащил из ящика стола потертый томик и швырнул его в сторону Франко Де Камиллиса, костистого и сутулого верзилы с изможденным лицом маньяка. — Хичкок имел на своем счету больше восьмидесяти официальных зарегистрированных смертельных выстрелов, — значит, незарегистрированных раза в три больше, потому что кто там будет таскаться за ним по джунглям и следить, как он стреляет? Однажды он уложил вьетконговца с расстояния в две с половиной тысячи ярдов! Хичкок считается специалистом по сверхдальней стрельбе, а наш друг, наоборот, старался подобраться к косоглазым поближе и в результате перестрелял их, как говорят, куда больше, чем Хичкок. Я спрашивал парней, которые с ним служили: а может он стрелять со сверхдальних дистанций? Они ответили: не только может, но и прекрасно стреляет, просто он обычно действовал в составе подразделения, а в таких случаях надо бить наверняка, чтобы помочь товарищам. Хичкок — тот больше действовал в одиночку, как охотник, потому и мог ставить рекорды.

— Восемьдесят один официально подтвержденный труп, — вдруг проскрипел невпопад Де Камил-лис, листавший книжку Хичкока. Скаличе некоторое время смотрел на него, ожидая, не скажет ли он еще что-нибудь, но Де Камиллис, подтверждая  свою устоявшуюся репутацию психа, вновь углубился в книжку.

— Вот  именно!  —  преодолев  замешательство, воскликнул Джо, подняв палец вверх. — А если наш парень решит с нами посчитаться и выйдет на охоту, — сколько народу он успеет перещелкать?

— Да что вы так волнуетесь, дон? — лениво произнес Чиро Берганцоли, лысый толстячок безобидного вида, постоянно носивший темные очки, скрывавшие наглый ощупывающий взгляд. — Он один, на нашей стороне и полиция, и все другие семейства, — если, конечно, мы захотим подключить их к этому делу. По моему мнению, это не обязательно. Усилим охрану, сообщим всем нашим людям о том, кого мы ждем, раздадим фотографии, и, если парень объявится, мы его моментально сцапаем. Не в первый раз мне усмирять врагов семейства Скаличе, я делал это еще для вашего отца, дон, — на патетической ноте закончил Берганцоли.

— Я помню о твоих заслугах, Чиро, — подавляя раздражение, сказал Джо, но раздражение и страх тут же прорвались в водопаде слов: — Поймите, черт вас возьми, что это особый случай, совсем не то, с чем нам приходилось справляться раньше. Этот человек опасен, по-настоящему опасен, поймите вы наконец! Еще мальчишкой он на моих глазах вырубал по нескольку старших парней, каждый из которых был тяжелее его фунтов на сорок, а руки и ноги у него уже тогда годились для того, чтобы колоть кирпичи и прошибать любые доски...

— Навидался я таких молодцов, — вставил с пренебрежительной усмешкой Берганцоли: — Хороший стрелок, хороший ствол, и никакие таланты парню не помогут.

— Ну, лучшего стрелка, чем он, мы все равно не найдем, — возразил Джо. — Хотя дело не в этом. Хуже всего то, что ему ничего не надо, с ним нельзя договориться, да он и не будет с нами разговаривать. Ему нужна только месть, а мстить он будет наверняка, я его знаю, — Джо поежился — перед его мысленным оком промелькнули знакомые ледяные глаза. — За ним никто не стоит, поэтому выйти на него можно только случайно...

— Ну почему же никто не стоит? За каждым человеком стоят его родители, — неожиданно включился в разговор Де Камиллис. Джо взглянул на него с удивлением — при внешности и манерах придурка Франко Де Камиллис отличался удивительной способностью измышлять всякие пакости — тут ему не было равных, а должное почтение к себе он внушал невероятной жестокостью.

— Правильно, Франко, — одобрительно сказал Джо. — Я даже знаю, где живут его родители...

— Надо убить его мать, — не слушая дона, с улыбкой произнес Де Камиллис.

«Нет, все же он псих, хоть и не дурак», — подумал Джо, а вслух возразил:

— Зачем нам убивать ее сейчас? Если мы это сделаем, то только обозлим его еще больше и попусту выкинем свой козырь. Нет, мы сделаем по-другому: будем следить за его родителями, постоянно, днем и ночью. Мы не будем их похищать — пусть они будут приманкой. Рано или поздно он должен выйти на контакт либо с ними, либо с нами. В первом случае мы сядем ему на хвост и разделаемся с ним либо прямо в момент контакта, либо позже, смотря по обстановке. Во втором случае мы захватим его родителей, и он окажется у нас на крючке. Если он вздумает блефовать и заявит, будто ему наплевать на родителей, мы ему не поверим: я-то хорошо знаю, что это не так. Короче говоря, сделаем так: Чиро, ты выделяешь две группы ребят, пусть контролируют все подходы к дому, но сами не светятся. Дженко,— обратился Джо к Ди Карло, — пошли парочку своих ребят, пусть оборудуют где-нибудь на крышах стрелковую позицию. Их задача — страховать первые две группы и при необходимости чисто и без шума ликвидировать нашего друга. Кроме того, его родителей наверняка будет пасти ФБР, так что пусть твои люди постараются вычислить, откуда легавые ведут наблюдение, и блокируют их нежелательную активность. Нашему другу, конечно, уже приготовлен электрический стул, но я не хочу, чтобы он на следствии поливал семейство грязью. Доказать он, конечно, ничего не сможет, но все равно это неприятно.

— А если он все же начнет действовать, не заботясь о родителях? — задумчиво спросил Марко Галло.

— Мы сразу же их захватим, и ему придется прекратить   свои   действия,   —   терпеливо   пояснил Джо. — Но они не должны знать о том, что являются нашими заложниками. В то же время мы должны знать о них все: где они работают, куда ходят и тому подобное. Наши люди должны постоянно висеть у них на хвосте. Ну а на тот случай, если наш друг решит плюнуть на родственные чувства — хотя лично я сомневаюсь, что он на такое способен, — мы должны постоянно быть начеку. Повторяю еще раз: этот человек крайне опасен! Я предпочел бы иметь дело с дюжиной конкурентов, чем с ним одним, но раз уж так получилось, мы не можем позволить себе расслабляться.. Если понадобится, будем пасти его родителей месяц, полгода, год, и все это время будем пребывать в боевой готовности. Хочу, чтобы вы ясно поняли: ставкой в этой игре являются наши с вами головы.

В этот момент Чиро Берганцоли, который давно уже, отъехав вместе с креслом от стола, вел телефонные переговоры то с одним, то с другим собеседником, вдруг произнес, повесив трубку:

— Я тут позвонил кое-кому... Оказывается, его отец умер три года назад.

— Черт, — пробормотал Джо. — Одной зацепкой меньше.                      

— Остается мать, — благодушно улыбаясь, сказал Де Камиллис.

Бронек Кауфман пятился в глубину склада по проходу между штабелями контейнеров и жестами показывал въехавшему в ворота погрузчику направление маневров. Когда погрузчик с контейнером на весу свернул в боковой проем между штабелями, Бронек повернулся было к нему, чтобы продолжать руководить его перемещениями в тесном пространстве, но краем глаза заметил неподвижную мужскую фигуру в освещенном проеме ворот. Человек явно высматривал что-то в полумраке склада.

— Эй, мистер, вам что нужно? — окликнул его Бронек. В следующую секунду он вздрогнул, словно от удара током, — знакомый голос произнес:

— Здравствуйте, дядя Бронек.

— Витя?.. — неуверенно пробормотал Кауфман и понял, что не ошибается. Повернувшись к погрузчику, он заорал на водителя: — Опусти этот чертов контейнер и уматывай! Не видишь, мне надо поговорить с человеком!

Проходя мимо гостя, по-прежнему стоявшего в проеме ворот, водитель украдкой бросил на него любопытствующий взгляд. Тот лишь чуть заметно усмехнулся — лицо его скрывали большие темные очки. Взглянув через плечо, он убедился в том, что водитель ушел, и медленно двинулся  в глубину склада. Одновременно он поднял руку к лицу и так же медленно снял очки. Кауфман прищурился и прошептал:

— Пся крев... Он или не он?..  - Внезапно он рявкнул: — Что за черт?! Ты кто такой?!

Рука его юркнула под мышку и судорожно пыталась вытащить пистолет из кобуры, но дрожащие пальцы не слушались. После того как он услышал знакомый голос, чужое лицо перепугало его насмерть.

— Не надо, дядя Бронек, — устало попросил пришелец. — Это я, Виктор Корсаков. Вы, должно быть, слыхали о том, что я был ранен, исчез, и меня до сих пор ищут. Так вот, ранили меня в лицо, и хирург, который меня лечил, сделал мне что-то вроде пластической операции.

— Голос, голос, да... — бормотал Кауфман, вглядываясь в незнакомые черты лица. — Голос и глаза — не так уж мало. А ну-ка скажи мне, парень, где, по-твоему, я потерял ногу?

— На Рейне, на ремагенском плацдарме, — ответил гость и по собственной инициативе перечислил вехи военного пути Бронека Кауфмана. Затем он расстегнул   рубашку  и   показал  длинный  тонкий шрам, проходивший сверху вниз по левой стороне живота. — Помните, у нас дома был старый диван, на который я любил бросаться с разбегу, а мать мне это запрещала? Как-то из него вылезла Пружина, и, когда я опять на него бросился, пружина рассекла мне кожу на животе. В этот момент вы как раз были у нас в гостях и взялись меня перевязать, пока мать звонила в больницу.

— Да, похоже, это и впрямь ты, парень, — с удивлением в голосе произнес Кауфман. — Ну и ошарашил ты меня... Ты хоть знаешь, что твой отец умер?

— Знаю, — кивнул Корсаков. — Узнал об этом тогда же — знакомые послали мне сообщение в Африку. На похороны я, конечно, попасть не мог — его похоронили, должно быть, еще до того, как я узнал о  его смерти.

— Все прошло прилично, — сказал Кауфман. — Помогли его русские друзья. Я сходил к Давиду Фишману, и тот прислал машину и помог деньгами

на хороший гроб. Представь себе — был даже представитель польского посольства, говорил речь. Очень хорошо говорил — кое-кто даже прослезился.

— Отца не вернешь, дядя Бронек, — сухо произнес Корсаков. — Теперь надо подумать о том, как спасти мою мать. В той истории меня подставили, хотели убить и потом свалить на меня все грехи. Теперь они следят за матерью, ждут момента, когда я приду к ней или еще как-то дам о себе знать. Как только они  что-то  услышат обо мне, они ее захватят, чтобы выйти на контакт со мной, а этот контакт им нужен для того, чтобы убить меня. Я опасен для них и как свидетель, и как человек, который может попытаться отомстить. Поэтому мне нужна ваша помощь, дядя Бронек.