Канашкин В. Азъ-Есмь

Виталий Канашкин

Азъ-Есмь

Предисловие

Слеза президента, или Конфигурации политического тела

1.

«Я обещал вам, что мы победим…И мы – победили!..» Эти, отдающие колокольным звоном слова, Владимир Владимирович Путин прокричал, простонал, проскандировал 4 марта 2012 года, когда появился на Манежной площади и в 21.00 взял микрофон. Пространство, вместившее несколько десятков тысяч лояльных туловищ, зыбящихся лиц и вертящихся голов, разверзло молчание и ответило залповым одобрением, громом аплодисментов, радостным всплеском, перешедшим в рев. Путин, поднятой в воздух ладонью угомонил рявк и гул. И, взяв регистром выше, прерывающимся дисконтом пролонгировал свои предвыборно-программные фразы, сейчас, при повторе, не казавшиеся тяжковесными, ибо, произнесенные победительно, они становились решением, действием, лозунгом масс. Его стилистика была не гладкой, интонация – не ораторской, а логика – перевернутой, но они и не были нужны, потому что президентский титул, обретаемый им на ближайшие шесть лет, удесятерял происходящее и без их наличия.

Говорил Владимир Владимирович не много, но время сжалось в мгновение, чтобы затем превратиться в эпоху. Наши СМИ дали стенограмму, однако высший смысл речи ушел, ибо он остался в паузах, в жестах, в той невозможно радостной спазме, что вызвала у Путина слезу. «Это от ветра», - пояснил он позже масс-медиа, словно оправдываясь. Но это было от биения общего сердца – новоявленного Владимира Красное Солнышко и источающего надежду необозримого роя. Впрочем, явная слеза у Путина пробилась лишь одна. Вторую и третью он проглотил, и почти реактивно взлетел на самую вершину ритмической волны. Подобно Церетели, он изваял нечто целое из предоставленного ему непосредственного хаоса. И – как бы приподнял его до самой зубчатой окантовки Кремлевской стены. А потом легким движением вскрыл персональные черепа и в мозговое вещество благонамеренных граждан вставил волшебные чипы: чтобы между будущими «силлогизмами» будущего верха и ракурсами «личной мысли» особого разночтения не возникало.

Выражая благодарность всем, «кто верил», «кто помогал», «кто надеялся», Путин повторно сладко задохнулся, и эта его благословенная судорога, как бы приносящая подспудную вибрацию души к стопам динамичного скопища, сняла катаракту с пресловутого безвременья, а неугомонный дуумвират, будто крапленую карту, швырнула оземь. Дмитрий Медведев, в котором Владимир Путин четыре года назад разглядел риторичного либертина и в качестве подсадного беби-живца ссудил публике, буквально прилюдно истаял, превратился в газообразный выхлоп. И его дублирующий хронознак: «Мы победили и эту победу не отдадим никому», - явил чистую экзальтацию, своего рода посмертную икоту, ничего не значащую и ничего не добавляющую к пульсации Момента.

Примерно в 21.20 этого же воскресно-выборного дня ТВ-глаз зафиксировал удаление тандема с Манежной площади. Путин и Медведев двинулись по живому коридору, поддерживая, взбадривая и осеняя электорат. Они силились выглядеть дирижерами и командорами организованного ими теплокровно-синтетического сборища. И это им удавалось, ибо они воспринимали собравшихся как аффектированно-толерантный карнавал, включенный ими в квази-проект по сбережению России и предназначенный для лелеемого ими пьедестала.

2.

«Не могу по настоящему понять, какая разница между «Единой Россией» и «Народным фронтом», - проговорил как-то Александр Николаевич Ткачев, когда Путин припожаловал на Кубань с полуофициальным визитом. – «Разница большая… - ответил премьер. – Сейчас я ее назову: «Единая Россия» сама по себе, а «Народный фронт» - сам по себе…» - «А… теперь я понимаю… - облегченно вздохнул губернатор Кубани и, по свидетельству газеты «Кубань Сегодня» (1 окт, 2011), оживленно закивал головой.

Благопристойный, образцовый, наделенный «понимающей» постказачьей грацией, кубанский лидер на текущий день являет поистине креативную фигуру, которую либеральный бомонд пестует, хранит и передает из рук в руки. Так, Касьянов почтительно переадресовал ее Грефу, Греф – Козаку, Козак – Медведеву, а Медведев – Путину, поскольку переназначил Ткачева на четвертый – чрезвычайный срок, - не дожидаясь губернаторских выборов.

Такие ролевые персоны – карта в заветной игре, ибо выражают то, что Верховное Лицо «держит» Оранжевая волна, измывающаяся над общественным разумом, поугасла, но международный Кагал не снял с Путина черную метку. И после выборов, как засвидетельствовала газета «Завтра» (№11, 2012), вывесил в интернете клип группы «Скотина» (в английской версии – «Beast»), где в толчее полулюдей-полуживотных Путин представлен с ушами осла и лбом, точнее лобиком козла и рефреном: «Кто скотиною родился, тот скотиной и помрет…»

Это не зло, а – пошло, вернее, элитарно-блудливо, ибо тяга Путина к простому люду являет органику того, что начнется завтра. И – станет Всем. К счастью, Александр Николаевич Ткачев пока не превратился в самострел, из которого мы хотели бы расстрелять наше природное достоинство. А что касается Путина, то его простонародная Песнь была бы еще оптимистичней, если бы он от нее сам не приходил в шараханье, а в его деяниях не проступала дрожь, вызывающая отторжение…

У Фридриха Ницше в «Рождении трагедии» есть притча о царе Мидасе, в которой этот правитель гоняется по лесам и долам за жрецом по имени Силен, чтобы узнать от него о своей судьбе. И вот когда, наконец, Мудрец оказывается рядом, то, понуждаемый царем, он говорит правителю такие слова: «Злополучное Дитя случая и нужды, зачем ты хочешь знать то, что тебе лучше не слышать?.. Так знай, наилучшее для тебя было бы: не родиться, не быть вовсе или быть ничем…»

Насколько трагичен или трагедиен в музыке ницшеанской неизбежности Владимир Владимирович Путин, погруженный в вакханалию текущего дня? В самом преддверии контрольной даты – 4 марта 2012 года – народный поэт Татарстана Тимур Зульфитдинов разместил в Интернете и опубликовал в «Дне литературы» поэтический меморандум «Тринадцать огненных коней». В нем автор, – разумеется, гипотетически, - горячо поддерживает Путина и призывает его как потенциального героя без страха и упрека обратиться поскорее к Патриарху, чтобы испросить благословение на новую Чудскую или Куликовскую битву. Для какой цели и во имя чего? А во имя того, что родное поле заросло злыми сорняками, а русская голова – словесами, и нужно действие: Зачистка, Высвобождение, Прорыв.

«Необходимо, - в буквальном смысле скандирует в «Меморандуме» пламенный великорусский татарин, - чтобы Вы, нынешний Правитель тысячелетней Руси, сумели рассмотреть вашего новоявленного Бога (чужеродного тельца), который скользит к смерти, и избавиться от его обольщения… Необходимо немедленно создать Правительство Национального Возрождения…. 20 лет фарисеи и прохиндеи-болтуны правили Россией и превратили страну в бесконечно тонущий Корабль, в Государство-Титаник… Необходимо немедленно и решительно приступить к национализации преступной приватизации, ибо «на троне вор – в стране мор…» Необходимо прекратить вывоз капитала из страны и вернуть то, что преступным образом, тайно, по иезуитским псевдоюридическим документам было украдено и вывезено…»

А Путин? Захваченный жаждой во что бы то ни стало «статурно» кружить в жути обстоятельств, он, прибегая к языку «Огненных коней», траги-буферно молчит и в каждый момент пытается переизобрести себя. Найти внутреннюю форму, чтобы, отбросив щит из паутины, перемочь выживальческую малость и - тыкать в свою дверь. Ведь все, что говорит народный сказитель, и все, к чему призывает, грозно затаилось в душе терпеливого народа. В 146 миллионах душ.

3.

У Салтыкова-Щедрина есть сказка «Богатырь». Она необычна в том смысле, что в качестве ее героя выступает защитник «верхов», пособник царствующего трона. Вскормленный Бабой-Ягой, этот инфернальный воевода своим «тугопучным видом» держит в повиновении мужиков и не позволяет развернуться их «несносному нраву». Правда, пробавляется он главным образом в дупле дуба, где в усладу ест и спит, и «только перекатистые храпы кругом на сто верст пущает». И вот однажды, когда супостаты двинулись войной на ту страну, в «коей боялись богатыря только за то, что в дупле спит», мир поразился неожиданному открытию: «А ведь Богатырь-то гнилой!» Подобрался к дубу Иванушка, перешиб дупло кулаком и – видит: «у Богатыря гадюки туловище вплоть до самой шеи отгрызли…»

Олигарх Михаил Прохоров, в качестве кандидата в президенты РФ франтовато мелькавший своим бобриком на узкой головке всюду: на выставочных тусовках, на Болотной, среди новобранцев, приодетых в «юдашкина», оставил ассоциативно-энтропийное впечатление щедринского персонажа. Разумеется, не тем, что подаваемым из живота подземным урчанием походил на подгнившего оборотня, а тем, что съедаемый либеральной атрибутикой, «тугопучно» вписался в чиновно-воровское роище. И – стал мандатом либеральной челяди, мозговым прессингом нуворишей и казнокрадов, бьющихся за право «ликовать с Путиным».

Наша левая пресса восприняла третье место, занятое Прохоровым в президентской компании, как акцию по бесперебойной подкачке горючего в топку разгорающегося оранжизма. Это - так, ибо Миша Куршавельский – ось олигархической действительности, знак «запада», где заходит солнце, а значит, - знак тьмы. «Комсомольский выкрест, срежиссированный миром-без-будущего, олигарх Прохоров творит свою публичную ипостась из отштамповано-лакейской натуры – из современной, опустошенной и циничной души «трупоеда», продвинутого властным диктатом…» Так пишет неистовый редактор «Кубанского края» Анатолий Романько. И, как бы корректируя самоедство вопрошений, полагает, что толоконный облик диффузного комсюка следует выводить не из отечественной «геральдики», а из цивилизованного культурного универсума – какого-нибудь дешевого «демона-гибрида» или «самоувечного псевдо-сатаны».

Рискнем не спорить, а принять его посыл. Наше общество все более раскалывается, а «консенсусной» элиты, по крайней мере, уже две. Чем отличается одна от другой? Бизнес-чиновничьим варварством. О нем еще 130 лет назад известный публицист Михаил Катков писал так: «Наше варварство – в нашей иностранной интеллигенции. Истинное варварство ходит у нас не в сером армяке, а больше во фраке и даже в белых перчатках…»

А что, если и впрямь, поддавшись либеральному «хотению», Михаила Прохорова обрядить не в щедринскую хламиду, а в отдающий болотными огоньками мефистофельский прикид, как того жаждет в «Собеседнике» Ксения Собчак, – что получится в результате? Ф.И Шаляпин неизменно утверждал, что Мефистофеля нужно изображать голым. И очень интересно обосновывал свою мысль. В книге «Маска и душа» он говорит о Мефистофеле, как о фигуре, не связанной «ни с каким бытом», ни с какой «реальной средой», фигуре, абстрактной, «схоластической, а главное - полой». 16 марта 1901 года в знаменитом миланском театре «Ла-Скала» состоялось триумфальное выступление Шаляпина в роли Мефистофеля. Влас Дорошевич, выдающийся театральный знаток тех лет, свое впечатление от «фаворита во прахе» в «Миланских воспоминаниях» выразил так: «У Гете Мефистофель появляется из пуделя. Это невозможно на сцене. Что делает Шаляпин? Мефистофель-Шаляпин распахивает черное покрывало и показывает великолепно гримированные, костлявые руки, долгий торс с торчащими ребрами и сильно выдвинутую собачью челюсть, на глазах превращающуюся в шакалью. И по-гоголевски решающую тайну «врага рода человеческого» - через отвисшую ощеренную губу и безродную полость, буквально гипнотизирующую складками трико…»

4.

Обглоданное гадюками тело у щедринского Богатыря – метафора «черной дыры», «адовой воронки», втягивающей в себя все живое и коллапсирующей его. Алла Борисовна Пугачева, доверенное лицо Прохорова, и Ксения Анатольевна Собчак, его страстная лоббистка, - дуально гудящий фон одноактного олигарха, благоговейный тест, на котором отражается его лик. Какой зуд толкнул этих воздыхательниц архисексуальных прав и кабаллических свобод на тандем со стилизованным «ящуром», инкрустированным евро-плотоядным разгулом и тлетворным духом? Ну, конечно же, господствующий ныне верховный принцип: «Живи сейчас, паси комфорт». То есть синдром эроса и смерти, когда сгорание жизни определяет локальность капризного бунта: вместо штурма «небес» - недужное раболепие и смакующая услужливость.

Вообще, расторопно отъерзавшие своими панихидно-уплотненными крестцами все прохоровские тусовки, наши прорежимно-светские львицы явили беспримерную пародию на обратный путь «наверх». Точнее, на ту «диалектику обгладывания», в которой глубокомысленно-оловянный, будто сосущий лимон Прохоров, живописно-стертая, будто афиширующая свой Super Star Пугачева, и митингово-вздернутая, будто имитирующая сколопендру Ксюша Собчак, - обречены каждую свою минуту кастрировать «родову», преодолевать вегетацию и генерировать олигархо-гинекратическое меньшинство, торжествующее в свисте и гомоне медийной коммуналки.

5.

Если не бояться очевидного, то вся гениальность автора «Капитала» в нынешнем аполитичном декадансе проявляется в его словах о том, что «в рамках частной собственности… каждый стремится вызвать к жизни какую-нибудь чуждую сущностную силу, господствующую над другим человеком, чтобы найти в этом удовлетворение своей собственной корыстной потребности. Поэтому вместе с ростом массы предметов растет царство чуждых сущностей, под игом которых находится человек, и каждый новый продукт представляет собой новую возможность взаимного обмана и взаимного ограбления. Человек становится все беднее как человек, он все в большей мере нуждается в деньгах, чтобы овладеть этой враждебной сущностью, и сила его денег падает как раз в обратной пропорции к массе продукции, то есть его нуждаемость возрастает по мере возрастания власти денег».

Маркс, особо заметим, говорит не просто о власти денег, но именно об их извращающей власти. «Они, - читаем у него в другом месте, - превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, добродетель в порок, порок в добродетель, раба в господина, господина в раба, глупость в ум, ум в глупость…» (К. Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений. М. 1956, стр. 599, 620).

В начале 20-х годов прошлого столетия Кафка беседовал со своим молодым почитателем о рисунке знаменитого Георгия Гросса – о том его рисунке, который символически изображает капитализм в виде франта-баловня, танцующего на деньгах бедняков. И Кафка сказал: «Этот рисунок и правдив и ложен… Сытый эротоман обладает властью над бедняком в границах определенной системы. Сам он, однако, не является этой системой. Он даже не властитель. Напротив: он тоже носит цепи, которые не изображены на рисунке. Рисунок неполон. Поэтому он плох. Капитализм – это система зависимостей, тянущихся изнутри - наружу и снаружи - внутрь, сверху - вниз и снизу – вверх. Все зависимо, все в цепях. Капитализм – это состояние мира и души…»

Монетарно-заточенный курс Путина, бьющий из нынешних «подрывных» антиномий, выглядит и предсказуемым, и внятным «наперед»: особенно, – когда вослед высокоорганизованной поддержке Прохорова, - повторно просматриваешь его предвыборные статьи и послевыборные клип-декларации. Это – тексты капитал-побудителя, прожекты «фанфарно-регрессирующего» ангела-хранителя, преодолевающего национально-исторический формат. Это - культивирование «денег», «собственности» и прочих «враждебных сущностей», обусловленных процессом народного растления, неовеществленного и тем не менее нарастающего. Это – алгебра «вывираемого напрочь» лучшего будущего, где на место буквенных величин будут поставлены арифметические значения и превратят «рациональный проект» в «расползающуюся пирамиду»... Но все это Владимиром Владимировичем Путиным прокламируется с такой самопоглащенной решимостью, с таким «карательным оптимизмом», что проникаешься верой: за этим великолепным анестезирующим арт-фонтанированием и впрямь что-то есть. По-крайней мере, не может не быть. И чувство крыла, возникающее как обещание полета, вольно-невольно «забирает» спину, направляет глаза к небу, к тому, чтобы они смотрели «поверх и вдаль», «держали орбиту».

Глава I

Сегодня, когда гордиевы узлы приходится рубить собственной жизнью и невозможно идти, а надо идти, под каждым богоугодным фрагментом следует ставить дату.

Риторика «помазанной» челяди

Когда мы произносим: Борис Березовский, то тут же вспоминаем кровавого Басаева, русских воинов-мучеников, запойного горемыку Ельцина и вертеп его приближенных, только своим лакейским уродством отличающихся друг от друга. В самый канун Нового, 2011 года, Борис Абрамович Березовский, без которого невозможны были бы ни Медведев, ни Путин, ни сегодняшний расчлененный, обманутый и оскверненный русский народ, следующим образом сформулировал задачу либерально-реперного действа:

«Путин – бандюк, а Медведев – растение, чистое растение, вообще, никто, но это растение имеет название – Президент Российской Федерации. И под него выстроились люди, которые недовольны тем, что делает бандюк. Элита российская, я говорю об элите в данном случае как о тех, кто принимает решения и влияет на принятие решений Медведева и Путина. Вот таких максимум пятьдесят человек... Сколько из элиты хотят, чтобы Путин остался в 2012 году? Отвечаю – ноль. Почему?.. Путин оказался злобным, опасным, жестоким и к тому же глупым… Поэтому не хотят больше его. Вот эти две или пять тысяч не хотят его: мстителен, опасен, непредсказуем… И поэтому очень важно, чтобы не Путин, а Медведев пришел в 2012 году. Очень важно, чтобы на следующие 12 лет не пришел Путин. Потому что тогда уже точно, абсолютно однозначно России больше не будет».

Этому кличу, точнее, стенанию Березовского российская пресса отвела значительное место в своих глумливо-устрашающих и маловразумительных прогнозах, а газета «Завтра» (№52, 2010) посвятила обозрение «К отставке все готово?». И, отдавая свое предпочтение – безнадежно-вынужденное, почти инсультно-летальное – Путину, понудила вспомнить Владимира Григорьевича Бенедиктова (1807-1873), который, невзирая на ярлык «бенедиктовщина», оказался, пожалуй, самым чутким «ловцом Перехода». То есть певцом, наделенным даром предчувствовать «священный миг кончины». Вот его строки, что в нашем случае вполне можно применить к Путину, вибрирующему под током высокого напряжения: «Видали ль вы преображенный лик правителя в священный миг кончины. В сей пополам распределенный миг, Где жизнь глядит на обе половины? Уж край небес душе полуоткрыт, Ее глаза туда же устремились, А отражать ее грядущий вид Черты лица еще не разучились…»

Да, судя по «выволочному» настрою Мирового Кагала, Путин как бы «уже» и «еще не». Эту ситуацию лучше всего отнести к пограничной, хотя налицо есть и поверхностный выброс. И он по-своему многоговорящ. В самом конце декабря 2010 года в Москве состоялся Российский Стратегический Форум, объединивший людей самых разных взглядов и социальных групп: ученых, журналистов, военных, финансистов, профсоюзных деятелей, бизнесменов. По итогам «ожесточенных дискуссий», как засвидетельствовал в своем блоге Михаил Делягин, был выработан антикризисный «социальный курс», содержащий в себе «немарионеточный ультиматум».

Участники Форума тайным голосованием определили участников Антидарвиновской премии, учрежденной Оргкомитетом «За выдающийся вклад в превращение граждан нашей Великой Родины из человека обратно в обезьяну». Лауреатом Антидарвиновской премии первой степени, согласно единодушному вердикту, стал Горбачев – «по совокупности достижений». Премию второй степени получил Зурабов, бывший секретный помощник Медведева и нынешний посол на Украине – «за людоедскую монетизацию льгот». Премию третьей степени участники Форума присудили Кудрину – «за вывоз денег Российского государства за рубеж». В горячую десятку других номинантов вошли: Ельцин Б.Н., Президент РФ, – «по совокупности достижений»; Голикова Т.Ф., Министр здравоохранения и социального развития РФ, – за эффективное содействие деградации социальной сферы; Сердюков А.Э., Министр обороны РФ, – за неуклонную реализацию параноидальных идеалов в оборонной сфере; Фурсенко А.А., Министр образования РФ, – за превращение образования в систему «подготовки квалифицированного потребителя»; Греф Г.О., Глава Сбербанка, – за разработку антисоциальной политики 2000-х годов; Брод А. С., Московское бюро по правам человека, – за разжигание межнациональной розни под видом насаждения

толерантности; Чубайс А.Б., реформатор, – «по совокупности достижений»… То, что Владимир Владимирович Путин не попал в Антидарвиновский Мета-Лист, похоже не на преображение и не на перерождение, а на приход в теперешнюю действительность из инобытия. Весьма посредственный постсоветский «человек из органов», постоянно стилизующий что-то, кого-то или себя самого, эгоцентрически замкнутый на Ельцине и пресловутой Семье, чье будущее тот же Березовский предсказывал гипотетически, не веря в его реальность, Путин стал-таки не только Хозяином, а и таким, что находит сноровку гармонизировать хаос, распад. При том, что сам этот распад, – взбаламученную частицу мировой содомии, – поддерживает и внедряет буквальным образом. Медведева, связанного с державной стихией лишь инородчески, он выставил от собственной безысходно-опасливой усредненности. И его национально-социальные потуги поразительны именно тем, что, декларируя покорную сдачу, дальнейший согласованный русский распад, упрямо противостоят ему. Это с одной стороны. С другой, став гипертрофированно-эклектичным носителем того, что от века называется «западничеством», протекционируемый

им Медведев, как своим характером, так и своей природой добился знакового результата. Ему не пришлось, подобно Путину пыжиться, чтобы быть вровень в зарубежными стереотипами. Очаровательная правовая образованность, самодовольно-трогательная раскованность, ритуально-благопристойная открытость миру и способность выдавать на гора «всякую всячину», прикрывающую капустническую банальность мысли, – все это явило отображение кланово-финансовых запросов новой Железной пяты и

собственной «правильной» родословной. «Небожительство Медведева и его переизбрание на очередной президентский срок – это неизбежность?» – спросил интервьюер у патриарха чиновно-либерального истеблишмента и марксиста-ригориста Е.М. Примакова. И получил ответ: «Если не случится Медведев, то на его месте по воле обстоятельств окажется кто-то другой – Кириенко, Володин, Белых, Починок, даже Прохоров, – любой, кто опирается столько же на собственный позвоночник, сколько и на подвижный экзоскелет. И мы тут же увидим в них массу достоинств, которые сейчас воспринимаем как курьез». Созданный Путиным тандем – испуганно-судорожная дань глобальному капиталу и Всемогущему Израэлиту,

исконно враждебных любому русскому подъему. И потому все более и более разогреваемые страсти по «одному из двух» – назойливая ставка на чересполосицу, на галлюцинирующую бижутерию, на такую глубину падения, которую надо скорее назвать спасительной. Разумеется, не в упрощенно-буквальном смысле, а остраненно-оп

тимальном и отчаянном. Ведь осознание личной судьбы в вульгарно-суетной какофонии дня сего неотрывно от самосозидания. Это, кстати, чутко уловил Достоевский, переживший ожидание казни и оставивший нам такое руководящее наставление: «Бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие. Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие…»

Что же до Путина, то после оглушительно-упреждающей отмены медведевского визита (январь, 2011) израильской дип-службой по причине затянувшейся «неопределенности в отношении будущего президентства», – вот финал бенедиктовского прорицания: «Переход», сквозь время развоплощающий неразумные надежды и олицетворяющий омерзительно-бомбардирующую стороннюю волю:

«В сей час его душа разоблачась,

Извне глядит на это облаченье,

Чтоб в зеркале своем в последний раз

Последних дум проверить выраженье.

Но тленье ждет добычи, и – летит

Заблудшая, и – бросив бренно дело,

Она родным стихиям говорит:

Голодные! Возьмите ваше тело…»

10 февраля 2011г.

Еврей-сталинист, или Не ищите нас среди мертвых…

Петр Павленко, сделавший тему «врастания в русского человека» центральной, умирал счастливым. Над статьей «Бунтарь, труженик, искатель», посвященной Горькому, он работал в последние часы своей жизни, 15 июня 1951 года. И перед тем, как «умереть стоя», из горьковского текста в свой собственный перенес слова: «Если враг не сдается, его уничтожают». Газета «Правда» опубликовала статью с этими словами в день похорон Павленко – 18 июня 1951 года. То есть в день пятнадцатилетия со дня смерти Великого Буревестника и «верного помощника Ленина-Сталина».

В 1948 году в журнале «Знамя» (№11) увидела свет киноповесть Петра Павленко «Падение Берлина». Главными героями в ней выступили Иосиф Виссарионович Сталин и сталевар Алексей Иванов, кровно подчеркнувшие нерушимое единство вождя и народа. Кровно – значит, естественно, органично, ибо именно Сталин, сделавший ставку на Русский Народ, обострил, углубил и расширил у Павленко чувство великорусского самосознания. И стал для него источником Русского Света. В дневниковой записи от 23 февраля 1943 года под заголовком «Россия, милая сердцу Россия» читаем: «Когда меня одолевает страх смерти, одна Ты встаешь перед глазами… Исполненная высокого и гордого достоинства, – Россия Грозного, Петра, сражающегося Сталинграда. Есть на флоте сигналы. Один означает – бой, другой – гибну. Третий – жду помощи. Так и ты, моя Россия, – сигнал на все случаи жизни… Вот и сейчас, на заре, Ты еще не отпета. Ты лежишь не отмщенной. Ты поругана. Но это – пока. Ты обернешься дорогой славы. География родины обязательно вернется в свои атласы»…

В письме Всеволоду Вишневскому от 10.12.1947 года Петр Павленко назвал себя «самым счастливым евреем», которому «тонковатый хребет» не помешал стать членом Крымского Обкома, депутатом Ялтинского ГорСовета, членом Ялтинского ГорКома, почетным членом колхоза имени Сталина. А в послевоенном литературном кругу – создателем романа-феерии «Счастье». Творения с положительным героем по имени Воропаев, который сумел сделать себя «человеком для всех» только после того, как накрепко «прилепил свою судьбу» к судьбе «жилистого русского простолюдья».

У Петра Павленко долгое время был псевдоним Суфи, которым он подписывал статьи, фельетоны и рассказы, публиковавшиеся в одесских «Известиях». Герой одного из них – «Стихи на песке» – поэт Зати советует своим ученикам писать, что «придет на ум», и до тех пор, пока «бессвязные мысли не превратятся в мудрость».

Можно было бы задаться целью, каким именно образом мудрость в дальнейших творческих исканиях Петра Павленко одерживала верх, но он сам в «Замечательной школе» прояснил это. Захваченный фадеевским Левинсоном и «Комиссарами» Лебединского, Павленко в поисках кипучего прототипа перевел свой взор на Якова Михайловича Свердлова и оказался в плену сталинской характеристики: «Организатор до мозга костей… Жизнь делала с ним то, что он с нею делал… Умирая, хорошо осознавал, что смерть могла бы быть и более тяжелой…»

В настоящее время в литературном наследстве Петра Павленко насчитывается более пятисот статей, извлеченных из центральных газет и журналов. Из них двести две статьи так или иначе содержат «сталинский след». Публицистические же вещи Павленко, рассеянные в боевых листках, армейских газетах и периферийной печати, пока не изучены, а там, – по свидетельству писателя, – «огненные горы житейской правды, содержащей живые сталинские искры».

Петр Павленко высоко ставил пророческую константу Сталина: «Громадным утесом стоит наша страна, окруженная океаном буржуазных государств. Волны за волнами катятся на нее, грозя затопить и размыть. А утес все держится непоколебимо…» И, утверждая живую связь между Парижской Коммуной и Великим Октябрем, писал Джону Дос-Пассосу в 1932 году: «Наша задача не в том, чтобы, подобно муравью, переползая с песчинки на песчинку, познавать устройство мира, а в том, чтобы изменить его».

«Не ищите нас среди мертвых…» – этой фразой, вложенной в уста умирающего Коммунара, Петр Павленко завершил роман «Баррикады». Проблема «неисчезаемости» Сталинского Плана по обузданию буржуазного капитал-спрута, а с ним и клики космополитов-сверхбогачей, намеченная в «Баррикадах», получила развитие в романах «На Востоке» и «Труженики мира», где русская девушка Ольга Собольщикова, испанец Хозе Мираль, чех Войтал, австриец Шпиццер распознают мерзостно-бутафорский лик карнавала изобилия и стремятся объединить всех «тружеников мира», чтобы остановить надвигающуюся глобальную нечисть. А автор? В подкупающем лирической приподнятостью отступлении «Мы» он пишет: «Я просыпаюсь утром, читаю: «В Берлине восстание» – и еду на вдруг еще неубранное Фридрих-Штрассе. Но в Берлине восстания нет, и я вижу французские сны. Я вижу Париж, горящие авто, палочников-полицейских с неподвижными, будто уже задушенными лицами и глазами, щели которых разорваны выкатившимися белками… Все в голове становится дыбом… В Италии паника концессионных банков. Я мчусь туда, и бастую в Неаполе. Потом иду с колонной голодных и обманутых на Вашингтон, и меня бьет по голове толстый и веселый, как комический актер, полисмен…».

«И невозможное возможно…» – эти слова Блока в самый канун Великой Отечественной Петр Павленко занес в качестве эпиграфа в свою «Личную тетрадь». И не вынужденно, а абсолютно естественно сформировался в тот тип «советского писателя», которого сегодня можно назвать «сражающимся солдатом». Причем, Русским Солдатом. Вот одна из записей в павленковской «Личной тетради», искренность и правда которой заключает тот смысловой заряд, что вольно-невольно пробуждает в сей час поразительную причастность к нашей поруганной, но все еще общей судьбе: «Бежал человек из Крыма на Кубань. – Ну скоро ли наступать начнете? – спрашивает. – Ведь ждет народ. – Рассказывает: в Симферополь пригнали немцы моряков, раненными попавших в плен под Севастополем. Шли они все в крови, привязанные один к другому. Шли как плот. Только показались на Пушкинской улице, сразу же во весь голос запели «Интернационал». Конвоиры открыли огонь по песне. Раненые и убитые припали к земле, но оторваться от живых не могут, привязаны. А головные кричат: «На юте! Не отставай!» и, как бурлаки, тянут за собой убитых и раненых. И идут, будто у всех одно тело, и все поют и все покрикивают: «На юте! Не отставай!» А народ на тротуаре вдруг распрямился, закричал и – запел… Это пришла Победа…»

Кубань, как и Крым, были для Петра Павленко родными. «Кубанские рассказы», вышедшие в Краснодаре (издательство «Большевик») в 1944 году, пожалуй, и поныне являют ту «зияющую вершину», до которой кубанской словесности еще тянуться и тянуться. В письме Леониду Пасенюку от 13 мая 1951 года (ровно за месяц до своей кончины) Петр Павленко писал: «Рассказ «худ»: видны ребра. Нужно нарастить «мясо деталей». Психологических…».

Психология, как известно, наука о мире и человеческой душе. И если под творческой «худобой» молодого кубанского литератора Петр Павленко разглядел синдром «ухода в себя» или, скажем определеннее, червоточину внутреннего полудиссиденства, ломкую малодаровитость отщепенчества, то он обозначил и гипотетический выход. По крайней мере, о творческой наклоненности павленковского «наставничества» и его предчувствии грядущей вибрации «общих стен» можно судить по письму Всеволоду Вишневскому от 7 октября 1946 года: «Я здесь, в Ялте, один. Со мною только газеты. Читаю подряд Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и «О репертуаре драматических театров», о «Леди Макбет» и «Сумбуре в музыке», о Хазине, Зощенко и Анне Ахматовой в докладе Жданова, резолюцию ССП, интервью Сталина… Это одно, и оно – единое. Хочу набросать статью: «Что я извлек из решений ЦК?» Все пишут о том, как сейчас плохо. Действительно, вредны аполитичность, вялость, уход в подглядывание, в распахнутый, как бы нарочно, альков. Хороши – политичность, ярость, созидательная смелость. Хищное избранничество, пещерный комфорт и филистерство, как у Вирты, приводят к раскачиванию. А решения ЦК хороши тем, что признают нас служивыми, государственными людьми, и награждают материалом всегда свежим – бесконечно родным народом…».

15 марта 2011г.

Притяжение «Недотыкомки»

1.

В 1835 году Евгений Абрамович Баратынский (1800-1844) написал стихотворение «Недоносок». Тогда это понималось как «мертвоживорожденный» или «выхоженный» и звучало так: «Я из племени духов, Но не житель Эмпирея. И едва до облаков Возлетев, паду слабея. Как мне быть? Я мал и плох; Знаю: рай за их волнами, И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами…».

На первый взгляд, этот возглас неполноценного, ущербного духа не должен был задержаться, точнее, продлиться во времени. Однако самоощущение прозябающего отчаяния, саморазрушительное побуждение к тому, чтобы не остаться «живым во гробе», оказалось практически тут же подхвачено Бенедиктовым: «Нет! При распре духа с телом, Между верою и знаньем, Невозможно мне быть целым, Гармоническим созданьем, Спорных сил разорван властью, Я являюсь весь в лоскутьях. Там и здесь – отрывком, частью. И теряюсь на распутьях…».

Обрывок, часть целого подменили целое и у Дмитрия Владимировича Веневитинова. Несмотря на то, что этот неразвернувшийся талант ушел безвременно от тривиальной простуды, Герцен поместил его «раздвоенное бытие» в один ряд с Рылеевым. «Убит обществом…» – заметил он, и, как бы невзначай, но тем не менее безраздельно и далеко наперед дал толчок тому, что станет в России могучим поветрием – вампирической эгоцентрике, состоящей в торжествующем освящении всяческой дисгармонии.

2.

«В поле не видно ни зги. Кто-то зовет: Помоги! Что я могу? Сам я беден и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу?..». Это Федор Кузьмич Сологуб (1863–1927), замкнутый на своей «лишенности», ищет опору, не исключающую «низших приемов» в достижении цели и «совмещения несовместимого». Приведенные строки относятся к 1896-му году. А вот к 1900-му: «Лила, лила, лила, качала Два тельно-алые стекла. Белей лилей, алея лала Бела была ты и ала…». Музыка, сквозь которую не сразу угадываешь женщину, наполняющую бокалы вином, имитирует магию гармонии, ибо, по слову Иванова-Разумника, выражает синдром сластолюбивого автора, скорее кокетничающего с живой жизнью, чем живущего в натуре.

В 1905 году в журнале «Вопросы жизни» увидел свет роман Федора Сологуба «Мелкий бес». Там главное действующее лицо – Недотыкомка. Это своеобразная галлюцинация, точнее, проекция героя, гимназического учителя по имени Передонов, и повествователя, попавшего под власть деструкции, завладевшей зашатавшимся и растерявшимся миром. Недотыкомка – не человек и не монстр, а антроморфное биотворение, как бы явившееся из тумана притязаний, собственной самооценки и иллюзий. И превратившееся в нечто эфемерное и злостолетнее одновременно. Сологуб воспроизвел образ Недотыкомки в манере выворачивания всего заурядного наизнанку. Или, говоря по ученому, следуя эстетике безобразия, которое в его личном бытовом пространстве сыграло роль «божьей помощи» и «ангела-хранителя».

Россия для Сологуба явилась логичной в своем проявлении алогичностью. Проще, формулой 2х2=4, отягощенной гуманитарно-традиционной вещностью. Взорвать эту вещность, и в рамках нерушимой традиции освободиться от внутренней требы извечного у Сологуба выступило в качестве сверхзадачи. В итоге классическая тема любви обрела характер алчного растления, нравственные нормы – вывернутой целесообразности, а деятельная незашоренность – симптоматику той идиотии, в наклонении которой немало и «человеческого, слишком человеческого».

Абсурд Сологуба, подчеркнем еще раз, – это определение меры неизвестного не через усложнение жизни, а, напротив, ее безмерное упрощение. О Председателе уездной управы автор, например, пишет: «Он был весь как бы из двух половинок… Казалось, его живая душа кем-то вынута, и на ее место вставлена… сноровистая суетилка». Вообще, все герои «Мелкого беса» тусуются, «словно спеша окончить к сроку заданный на сегодня урок». Действовать, самопроявляться, истошно маневрировать, пока не кончится механический завод – вот способ существования всего и вся в гуманитарно-антигуманитарном пространстве Сологуба.

«Мелкий бес» переполнен негативом – культурным, социальным, криминально-курьезным. Но вот что поразительно: несмотря на изобилие отвратного, его кошмарный фокус наполнен позитивом – готовностью повествователя превратить непотребное в сферу небесного. Если принять во внимание, что со временем все сущее и впрямь становится ностальгически-наводящим, то в сегодняшней стихии «относительности» Сологуб и его Недотыкомка не менее сервильно-насущны, чем, скажем, тот же шоу-бизнес без кавычек или «Единая Россия» в кавычках. Попсово-агресивной вакханкой, умащивающей либерально-ритуальный клан со всеми его «свечками, лампадками, ладаном, ризами», пронеслась по постреформируемой России сологубовская Недотыкомка. А вослед за нею в иступленном дионисийском танце пришлепнули себя по парадному месту, самообнажились и хищно самоутвердились сонмы и сонмы «окутанных светом» партии власти менад. И продемонстрировали абсолютную сращенность правителей и поп-культуры, ибо реплика Волочковой desnuda – Волочковой обнаженной – на Центральном Телевидении по поводу того, что «Единая Россия» не столько устойчивый оборот речи, сколько устойчивая ложь, обернулась самым тоталитарным «изыманием». Все каналы ТВ, захваченные показом невиданной доселе наготы Анастасии Манящей, вдруг оставили ее – как бы захлебнулись. И почти спазматично перевели стрелку на Аллу Борисовну, хотя в одном взмете волочковской ноги обольстительной обнаженки неизмеримо больше, чем во всем эротическом ТВ-шабаше. Включая, разумеется, и Приму с ее разверзнутыми чреслами, вызывающими чуть ли не обонятельное ощущение распада…

Сологубовская Недотыкомка в сей час – это и дискурс, и идеология. Она не познается словами, ибо являет себя в невербальном знаке, подобном гексограмме. Примечательно, что само имя «Сологуб» поэту-декаденту дал Аким Волынский. А настоящее имя у его отца было даже не Тетерников, а – Тютюнников. Факт переименования сугубо внутрицеховой, но субъект после обретения знаковой фишки увидел себя объектом. И, преодолевая состояние «недо», предался саморыхлению, пересеиванию «праха» и собиранию неучтенных драгоценностей. Рассказывая о своей первой встрече с Тютюнниковым (Сологубом) в 1896 году, Иван Алексеевич Бунин свидетельствует: «И вот что произошло: уходя, бородавчатый господин вдруг задержал мою руку в своей и неожиданно ухмыльнулся; на мой же вопрос о причине этого смеха глухо ответил: «Я тому смеюсь, что все гадаю: любите ли вы мальчиков…».

Сологуб одним жестом – терпким опылением провокатива – перечеркивает свой провинциально-чиновничий зауряд-облик. И, пробив толщу обезличенности, являет нечто экстраполярное, сигналящее из «жидкого ада». Двадцать лет спустя, в 1916 году, тот же Бунин, оказавшись у Сологуба на званном вечере, так ресублимирует его эго-свободу, развившуюся из своевольных флюидов: «Он давно уже был славен, жил в достатке и собирал знаменитостей. В этот вечер знаменитостей было много. Были Горький, Андреев. Но хозяин не появлялся, предоставил принимать гостей Анастасии Николаевне Чеботаревской… Когда же вошел, то я глазам своим не поверил, на нем был смокинг, смятые и вытянутые в коленях панталоны, зеленые шерстяные носки и лакированные туфли со сбитыми каблуками…»

Бунинское наблюдение архиважно тем, что содержит в себе привкус трагифарса, отдающего поистине современным исходом. Не только вегетативно-эмоциональным, частным, а и, позволим выразиться, высокоорганизованным, доходящим до фатальной клоунады дня сего. Очень скоро жизнь Сологуба, как и уловил Бунин, оказалась в эпицентре «ревущей воды и свистящего ветра». 23 сентября 1921 года Анастасия Николаева Чеботарская в приступе душевного недуга, воспользовавшись отсутствием Сологуба, покинула дом. Оказавшись на дамбе Тучкова моста, она прилюдно бросилась в речку Ждановку. Помочь ей никто не сумел, и только 2 мая 1922 года одна из льдин вынесла тело Чеботаревской на Петровский берег. Сологуба позвали на опознание. «Это она…» – признал он, и, надев на палец Анастасии Николаевны ее кольцо, – поспешно удалился.

3.

Федю Тютюнникова, пока он не стал Сологубом, исправно наставляли. В 1891 году 20 сентября (Сологубу 28 лет) он сообщает сестре Ольге, что не хотел идти к ученику по темноте и по грязи. «Однако маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами… Пришел я к ученику в дурном настроении, припомнил все его неисправности и наказал розгами очень крепко. А тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго наказал сечь почаще…».

Эта реакция – сечь почаще – у подвергшегося розгам Сологуба не от природного зла. Это от позыва служить господствующему тезису в эгоцентрических рамках «про» и «контра». То есть, то экстатическое волеизъявление малого телом и духом «обрывка, обноска, огрызка», что вкупе с его дальнейшими гуманитарными сентенциями («паскудными детищами скудного воображения», как скажет он позже) и психоделическими заурядностями образовало почти мистическое инобытие. Или фамильярно-спиритуальную Недотыкомку, о создателе которой Илья Эренбург в 1923 году в «Портретах современных поэтов» высказался так: «Когда мы видим гастронома, что с удовольствием поглощает тухлые яйца, мы имеем дело не с безвкусием, а с извращенностью…».

4.

Бесспорно, разные эпохи, образуя историческое течение, только формально переходят одна в другую. В реальности же они хаотичны, сталкиваются и поглощают друг друга. И все же с Сологубом нас сближает не просто понятийная парадигма, а ее живой, новогуманитарный смысл. Его Недотыкомка в наши дни – это восприятие русского исторического бытия с позиции гипертрофированного и выветренного Эго. Именно Недоносок – Нетопырь – Недотыкомка, затребовав максимальную долю комфорта и привилегированного имиджа, как бы самим скровом своего существа в сей час возводят интимный, личностный Дворец Благоденствия. То есть Россию без начал и концов, где калейдоскоп педалируемых начинаний: сделать вот это, и это, и это – на глазах превращается в громоздкую, искусственно склеенную Нежить. В безголовое тулово с одной-единственной катехизисной установкой: продолжать смачный демонтаж, точнее, Большую Коррекцию, позволяющую обособленной особи приспособиться к квази-реальности.

В статье «Предчувствие бури» Исраэль Шамир с изрядной долей иронии называет Медведева и Путина «цветными симулякрами» («Завтра», 2011, № 13). В принципе, высокоинтеллектуальный публицист из Тель-Авива не ошибается. Однако, выставив на обозрение обоюдный, дирижируемый извне атлантизм тандема, он упускает, что и Медведев, и Путин необычайно глубоко чувствуют постнациональную и постнародрую подсветку. Что именно под воздействием неуничтожимого русского света они прибегли к страховочному типу управления, этой дуальной химере, явившей новейшую комбинацию Недотыкомки.

Как показал ход событий, особенно ливийский военный театр, сюжет двоевластия в России обернулся проблемой двойничества. То есть того подгримированного самозванства, когда на индивидуально-подкожном уровне у каждого из дуумвиров стало отслаиваться его теневое «Я» и заменять собою изначальное. Путин-антипод и Путин-соратник «зеркалят» собственный оригинал и заставляют оригинал «зеркалить» себя, двурушничающего. Медведев-антипод и Медведев-соратник проделывают, практически, то же самое, только с нажимом на то, что в натуральной медведевской конструкции вроде бы дремлет и призрак чего-то более значимого. Но на поверку оба спаринг-партнера, выпаривая из своей дипломатии расхожие арт-проекции, вызывают в сознании облик средневекового придворного шута. Того таинственного отражения монаршей тени, что во все времена являло некий ключ к двойничеству во власти как точке кричащего неравновесия.

Согласно философскому словарю, двоевластие – «острейшее проявление раскола общества, народа и власти, правящей элиты и локальных сообществ, выражающееся в стремлении расколотых частей сформировать свои центры…» У Льва Троцкого в его эссе о двоевластии как явной фикции говорится еще более категорично: «Двоевластие не только не предполагает но, вообще, исключает дележ власти на какое-то равновесие…» Нам, привыкшим к ощущению иллюзорности происходящего, подобная констатация представляется несколько опасной, а потому нежелательной, и мы с готовностью пускаем ее по ведомству подозрительного элемента. А между тем, пресловутое «два в одном», – и мы это осознаем с нарастанием, – вполне актуальная мета-реминисценция из «Мелкого беса», где в зловещей, исчерпанной реальности «люди облаивают друг друга», «собаки сально хохочут», «деревья не дают тени», «любовь трупцем попахивает…» А Недотыкомка – как смещенное сознание – кружит, заметает следы и «околпачивает»…То есть вольно-невольно как бы доструктурирует образ тандема, продолжающего свое иррелевантное шествие.

5.

В вышеупомянутой книге Ильи Эренбурга «Портреты современных поэтов» читаем: «Прежде, чем открыть для себя Сологуба, я представлял его не то индусским факиром, не то порченной бабой-кликушей. Увидев впервые, сильно разочаровался…» И в самом деле, встретившись с автором «Мелкого беса», Эренбург оказался поражен его предельным прозаизмом. Было очень трудно поверить, вспоминает мемуарист, что легализуемое сладострастие, строгая система разрушительной логики, театрально-пакостническая плоть, гуманитарная абсурдистика, мягкие гомосексуальные наклонности, наконец, рационально-деструктивная правильность исходят от этого безликого дидактика и моралиста…

Русское сознание текущих дней – это архитрагическое сознание. Но трагичность эта постоянно снимается и нейтрализуется мощным «паяцтвующим» началом. «Мелкий бес» и Недотыкомка в этом контексте – нечто вроде сниженного квази-Евангелия, которое реализует себя в сочетании карнавально-высокого и мизерабильно-низкого. Более того, именно эти два контрапункта – хохмящая высота и безмерная низость – определяют саму архитектонику текущего бытия.

«Мир прекрасен и в отчаянии!..» – проговорил постреволюционный Александр Блок. Ему было плохо не от того, что ему плохо, а от того, что другим еще хуже… Мог ли испытывать подобное Сологуб? Нет, создатель Недотыкомки мог произнести только то, что многократно повторял перед смертью: «Мне бы еще походить по этой земле…» Живший вместе с Сологубом в Детском Селе Разумник Васильевич Иванов, критик, теоретик и литературный историк, вспоминает, что в 1927 году, на исходе своих дней, Федор Кузьмич превратился в того, кем и был – рефлектирующего Федю Тютюнникова, будто непроизвольно ронявшего бесхитростные слова, стекавшие с застенчивой души, и лепившегося не к отраве суеты и яду комфорта, а жизни-смерти без ложных представлений.

В своем стихотворном сборнике «Пламенный круг», вышедшим вместе с «Мелким бесом», Сологуб предсказал:

Я зажгу восковую свечу

И к творцу моему воззову,

Преклоняя главу и колени:

Бытия моего не хочу,