Тайна царствия

– Не стоит обращать внимание на этих два несчастных толчка! Ведь они даже не причинили никакого ущерба! Если бы ты жил здесь, в самом лучшем квартале, ты даже не заметил, что случилось сегодня утром: лично я даже не проснулся! Естественно, в крепости толчки ощущались сильнее.

Я попытался перевести наш разговор на события, связанные с Иисусом из Назарета, хотя прекрасно понимал, что тем самым нарушаю правила вежливости.

– В добавок ко всему вы распяли вашего царя как раз в то время, когда я подъехал к городу, – с наигранной раздраженностью продолжал я – а такое зрелище не может доставить удовольствие, можешь мне поверить!

По лицу банкира пробежала тень, однако он хлопнул в ладони и приказал, чтобы нам принесли вина с медом и пирожных.

– Ты странный путешественник, если находишь лишь причины для недовольства в этом городе, единственном священном во всем мире! Однако сделай одолжение: присядь и соблаговоли меня выслушать, потому что я вижу ты не сведущ в том, о чем говоришь. Мы, сыновья Авраама, действительно страстные почитатели Святого Писания и пророчеств, и это нетрудно понять: у нас наилучшая из всех возможных религий и самая невероятная история. Подумай: мы единственная нация, поклоняющаяся лишь одному богу, который не допускает поклонения другим богам, и лишь мы обладаем здесь, в Иерусалиме, единственным храмом, в котором чествуем нашего бога по законам, которые он сам нам продиктовал устами освободителя нашего народа.

Он улыбнулся мне и предложил вина и пирожное, однако ничего не налил себе, и я заметил, что наши пирожные лежат на различных подносах. Проследив за моим взглядом, он еще раз улыбнулся.

– Не забывай, что я – иудей, и у меня есть свои предрассудки, – произнес он – Однако я не разделяю с тобой кубок и не ем с одного подноса лишь из-за присутствия в доме слуг. Не думай, что это проявление высокомерия. Я – образованный человек, и мне тысячу раз приходится нарушать предписания наших законов, соблюдая их лишь для видимости. Среди нас живут фарисеи, которые отравляют жизнь себе и другим, требуя фанатичного послушания законам. В этом и состоит наше противоречие: во всех городах мира один и тот же закон объединяет всех сынов Израиля и не позволяет им смешиваться с другими. Если бы дело обстояло иначе, то после того как они вынесли иго рабства египетского и вавилонского, они давно растворились бы среди других народов. Ну а я, будучи цивилизованным человеком и чувствуя себя греком в душе, не могу допустить, чтобы закон мешал развитию. В то же время, поверь мне, если бы потребовалось, я позволил бы растерзать себя на части ради нашего бога и нашего храма! История со всей очевидностью показала, что мы – богоизбранный народ. Поняв это, трудно себе представить, что вопросы употребления пищи и напитков, необходимость мыть руки и посуду могут каким-то образом воздействовать на величие нашего бога, однако следует признать, что такие сложные обычаи и традиции, как обрезание, субботнее очищение и все остальное, что нелегко объяснить профану, служат объединению нашей нации в этой маленькой стране на перекрестке между Востоком и Западом, позволяя ей не смешиваться с остальными и быть готовой к тысячелетнему царствованию, которое наступите приходом Мессии.

Он бросил на меня беглый взгляд и поспешил добавить:

– Так говорили пророки, однако ты не должен воспринимать эти слова буквально и думать, что мы вынашиваем мысль о покорении мира с помощью Мессии. Лишь простонародье, плебс, как говорите вы, римляне, верит в эти сказки. По своему темпераменту мы склонны к экзальтации, что постоянно вызывает появление среди нас различных мессий, испытывающих судьбу. Любой чудотворец способен привлечь на свою сторону несчастных людей: для этого ему достаточно обладать уверенностью в своих силах! Однако можешь отбросить все сомнения: мы сумеем распознать настоящего Мессию, если он когда-нибудь явится! В этом деле у нас есть большой опыт: наш царь Макковей распял три тысячи фанатиков! Я никак не могу тебя понять: ты испытываешь сострадание к человеку, выдававшего себя за Мессию!

Пока он говорил, я продолжал лакомиться пирожными и вином, которое под конец ударило мне в голову.

– Сколько слов сказано и с каким выражением ради дела, которое, по твоим же словам, ничего не стоит! – сказал я с улыбкой.

– Поверь мне, мессиям отведено лишь определенное время – продолжал он. – Вечен лишь наш бог, и храм еще веками будет собирать всех иудеев. У нас есть все причины возблагодарить римлян за то, что благодаря нашей религии мы занимаем отдельное место среди всех прочих народов и за то, что они позволили нам самоуправление. Императоры Август и Тиверий проявили великодушие, прислушавшись к нашим сетованиям, и мы признательны им за то, что наше положение обрело устойчивость. По правде говоря, с тех пор как Рим взял на себя обязанности по управлению цивилизованным миром, наша ситуация несравненно улучшилась: если бы нам пришлось содержать постоянную армию, что необходимо для каждой свободной страны, то она могла бы истощить все наши запасы непрерывными войнами с завистливыми соседями. При существующем порядке у нас есть солидный гарант неприкосновенности каждого большого поселения, будь то даже в таких далеких провинциях, как Галлия, Британия или берега Скифии; подобное покровительство способствует процветанию нашей репутации хороших коммерсантов, о которой известно даже варварам. Лично я, развлечения ради, посещаю часть свободного времени поставке орехов в Рим. Единственной черной тенью представляется то, что никому из нас не удается стать судовладельцем: не знаю почему, но только морские волны не привлекают к себе людей моей нации и не внушают им доверия! Все верующие, у которых есть такая возможность, прибывают в Иерусалим для приношения жертвы в храме; поступающие без конца жертвоприношения и дары образуют несметные богатства. Теперь тебе должно быть понятно, что мы не можем допустить, дабы народ увлекся мечтаниями о каком-то там царстве!

Было ясно: этому приверженцу синедриона очень хотелось заставить меня разделить его убеждения.

– Однако, несмотря ни на что, мы постоянно живем на краю гибели! – сказал он, наклонившись ко мне. – Достаточно, чтобы какой-то алчный прокуратор провозгласил для себя девиз «Разделяй и властвуй!» и стал поддерживать тех, кто домогается власти, как тут же по всей стране вспыхнули бы бунты и восстания, позволившие ему завладеть частью или даже всеми сокровищами храма. Хотя, даже если не иметь в виду наших интересов, для Рима намного выгоднее поддерживать существующий порядок дел и оказывать помощь синедриону, который не вмешивается в политику. Дабы ты лучше понял, что это такое, скажу, что наш синедрион чем-то похож на римский сенат. В него входят первосвященники, наиболее эрудированные скрибы и группа влиятельных жителей, именуемых старцами; последние – не обязательно люди пожилого возраста, они полноправно участвуют в делах Совета благодаря состоянию или влиятельности своего рода. Простонародье же не имеет никаких политических образований, а значит не может вмешиваться в дела правления. Вот почему мы должны в самом зародыше пресекать попытки усилить влияние народа или восстановить монархию, даже если они кажутся не опасными, прикрываются нашей верой или любовью к ближнему.

Мое неприязненное молчание заставляло банкира быть более словоохотливым и искать в свою пользу новые доводы так, как ищут оправдания.

– Как римлянин ты признаешь лишь простые образы, и не можешь себе представить, какое огромное влияние оказывает· истинная религия. Она представляет собой нашу силу и в то же время является источником наибольшей опасности, поскольку возмутители спокойствия постоянно прибегают к нашим Писаниям, дабы оправдать свои действия. Конечно, ты мог бы возразить, что этот Иисус из Назарета, которого распяли накануне Пасхи, был праведником, небывалым исцелителем, великим пророком и не представлял собой никакой опасности! Не стану тебе возражать! Однако именно безобидный и честный человек, который собственной личностью и обещаниями лучшего будущего привлекает на свою сторону людей, представляет собой наибольшую опасность! Не имея политического образования и полагая, что действует во всеобщих интересах, он становится превосходным орудием в руках тех, кто рвется к власти! А им наплевать на то, что они могут уничтожить сложившуюся общественную систему и погубить нацию, передав ее в руки римлян! Единственная их забота – удовлетворить собственные амбиции и пусть даже на короткое время захватить власть! Поверь мне, каждый человек, выдающий себя за мессию, – политический преступник, и какими искренними не были бы его речи, он заслуживает смерти!

И словно опасаясь, что его слова выглядели не очень убедительно, он поспешил добавить:

– В любом случае, он виновен в богохульстве, что по нашему закону считается преступлением. Признаю, для таких людей, как мы, закон – не самое главное, однако, честно говоря, если бы этот Иисус хотя бы еще один раз вошел в храм, мы стали бы свидетелями больших беспорядков, зачинщики которых, используя его как щит, извлекли бы выгоду из ситуации и попытались бы захватить власть, а тогда пролилось бы немало крови! Пришлось бы вмешаться римлянам, и кто может предвидеть, что бы из этого вышло? Ликвидация нашей политической автономии! Пусть лучше умрет один человек, чем погибнет вся нация!

– Я уже однажды слышал эти слова – заметил я.

– Тогда забудь их! – был его ответ – Нам нечего радоваться его смерти. Наоборот! Я сам испытываю грусть, думая о нем, потому что не считаю его плохим человеком. Жаль, что он не остался в родных краях! Там, в Галилее, с ним ничего дурного не случилось бы, потому что его защищали даже сборщики налогов, и поговаривали, что даже сам комендант гарнизона в Калернауме был в числе его друзей.

Я понял, что совершенно бесполезно говорить о воскресении назаретянина; подобные речи лишь уронили бы меня в глазах моего собеседника, который счел бы меня человеком, неспособным к здравому рассуждению.

– Ты убедил меня, – сказал я после непродолжительного молчания, – и теперь я вижу, что по политическим соображениям его смерть была необходимой. Однако у меня есть привычка во время путешествий собирать информацию о всевозможных достопримечательностях: это позволяет мне затем развлечь своими рассказами друзей и даже иногда узнать что-то новое. Кроме того, меня весьма интересует вопрос чудодейственных исцелений. Как-то в молодости, в Антиохии, мне пришлось видеть сирийского мага, довольно искусного в этом деле. В Египте также существуют места паломничества, где творят подобные чудеса. Мне очень хотелось бы познакомиться с одним из исцеленных этим человеком, чтобы понять его методику.

И я воскликнул, словно мне в голову пришла неожиданная мысль:

– Лучше всего было бы познакомиться с одним из его учеников! У меня появилась бы информация из первых рук о том, что они о нем думают и каковы были его намерения.

– Они где-то прячутся или вернулись искать убежища в Галилею, – ответил мне Арисфен, и мне показалось, что в его голосе проскользнули нотки раздражения – Насколько я знаю, у него было двенадцать самых близких учеников, и один из них выдал синедриону место их ночного прибежища. Все они – кроме некоего Иоанна, выходца из хорошей семьи, получившего образование и даже изучавшего греческий – люди, не занимающие достойного положения в обществе: рыбаки с Тивериадского озера или что-то вроде того. Похоже, к ним присоединился один сборщик налогов, но они не представляют собой ничего интересного, от них ты немногое сможешь узнать. И все же…

Он на секунду умолк, посмотрел на меня и добавил:

– Хоть я не могу тебя понять, ведь ты мог бы прекрасно провести время в Иерусалиме, однако если ты испытываешь некоторое любопытство, у нас есть один член синедриона, Никодим, который мог бы быть тебе полезен. Этот человек – набожный эрудит, посвятивший всю свою жизнь изучению Писания. За ним; не замечено ничего дурного, хоть он и защищал на совете Иисуса. Я думаю, он слишком наивен, чтобы занимать столь важный пост! Кроме того, он не присутствовал на ночном заседании синедриона, потому что ему, конечно же, не хватило бы смелости приговорить назаретянина к смерти.

– Я слышал о нем, – сказал я – Не тот ли это человек, который снял царя с креста и похоронил его? Говорят, чтобы окропить саван, он использовал более ста фунтов ароматизирующих веществ!

Слово «царь» привело Арисфена в заметное раздражение, однако он не стал меня поправлять.

– Да ты и в самом деле все знаешь! – шутливо заметил он. – Его поступок, как и то, что сделал Иосиф из Аримафеи, конечно же, был знаком протеста, однако мы закрыли на это глаза! Иосиф – всего лишь один из Старцев, тогда как Никодим – израильский раввин и должен был бы вести себя более осмотрительно и не допускать необдуманных поступков, даже если они продиктованы добрыми намерениями! Хотя, возможно, таким образом они хотели объединить вокруг себя существующую внутри синедриона оппозицию и тем самым ограничить власть первосвященника.

Эта мысль ему неожиданно понравилась, и он воскликнул:

– О! А я вовсе не был бы противником подобной политики! Наглость Каиафы достигла такой степени, что наносит вред нашей торговле. Право продавать предназначенных в жертву животных и обменивать деньги на территории храма он предоставил только своим родственникам. Ты не поверишь, но во дворе храма у меня нет ни одного обменного стола! Как знать, может этот простодушный Никодим проводит верную политику? То, что двор храма превращается в базар, неправильно и незаконно, однако конкуренция не повредила бы на рынке обмена денег. От этого выиграли бы и паломники, которым не пришлось бы так много терять от курса, установленного Каиафой.

Его дела меня не интересовали, и я прервал его:

– Мне хотелось бы встретиться с Никодимом, однако боюсь, что перед римлянином его дверь окажется закрытой.

– Да нет же, дорогой друг, то, что вы римлянин будет для него наилучшей рекомендацией! – возразил Арисфен. – Наши эрудиты почитают за честь, если римские граждане обращаются к ним за разъяснениями относительно нашей религии. Тебе достаточно представиться человеком, страстно желающим побольше узнать о Боге. Подобное стремление откроет тебе здесь все двери, не налагая никаких обязанностей. Однако если хочешь, я с удовольствием отрекомендую тебя ему.

Итак, мы договорились, что он отошлет раввину записку, в которой сообщит о моем пожелании, а на следующий день с наступлением темноты я зайду к нему.

Я взял немного денег, а остальные оставил в банке. Арисфен предложил мне услуги самого опытного гида, который мог бы открыть мне все потайные двери к предлагаемым в Иерусалиме удовольствиям, однако я ответил, что дал обет воздержания после истощающей зимы, прожитой в Александрии. Он поверил сказанному и выразил восхищение моей силой воли, сожалея, однако, что из-за этого, я теряю немало приятных минут.

Мы расстались как добрые друзья, и он проводил меня до порога, предложив в сопровождающие слугу, который громкими возгласами освобождал бы мне путь, от чего я также отказался, не желая привлекать к себе внимания. Наконец в последний раз он заверил меня в своей преданности. Он действительно оказался самым любезным из всех иудеев, с которыми мне приходилось встречаться, однако почему-то у меня не возникло к нему симпатии: его объяснения, лишенные предрассудков, пробудили во мне расчетливость мысли и недоверие.

Вернувшись в Антонийскую крепость, я узнал, что Клавдия Прокула неоднократно посылала за мной, и поспешил подняться на башню в занимаемые ею комнаты. Она как раз отдыхала: но быстро набросив на себя легкую шелковую одежду и шаль на плечи, вышла со своей подругой мне навстречу. Ее глаза оживленно горели, а морщины на щеках разгладились.

– Марк! О Марк! – воскликнула она, взяв меня за обе руки. – Царь иудеев воскрес!

– Разве прокуратор тебе не рассказывал, что ученики Иисуса этой ночью похитили его тело? – спросил я – Об этом со слов шести легионеров был составлен официальный протокол.

Клавдия раздраженно притопнула ногой:

– Неужели ты вообразил себе, что Понтий Пилат мог бы признать то, что не нужно ни его кошельку, ни его спокойствию? А у меня в Иерусалиме есть друзья: разве ты еще не знаешь, что женщина, которую он избавил от семи демонов и которая постоянно следовала за ним, сегодня на рассвете побывала в его гробнице? Гробница оказалась пустой, однако около нее находился ангел в сверкающих, как солнце, одеяниях и с пламенным лицом.

– Если это так, то можно не сомневаться, что этой женщиной вновь овладели демоны, – сухо ответил я.

Поняв, в каком состоянии находится мой рассудок, я отчаялся: неужели он так помутился, а я уподобляюсь больной женщине?

– О Марк, и ты тоже! – расплакавшись, с упреком воскликнула Клавдия. – А я думала, что ты на его стороне! Мне даже говорили, что ты сам ходил туда смотреть и обнаружил пустую гробницу. Неужели ты больше веришь Понтию Пилату и каким-то солдатам, чем собственным глазам?

Слезы делали лицо Клавдии каким-то светлым; меня охватила волна нежности и захотелось ее утешить. Однако я понимал, насколько опасно было рассказывать обо всем увиденном рассерженной супруге прокуратора. С другой стороны, иерусалимские женщины, которые мечтали о воскрешении и рассказывали о видениях ангелов, по моему мнению, действовали на руку синедриону, представляя версию о воскрешении совершенно неправдоподобной.

– О Клавдия, не горюй! – принялся я ее утешать. – Ты же хорошо знаешь, что я серьезно изучал труды циников и мне действительно трудно поверить в сверхъестественное. С другой стороны я ничего категорически не отрицаю. Скажи мне, кто эта свидетельница, о которой ты говоришь, как ее имя?

– Ее зовут Марией, – ответила Клавдия, желая, чтобы мне передалось ее восхищенное настроение – Здесь это очень распространенное имя, однако эта Мария родом из Магдалы, что на берегу Тивериадского озера. Она богата и владеет голубятнями, которые пользуются превосходной репутацией. Каждый год она поставляет для храма тысячи жертвенных голубей без единого пятнышка. Она обрела дурную репутацию после того, как демоны вселились в ее душу; раввин из Назарета исцелил ее, она стала другим человеком и следовала за ним по всей стране. Я познакомилась с ней в одной благопристойной семье, и то, что она рассказала о своем Учителе, глубоко меня тронуло.

– Чтобы поверить ей, мне следовало бы услышать все это из ее собственных уст, – сказал я. – А что, если это просто экзальтированная женщина, желающая во что бы то ни стало привлечь к себе внимание?! Как ты думаешь, Клавдия, смог бы я ее увидеть?

– Разве грезить грешно? – воскликнула она – Мои собственные грезы преследовали меня с такой силой, что я даже предупредила мужа: не смей приговаривать к смерти праведного человека. Среди ночи появился посланец и сообщил мне, что он схвачен; меня настойчиво просили употребить все мое влияние на Понтия Пилата, чтобы он не отправил его на смерть, однако в этом тайном послании не было никакой необходимости – мои грезы были куда сильнее! Даже сейчас я по-прежнему убеждена в том, что мой супруг совершил самый необдуманный в своей жизни шаг, отправив его на крест.

– Ты думаешь, я смогу встретиться с этой Марией? – настаивал я.

– Ни один мужчина не должен заговаривать с иудейкой, особенно если он чужестранец, – заметила Клавдия. – К тому же я не знаю, где ее искать. Признаю, что она легко впадает в экстаз, а ты со своим циничным складом ума можешь составить о ней ложное представление, однако мне самой это ничуть не мешает верить ее рассказу!

Воодушевление Клавдии начало спадать.

– А если я ее случайно встречу, позволишь ли ты мне сослаться на наши дружеские отношения и попросить ее рассказать мне по секрету о том, чему она была свидетелем?

Она проворчала в ответ, что мужчине труднее обрести доверие женщины, чем другой женщине, и что мужчины вообще никогда не способны понять женщин! С трудом она дала согласие на то, чтобы я сослался на ее имя, если вдруг мне посчастливится встретить ее подругу.

– Но если из-за тебя с ней случится хоть малейшая неприятность, ты будешь нести ответ передо мной! – угрожающим тоном завершила она.

На этом наш разговор был окончен. Не оставалось никаких сомнений в том, что супруге прокуратора хотелось, чтобы я разделил ее восторг по поводу воскрешения царя иудеев! Так или иначе, но мне приходилось в это верить самому, поскольку я обследовал плащаницу в опустевшей гробнице. Свое предназначение я теперь вижу в том, чтобы всеми силами попытаться пролить свет на случившееся.

Письмо четвертое

Марк – Туллии!

Продолжаю свое повествование в хронологическом порядке.

Антонийская крепость – это чисто оборонительное сооружение, и места в ней очень мало. У меня не было никакого желания задерживаться здесь надолго, поскольку я чувствовал себя объектом постоянного наблюдения. Да и сам прокуратор готовился покинуть ее и вернуться в свою официальную резиденцию в Кесарии. Я подарил ему приносящего счастье египетского скарабея, а его жене – александрийское зеркало; они заставили меня дать обещание навестить их в Кесарии во время моего обратного путешествия – Понтию Пилату не хотелось, чтобы я покинул Иудею до того, как он сумеет расспросить меня обо всем, что мне удалось узнать, а Клавдия потребовала с меня клятву рассказать ей все о воскресшем.

Я также преподнес значительную сумму денег коменданту крепости; мне хотелось сохранить с ним хорошие отношения, а в случае необходимости – найти прибежище в крепости, хотя я чувствовал, что в городе мне не грозит опасность при условии, что я буду соблюдать обычаи страны, в которой нахожусь, и не стану никого шокировать своими привычками.

Центурион Аденабар стал мне настоящим другом. Благодаря ему я устроился не на постоялом дворе, а неподалеку от дворца Асмонидов, в доме его знакомого сирийского купца. Мне давно известны сирийцы: они любят вкусно поесть, чистоплотны и честны до тех пор, пока речь не заходит об обмене денег.

Купец вместе со своей семьей жил на первом этаже, и каждое утро выставлял перед входом в дом столик с галантерейными товарами, У меня была возможность прямо по лестнице подниматься на террасу, где я жил, принимать посетителей так, чтобы никто этого не знал, о чем не преминули упомянуть Аденабар вместе с его другом. Жена и дочери галантерейщика приносили мне еду прямо в комнату, в их обязанности входило наполнять водой глиняный кувшин, свисающий с потолка; сыновья галантерейщика делали для меня покупки, носили вино и все то, в чем я нуждался.

Эта семья, едва сводившая концы с концами, казалось, была рада найти постояльца после отъезда всех чужеземцев, прибывших на праздник.

Устроившись в своем новом жилище, я дождался часа, когда придет ночь и на небе вспыхнут звезды, чтобы незаметно выскользнуть по наружной лестнице. Гончарная мастерская Никодима была так известна, что мне не составило труда ее найти. Дверь была оставлена приоткрытой, а во дворе меня ждал слуга.

– Тот ли ты человек, которого ожидает мой хозяин? – предупредительно осведомился он.

Вслед за ним я поднялся по лестнице на террасу. Звездное небо Иудеи было таким ясным, что не понадобилось освещать мне путь. Наверху на подушках восседал почтенного возраста человек, любезно приветствовавший меня.

– Ты ли тот человек, что ищет Бога и о котором мне сообщил банкир Арисфен?

Предложив мне присесть рядом с ним, он монотонным голосом заговорил о Боге Израиля. Начал он с рассказа о том, как было создано небо и земля, затем поведал, что Бог взял горстку пыли и сотворил из нее человека по своему подобию.

– Израильский раввин, мне все это известно из ваших святых книг, – в нетерпении прервал я его – Я пришел к тебе, чтобы ты рассказам об иудейском царе, Иисусе из Назарета. И тебе это хорошо известно, поскольку ты принимаешь меня ночью и на террасе.

– Его кровь пала на меня и на мой народ, – сказал он дрожащим голосом. – Из-за него моя душа исполнена боли и ужаса. Приход его был Божьим промыслом, поскольку никому не дано совершить ничего подобного.

– Он был чем-то большим, нежели просто раввин, и я, хоть и чужестранец, весь содрогаюсь при мысли о нем, – заметил я. – Ты, конечно же, знаешь, что он воскрес, несмотря на то что сам обернул его тело в саван и затворил в гробнице накануне шабата.

Никодим устремил свой взгляд к свету звезд.

– Даже не знаю, во что мне верить! – жалобно протянул он. Тогда, указав ему на небосвод, я спросил:

– Был ли это Мессия, о приходе которого возвещали пророки?

– Не знаю, – ответил он, – ничего не могу понять, я недостоин быть израильским раввином. Как утверждали члены синедриона, пророк не должен был явиться из Галилеи, однако мать Иисуса, с которой я недавно познакомился, говорит, что он родился в иудейском Вифлееме во времена Ирода Великого. А в Письменах сказано, что Спаситель должен прийти из Вифлеема. Свершилось все, что предсказывали пророки, даже то, что на кресте ему не переломят кости!

Он стал напевать мне пророческие псалмы, а затем перевел их смысл. Я прислушивался к его беспрестанно повторяющемуся пению, а затем нетерпеливо произнес:

– Мне безразлично, исполнились или нет предсказания ваших пророков! Для меня важнее всего знать правду о его воскресении, потому что если он действительно вернулся к живым, то любой государь по сравнению с ним – ничто, а мир еще никогда не видел равного ему человека. Я вовсе не стараюсь заманить тебя в какую-то ловушку – уже никто не сможет сделать ему ничего плохого. Отвечай же! Мое сердце готово вырваться из груди, настолько я желаю узнать правду!

– Мне говорили об этом, но я не знаю, чему верить! – признался старик полным сомнения голосом. – Прошлой ночью, опасаясь преследований, его ученики собрались в одном уединенном месте. Большинству из них не давал покоя страх. И тогда Иисус из Назарета явился им и показал раны на руках, на ногах и в боку. Он еще дунул на них и исчез из комнаты так же, как и появился. Вот что мне рассказали, но должен признаться, что мне трудно в это поверить!

В темноте мое тело охватила дрожь.

– Расскажи мне о его царстве, что он о нем говорил? – взмолился я.

– Когда он в первый раз приехал в Иерусалим на праздник Пасхи и очистил храм, я тайно виделся с ним. С тех пор я не могу забыть то, что он мне сказал, хотя не понял этого ни тогда, ни теперь. Он заявил, что никому не дано попасть в его царство, если он не родится заново.

В этот момент в моей памяти всплыли теории орфейцев и пифагорейцев, а также некоторых других философов, утверждавших, что человек рождается много раз, иногда даже в виде животного или растения: все зависит от его поступков в последней жизни. Я почувствовал разочарование, поскольку в том, что мне рассказал старик, не было ничего нового. Однако Никодим продолжал, и в голосе его не чувствовалось фальши:

– Тогда я его спросил: как человек может родиться еще один раз? Или он возвращается в лоно матери, чтобы увидеть свет вторично? И Иисус дал мне ключ к разгадке, пояснив, что никто не сможет войти в мое царство, если не будет рожден от воды и духа. Его слова о воде мне полностью понятны, поскольку немало людей уходят в пустыню и там, живя в небольшой общине и молясь, дожидаются своего часа, чтобы пройти крещение в водах одного из озер. Иоанн тоже пришел из пустыни и крестил людей в воде до тех пор, пока его не казнил Ирод Антипас.

Я прервал его:

– Те, кто проходит посвящение в тайны Изиды, во время церемонии должны входить в глубокие и темные воды, однако посвящаемых при этом поддерживают крепкие руки, чтобы они не утонули. Это – всего лишь символическая церемония и ничего более!

– Да, конечно, в погружении в воду нет ничего нового. Однако я спросил его, что значит возродиться духом, и вот слово в слово ответ Иисуса: «То, что родилось от тела, есть тело, то, что рождено отдуха, есть дух. Ветер дует повсюду. Тебе слышен его голос, но ты не знаешь, откуда он пришел и куда следует. Так происходит и с тем, кто рожден духом».

Никодим достаточно долго хранил молчание, пока я размышлял над этими словами. Небо Иудеи было покрыто звездами, а до нас долетал сильный запах сырой глины и тепло от печи для обжига. То, что я только что услышал, странным образом затронуло меня до самой глубины души, хотя я прекрасно знал, что это выходит за рамки моего понимания!

– Это все, что тебе известно о его царстве? – наконец поинтересовался я.

Никодим на минуту задумался.

– От его учеников мне известно, что, до того как начать свои проповеди, он уединился в пустыне, – продолжил он. – Там он провел в посте и бдении сорок дней и подвергся видениям и явлениям, которые используют силы земли, для того чтобы ввести в искушение постящегося. Однажды дьявол вознес его на самую высокую гору, откуда были видны земные царства во всем их великолепии, и пообещал ему обладание всем этим, если он падет к его ногам и станет поклоняться ему, отказавшись от того, ради чего он сюда пришел. Однако Иисус устоял перед этим искушением, и тогда приблизились ангелы и стали служить ему. Затем он вернулся в мир людей: читал проповеди, совершал чудеса и, наконец, набрал себе учеников. Вот все, что мне известно о его царстве; он не принадлежит к миру людей, и поэтому было преступлением приговорить его к смерти.

Упоминание об ангелах и видениях несколько смутило меня, ведь после продолжительного голодания и бдения любой человек, хоть немного способный к чувственному восприятию, может иметь различные видения, которые, впрочем, исчезают сразу же после того, как он начинает принимать пищу, питье и возвращается к нормальной жизни.

– А в чем заключается его царство? – неожиданно спросил я Никодима.

Воздав руки к небу, он в отчаянии воскликнул:

– Откуда это знать мне, человеку, слышавшему лишь шепот ветра? Увидев его, я уверовал в его царствие на земле. Он рассказал, что Бог послал его на землю вовсе не для того, чтобы вершить суд над миром, а для того, чтобы мир был спасен через него. Однако этого не случилось! Его распяли на кресте, и он умер постыдной смертью. А без него нет царствия.

Несмотря на то что сердце нашептывало мне совершенно иные слова, разум заставил меня произнести ироничным тоном:

– Немногое же ты слышал, израильский раввин! Лишь шепот ветра. И при этом даже не веришь до конца в то, что он воскрес.

– Нет, никакой я не израильский раввин! – униженно пробормотал он – Я – самый ничтожный из сынов Израиля, а моя душа исполнена боли. Но кое-что я могу тебе дать. После того как сеятель бросил в почву зерно, он больше не заботится о нем: зерно прорастает, а ветер и дожди помогают выбиться из земли нежному побегу, который продолжает тянуться вверх даже тогда, когда сеятель отдыхает, ожидая периода жатвы. То же случится со мной и с тобой, если ты этого действительно желаешь. Возможно, в меня было посеяно такое зерно, и оно начинает давать свои всходы. Возможно, такое же зерно находится и в тебе, в назначенный час оно начнет давать свои плоды. Мне остается лишь ждать, признав, что понял я очень немногое и что вера моя хрупка.

– Но я не собираюсь ждать, – лихорадочно возразил я, – Разве тебе не ясно, что полученное сегодня впечатление еще не стерлось из нашей памяти, а каждый прошедший день уносит его частицу? Помоги мне встретиться с учениками Иисуса! Думаю, им он поведал тайну своего царствия. Душа моя горит, и я готов поверить во все, лишь бы мне доказали истинность произошедшего!