Путь ко спасению

С этой минуты начинается другое движение души — к Богу. Одолев себя, овладев всеми исходами своих движений, возвратив себе свободу, он должен теперь всего себя принесть в жертву Богу. Значит, дело сделано еще только наполовину.

Б. Восход до обета посвятить себя Богу

Казалось бы, что все уже сделано, если принята решимость оставить грех и остается только действовать. И точно, можно действовать; но что это будет за деятельность и что за дух в ней? Человек остановился только еще на себе. Если он станет действовать, отправляясь от сей точки, то будет действовать от себя и для себя, хоть и в нравственном порядке. Это будет нравственность эгоистическая, языческая. Есть люди, которые говорят, что делают добро, как добро, — делают это потому, что достоинство человека того требует, или потому, что действовать иначе было бы неблагородно, неблагоразумно. Все такие делатели обличают, что образование в них внутреннего, нравственного человека не доведено до конца: они возвратились к себе, но от себя к Богу не подвиглись и себя Ему в жертву не принесли, — остановились, значит, на полдороге. Цель свободы человека — не в ней самой и не в человеке, а в Боге. В свободе Бог уступил человеку как некую часть Своей Божественной власти, но с тем, чтобы он сам произвольно принес ее в жертву Богу, как совершеннейшее приношение. И потому, если возобладал ты собою, иди, отдай теперь себя Богу. Когда грешил ты, то не себя только терял, но, теряя себя, отдалялся и от Бога. Теперь, возвращаясь из греховного плена, после того как возобладал ты собою, возврати себя и Богу. Казалось бы также, что и обращение от себя к Богу должно быть делом и не трудным, и не многосложным, как, например, обращение с запада на восток. Но ведь грешник, приступающий к Богу, не есть лицо от Него независимое и приближается к Нему не так, чтобы за ним ничего не было. Нет, он тот же, что беглый раб, возвращающийся к своему господину, что виновный, являющийся пред лицом царя судии. Надо посему приступить так, чтобы быть приняту. В человеческих порядках господин принимает раба и царь возвращает милость виновному, когда, приступая к ним, каждый из них сознает вину свою, раскается в ней и даст искреннее обещание быть вперед совершенно исправным.

То же и в возвращении грешника к Богу. Он будет принят Богом, если а) сознает свои грехи, б) раскается в них и в) положит обет не грешить. Это — необходимые акты в сердечном воссоединении с Богом, от которых зависят твердость в новой жизни, совершенство в ней и благонадежность неизменного действования по ее требованиям. Блудный сын, возвращаясь к отцу, говорил: реку: согреших — сознание греха; несмь достоин — окаявание себя; приими, яко единого от наемник — обет работать. Итак, возвращаясь к Богу:

а) Познай свои грехи. И в возбуждении решимости оставить грех знал ты, что грешен, ибо иначе какая нужда замышлять перемену жизни? Но эта грешность представлялась тогда в смутном виде. Теперь надобно определительно разузнать, что именно грешно и в какой степени, — ясно, раздельно, как бы численно узнать свои грехи, со всеми обстоятельствами, умаляющими или увеличивающими греховность действий: критически пересмотреть всю свою жизнь, с судом строгим и нелицеприятным.

Для сего поставь, с одной стороны — закон Божий, а с другой — собственную жизнь, и смотри, в чем они сходны и в чем несходны. Бери ты свое дело и подводи его под закон, чтобы видеть, законно ли оно; или бери закон и смотри, осуществлен ли он в твоей жизни. Чтобы ничего не опустить в сем важном деле, держись в нем какого–либо порядка. Сядь и припомни все обязанности твои в отношении к Богу, ближнему и к самому себе и потом просмотри свою жизнь по всем сим отношениям. Или — разбирай заповеди десятисловия и заповеди о блаженствах, одну за другою, со всеми их приложениями, и смотри — такова ли твоя жизнь. Или — читай главы Святого Евангелия от Матфея, где Спаситель излагает закон собственно христианский, также послание святого Апостола Иакова, последние главы посланий святого Апостола Павла, в которых сокращенно излагаются обязательные для христианина дела, например: с 12–й главы Послания к Римлянам, с 4–й главы Послания к Ефесянам, и прочее. Последние особенно важны тем, что изъясняют дух христианского жития. Сей дух ясно и сильно выражается и в Первом послании святого Иоанна Богослова. Читай все это и поверяй жизнь свою, такова ли она. Или, наконец, возьми чин последования исповеди и по нему обсуди свое поведение. Жизнь свою и дела рассматривай не как только дела человека, но как дела человека–христианина, и притом в определенном звании и состоянии.

Вследствие такого пересмотра своей жизни откроется безчисленное множество дел, слов, помышлений, чувствований, желаний беззаконных, коим не следовало быть, а они допущены, — множество таких, кои следовало сделать, а они не сделаны, да немалое число и из деланных по закону окажутся оскверненными, по нечистоте побуждений. Соберется всего этого бесчисленное множество, а может быть, и вся жизнь окажется составленною из одних дел недобрых. Главное, что надобно иметь в виду на сей первой степени познания своей греховности, — это есть точная определенность дел. Как послужной список пишется с численною определительностию, так и список дел своих каждый в уме своем должен вообразить с такою же определенностию — со всеми обстоятельствами времени, места, лиц, препятствий и прочего. Если самоиспытание у нас остается бесплодным, то это потому, что мы делаем только общие обзоры.

При всем том, однако ж, на сих дробностях останавливаться не должно, а надобно проходить далее по пути греха, или глубже входить в греховное сердце. Под делами, словами, частными помышлениями, пожеланиями и чувствами лежат постоянные расположения сердца, составляющие характеристические черты наши. Иные дела наши случайно прорывались, иные же исходили из сердца, и с такою силою, что их остановить не было сил, а иные делались непрестанно, обратились как бы в закон. Такое рассмотрение даст нам знать, каких дел производители скрываются в сердце и рождают постоянный, оттуда возникающий, позыв на них. Это и суть склонности греховные. Раскрывая их, мы разоблачим строй нашего сердца, число и взаимное сочетание склонностей его.

Когда это будет сделано, не может укрыться и главная, всем заведывающая, страсть. Известно, что корень всех грехов есть самолюбие. Из самолюбия выходят гордость, корыстность, сластолюбие, а от этих — все другие страсти, между которыми главных считают восемь, а прочим, производным, и числа нет. У всякого грешника есть все страсти — иные на деле, другие в зародышах, — потому что у всякого, кто грешит, заправляет делами самолюбие, семя всех страстей или склонностей греховных. Но не у всякого все они раскрываются в равной степени: у одного преобладает гордость, у другого — сластолюбие, у третьего — корыстность. И гордый не чужд чувственных удовольствий — но ничего, если и не придется иметь их. И своекорыстный думает о себе высоко — но ничего, если иногда из выгод придется поступить и низко. И сластолюбец любоимателен — но ничего и ущерб, если им покупаются утехи. Так у всякого одна главная страсть. Все другие стоят в тени, в подчинении ей, и ею управляются, не смея властно действовать наперекор главной страсти. Все склонности и порочные привычки, открытые уже человеком в себе, оттеняются одною какою–либо страстию и ею воодушевляются. Она есть то, в чем наиболее качествует и воплощается в его лице корень всех зол — самолюбие. Познанием ее и должно завершиться сознание своей греховности.

Так наконец познаешь и корень своей греховности, и ближайшие его порождения — склонности, и порождения дальнейшие, многочисленные дела, — вообразишь всю историю своей грешности и напишешь ее, как на картине.

б) Познав свою грешность, не будь холодным ее зрителем, но старайся возбудить и соответственные ей спасительные чувства сердечного раскаяния. Казалось бы, что чувства эти тут в тебе и родятся, как только познаешь грех, а на деле не всегда так бывает. Сердце грубеет от греха. Как чернорабочий грубеет от своей работы, так грубеет и человек–грешник, сам себя продающий в черную работу греха — копать рожцы и питаться ими. Потому и здесь надо работать над собою, чтобы раздражить чувства раскаяния.

К сим чувствам переходят чрез чувство виновности в грехах и безответности в них. Чувство виновности стоит на средине между познанием грехов и покаянными чувствами и само посредствуется обличением себя.

Начни же прежде обличать себя — и обличи. Устрани все из внимания и оставь себя одного с своею совестью пред лицем Бога — Судии всевидящего. Раскрой, что ты знал, что не должно, и, однако ж, похотел; мог и похотевши отстать — и не употребил в свое благо своего самовластия: и разум, и совесть были против, и совне препятствия были, но все эти вразумления презрены тобою. Так сделай в отношении к каждому греху. Увидишь, что всякий грех делан самоохотно, с сознанием его грешности и еще с усилием в преодолении препятствий, — и совесть заставит тебя беспрекословно сознаться в виновности. Лукавство грешного сердца начнет, может быть, изобретать извинения — то в немощи естества, то в силе темперамента, то в стечении обстоятельств, то в напоре житейских отношений — не слушай. Все это могло усиливать влечение ко греху, но согласия на грех никто никогда вынудить не может — оно всегда есть дело произволения. Сказал бы: «Не хочу», — и всем искушениям конец! Наперекор этим непщеваниям вины о гресех, раскрой пополнее твои личные отношения: кто ты, где, когда и как грешил, чтобы открыть, сколько грешен грех именно твой, в твоем лице и в твоих обстоятельствах, — и во всем увидишь не поводы к извинениям, а моменты, увеличивающие твою виновность. Предел, до которого должно доводить дело самообличения, есть чувство безответной виновности — состояние, в котором скажется в сердце: «Ничего не имею в оправдание — виноват».

В этом действии обличения совестию человек утвердит за собою один грех за другим, и скажет: «И в том виноват, и в другом, и в третьем, во всем, во всем виноват», — облечется в свои грехи и станет чувствовать, что они лежат на нем всей своею тяжестию. В познании грехов можно еще представлять их вне сущими; в обличении же они зрятся внутрь именно нас самих и тяготят, и тем больше тяготят, что мы безответны в них. Дошедши до сего пункта, что остается сказать грешнику, кроме: «Окаянен аз! И то не хорошо, и это худо, я сам виноват в том, что это не хорошо и что оно во мне есть».

Как только произнесет человек в сердце своем: «Окаянен аз», — тотчас начнут возрождаться в нем, одно за другим, болезненные чувства раскаяния в грехах. Ему и стыдно, что вдался в такие низкие дела, и досадно, что поблажил себе и поддался своему злому произволу, и болезненно, что довел себя до такого нравственного расстройства, и страшно, что оскорбил Бога и поставил себя в такое опасное положение и во времени, и в вечности. Чувства сии сменяются одно другим, и человек горит в них, как в огне. Он зрит себя висящим над бездною и в чувстве нисходит до состояния отверженных. Безотрадное томление дает проход и чувству безнадежности. И вот точка, на которой схватывает иногда человека–грешника бес отчаяния, внушая: вящшая (большая — Ред.) вина твоя, еже оставитися тебе.

В большей или меньшей степени испытывает эти чувства всякий грешник. Нечего жалеть, что они есть, а надобно желать, чтобы они были, и были посильнее. Чем больше горит в них человек и чем сильнее горение, тем спасительнее. В силе сего горения — основание будущей исправности. Тут узнает сердце, сколь сладок плод греха, и в этом почерпает крепость отвращаться от обаяний его.

в) Чувства раскаяния, очевидно, имеют разлагающее действие. Слово некое проходит до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судит помышления и мысли сердечные. Но цель, для чего производится сие в человеке благодатию Божиею, не та, чтобы только разорить, но чтобы, чрез разорение старого, создать новое. Это новое засеменяется веянием надежды на возможность все поправить. Есть возможность исправить неисправное и возвратить потерянное, только возьмись за дело. Казалось бы, что от чувств раскаяния — прямой переход к обету: «Итак, отвергаю грех и даю обещание работать единому Богу в исполнении Его заповедей». Но дающему такой обет надо быть уверену, что, с одной стороны, прежняя его неисправность прощена может быть, а с другой — что он может получить силы в помощь к устоянию в обете. Вот почему положение обета работать Господу посредствуется благонадежностию на помилование и на получение помощи свыше; а сия благонадежность производится верою в Господа Спасителя, Коим на кресте рукописание грехов наших разодрано и, по вознесении, поданы нам все Божественныя силы, яже к животу и благочестию (2 Пет. 1, 3). Без сей веры и порождаемого ею благонадеяния томимый сокрушительными чувствами раскаяния идет путем иудиным. Вот когда для человека Крест Спасителя действительно есть якорь! Влаясь, как над бездною, в болезненном сокрушении о грехах, зрит он его единственным спасителем, за него емлется всею силою веры и упования и из него черпает силу воодушевления на положение обета. Как утопающий крепко берется за дерево, так кающийся — за Крест Христов, и чувствует, что уже не погибнет. Обыкновенно мы знаем силу крестной смерти Господа, а прошедший это болезненное раскаяние во грехах чувствует ее, потому что она становится элементом жизни его.

Итак, томимый чувствами раскаяния и уже колеблемый безнадежностью, подвигаясь к желанному обету:

а) Прежде поспеши воскресить живую веру в силу крестной смерти Христа Спасителя. Все грехи всех людей пригвождены ко кресту, а следовательно, и твои. Оживи сию уверенность, и на сердце твое повеет отрадою, и возникнет оно к благонадежию тотчас, как согреется сею верою.

б) К сему приложи крепкую уверенность и в том, что тебе даны будут силы к исполнению обета, как только приступишь к Таинствам. В них никому нет отказа. Затем они и стяжены Господом, чтобы их раздавать. Эта уверенность приведет в напряжение и твои собственные силы и родит готовность усердно работать при такой помощи. Родится ли обет без уверенности в помощи свыше? Но, с другой стороны, придет ли и уверенность эта, если не помышляется об обете? Тут — взаимодействие.

в) И вот когда произойдет у тебя внутри это сочетание уверенности и готовности, давай обет — прочее единому Богу работать все дни живота твоего. Сей сердечный обет, по вере в Господа нашего Иисуса Христа, искренно произнесенный, развеет весь мрак, облегавший душу, и осветит все нити внутренней и все порядки внешней жизни твоей. Здесь заключается завет сердца с Богом во Христе Иисусе. Посему в сем действии прежняя решимость получает истинно христианский характер.

7. ОБЛЕЧЕНИЕ СИЛОЮ СВЫШЕ НА ДЕЛО БОГОУГОЖДЕНИЯ В ТАИНСТВАХ ПОКАЯНИЯ И ПРИЧАЩЕНИЯ

Восходом до обета завершается движение кающегося грешника к Господу. Теперь он делать будет только некоторые шаги к принятию исходящего в сретение его Господа. Блудного сына сретил отец припадением на выю его и облобызанием в знак всепрощения, затем одел его, как следует, и учредил для него трапезу, а) Всепрощение кающемуся Бог изрекает в Таинстве покаяния; б) облекает же его силою и предлагает вечерю — в Таинстве причащения.

А. Кающемуся изрекается всепрощение в Таинстве покаяния

После того как человек–грешник дошел до обета работать отселе единому Богу, он должен спешить к Таинству покаяния. Необходимость сего так велика, что, все, сделанное доселе, без него не только останется недовершенным, но и должно пропасть без цены. Весь свой вес, все значение и силу оно получает только в сем Таинстве. Потому–то там, где нет Таинства покаяния, нет и живущих истинно по–христиански.

а) Первое, что делает необходимым это Таинство, есть некоторая нетвердость внутреннего делания вообще, некоторая его неопределенность и шаткость. Мысли наши, пока еще они в голове, бывают в ходе своем изменчивы, в порядке нестройны, в движении не установлены — и это не только тогда, когда предмет еще не уяснен, но и тогда, когда мы обсудили его хорошо. Но как скоро изложим их на бумаге, то они не только устанавливаются в порядке, но и окончательно уясняются и утверждаются. Точно таким же образом и перемена жизни, внутри только задуманная, одна бывает нерешительна и не тверда, и формы жизни, предначертанные в это время, шатки и неопределенны. Прочную установленность они получают в Таинстве покаяния, когда грешник в церкви откроет свои неисправности и утвердит обет быть исправным. Растопленный воск разливается неопределенно; но когда его вливают в форму или налагают печать, из него выходит нечто. И на внутреннего нашего человека надо положить свою печать, чтобы он принял определенный образ. Это делается над ним в Таинстве покаяния: тут запечатлевает его Божественная благодать Духа.

б) Духовную жизнь получает человек от Духа Божия. Благодать Духа сорастворяется с нами, начинает жить и действовать в нас и производить жизнь по духу. В кающемся доселе она действовала совне: совне возбудила его, совне назирала все исправительные движения внутри и содействовала им; но еще не проникла внутрь, не вселилась. Это совершается ею в Таинстве покаяния (а у обратившегося в первый раз к Господу — в крещении). Как томимый жаждою от принятия прохладной воды чувствует прохладу и подкрепление, так и горящий в огне раскаяния получает в Таинстве покаяния окончательно услаждающую его горести и вместе укрепляющую силу.

в) Что особенно делает необходимым Таинство покаяния, так это, с одной стороны, свойство греха, а с другой — свойство нашей совести. Когда мы грешим, то думаем, что не только вне нас, но и в нас самих не остается следов греха. Между тем, он оставляет глубокие следы и в нас, и вне нас — на всем, что нас окружает, и особенно на небе, в определениях Божественного правосудия. В час греха решается там, чем стал согрешивший: в книге живота он внесен в список осужденных — и стал связан на небе. Божественная благодать не низойдет в него, пока на небе не изгладится он из списка осужденных, пока там не получит он разрешения. Но Богу угодно было небесное разрешение — небесное изглажение из списка осужденных поставить в зависимость от разрешения связанных грехами на земле. Итак, прими Таинство покаяния, чтобы сподобиться всестороннего разрешения и открыть в себя вход духу благодати. Совесть, теперь возочищенная, возвратившая нежность и чутье к нравственному порядку, не даст покоя, пока решительно не уверимся в прощении. Такова она в обыкновенном порядке нашей жизни: не дает она нам и на глаза показаться к тому, кого оскорбили, пока не уверимся, что он простил нас. В отношении же к Богу она еще разборчивее. Хотя в то время, когда человек возвышается до решительного обета, сходит на него некоторое уверение, что он теперь не противен Богу; но эта уверенность — своя и прочна быть не может, ее скоро поколеблет сомнение: «Да так ли, да не самообольщение ли это», а сомнение внесет тревогу внутрь, от тревоги же — расслабление. При этом жизнь не будет иметь ни твердости, ни стройности. Итак, надобно человеку услышать всепрощение от лица Божия, чтобы, окончательно успокоившись уверенностью в милости Божией, действовать потом решительнее и тверже в этой уверенности. Поди же исповедуйся — и получишь от Бога объявление о прощении.

К спасительной исповеди надо достодолжно приготовиться. Кто прошел все сказанное доселе, тот готов. Приступи же с благоговейною верою!

а) Твердо убедившись в необходимости сего Таинства, иди к нему — не как к какому–либо придатку в перемене жизни твоей или простому обычаю, а с полною верою, что для тебя, как грешника, это — единственно возможный путь спасения; что, минуя его, ты пребудешь в числе осужденных и, следовательно, вне всяких милостей; что, не вошедши в сию врачебницу, не возвратишь здравия духу своему и останешься, как был, больным и расстроенным; что не увидишь Царствия, если не войдешь в него дверью покаяния.

б) Такими убеждениями возроди в себе желание сего Таинства. Приступай к нему не как к месту заклания, а как к источнику благ. Кто живо вообразит себе тот плод, который рождается в нас от исповеди, тот не может не стремиться к ней. Идет туда человек весь в ранах, от главы до ног нет целости, а оттуда возвращается здоровым во всех частях, живым, крепким, с чувством безопасности от будущих зараз. Идет туда под тяжелым бременем — вся сумма прошедших грехов на нем, она мучит и отнимает всякий покой у него, а оттуда возвращается облегченный, обрадованный, в отрадном расположении духа, что получил хартию всепрощения.

в) Будут приражаться стыд и страх — пусть! Тем и вожделенно должно быть сие Таинство, что наводит стыд и страх; и чем больше будет стыда и страха, тем спасительнее. Желая сего Таинства, желай большего устыдения и большего трепета. Кто решается лечиться, разве не знает о болезненности лечения? Знает, но, решаясь на лечение, он вместе с тем определяет себя и на сопряженные с ним страдания в надежде выздоровления. И ты, когда томился в нашедших на тебя чувствах раскаяния и порывался приблизиться к Богу, не говорил ли: «Все готов перенесть, только помилуй и прости!» Вот и сталось по твоему желанию. Да не смущают же тебя находящие стыд и страх — они твоего ради блага сопряжены с этим Таинством. Перегоревши в них, больше окрепнешь нравственно. Горел уже ты не раз в огне раскаяния — погори и еще. Тогда один горел ты пред Богом и совестию, а теперь погори при свидетеле, от Бога поставленном, во свидетельство искренности того уединенного горения, а может быть, в восполнение неполноты его. Будет суд и на нем стыд и страх отчаянные. Стыд и страх на исповеди искупают стыд и страх тогдашние. Не хочешь тех, перейди эти. Притом всегда так бывает, что по мере тревоги, какую проходит исповедающийся, избыточествуют в нем и утешения по исповеди. Вот где Спаситель воистину являет Себя Успокоителем труждающихся и обремененных! Искренно покаявшийся и исповедавшийся опытно сердцем ведает сию истину, а не верою одною приемлет.

г) Затем, припомнив снова все содеянные тобою грехи и возобновив созревший уже в тебе обет не повторять их более, восставь живую веру, что стоишь пред Самим Господом, приемлющим исповедание твое, и рассказывай все, ничего не утаив из того, чем тяготится совесть твоя. Если ты приступил с желанием устыдить себя, то не будешь укрывать себя, а изобразишь, сколько можно полнее, твою срамоту в падкостях на грехи. Это будет служить к насыщению твоего сокрушенного сердца. Надобно быть уверенным, что всякий сказанный грех извергается из сердца, всякий же грех утаенный остается в нем тем в большее осуждение, что с этою раною грешник был близ Врача всеисцеляющего. Утаив грех, он прикрыл рану, не жалея, что он мучит и расстраивает его душу. В повести о блаженной Феодоре, проходившей мытарства, говорится, что злые обвинители ее не находили в хартиях своих записанными те грехи, в которых она исповедовалась. Ангелы потом объяснили ей, что исповедь изглаждает грех из всех мест, где он обозначается. Ни в книге совестной, ни в книге животной, ни у этих злых губителей не числится уже он за тем человеком — исповедь изгладила эти записи. Извергни же без утайки все, тяготящее тебя. Предел, до которого надо довести открывание своих грехов, тот, чтобы духовный отец возымел о тебе точное понятие, чтобы он представлял тебя таким, каков ты есть, и, разрешая, разрешал именно тебя, а не другого, чтобы, когда скажет он: «Прости и разреши кающегося, о нихже содела согрешениях», — в тебе не оставалось ничего, что не подходило бы под эти слова. Хорошо делают те, кои, готовясь к исповеди в первый раз после долгого пребывания во грехах, находят случай предварительно переговорить с духовным отцом и рассказать ему всю историю жизни своей греховной. Таким нет опасности забыть или пропустить что–либо в смятении во время исповеди. Всячески стоит позаботиться о полном открытии грехов своих. Господь дал власть разрешать не безусловно, а под условием раскаяния и исповеди. Если это не выполнено, то может случиться, что тогда, когда духовный отец будет произносить: «Прощаю и разрешаю», — Господь скажет: «А Я осуждаю».

д) Вот исповедь кончена. Духовный отец поднимает епитрахиль, покрывает им голову кающегося и, держа на ней руку, произносит разрешение во всех грехах, запечатлевая его крестным по главе знамением. Что происходит в это мгновение в душе, известно всякому, искренно каявшемуся. Потоки благодати от главы разливаются в сердце и преисполняют его отрадою. Это не от человеков — ни от кающегося, ни от разрешающего: это тайна Господа Целителя и Успокоителя душ… Бывает при этом, что у иных в сердце внятно слышится какое–либо Божественное слово в укрепление и воодушевление на будущее делание. Это как бы духовное оружие, вручаемое от Христа Спасителя человеку, который теперь вступает в число воинствующих под Его знамением. Кто сподобился услышать такое слово, пусть хранит его потом как успокоительное и воодушевительное; успокоительное, ибо явно, что исповедь принята, когда Господу угодно было вступить как бы в беседу с кающимся, воодушевительное, потому что в час искушения стоит только припомнить его, и откуда сила возьмется!.. Воины на брани чем воодушевляют себя? — Тем словом из речи полководца, которое сильнее подействовало. Так и тут.

е) Тем все завершается… Остается припасть к Богу в чувствах благодарения за неизреченные Его милости и поцеловать крест и Евангелие в знак обета — идти неуклонно путем, указуемым в Евангелии, с самораспинанием, идти вслед Христа Спасителя, как описано в Евангелии, под благим игом Его, теперь только взятым на себя. Совершив это, иди с миром в намерении непременно действовать по тому, как обещал, памятуя, что суд с этих пор над тобою будет уже от слов твоих. Положил обет — держи его; запечатлел его Таинством — тем более будь верен ему, чтобы не попасть опять в разряд попирающих благодать.

ж) Духовный отец наложит на тебя епитимию, прими ее с радостью. А если бы духовный отец не наложил, то проси наложить. Это будет не только напутствием тебе в добрый путь, на который вступаешь, но и защитою и прикрытием от сторонних враждебных действий на тебя в новом порядке жизни твоей. Вот что пишет об этом Святейший Патриарх Константинопольский (Иеремия — Ред.) в «Ответе лютеранам»: «Отпущение грехов мы сопровождаем епитимиями по многим уважительным причинам. Во–первых, для того чтобы чрез добровольное злострадание здесь грешнику освободиться от тяжкого невольного наказания там, в другой жизни, ибо Господь ничем столько не умилостивляется, как страданием, и тем более страданием добровольным. Потому и святой Григорий говорит, что за слезы воздается человеколюбием. Во–вторых, для того чтобы истребить в грешнике те страстные вожделения плоти, которые порождают грех, ибо мы знаем, что противное врачуется противным. В–третьих, чтобы епитимия служила как бы узами или уздою для души и не давала ей снова приниматься за те же порочные дела, от которых она еще только очищается. В–четвертых, для того чтобы приучить к трудам и терпению, ибо добродетель есть дело трудов. В–пятых, для того чтобы нам видеть и знать, совершенно ли кающийся возненавидел грех» [4].

Кто проходит весь этот курс врачевания духовного, как должно, и, главное, без утайки исповедует свои грехи, тот возвращается из дома Божия, как возвращаются из судебного места виновные, кои, вместо приговора на смерть, услышали там объявление помилования и забвение их преступлений, — возвращаются с глубочайшим чувством благодарения к Спасителю душ наших, с твердою решимостью посвятить Ему и исполнению заповедей Его всю остальную жизнь, с крайним отвращением от всех прежних грехов и неудержимым желанием изгладить все следы прежней недоброй жизни. Получивший разрешение чувствует в себе, что он не празден, что его посетила особая некая сила. Божественная благодать, которая доселе только совне действовала на него в помощь ему в победе над собою, теперь с словами: «Прощаю и разрешаю» вошла внутрь, срастворилась с его духом и исполнила его огненностью и стремительностью, с коими и исходит он теперь на дело и на делание свое до вечера жизни своей.

Б. Кающийся приступает к Таинству святого причащения

В притче о блудном сыне отец, приняв возвращающегося к нему с раскаянием сына, после того как, падши на выю его, облобызал его в знак всепрощения, повелел одеть его и готовить вечерю светлую и отрадную. Родительское сердце не довольно было прощением, оно решительнее хочет уверить сына в своем с ним примирении и сильнее выразить радость свидания с ним по расставании столь горестном. Отеческая любовь дает то, чего и не ожидала сыновняя надежда. Какой грешник мог ожидать большего чего–нибудь после того, как получил всепрощение? И вот, однако ж, он приглашается еще и на вечерю Господню, где Господь Сам дает ему Плоть Свою ясти и Кровь Свою пити. Это — венец щедродательности к обращающемуся грешнику и, однако ж, не избыток, а существенная необходимость в воссоединении с Господом.

Жизнь христианская есть жизнь в Господе Иисусе Христе. Уверовавший облекается во Христа и живет Им. Падший по крещении теряет эту благодать; восставая от падения и возвращаясь к Господу, ему опять надо сподобиться ее — и сподобляется в святом причащении. Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает, и Аз в нем, — говорит Господь (Ин. 6, 56). Тут в кающемся и начало жизни о Христе Иисусе. Господь сказал, что Он есть лоза, а верующие в Него — ветви (см.: Ин. 15, 46). Ветвь не живет, если она не на лозе; так и верующие не живут, если не в Господе. Нигде нет жизни истинной, как только в этой лозе. Что не на ней, то мертво. Посему кто хочет жить истинно, тот должен привиться к ней, принимать от нее соки жизненные и жить, питаясь ими. Привитие и совершается во святом причащении: здесь христианин становится едино с Господом. Когда Господь руководил только грешника к полному покаянию, то толкал лишь в двери сердца; когда же отверзаются они сокрушением и покаянием, Он входит внутрь и вечеряет с причастником.

Теперь человек рождается вновь. Начинается у него жизнь совершенно в новом роде. Жизнь не может продолжаться без пищи, и притом пищи сродной себе. А такого–то рода пища и есть Тело и Кровь Господа. Сам Он сказал: Плоть бо Моя истинно есть брашно, и Кровь Моя истинно есть пиво (Ин. 6, 55). Ими и должно начавшему новую жизнь питать сию жизнь. Тем паче необходимо вкусить сей пищи на первых порах, при первых, так сказать, движениях новой своей жизни. Говорят, что первая пища имеет влияние на характер телесной жизни и после составляет постоянную потребность тела. Какой же должен быть характер жизни у покаявшегося? Жизнь о Христе Иисусе, Господе нашем. Что должно составлять постоянную потребность его? Потребность общения с Господом. Пусть же спешит на первых движениях сей жизни вкусить Тела и Крови Христовых, чтобы положить, так сказать, основу жизни, сообразной с Христом, и зародить живую потребность постоянного с Ним общения посредством сего вкушения. Вкушающий, ощутив сладость сей манны небесной, уже не может потом не алкать и не жаждать больше и больше сего вкушения.

Итак, получив помилование и всепрощение в покаянии, приступи к святому причащению, для полноты оживления внутреннего твоего человека.

Нет нужды прописывать особые правила приготовления к сему. У покаявшегося есть уже все к тому потребное, и он естественно переходит к причащению. Кто оплакал свои грехи и исповедался, тот готов приступить к сему великому Таинству. И Апостол ничего более не предписывает; он говорит только: Да искушает… себе, и тако от хлеба да яст, и от чаши да пиет (1 Кор. 11, 28). Можно сказать: имей то, что есть, или не потеряй того, что имеешь, — и довольно.

По заведенному у нас порядку, после исповеди до причащения не много проходит времени: большею частию только вечер, утро и Литургия. В эти моменты и позаботиться надобно сохранить благонастроение, принесенное из храма после исповеди, и применить к общению с Господом во святом причащении.

а) Храни неразвлеченным внимание и сердце безмятежным. Блюдись рассеяния и смятенных забот и, от всего отстранясь, войди в себя и пребудь сам с единою мыслию о Господе, имеющем прийти к тебе. Устрани всякое движение мысли и, созерцая единого Господа, молись Ему неразвлеченною сердечною молитвою.

б) Если мысль не может пребыть в сем едином, дай ей в занятие размышление о самом причащении, а чтобы она не блуждала много, связывай ее словами Господа и святых Апостолов о сем Таинстве.

в) Размышляя о каком–либо изречении Господа или святых Апостолов, извлекай из них назидание и располагай себя к сокрушенной молитве. Когда придет молитва, падай пред Господом и не отступай от молитвы, пока есть молитва.

г) В этих занятиях проведи вечер, пока сон смежит очи. Настанет утро. Как только придешь в себя, проснувшись, прежде всего воскреси сознание о величии наступившего для тебя дня. Но не суетись, не развлекайся многим, имея во внимании только то, что имеет быть с тобою и в тебе. Блюдись! Враг всячески искушать будет, чтобы поставить душу в недоброе состояние, стараясь или мысли рассеять, или заботу о чем породить, или недовольство чем, или неудовольствие на кого возбудить. Внимай себе, молясь ко Господу, и избежишь сих преткновений.

д) Вошедши в храм, чувствуй себя так, как если бы ты был в Сионской горнице, где Господь причащал святых Апостолов, и внимай более, чем когда, поемому и читаемому, направляя все к тому помышлению, что это для тебя Сам Господь готовит спасительную вечерю.

е) При сем возгревай веру в действительное присутствие Самого Господа и Спасителя в Святых Тайнах. Исходя от сей веры и созерцая Самого Господа, уже как бы грядущего к тебе, самоуничиженно взывай: …несмь достоин, да под кров мой внидеши… (Мф. 8, 8). От самоуничижения переходи к сыновнему страху, не отревающему, но приносящему благоговейную трезвость. Поелику же Сам Господь и приглашает, и повелевает приступить, будь готов приступить благонадежно, с желанием и жажданием, как елень на источники водные, и чая с уверенностию принять Самого Господа, а с Ним и все сокровища жизни, в Нем сокровенные. От сего чаяния, которое не посрамит, опять обращаясь на себя, в готовности сретить Господа, сильнее возгрей сердечное сокрушение и повтори обещание отвращаться от греха, хоть бы для сего и умереть пришлось.

ж) Потрудись всю Литургию простоять, переходя от одного из сих чувств к другому, и в сем благонастроении приступи наконец к Чаше Господней, узрев которую воздай поклонение грядущему к тебе Господу и, отверзши уста и сердце, приими Его, смиренно и благоговейно воззвав с Апостолом Фомою: Господь мой и Бог мой! (Ин. 20, 28).

Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!

Приступив с таким расположением к Чаше Господней и отходя от нее, ты будешь чувствовать в сердце своем: истинно слово… Божественных причащаяся благодатей, не убо есмь един, но с Тобою, Христе мой, Светом трисолнечным, просвещающим мир. Отселе ты начинаешь носить в себе Христа. Попекись же усердно успокоить Его всячески и удержать в себе. Если Христос в тебе, кто против?.. И все прочее возможешь о укрепляющем тебя Господе.

Этим завершается образование духовной жизни в человеке–христианине, после грехопадения снова обращающемся к богоугождению.

Вот весь порядок обращения! Он представлен здесь в виде долгой истории для того, чтобы яснее видеть все обороты, какие должен желать обращающийся, при взаимодействии свободы и благодати. Все сказанное бывает у всякого обращающегося, но как и в какой мере —это зависит от личностей и обстоятельств каждого. У иного все обращение совершается в несколько минут, а между тем он и возбужден бывает, раскаивается и восходит до решимости. Духовные явления мгновенны. Впрочем, такого рода примеры обращения очень редки; большею же частию все обращение совершается не вдруг, а постепенно. Самые изменения внутренние хотя мгновенны, но доходят до них не всегда вдруг, а иногда после довольно долгого труда над собою. У иного потому обращение полное продолжается годы. Главные точки, на которых делается застой, суть те, где должно страдать самолюбие, при одолении, например, препятствий или возбудителей греха, при исповеди и прочем. Последнее состояние, до которого должно дойти, есть совершенное отрешение от всего и предание себя Господу. С этой минуты и зачинается полная истинно христианская жизнь, потому что тогда человек бывает у цели — сокровен в Боге. Все зависит от ретивости, с какою кто возьмется за себя, и убеждения, что уж что необходимо, то надобно сделать, — теперь ли, после, а надобно: лучше же теперь, — и начинает работать, и скоро устанавливается. А установиться и есть главное дело обращения.

ОТДЕЛ III. О том, как совершается, зреет и крепнет в нас христианская жизнь, или то же о порядке богоугодной жизни

КАК СОВЕРШАЕТСЯ, ЗРЕЕТ И КРЕПНЕТ В НАС ХРИСТИАНСКАЯ ЖИЗНЬ?

Утвердим внимание наше на том, что человек только что обратился от тьмы к свету, из области сатанины к Богу, только что вступил в новый путь, на котором не сделал еще ни одного шага, но горит ревностию все сделать, что окажется нужным для того, чтобы устоять в начатом деле и не поддаться опять прежним своим властителям, отдалявшим его от Бога и Спасителя и увлекавшим в погибель.

Спрашивается теперь: куда ему идти и что должен он делать, дабы прийти куда должно, и прийти верно, прямо, скоро, успешно? Цель, к которой должен все свое внимание и все труды направлять обратившийся, и есть последняя цель человека и домостроительства спасения, именно — богообщение, живой союз с Богом, удостоение вселения Его. Тогда только успокоится ищущий и ревнующий дух, когда стяжет Бога, вкусит Его и насытится. Потому для него первый закон: ищи Бога, взыщи лица Его выну (ср.: Пс. 104, 4). В чем состоит сие благо — для человека непостижимо. Сам он даже и не подумал бы о такой высоте. Но когда Богу угодно было назначить ему сей чин, дерзко было бы человеку отвергать его неверием, невниманием, опущением из мысли, даже при трудах. Вселюся в них, говорит Бог, и это — всеми Лицами Пресвятыя Троицы (2 Кор. 6, 16). О Боге Отце и Себе говорит Господь: к нему (верующему и любящему) приидем, и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23). О Себе Едином: …вниду к нему и вечеряю с ним (Апок. 3, 20); и еще яснее: Аз во Отце Моем, и вы во Мне, и Аз в вас (Ин. 14, 20). О Духе же Святом говорит Апостол: Дух Божий живет в вас (Рим. 8, 9).

Должно заметить, что это вселение Бога не есть только мысленное, какое бывает в богомыслии от лица человека и в благоволении со стороны Бога, а есть живое, жизненное, к коему те должны быть почитаемы только средством. Умное и сердечное устремление к Богу, под благоволением Божиим приготовляет человека к приятию Бога истиною; это такое единение, в коем, не поглощая сил и лица человеческого, Бог является действующим в нем и еже хотети и еже деяти (Флп. 2, 13); и человек, по Апостолу, не ктому себе живет, но живет в нем Христос (ср.: Гал. 2, 20). Это цель не только человека, но и Самого Бога. Все сотворенное в Боге и Богом стоит. Свободные твари уступлены себе самим, но не окончательно и не вконец, а с тем, чтобы и они себя отдали Богу вседействующему, не составляя из себя особого в Царстве Божием царства, независимого от Бога. Может казаться странным, что общения с Богом достигать еще должно, когда уже оно есть или дается в Таинстве крещения или покаяния, ибо говорится: елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. 3, 27); или: Умросте, и живот ваш сокровен есть со Христом в Боге (Кол. 3, 3). Да и по простому понятию Бог везде есть, не далече от коегождо нас, да поне осяжем Его (Деян. 17, 27), и готов вселиться во всякого, готового принять Его. Только одно нехотение, небрежение, грешность отделяют нас от Него. Теперь, когда покаявшийся отверг все и себя предает Богу, — что препятствует вселению Бога в него?

В устранении такого недоумения надобно отличать разные виды богообщения. Оно начинается с минуты возбуждения и обнаруживается, со стороны человека, исканием, стремлением к Богу, со стороны же Бога — благоволением, содействием, покровом. Но Бог еще вне человека и человек вне Бога, не сопроникаются, не взаимновходны. В Таинстве крещения или покаяния Господь благодатию Своею входит внутрь человека, живо сообщается с ним и дает ему вкусить всю сладость Божества, так обильно и ощутительно, как свойственно совершенным, но потом опять сокрывает сие заявление Своего общения, только по временам возобновляя его — и то легко, как в отражении только, а не в подлиннике, оставляя человека в неведении о Себе и Своем в нем пребывании до определенной меры возраста или воспитания по мудрому Своему руководству. После же сего Господь осязательно являет Свое вселение в духе человека, который тогда становится храмом преисполняющего его Триипостасного Божества.

Итак, есть три вида богообщения: одно — мысленное, бывающее в период обращения, а другие два — действительные, но одно из них — сокрытое, невидимое для других и незнаемое самим, другое же — и для других явное. Первый вид общения, самый понятный и общий, не перестает и во второй степени и даже в третьей, потому что жизнь духовная есть жизнь умная; однако ж в сих степенях отличается от первого своего свойства характеристически, чего, впрочем, изъяснить словом нет никакой возможности. Вся жизнь духовная состоит в переходе от мысленного богообщения к действительному, живому, ощущаемому, являемому.

Мы смотрим на человека покаявшегося — следовательно, на такого, который действительно вступил в общение с Богом, но еще скрытное, тайное, не являемое, и имеет целью достигнуть общения полного, ощущаемого, осязаемого. Надобно точнее определить себе все это и увериться, потому что на сих понятиях должна строиться вся деятельность покаявшегося во спасение; именно: что в Таинстве покаяния (или крещения) нисходит благодать ощутительно для духа, но потом скрывается от сознания, хотя не отходит делом, — и это до очищения сердца, когда она вселяется видимо и окончательно. Очевидно, что наставниками нам в сем деле могут быть только святые отцы. Из них никто так хорошо не изобразил сего, как святой Диадох, епископ Фотики, и святой Макарий Египетский. Приведем их свидетельства на наши положения.

1. Благодать вселяется в человека и бывает при нем с минуты принятия Таинства. «Благодать, — говорит святой Диадох, — с самого того мгновения, в которое получаем крещение (или покаяние), поселяется в самой глубине yмa…» [5] Еще: «Божественная благодать чрез святое крещение сочетавает себя с непостижимою некоею любовию, чертами изображения по образу Божию, в залог подобия [6]. Святой Макарий: «Благодать непрестанно присутствует с человеком, еще с малых лет соединившись и укоренясь, как бы нечто природное и неотделенное в сердце его, соделавшись с ним как бы одно существо» [7].

2. При первом вселении своем чрез Таинства благодать сия сподобляет человека полного вкушения блаженства от богообщения. «Всесвятый Дух, — говорит святой Диадох, — в начале усовершения, если ревностно возлюбим добродетель Божию, дает душе вкусить сладости Божией всем чувством и удовлетворительно, для того чтобы ум имел точное познание о конечной награде богоугодных трудов [8]. Еще: «Благодать сначала обыкновенно озаряет душу своим светом так, что она может обильно ощущать его» [9]. Сие ощутительное осенение благодати вначале изображается белою одеждою, в какую на семь дней одеваются крещаемые. Что это не один обряд, видно из примеров святых обращенных, ибо иных видимо одевал свет, на других нисходил голубь, у иных просветлялось лицо. Вообще же, все, истинно приступавшие ко Господу, ощущали сие некоторым взыгранием духа своего, подобным тому, каким взыгрался Предтеча Господень во чреве Елисаветы при приближении Матери Божией и в Ней Господа. В житии Симеона и Иоанна (21 июля) говорится, что они видели свет около брата, окрещенного и приявшего образ монашеский, — и это семь дней. Ощутив, по приятии образа, и в себе действие Божие особенное, они взыскали сохранить его навсегда, для чего тотчас же и удалились на уединение — способнейший к тому образ подвижничества.

3. Потом благодать скрывает себя от спасаемого, и хотя пребывает в нем и действует, но так, что тот не замечает сего, и до того не замечает, что нередко считает себя оставленным от Бога и гибнущим, от чего впадает в тугу, сетование и даже легкое нечаяние. Так, святой Диадох, после приведенных пред сим мест, продолжает: «Впрочем, долго потом скрывает драгоценность сего животворного дара, чтобы мы, хотя исполним все добродетели, считали себя совершенно ничем, потому что не обратили еще святой любви как бы в навык себе» [10], «но, в продолжение подвигов, производит в богословствующей душе свои тайные действия неизвестным для нее образом, дабы в первом случае склонить нас, призываемых от неведения к ведению, с радостию вступить на стезю Божественных созерцаний, а во втором, среди подвигов, охранить наше знание от тщеславия» [11]. В другом месте он объясняет, как вообще действует благодать: «Благодать сперва утаевает свое присутствие, выжидая произвола души, и как скоро человек совершенно обратится ко Господу, тогда неизъяснимым каким–то ощущением открывает сердцу свое присутствие и опять ожидает движения души, попуская между тем диавольским стрелам достигать до глубокого чувства ее, дабы она с ревностнейшим произволением и с смиреннейшим расположением взыскала Бога… Впрочем, надлежит знать, что, хотя благодать и утаевает от души свое присутствие, однако же подает ей помощь скрытным образом, дабы показать врагам, что победа принадлежит единственно душе. Посему–то душа бывает тогда в унынии, скорби, уничижении и даже умеренном отчаянии» [12]. И святой Макарий Египетский говорит, что «сила благодати Божией, бываемая в человеке (которая уже есть, дарована), и дар Святаго Духа, коего верная душа прияти сподобляется великим трудом, — многим ожиданием, долготерпением, искушениями и испытаниями приобретается», разумея не первое ее получение, а ее полное вселение и действие, как видно из его слов, где говорит он, что благодать, с великим долготерпением, премудростию и таинственным ума испытанием в человеке, уже долгое время в разных случаях подвизавшемся, действовать начинает [13]. Он же объясняет это примерами Авраама, Иакова, Иосифа и Давида, кои, получив великие обетования, потом долгое время должны были страдать в безвестности, пока наконец увидели исполнение обетований [14]. Надобно заметить, что эта сокровенность и неощутимость бывает не сплошная, а по временам растворяется утешениями, хотя утешения сии — совсем другие, нежели те, которые бывают после, по вселении Духа.

4. Наконец, когда кончится сей период сокровенного богообщения и Божия в душе действования, продолжение которого не в руках человека, а в руководительной премудрости спасающей человека благодати, Бог особенным образом вселяется в человека, видимо преисполняет его, соединяется и общается с ним, что и составляет цель всего подвижничества и всех трудов со стороны человека, и всего домостроительства спасения от лица Божия, и всего, что бывает с каждым человеком в жизни настоящей от рождения до гроба. У святого Макария говорится, что дело благодати после долгих испытаний наконец совершенно показывается, и душа приемлет полное всыновление Духа. Бог Сам Себя вверяет сердцу, и человек удостаивается быть един дух с Господом. Испытанный, по Диадоху, делается уже вполне жилищем Святаго Духа. Благодать озаряет все его существо в глубочайшем каком–то чувстве [15]. Действие это открывается или сопровождается разным у разных людей образом.

Эти два способа действительного богообщения прекрасно изобразил и описал премудрый Сирах, говоря о Премудрости, которая и есть спасающая нас Божия благодать: яко стропотно ходит с ним в первых, боязнь же и страх наведет нань и помучит его в наказании своем, дондеже веру имет души его и искусит его во оправданиих своих, и паки возвратится прямо к нему и возвеселит его и открыет ему тайны своя (Сир. 4, 18–21).

Яко стропотно ходит с ним в первых — то есть сурово, строго, немилостиво, с некоторою как бы нелюбовию.

Боязнь же и страх наведет нань — страх оставления Божия и готового всегда нападения лютых врагов; причем, по Диадоху, благодать действует подобно матери, скрывающейся от дитяти, которое потому, из боязни, и начинает кричать и искать матери, особенно когда увидит при себе чужие лица [16].

И помучит его в наказании своем — долго продержит его в сем сокровенном и строгом своем обучении. По святому Макарию, «благодать многоразличными образами, по своему произволению и сообразуясь с пользою человека, все располагает, держит его во многих искушениях и таинственном ума испытании и прочее [17].

Дондеже веру имет души его и искусит его в оправданиих своих — то есть доведет его до того, что на него можно будет положиться вполне, как на испытанного и верного. У святого Макария сказано: «Когда воля, по многом искушении, Святому Духу благоугождающею является и чрез долгое время показывает себя в том терпеливою и непоколебимою; когда душа ни в чем не оскорбляет Духа, но с благодатию во всех заповедях согласна», тогда И паки возвратится прямо к нему, — то есть открыто, лицом к лицу, явится к нему как бы снова после разлуки и несвидания. Тогда, по святому Макарию, дело благодати в нем совершенно является — он приемлет полное усыновление [18]; или, по Диадоху, благодать озаряет все существо его в глубоком каком–то чувстве, и он делается вполне жилищем Святаго Духа: знаменается на нем свет лица Божия (см.: Пс. 4, 7); Господь и Бог приходит и обитель в нем сотворяет (см.: Ин. 14, 23).

И возвеселит его. — Возрадуется сердце ваше, говорит Господь, и радости вашея никтоже возмет от вас (Ин. 16, 22). Царство Божие — радость о Дусе Святе (Рим. 14, 17). Свет, сияющий в человеке, говорит святой Макарий, так всю внутренность пронзает, что он весь, погрузясь в сей сладости и приятном чувствии, находится вне себя ради преизобилующей любви и сокровенных Таинств, собою созерцаемых. «Душа пламенеет тогда, — говорит святой Диадох, — и с неизъяснимою какою–то радостию и любовию стремится тогда выйти из тела и отойти ко Господу и как бы не знать временной сей жизни».

И открыет ему тайны своя — тайны Божественной премудрости, достопоклоняемыя Троицы, домостроительства спасения, усвоения его, тайны греха и добродетели, промышления о тварях умных и вещественных, и вообще всего Божественного порядка вещей, как это подробно изображается у святого Исаака Сирианина в послании к Симеону. «Когда ум обновится и освятится сердце… тогда ощущается духовное познание творений, воссиявает в нем созерцание тайн Святыя Троицы с тайнами достопоклоняемого оной смотрения о нас, и тогда он получает всесовершенное познание надежды будущего. Такой не учится, не исследывает, но созерцает славу Христову, наслаждается удовольствием созерцания тайн нового мира. Такое совершенство познания приходит с приятием Духа, Который вводит дух наш в тот мир, порядок или область созерцаний» [19]. Дух Святый отъемлет от души покрывало, восхищает ее в оный век и вся чудная ей показует [20].

Итак, теперь очевидно, что к обращенному чрез Таинства приходящая благодать единится с ним и сначала дает ему вкусить всю сладость жизни по Богу, а потом скрывает от него свое присутствие, оставляя его действовать как бы одного, среди трудов, потов, недоумения и даже падения; наконец, по прошествии сего периода испытания, вселяется в него явно, действенно, сильно, ощутимо.

Спрашивается: что за причина, что благодать Божия вселяется не вдруг вполне, или, что то же, что не вдруг открывается торжество полного общения души с Богом? Надобно знать эту причину, чтобы действовать против нее, и действовать успешнее, потому что только устранением ее и можно достигнуть полного вселения благодати.

Чтобы понять, почему это так бывает, обратимся к внутреннему строению обратившегося. Грех овладевает человеком и увлекает к себе его внимание, и все стремления, и все силы его. Действуя под влиянием греха, человек всего себя пропитывает им и все части своего существа, и все силы приучает к деятельности по его внушению. Эта пришлая, отвне навязанная деятельность от долгого пребывания до того сродняется с нами, что обращается уже в природную, принимает вид естественной, а потому неизменной и необходимой. Так срастаются, например, кичение с умом, своекорыстие — с пожеланиями, похотливость — с сердцем, со всеми начинаниями — самость и некоторая неприязненность к другим. Таким образом, в своем сознании и произволении, в силах души — уме, воле и чувстве, во всех отправлениях тела, во всех своих делах внешних, в поведении, в сношениях, правилах и обычаях — человек весь проникнут грехом, то есть самостию, страстностию, самоугодием. У святого Макария это изображается так, что грех, по падении вошедший в нас, имеет будто весь образ человека, почему и называется он человеком плотским, душевным, внешним, и потому облек своими частями соответственные части нашей природы: ум умом, волю волею и прочее, и, подавив собою естественную деятельность сил наших, выдавал за них деятельность свою неестественную, содержа между тем человека в той уверенности, что она–то и естественна. В сем мраке, под гнетом греха, в области сатанинской пребывает всякий человек не обращенный, не покаявшийся, не пришедший до решимости служить Богу в духе и истине [21].

Пришедшая Божия благодать — сначала чрез возбуждение, а потом чрез период обращения — рассекает человека на человека, вводит его в сознание сей двойственности, в видение неестественного и того, что должно быть естественно, и доводит до решимости отреять или очистить все неестественное, чтоб явилось в полном свете естество богоподобное. Но очевидно, что такая решимость есть только начало дела. В ней человек только еще сознанием и произволением вышел из области пришлой, качествующей в нем неестественности, отказался от нее и приложился к естественности ожидаемой и желаемой: но на самом деле во всем своем составе остается еще таким, каким был, то есть пропитанным грехом, и в душе по всем силам, и в теле по всем отправлениям качествует страстность, как и прежде, с тем только различием, что прежде все это желалось, избиралось и действовалось от лица человека, с желанием и услаждением, теперь же оно не желается, не избирается, а ненавидится, попирается, гонится. Человек при этом вышел из себя, как бы из смердящего трупа, и зрит, какую какая часть его источает страстную вонь, и против воли обоняет иногда, до омрачения ума, весь смрад, издаваемый собою.

Таким образом, истинная благодатная жизнь в человеке вначале есть только семя, искра; но семя, всеянное среди терния, искра, отвсюду закрываемая пеплом… Это еще свеча слабая, светящая в самом густом тумане. Сознанием и произволением человек прилепился к Богу, и Бог восприял его, соединился с ним в сей самосознающей и произволяющей силе, или уме и духе, как говорится об этом у святых Антония и Макария Великого. И доброго, спасенного, богоугодного в человеке только и есть. Все другие части находятся еще в плену и не хотят и не могут еще покорствовать требованиям новой жизни: ум не умеет мыслить по–новому, а мыслит по–старому; воля не умеет хотеть по–новому, а хочет по–старому; сердце не умеет чувствовать по–новому, а чувствует по–старому. То же и в теле, во всех его отправлениях. Следовательно, он весь еще нечист, кроме единой точки, которую составляет сознающая и свободная сила — ум или дух. Бог чистейший и соединяется с сею единою частию, все же другие части, как нечистые, остаются вне Его, чужды Его, хотя Он готов преисполнить всего человека, но не делает сего потому, что человек нечист… Затем, коль скоро он очистится, Бог тотчас являет полное Свое вселение. Святой Григорий Синаит пишет: «Если естество наше посредством Духа не сохранится от скверны и не сделается так, как было, чистым, то ни в нынешней, ни в будущей жизни не возможет соединиться со Христом в одно тело и дух; ибо всеобъемлющая и соединительная сила Духа не обыкла к новой ризе благодати в восполнение пришивать рубище ветхих страстей» [22]. Нельзя Господу вселиться вполне — жилище еще не приготовлено; нельзя излиться в него благодати вполне — сосуд еще худ. Сделать это значило бы напрасно иждивать (расточать — Ред.) и губить сокровища духовные. Кое общение свету к тме, или Христу с велиаром? (2 Кор. 6, 14–15). И Господь, обетовая прийти со Отцем и обитель сотворить, поставляет непременным к тому условием исполнение заповедей, — разумеется, заповедей всех, иначе — правую во всем деятельность, которая невозможна без правоты сил, а правота сил без отторжения от них прившедшей неправоты, или отребления (отбрасывания — Ред.) греховности и страстности. Сюда можно отнести, некоторым образом, следующее место: Аще речем, яко общение имамы с Ним, и во тме ходим, лжем и не творим истины; аще же во свете ходим, якоже Сам Той есть во свете, общение имамы друг ко другу (1 Ин. 1, 67). Тьма эта есть тьма страстей, потому что после святой Иоанн в таких же местах употребляет вместо ее нелюбовь и троякую похоть (см.: 1 Ин. 2, 10–11, 16). Свет же, по противоположности, есть свет добродетелей; и опять потому же, что после свет у него заменяется добродетелями. Отсюда видно, что тогда только и можно истинно стоять в совершенстве богообщения, когда прогнан мрак страстей и воссиял свет добродетелей, когда они напечатлелись, срослись как бы с существом нашим, облекли и проникли собою силы наши, изгнав, вытеснив из них страсти так, чтобы быть уже не отсвечиваемыми, а самосветящими. До того же времени богообщение так сокровенно, так безвестно, что может казаться не сущим и в некоторой степени должно быть почитаемо ненадежным, нерешительным, неполным, или не соответствующим себе.

Итак, что Господь, пришедши в союз с духом человека, не вдруг вполне преисполняет или вселяется в него, это зависит не от Него, готового все преисполнить, а от нас, именно от страстей, растворившихся с силами нашей природы, еще не отторженных от них и не замененных противоположными добродетелями. «Греховные страсти, — говорит святой Антоний Великий, — не позволяют Богу сиять в нас [23]. Если же главная цель, к которой должен стремиться покаянник, есть полное богообщение, светоносное, блаженное, главнейшее же препятствие к сему составляет бытие в нем качествующих и действующих еще страстей, ненапечатление добродетелей и неправота сил, — то очевидно, что главнейшим делом своим, тотчас по обращении и покаянии, он должен поставить искоренение страстей и напечатление добродетелей — одним словом, исправление себя… Удаление всего неправого и приятие или помещение правого, прогнание греховных страстей, привычек, недостатков, даже как будто естественных, и других неправостей, будто извинительных, и приусвоение добродетелей, добрых нравов, правил и вообще всесторонней исправности, не упуская, однако ж, из внимания последней своей цели, но действуя со всем рвением против страстей, очи ума, между тем, иметь обращенными к Богу, — в этом состоит исходное начало, которого должно держаться в построении всего порядка богоугодной жизни, которым должно измерять прямоту и кривость изобретаемых правил и предпринимаемых подвигов. В этом должно убедиться как можно полнее, потому что все, кажется, заблуждения деятельные происходят от незнания сего начала [24]. Не разумея силы сего, иные останавливаются на одной внешности упражнения и подвизания, другие — на одних делах добрых и навыке в них, не простираясь выше, а третьи прямо идут в созерцание. Все сие нужно, но всему своя чреда. Сначала все — в семени, потом развивается не исключительно, но преимущественно в той или другой части, однако ж неизбежна постепенность — восход от внешних подвигов к внутренним, а от тех и других — к созерцанию, а не наоборот.

Уверившись в этом, мы теперь легко можем извлечь руководительные правила для богоугодной жизни, или дух и строй подвижничества.

Воротимся несколько назад и станем опять вниманием своим пред человеком, посвятившим себя Богу и давшим обет действовать всегда и во всем по воле Его, во славу Его, богатеть истинно добрыми делами. Решившись на это, чем другим может он действовать в сем роде, когда, как мы видели, ни та, ни другая наша часть не способна к тому? Грех возненавиден в духе, но тело и душа сочувствуют ему, льнут к нему, потому что облечены страстями. Добро или воля Божия возлюблены в духе, но тело и душа не сочувствуют ему, отвращаются от него, или, если нет сего, не умеют делать его. Потому решившийся, по ревности своей, пребыть верным обету данному и, по сознанной необходимости, пребывать в добре, неизбежно в каждом добром деле (а недобрых у него и не должно быть) должен противиться требованиям своего тела и души и, отказывая им, в этом понуждать их на противное. А так как тело и душа не отходят от его лица, а составляют его же, то это — то же самое, что противиться себе в худом и принуждать себя на добро. Самопротивление и самопринуждение — это два оборота возрожденной в духе ревности, форменные как бы начала подвижничества. То и другое составляет борение человека с собою, или, иначе, подвиг.

Отсюда обратившийся покаянник, с первых минут новой жизни, неизбежно вступает в подвиг, в борение, в труд, и начинает несть тяготу, иго. И это до того существенно, что единственно верным путем добродетели всеми святыми признается его болезненность и притрудность, а противная тому льгота есть признак пути ложного: Царствие Божие нудится, и нуждницы восхищают е (Мф. 11, 12). Кто не в борении, не в подвиге, тот — в прелести. У Апостола сказано: кто не терпит, тот не сын (см.: Евр. 12, 78).

Итак, ревнующий ревнует о подвигах самопринуждения и самопротивления с целью самоисправления, или возведения себя в чистоту первозданную, чтобы тем скорее удостоиться богообщения. Очевидно, что чем он ретивее, тщательнее, стремительнее делает это, тем успешнее достигает своей цели. Это то же, что кто ненавистнее и неприязненнее идет против себя, круче и решительнее действует, тот скорее вступает в чистоту. Оттого видим, что все святые, востекшие на высоту христианского совершенства, вслед за обращением начинали самые строгие подвиги самоумерщвления — посты, бдения, долулегания (на земле лежания — Ред.), уединения и прочее. Это была сознательно избранная, благодатию внушенная мера, принятая к скорейшему созрению, и оно действительно скоро подавалось. Напротив, облегчения, остановки, жаления себя, хоть не постоянные, замедляли и замедляют всегда ход духовного спеяния (возрастания — Ред.).

Итак, дело решившегося: ревнуй, решительнее берись за подвиги, тоже решительнейшие и приспособленнейшие, — ведь и между ними одни более, а другие менее способствуют к умерщвлению страстей и напечатлению добродетелей. Уж если это страдательное состояние неизбежно, хоть и переходно, то что за смысл растягивать это дело по одной оплошности? Нерешительность, оплошность, вялость — великая препона.

Решился, так не стой, а ратуй; это — от лица человека. Но надобно при этом постоянно содержать в мысли, что, хотя безжалостное к себе ревнование спасительно для обратившегося, однако же успех и плоды его трудов и подвигов, то есть воздействие и влияние их на очищение страстей и образование истинного добронравия, — не от него. Плод подвигов засеменяется и зреет под ними, но не ими и не чрез них единственно, а от благодати. Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти (1 Кор. 3, 6). Как жизнь духовная началась Божиею благодатиею, так ею же может только и храниться, и зреть. Силен есть, говорит Апостол, начный в вас дело и до конца совершит его (ср.: Флп. 1, 6). Первое семя новой жизни состоит из сочетания свободы и благодати, и спеянием ее будет развитие сих же одних элементов. Как там, полагая обет жить по воле Бога, во славу Его, говорил кающийся: «Только Ты укрепи и утверди», — так и во все последующее время он поминутно должен полагать, так сказать, себя в руку Божию с молитвою: «Ты Сам соверши, что воле Твоей угодно», чтобы таким образом, как в сознании и произволении, так и на самом деле Бог был действуяй в нас, и еже хотети, и еже деяти о благоволении (Флп. 2, 13). Минута, в которую человек сам чает что–нибудь произвести над собою и в себе самом, есть минута погашения жизни истинной, духовной, благодатной. В сем состоянии, несмотря на непомерные труды, истинного плода не бывает. Бывают следствия, которых нельзя назвать худыми, если смотреть на них отдельно; но в ходе дела они — остановка и уклонение, а нередко и зло, ибо ведут к кичению, самомнению, кои суть семя диавольское, им всеваемое и с ним сродняющее. При этом к делу Божию в нас примешивается не Божие и портит его, так что вместо того, чтобы возводить опомнившегося человека, благодать предварительно будет еще очищать и отреблять (откидывать сор, ненужное — Ред.), попорченное самодельностию. Или не весте, что Христос в вас, учит Апостол, разве точию чим неискусни есте (ср.: 2 Кор. 13, 5). Соединившись с Господом в Таинстве покаяния или крещения, Ему себя и предать должны, да вошедши в нас Сам, как Господь всяческих, Он, имиже весть судьбами, устроит наше спасение. Сказал Господь: без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5), — надобно поверить и просить, чтобы Он делал в нас, чтобы нас очищал от страстей, напечатлевал в нас добродетели и творил все то, что целительно. Это существенное настроение покаянника: «Имиже веси судьбами, спаси мя, Господи, а я буду трудиться и нелицемерно, без уклонений, перетолков, по чистой совести творить все, что уразумею и смогу!» Кто так настроит себя внутри, того действительно воспринимает Господь и действует в нем, как царь. У него учитель — Бог, молитвенник — Бог, хотетель и деятель — Бог, плодоносец — Бог, властитель — Бог. Это — семя и сердце небесного в нем древа жизни. Но для него непременно должна быть вещественно–духовная ограда. Эту ограду составляют руководитель и правила.

Покаявшийся, предав себя Богу, тотчас поступает под Его непосредственное руководство и приемлется Им. Кто успеет сделать это, как должно, вначале, тот спешно, ровно и благонадежно ведется Божиею благодатию к совершенству. Но на самом деле таких очень мало. Это — избранники Божии, кои, неимоверно–быстрым порывом от себя, полагали себя Богу в руки, были Им принимаемы и водимы. Таковы, например, Мария Египетская, Павел Фивейский, Марко Фраческий и другие. Их спасло одно решительное предание себя Богу. У Марии Египетской, во всех ее жестоких бранях со страстями, было правилом — повергать себя в руку Божию, и страсти отходили, известно, по подвиге. То же, без сомнения, делала она и в других случаях: обращалась, например, за вразумлением и получала его.

Но такой путь не был и не мог быть всеобщим. Он принадлежал и принадлежит особенным избранникам Божиим. Другие все зреют под видимым руководством опытных мужей. Стоя в той вере, что только Бог возращает, покаянник, чтоб успеть, непременно должен предаться отцу–руководителю. Необходимость этого представляется потому, что нет полного предания себя Богу, — недостаток, принадлежащий большинству. До него должно зреть и зреть многими опытами, а до образования его нет точки, к коей прикасалась бы руководящая рука Господня, — нет как бы повода, за который весть должно. Следовательно, без этого условия начинающий сам делать дело спасения неизбежно будет идти путем, о коем нельзя решительно сказать, что он есть путь верный, а это и опасно, и томительно для духа. Святой Антоний Великий, когда пришел к мысли, верны ли его правила, тотчас начал вопиять: «Скажи мне, Господи, путь», — и, получив уверение, успокоился. Вступающий в духовную жизнь — то же, что вступивший в обыкновенный путь. Так как путь этот нам неизвестен, то и надобно, чтобы кто–нибудь проводил нас. Самонадеянно было бы остановиться на мысли, что я и сам могу… Нет, тут ни сан, ни ученость — ничего не помогает. Не менее самонадеянно и то, если кто, без крайней нужды, имея возможность снискать руководителя, не избирает его, в той мысли, что Бог непосредственно будет руководить его. Действительно, ведение к совершенству принадлежит Богу, приявшему нас, но под руководством отца. Отец не возносит на степени, а способствует быть возводимыми от Бога. Однако ж, в обыкновенном порядке, Бог ведет нас чрез других, вразумляет, очищает, сказывает волю Свою. Оставшийся один, сам с собою, находится в крайней опасности, уже не говоря о том, что он будет биться и толочься на одном месте почти без всякого плода. Не зная ни подвигов и упражнений духовных, ни порядка в них, он будет делать только и переделывать, как взявшийся за дело не умеючи. Нередко по сей причине многие застаиваются, хладеют и теряют ревность. Но главная опасность оному — от внутренней нестройности и лести сатанинской. У начавшего внутри — туман, как от испарений смрадных, от страстей и неправых изданий из себя, из испорченных сил. Он есть у всякого, более или менее густой, судя по предшествовавшей испорченности. В тумане же этом как хорошо и верно различать предметы? Блуждающему в тумане нередко и малый ряд травяников кажется лесом или деревнею — так и начавшему в духовной деятельности неизбежно видится многое там, где ничего нет на самом деле. Вразумить и разъяснить, в чем дело, может уже только глаз опытный. Опять же он — больной: как же он будет врачом себе? Уморит и задушит он себя из одной любви к себе: ведь и тела не врачуют сами врачи. Но главнейшая при этом опасность — от сатаны. Так как он сам преимущественно своеумник, то и между людьми больше любит тех, кто руководится своим умом, — на этом он преимущественно запутывает и губит. И можно сказать, что одно это и дает ему доступ до нас, или возможность ввергать в пагубу. Кто не верит своему разуму и сердцу и, напротив, все, что есть в чувстве и мысли, предлагает на суд другого, тот, хотя бы и всеял диавол что–либо опасное и пагубное, не постраждет, потому что опытность и разум другого разгадают прелесть и предостерегут. Потому–то говорят: кто имеет руководителя и вверится ему, к тому не приступает сатана, чтобы не быть постоянно посрамляемым и не вынаружить всех своих козней. Напротив, он неотходно при том, кто верит одному себе или слагает свой разум и на него полагается. Такого, разными благовидностями, напечатлеваемыми чрез воображение, или силу мечтающую, он водит по разным распутиям, пока наконец погубит совершенно.

Судя по сим причинам, сильно уважительным, начинающий должен согласиться на то, чтобы иметь руководителя, избрать его и предаться ему. Под ним он безопасен, как под кровом и оградою, — тот уже будет ответчик и пред Богом, и пред людьми за неверности. Но то дивно, что ищущему искренно всегда подается истинный руководитель. И руководитель, кто бы он ни был, всегда дает точное и верное руководство, как скоро руководимый предается ему всею душою и верою. Сам Господь уже блюдет такого преданника… Молись — и Господь укажет руководителя; предайся руководителю — и Господь научит его, как руководить тебя [25].

Другое, что неизбежно нужно для решившегося покаянника, — это правила. Правило есть определение или способ, образ и учреждение какой–нибудь деятельности, — внутренняя ли то или внешняя. Им дается направление и определяется весь ход — начало, время, место, обороты, конец действования. Так, например, надобно читать — это есть одно из подвижнических деланий. Правилом должно быть определено: какие читать книги, в какое время, сколько, как приготовиться, как начать, продолжать и кончить, что делать с прочитанным. То же — для молитвы, рассуждения и других деланий. Очевидно, что правила охватывают собою всякое делание, составляют его внешнюю оболочку, как бы тело. Их надобно наложить на все наши силы, на все исходы нашей деятельности так, чтобы никакого движения не было совершаемо без того, чтобы к нему не было приложено свое правило.

Необходимость этого очевидна сама собою. Начинается совершенно новая, необычная жизнь, в коей мы не упражнялись еще, к коей непривычны наши силы. Для приучения себя к тому или другому деланию и укрепления в нем и должно назначить определенные правила, как и что делать, подобно тому, как новобранному воину показывают, как стать, взять ружье и прочее. Без них не образуются силы, не будет и деятельности исправной. Тот не будет уметь молиться, кто не имеет правила для молитвы, или поститься — без правила поста; вообще бесправильный ничего не будет уметь делать, как должно, а следовательно, и жизнь его будет не жизнь, несмотря на труды и поты, ибо жизнь слагается из наших деятельностей. Сверх того, жизнь без правил не может быть ровною, степенно и стройно развивающеюся. Дитя пеленают, чтоб оно не стало уродом или с горбом: так и духовная деятельность вся должна быть повита правилами, целесообразно, чтобы вся жизнь развивалась под ними ровно и стройно, ни одна деятельность не приняла, по неведению, направления, выдающегося из других и вредящего целому строю, или сама по себе не попала бы на ложный путь, как, например, пост. Молодое растение подпирают или привязывают к крепкому, чтобы стояло и росло прямо. Развивающийся без правил, сам собою, есть необученный, неискусный, иное не умеющий сделать, иное не так делающий, а иное и так, но то — не к месту, тоне к лицу. Наконец, и опасность немалая: без правил, как без опоры, неизбежно падать и ошибаться. У такого вся деятельность будет висеть на присутствии духа, соображении и желании. Но можно ли положиться на такие начала? Присутствие духа не всегда сохранишь; соображение должно быть обучено и, кроме того, оно не всегда бывает подвижно, остро и тупится; желанием же кто сумеет владеть постоянно? Потому, когда нет правил, неизбежны пропуски, ошибки, остановки. С правилами же одно: хочется или не хочется, а делай, как положено, и сделается; остановки не будет, и пойдется вперед. И еще: как иначе обуздать своенравие и своемыслие — это опаснейшее расположение [26]?

Таким образом, с правилами, под руководством отца, ревнующий, подвизаясь в самопринуждении и самопротивлении или пребывая в неопустительном борении, будет день ото дня преспевать в совершенстве, приближаться к чистоте, чрез искоренение своих страстей и стяжание добродетелей. Но надо знать, что этот восход к совершенству невидим для него: трудится в поте лица, но будто без плода, — благодать строит дело свое под прикрытием. Видение человеческое, глаз, съедает доброе. Человеку самому остается на долю одно — видение своего непотребства. Путь к совершенству есть путь к сознанию, что я и слеп, и нищ, и наг, в непрерывной связи с которым стоит сокрушение духа, или болезнь и печаль о нечистоте своей, изливаемая пред Богом, или, что то же, — непрестанное покаяние. Покаянные чувства суть отличительные признаки истинного подвижничества. Кто уклоняется от них и избегает, тот уклонился от пути. В положении начала новой жизни было покаяние; оно же и в возрастании должно быть и зреть вместе с ним. Зреющий созревает в познании своей порчи и греховности и углубляется в сокрушенные чувства покаяния. Слезы — мера преспеяния, а непрестанные слезы — признак скорого очищения. Что это так и должно быть, видно из того, что мы — в падении, в изгнании, вне очага дома, и притом за собственную вину. Плачет и жалеет изгнанник о родине; так и начавшим идти к очищению себя должно печаловать и сетовать и в слезах искать возвращения в рай чистоты. Притом подвизающийся — поминутно в борении то с нехотением, то с противохотением; то помысл, то пожелание, то страсть, то грех, хотя ненамеренный, поминутно мутят чистоту его ума и напоминают ему, что он содержит в себе одну нечистоту, греховное, Богу противное. Он зрит себя подобным смердящему трупу, лежащему пред лицом и терзающему обоняние до омрачения головы. «Положи грехи твои пред тобою, — говорит Антоний Великий, — и зри чрез них к Богу [27]. Наконец, частые падения и оступки в новоначальных по неопытности, неведению, неискусству, а иногда и по слабости, тяжким бременем ложатся на его совесть, и, может быть, тяжелее, чем прежде: в беспечности грехи большие. Он походит на дитя, учащееся ходить и падающее. А падения требуют очищения, следовательно, — сокрушения, покаяния, слез; потому–то всем и заповедуется каждодневное и даже ежеминутное покаяние. Боже, милостив буди мне грешному! это должно быть непрестанною молитвою подвижника.

Таким образом, начинающий с пламенною и быстрою ревностию предает себя самым решительным подвигам, всего ожидая, однако ж, от силы и помощи Божией и предавая себя Ему, в чаянии успеха, но не видения его, а потому в непрестанном начинании, под руководством отца, среди правил, держась всегда смиреннейшей части.

В таком духе и строе подвижник благонадежно может начинать свое дело — дело искоренения страстей, или очищения своей природы от примеси неестественной страстности. В духе его есть крепкая, как смерть, ретивость; но и самая сильная ретивость имеет нужду в плане, чтобы верно идти к предположенной цели. В объяснении его будут состоять все правила для вступающего в подвиг. Это будет не что иное, как изложение тех правил, необходимость которых показана пред сим. Знать это более всего должен руководитель общей теории и, применяясь к лицу руководимому, может и изменять их в терпящих изменение случайностях.

Для построения таких правил утвердим опять мысль на состоянии покаянника–подвижника. Дух в нем воскрешен и оживлен действием благодати, принятой в Таинствах. Но он один только и есть исцеленная часть, сокрытая в самой глубине нашего существа. Это то же, что целительное лекарство, принятое частию тела, всецело истлевающего. Затем, вне, его душа, во всех своих силах, и тело, во всех отправлениях, и лично сам человек, во всех внешних отношениях, переполнены и пропитаны страстностию не мертвою, а действующею в них, живою. Главная задача трудов — умертвить страстность во всех ее оттенках и восставить естество в свойственной ему чистоте, чтобы таким образом благодать извнутрь, по мере очищения, выступала, как бы проникая в человеке одну часть за другою, с мудрою постепенностью и целесообразностью. Отсюда тотчас виден весь порядок имеющих строиться правил, или видна нить размерительная для провода и черчения их. Таким образом: