Завод

Кирилл тронул его за плечо. Адька резко обернулся, готовый за себя постоять.

— Что, воспитывают? — Кирилл многозначительно оглядел молодого человека, стоящего за Адькой.

— Воспитывают, — подбодрился Адька. — Друзья природы. Курю, видишь ли, в строю.

— Так ты ведь не затягиваешься. — Кирилл все поглядывал на молодого человека.

— Дайте им по шее, кто поближе, — выкрикнул из очереди мужской голос. — Разговаривают еще с ними.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если в этот момент не подошла Лариса.

— Я ухожу. А вы как хотите. Дураки! — Лариса повернулась и побежала через дорогу.

Кирилл забежал вперед и остановился, преграждая ей путь.

— Адька! Расскажи про Сингапур или Гибралтар. Только быстрей… Как там женщин за людей не считают. А тут разбаловали их.

— Не Гибралтар, а Гибралторг. Темнота! Всемирная барахолка. И твой галстук оттуда. — Адька потянул за канареечный галстук приятеля. — У поляков покупал. В магазине «Аврора».

— Ладно, слышала. Не развиваешься ты, Адька. Хоть бы книги читал, что ли, в рейсе-то. — Лариса смирилась.

— А зачем? Я и так все на свете знаю. — Адька дурачился и строил рожи.

— А толку что? — проговорила Лариса. — Гибралторг… Вот опиши его, опиши… Гибралтар ночью. Опиши.

— Бордель.

— Так и знала.

— И днем бордель. Круглосуточно.

— Конечно. Кто что хочет видеть, то и видит… Баран ты, Адька.

Адька начал нервничать и приподниматься на носках.

— Все воспитывают. Просто эпидемия какая-то. Воспитатели…

— Когда преобладает спинной мозг, это заметно, — перебила Лариса.

— Уйми ее. Или покончу с собой. — Адька повернулся к Кириллу.

Несколько минут они шли молча. Разглядывали витрины, афиши, фотомонтаж «Лучшие люди района».

— Батю твоего еще не сняли? — Адька отыскал знакомую фотографию Павла Егоровича, в самом центре. — Тут. На приколе. — Кажется, что Адька очень доволен этим фактом.-^ Слушай, за это платят, что люди ими любуются? Как киноартистам?

— Думаешь, им с фото легко на тебя смотреть? На такого серого типа, как ты? — не успокаивается Лариса.

— Нелегко, — торопливо соглашается Адька. — Идея! Махнем к сэру Джону. Профессор будет рад… Приглашал даже как-то.

Старика они застали на улице. Он навешивал замок на руль машины.

— Познакомьтесь, это Лариса, — представил Адька.

— Очень приятно. Иван Николаевич Сыромятин. Смею думать, что вы направлялись ко мне в гости. Очень рад.

Они поднялись на третий этаж по широкой лестнице с потертыми и надломленными мраморными ступеньками. Миновали галерею и остановились перед дверью, обитой коричневым дерматином. Старик достал огромную связку ключей, штук десять, не меньше, однако дверь была заперта на один-единственный плюгавенький замочек. Иван Николаевич, чуть припадая на левую ногу, прошел вперед и включил свет.

Комната была огромная. Два широких венецианских окна, высокий потолок, покрытый росписью на библейские темы. На стенах — картины в тяжелых рамах, потемневшие от времени. Всюду старинные тарелки, подсвечники, статуэтки. Щербатый паркет с замысловатым узором тускло блестел, отражая роскошную бижутерию люстры. У дальней стены, в нише с откинутой занавесью, стояла неубранная кровать. Иван Николаевич извинился и сбросил занавесь, на которой золотистыми нитями были вышиты павлины.

Усадив гостей в кресла, Иван Николаевич вытащил толстенные яркие журналы, чтобы молодые люди не скучали, пока он приготовит кофе.

Несколько минут молодые люди рассматривали картинки. Затем Адька бросил свой журнал на столик и отправился на кухню, к старику.

— Слушай, он и вправду профессор? — спросила Лариса.

— Вроде бы, — ответил Кирилл.

— А откуда вы его знаете?

— Познакомились. На ипподроме. — Кирилл отложил журнал. Надоело. И на сердце было неспокойно. Никак не вздохнуть всей грудью. Эта неприятнейшая история со станком. Конечно, он признается. И чего ему пугаться? Ведь он ничего плохого не хотел, задал большие обороты, и вдруг треснуло, вылетела зубчатка. Хорошо, его не задела, стой он чуть левее, и убить бы могла. Скорость будь здоров, пуля…

Кирилл поднялся и подошел к окну. Ночная улица вытянула свою темнеющую спину. Изогнутые дугой фонари словно ребра на этой костлявой спине. Посередине полз трамвай, громыхая на стыках-позвонках.

На подоконнике лежал раскрытый альбом с прекрасной фотографией головы лошади. Большой черный глаз полуприкрыт мохнатыми ресницами, уши слегка прижаты, ноздри напряжены и даже кажутся влажными, стоит только потрогать. Кирилл перевернул страницу — еще одна лошадь, только в беге. Разметала ноги, вытянула хвост. Вероятно, та же самая, что и на первой странице. Кирилл с удовольствием переворачивал листы. Вот и сам Иван Николаевич с незнакомым жокеем у главного входа ипподрома. Вот он у барьера. Вот он рядом с лошадью, поглаживает ее по шее… Кирилл уже собирался захлопнуть альбом, как из него выпали две фотокарточки. Пожелтевшие, утоненные в краях, с выцветшими пятнами. На одной был изображен худощавый мужчина в гимнастерке, с медалями на груди. Он стоял подле повозки с красным крестом. На второй — генерал в мохнатой папахе пожимал руку военному в гимнастерке перед кавалерийским строем. Несомненно, военный в гимнастерке был не кто иной, как Иван Николаевич в молодости…

Кирилл сунул фотокарточки в альбом и отошел к двери, ведущей на кухню.

— А даму-то оставили, — суетился старик. — Я сейчас, сейчас. — Он убавил газ под жаровней с песком, в которой стояла кофеварка, и принялся размахивать картонкой, разгоняя по кухне пряный кофейный запах. — Секрет фирмы. Кофе на песке.

Иван Николаевич достал бутылку рома, конфеты, четыре рюмки, четыре чашки. Все это водрузил на тележку.

— Да. Главное-то чуть и не забыл. — Старик снял с полки вазочку с двумя розами — желтой и красной и поместил в центр тележки. — Теперь все в порядке.

И они двинулись в комнату. Впереди — торжественный, слегка прихрамывающий Иван Николаевич, справа улыбающийся, рот до ушей, рыжий Адька, слева смущенный столь необычной церемонией, Кирилл.

— «Я ненавижу всех святых, они заботятся мучительно о жалких помыслах своих, себя спасают исключительно». — Иван Николаевич подкатил тележку к креслу Ларисы, вынул розы из вазочки и стряхнул капли воды.

— Спасибо. — Лариса поднялась с кресла, приняла розы и с любопытством оглядела тележку. — Ваши стихи?

— Бальмонт. Константин Дмитриевич Бальмонт.

Кофе был изумительным. С резким запахом и слегка горьковатый. Вся прелесть в ощущении после глотка, когда во рту еще держится привкус выпитого. И еще этот ром. На чашку кофе чайная ложка рома.

— Признайтесь, Лариса, вы не очень огорчены, что попали в бунгало к древнему старику? — Иван Николаевич лукаво улыбнулся, кивая на кофе. — И конфеты берите. Берите, берите. Не стесняйтесь. Как это прелестно — сидеть в уютной комнате и слушать живописные рассказы бывалого моряка о дальних заморских странах. — Иван Николаевич легонько подтолкнул Адьку.

Лариса поставила чашку, чтобы не расплескать.

— Живописные… Гибралторг… Спросите, может, он вам расскажет, где желтый галстук для Кирилла покупал?

Адька отставил чашку, вытянул сигарету и закурил, всем своим видом показывая, что он ни в грош не ставит Ларисино презрение, что он себе цену знает. И не продешевит.

— А что? Можно и рассказать, если общество изволит слушать. — Он откинул голову, с наслаждением выпуская в потолок дым маленькими упругими кольцами. — Представьте себе нежно-перламутровое небо. И вода от этого (Адька пощелкал пальцами, чтобы передать, какая вода)… Да. Когда к вечеру море успокаивается, это что-то, знаете?! Если я свободен от вахты, то обязательно торчу на палубе. Судно словно и не плывет… Слева Танжер, справа — Гибралтар. Танжер так себе, ничего особенного А Гибралтар… Скала. Городок сам небольшой, у подножья скалы. А по скале фуникулер тянется. Там, на верхотуре, обезьяний питомник. С пресной водой в Гибралтаре паршиво. И в скале устроено водохранилище. Главная улица — Майн Стрит, узенькая-узенькая. И вся в магазинчиках. Торговля там беспошлинная, вот и раздолье морякам. Каждое судно старается войти в Гибралтар, отовариться. Еще и якорь не закреплен, как шлюпки спускают и гонят. За два часа — полные кубрики, личная заинтересованность, надо понимать…

Лариса слушала, подперев подбородок ладонью и не сводя с Адьки глаз.

Кириллу это не понравилось.

— А вы воевали, Иван Николаевич? — громко спросил Кирилл, бросив взгляд на альбом со старыми фотографиями.

— Было. В кавалерии. Всю войну с полевым госпиталем, — торопливо ответил старик и повернулся к Адьке. — Рассказывай, рассказывай…

Кириллу показалось, что ему неприятен был вопрос. Странно. И ведь неплохо воевал, должно быть, раз генерал перед строем его поздравлял. И хромает, видно, от ранения…

Адька обиженно молчал — рассказывает, старается, а тут… Но постепенно вновь разошелся.

Потом они вспомнили о сегодняшней удаче Кирилла на ипподроме, и Иван Николаевич взял телефон Кирилла, приговаривая, что и ему Кирилл принес удачу. Кирилл диктовал номер и думал о том, что у старика билеты были куплены заранее, при чем же тут он, Кирилл. Но все равно, ему тут было хорошо, в этой комнате. И Ларисе, видно, тоже.

Поднялись часов в двенадцать. Адька с Иваном Николаевичем о чем-то шептались на кухне. Лариса и Кирилл вышли. Адька их догнал на лестнице.

— Ну и жук этот лорд, — проворчал Адька. — Не дай бог иметь дело со старым лордом.

— Ты о чем? — Кирилла разбирало любопытство.

— Так, — буркнул Адька. — Мысли вслух.

— Попадешься когда-нибудь. Коммерсант, — произнесла Лариса.

Адька выскочил на улицу первым и закружился под какой-то собственный мотивчик, расставив руки.

На улице было прохладно. И столбы с потухшими фонарями словно остывали.

— Нам туда. — Кирилл взял под руку Ларису.

Адька кивнул и, не прекращая своего кружения, двинулся вниз по улице. Издали это было очень смешно. Лариса рассмеялась, прижала локтем руку Кирилла и заторопилась.

Глава вторая

1

«В Западной Украине прошли небывалые весенние паводки… В Дагестане землетрясение в семь баллов. Вся страна шлет помощь дагестанским братьям…»

Греков отодвинул газету.

Перепалка между Всесвятским и Стародубом обострялась. Правда, говорил начальник цеха, а Всесвятский лишь изредка вставлял слово. Всегда одно и то же: комплектация, дефицит, неритмичность…

Лепин что-то рисовал в углу. Наверняка Всесвятского. Трудно найти более подходящую натуру для карикатуры… Земцов, главный технолог, тихонечко посапывал.

«Спит. С открытыми глазами наловчился спать. Это же надо! Человек ко всему привыкает», — подумал Греков и окликнул:

— Тихон Алексеевич!

Главный технолог не шевельнулся, только зрачки засветились, постепенно принимая осмысленное выражение.

— А в Дагестане землетрясение. Семь баллов. Представляете?

— Не может быть, — бодро, с готовностью ответил Земцов.

— Почему не может? — Всесвятский повернулся к Земцову. — Когда я работал в Ашхабаде, например…

— Мне плевать на землетрясения, — Стародуб сгоряча дернул Всесвятского за пуговицу пиджака. — Ты мне декаду по номенклатуре засчитывай, ясно? Куда это годится?! — Иван Кузьмич жалобно посмотрел на Грекова. — Все, понимаете, в ажуре. Люди из кожи лезут, а из-за механического…

— Обижают Ваню, — проговорил Греков.

— Нас не обидишь. Мы зубастые. — Иван Кузьмич повернулся к Всесвятскому, словно примериваясь, куда его почувствительнее куснуть. — В землетрясение, говорите, попали? Оно и видно.

Все лениво рассмеялись. Лишь Лепин недовольно нахмурился: Всесвятский переменил позу, а он не закончил рисунок.

— У меня междугородная заказана, с Москвой. А тут конца не видно. — Всесвятский привычно вскинул руку, обнажая часы, и недовольно вздохнул: —Мое мнение — лишить сборочный цех на пятьдесят процентов, за неритмичность, — и он покинул кабинет.

Греков встал и прошел вдоль стола. Так получалось, что люди работали на одном заводе, встречались редко. У каждого свои заботы. А вот на балансовую комиссию старались прийти все: не придешь — пожалеешь, потом бегай, доказывай.

Греков остановился рядом с креслом, в котором сидел главный технолог Земцов.

— Вы считаете, что приспособление к магнитометрам уже готово? — сдерживая раздражение, произнес Греков.

Земцов дернулся, попытался встать, но Греков придавил ладонью его плечо.

— Приспособление передано в цех? — вновь спросил Греков.

Земцов молчал. Не будет же он в который раз повторять, что шлифовщики подводят.

— Так вот, ведущую группу лишим прогрессивки. И всему отделу срезать наполовину. Я вас предупреждал. Что по отделу главного конструктора? — Греков повернулся к Лепину.

Главный конструктор Лепин снял очки и принялся вертеть их в руках.

— Закончили рабочие чертежи? — спросил Греков.

— Не успели, — помедлив, ответил Лепин.

— Причина?

— Большой объем. Еще недельки две возиться.

— А лишу-ка я и вас премии, мой друг, чтобы Земцову не было обидно.

— А ему и не обидно. Правда, Земцов? Вам не обидно? — Лепин улыбался, близоруко щурясь.