Помоги проекту - поделись книгой:
Сегодняшнее утро — особенное. Сегодня мы с Татьяной второй раз в этом мире отмечаем Восьмое марта. Дражайшая супруга, императрица всероссийская, еще нежится в постели, а я вот уже вторую минуту пытаюсь отбиться от нападающих на меня Шелихова и Махаева. Упс! Филя неожиданно изменяет своей привычке бить руками, и я еле-еле уворачиваюсь от удара ногой в голову. Ох ты ж! Из немыслимого согнутого положения мне удается сбросить захват Егора и уйти с линии удара, которым тут же награждает меня щедрый Махаев. Ага! Егор чуть приоткрылся, и, кажется, не специально. На!.. Блин! Егора-то я достал, но вот Филя повис у меня на плечах, и стряхнуть его будет не так уж и легко… А если так?.. Кувыркаюсь назад, сминая Махаева своим весом… Все, братцы-кролики, приехали! Теперь я один на ногах стою, и встать у вас шансов нет! И не дергайтесь… Да твою же мать!.. Оба моих бравых адъютанта резко раскатываются по полу. В разные стороны!
— Батюшка, — Махаеву не терпится пояснить мне мою ошибку, — ты вперед не щади нас. Упали — так добивай! А то вишь, как вышло…
Вышло, вышло… Я вас добью, а где потом новых таких же отыщу?
— Нет уж, Филя. Я вас добивать не стану. Вы мне еще и живыми пригодитесь. — От нежданной похвалы оба расцветают. — Так, ладно… Закончить занятия! Умываться и жрать!
Обязательные водные процедуры после занятий «утренней гимнастикой» были введены по требованию Татьяны, которая, недели две тому назад, очаровательно сморщив носик, заявила: «Милый, иногда мне кажется, что я завтракаю на конюшне!» И поэтому водные процедуры перенесены с «после завтрака» на «до завтрака»…
Завтрак проходит как обычно. Я, Гревс, Махаев, Шелихов, полдесятка лейб-конвойцев и Моретта. Хотя день сегодня не совсем обычный. Или совсем не обычный…
Перед завтраком я вручил Татьяне два букета орхидей. Один — большой — из наших оранжерей. Другой — маленький, просто-таки миниатюрный — из мастерских Фаберже.
Удивленная Моретта расцветает, любуясь живым букетом, предварительно приколов ювелирный себе на капот. Она трогательно благодарит меня и делает попытку скомкать завтрак, переведя его в… ну, скажем, в другое помещение. И в другое положение…
Но в ее планы грубо вмешиваются Махаев и Шелихов, притащившие откуда-то свой подарок — целую корзину роз и невероятных размеров (не меньше аршина в диаметре!) печатный пряник. На прянике изображена, по мнению неизвестного мне мастера, царица — огромная, дородная бабища, состоящая из одних округлостей. Надпись на прянике гласит: «Царица моя». Судя по всему, такой пряничный каравай подают на крестьянских свадьбах или сговорах.
Татьяна в изумлении озирает это «великолепие», когда Гревс обращается к ней с изящным поклоном:
— Ваше Величество, позвольте и мне поздравить вас с вашим праздником…
С этими словами Александр Петрович вручает ей маленькую севрскую[31] бонбоньерку, скромно отмечая, что она расписана самим Георгом ван Осом.[32]
Сказать, что Татьяна удивлена, — вообще ничего не сказать! Она ошарашенно оглядывается по сторонам. Ее взгляд натыкается на двух лейб-конвойцев, держащих в руках букеты тюльпанов. После чего она окончательно понимает, что не понимает решительно ничего, и поворачивается ко мне:
— Милый, я забыла какой-то праздник? Прости, любимый, но я еще плохо знаю ва… наш календарь. Сегодня мои име… — тут она вспоминает, что ее день ангела был около месяца тому назад, и окончательно стушевывается. — Сегодня какой-то большой праздник?
А что? Сейчас вот как издам указ, и станет у нас восьмое марта — Восьмым марта! Айв самом деле?..
— Видишь ли, счастье мое, я вдруг подумал, что в России совсем нет праздников для женщин. Вот я и решил: пусть день восьмого марта станет женским днем. В этот день женщины будут самыми любимыми и самыми главными…
Блин! Последнее было лишним! Не успел я доразвить свою «светлую» мысль, как Моретта тут же сообразила, что можно получить из этого праздничка! Она будет главной! То есть все будут в этот день подчиняться ей. И только ей! Ну, это она погорячилась…
Пока ей вручают подарки остальные лейб-конвойцы и прибывший в Малую гостиную по делу Глазенап, я с превеликим трудом растолковываю ей, что хотя женщина и будет в этот день главной, но все же не до такой степени, чтобы отменять мероприятия государственного значения!..
Убеждение затягивается, а надо уже поторапливаться. Дело в том, что сегодня в Москву прибывает делегация Страны восходящего солнца…
Когда пушки «черных кораблей» командора Пэрри[33] поставили точку в истории изоляции Японии, маленькие желтые люди с островов кинулись за знаниями Запада. И хотя многие будущие японские офицеры отправились обучаться в Сен-Сир[34] или в Прусскую академию Генерального штаба, основными их учителями стали англичане. Именно англичане учили раскосеньких детишек богини Аматэрасу-оо-ми-ками[35] побеждать на море и на суше, именно англичане обучали будущих японских полководцев и флотоводцев, командиров рот, батарей, эскадронов и вахтенных офицеров. Что было и не удивительно: к этому времени за британцами закрепилась слава бойцов, не проигравших ни одной войны…
Когда во время моего посещения Японии случился весьма неприятный инцидент с японскими хронокарателями,[36] раскосые и лопоухие умные головы сразу сообразили: жди беды! Ответ России на такое вопиющее нахальство будет скорым и жестоким. Концентрация войск на Дальнем Востоке подтвердила это предположение. А уж когда из Кронштадта вышла крейсерская эскадра под командованием генерал-адмирала и взяла курс на Владивосток, самый тупой японец понял — русские собираются воевать.
Но самурайский дух в сынах Ямато был силен, и они не стали праздновать труса, а принялись весьма активно готовиться к «горячей встрече» заморских гостей. Неизвестно, чем бы закончилась эта операция, но тут как раз случились несколько событий, в корне изменивших взгляды японцев на предстоящее им тесное общение с подданными Российской империи.
Во-первых, при попытке англичан интернировать Платова современная морская крепость Сингапур была мгновенно захвачена.
Во-вторых, русская эскадра устроила тотальный террор в Индийском океане, и все попытки англичан пресечь расшалившихся современных корсаров либо не имели никаких последствий, либо, как в случае с Сиднеем, имели явно отрицательные результаты.
В-третьих, армия Британской империи, высадившаяся на территории России, была не просто разбита, а молниеносно уничтожена. При этом флоту Ее Величества опять досталось на орехи.
Проанализировав полученную информацию, умные головы Страны восходящего солнца попытались вообразить себе последствия столкновения с победителями своих учителей. Нарисованная их воображением картина ужаснула японское руководство. Как приватно сообщал нам германский консул в Японии, император Мацухито устроил истерику, объявил, что в самом скором времени поменяет премьера, а нескольких из своих советников, особо ратовавших за сближение с Англией, заставил покончить с собой. После чего, сообразив, что репрессии — дело хорошее, но на них далеко не уедешь, «наш раскосый кузен» Мацухито обратился к моему Величеству с нижайшей просьбой: не нападать на маленькую, беззащитную Японию, полностью осознавшую свои ошибки, дать возможность загладить и искупить. В своем послании Мацухито заранее соглашался на все, кроме оккупации Японии и потери независимости, умоляя принять его посольство и обсудить с ним условия примирения. В конце послания высказывалась робкая надежда на то, что «великий и могучий северный собрат» не затаит зла на глуповатого, но, в сущности, такого преданного и любящего младшего брата.
Если отбросить все восточные красоты и цветистости, это фактически было изъявление готовности принять капитуляцию на любых разумных условиях. Уже на следующий день по получении этой телеграфной депеши мы с Долгоруковым сочинили ответ. Если отжать из него воду, получилось бы следующее: «Приезжайте, а там посмотрим».
По получении сего послания японская делегация, возглавляемая ни много ни мало самим премьер-министром Курода Киетака[37] и почему-то министром внутренних дел Сайго Цугумити,[38] немедленно отправилась в Россию. За два с половиной месяца они пересекли Тихий океан, Северную Америку, Атлантику и с неделю тому назад высадились в Гамбурге. Откуда по железной дороге двинулись в Москву. И вот сегодня, восьмого марта по русскому календарю и двадцатого — по европейскому,[39] эта представительная делегация наконец прибывает.
…Окончательно выяснить отношения с моей благоверной удалось часа через три. И из-за этого ведомству Глазенапа пришлось отправлять телеграммы с пожеланием попридержать японцев, чтобы императорская чета успела привести себя в порядок для встречи высоких (шутка!) иностранных визитеров.
Наконец они прибыли. На вокзале их встречали Долгоруков и Васильчиков (новый глава МВД Манасеин прихворнул). Почетный караул, оркестр и все такое прочее. Руководителей японской делегации привезли в Кремль на машине, остальным пришлось удовольствоваться каретами. Ну, вот и они…
Я с любопытством разглядываю вошедших в Андреевский — тронный зал Кремлевского дворца — японских сановников. И кто из них кто? Оба невысокие, оба плотненькие, оба усатые, оба в черных мундирах с созвездиями орденов. Интересно: а как их вообще различают? Впрочем, с их точки зрения, мы с Мореттой отличаемся только по фасону платья и наличием у меня усов…
Ага. Тот, который чуть повыше, с усами чуть поменьше, — премьер-министр Курода Киетака. Он то и сообщает мне о том, что Величественные врата, Сын неба, Великий судья, Воплощенное божество, Ступени к трону, Высокий Дворец, Владыка судеб[40] Мацухито просит оказать ему несравненную честь позволить считать себя моим младшим братом. Ну, мы еще будем посмотреть, нужны ли мне такие родичи? Хотя после ареста большинства Романовых в моей семье масса вакансий. По крайней мере на роль «ступеней к трону» он вполне может претендовать…
Премьер Курода меж тем продолжает распинаться. Он говорит с той удивительной интонацией, которая всегда приводит в растерянность и замешательство человека, ранее не слыхавшего японской речи из уст ее коренных носителей. Когда он только начал говорить — любо-дорого было посмотреть на мою ненаглядную Татьяну. Услышав шипяще-рычащие слова японца, она крупно вздрогнула, побледнела и успокоилась лишь после того, как услышала перевод, но и теперь еще нет-нет да и подрагивает при звуках «мелодичного и напевного» японского языка, которые Курода Киетака произносит своим «нежным и ласковым» голосом.
А Курода между тем продолжает говорить и говорит такое!.. Вот не уверен я, что всего того, что предлагают японцы, удалось бы добиться в результате военной операции. Ну, разве что очень большой кровью…
— …Его Небесное Величество император Японии, демонстрируя свою добрую волю, — вещает мне переводчик, — отказывается от притязаний на Курильские острова, в том числе острова Малой Курильской гряды, в пользу великого и могучего северного соседа…
А вот это очень и очень важно. Если мне не изменяет память, на острове Шикотан находится месторождение рения[41] — единственное в мире экономически целесообразное при добыче, между прочим! А рений нам очень пригодится, когда начнем делать катализаторы для производства хорошего бензина и реактивные двигатели!
— …Его Небесное Величество император Японии, демонстрируя свою добрую волю, предлагает великому российскому императору занять порты Вакканай и Абашини на острове Хоккайдо, дабы могучий северный сосед мог разместить там своих людей, надзирающих за добрососедством и укладом в Империи Ниппон…
Та-ак, а Вакканай — это у нас где? Японцы с готовностью разворачивают карту… Мать моя, датчанка! Они ж базу на другом берегу Лаперузова пролива предлагают. Ой, шо деется, шо деется?
— …Его Небесное Величество император Японии, демонстрируя свою добрую волю, предлагает великому господину северной державы обратить свой взор на владения его младшего брата, Сына неба, на острове Цусима. Там великий император России может основать свое поселение или занять уже имеющееся для нужд военных и торговых кораблей великого северного соседа…
Афигеть! Вот и закончилось дело, начатое аж в 1861 году![42] Теперь у нас будет база на Тихом океане — не чета Порт-Артуру. И Японию держит под контролем, и Корею…
— …Его Небесное Величество император Японии, демонстрируя свою добрую волю, хотел бы привлечь благосклонное внимание своего старшего брата, повелителя Севера, к островам Комундо,[43] где великая северная Империя могла бы также получить удобный порт для своих военных нужд. Япония, со своей стороны, окажет этому начинанию северного соседа всемерную помощь, и его Небесное Величество император Японии, демонстрируя свою добрую волю, — господи, ну и лицо стало у господина премьера! Точно больным зубом маринованный перец раскусил! — готов пересмотреть или отменить условия Тяныдзинской конвенции[44] в пользу своего старшего брата, императора России…
Вот это да! Если я помню, англы с этих островов только два года как убрались! И потребовали гарантий, что Комундо и порты Кореи не станут объектами русской экспансии! Ну, правда, сейчас господам островитянам не до подтверждения своих требований. Будут много о себе воображать — Серегу Платова на них натравлю! Уж он-то, флотоводец наш великий, заради двух роскошных военно-морских баз англичанам такую свистопляску учинит — туши свет, сливай масло!..
Я погружаюсь в мысленное созерцание картины того, как по команде «Фас!» Платов выводит свои крейсера в Атлантику и устанавливает вокруг Британских островов морскую блокаду. Димыч еще крейсеров построит, и тогда Англия тихо загнется от голода. Или не загнется, но все равно: через пару лет ее можно будет брать голыми руками. Потому как особо крупных стратегических запасов сырья у них нет (если вообще они есть), а с полезными ископаемыми на островах негусто. Уголь, немного олова, малость свинца, чуть-чуть железа — вот, собственно говоря, и все. Ни порох производить, ни взрывчатку, ни сталь легированную…
…Опаньки! Оказывается, пока я мечтал о покорении Британии, эти дети Ямато продолжали свое низкопоклонство. По услышанному окончанию монолога я догадываюсь, что Курода Киетака только что предложил мне разместить часть наших военных заказов на японских заводах за половину цены. Ясно: хотите технологию слизать? Ну, это запросто: разместим на японских заводах и фабриках заказы на пошив сапог для армии. А вообще — мысль здравая, надо будет с Димкой посоветоваться. Может, он у джапов чего и надумает разместить. Они шикарные работяги и вполне могут выполнять какие-нибудь операции, требующие особой точности…
— …Его Небесное Величество император Японии просит своего великого старшего брата простить его за ту ошибку, которую нерадивые слуги его Небесного Величества допустили во время прошлого визита равного небу великого повелителя России. Виновные, осознав свою низость, покончили с собой…
Ну, в этом-то можно было не сомневаться: у них с этим строго. Ежели что не так — сеппуку, и никаких гвоздей! А это что за группа людей со скорбными лицами и катанами в чехлах? Это что, основных виновников сюда привезли? Надеюсь, они не станут прямо здесь себе животы резать?..
— …Его Небесное Величество император Японии, заботясь о жизни, здоровье и благополучии своего царственного старшего брата, да пошлют ему боги десять тысяч лет жизни, повелел назначить одного из членов императорской семьи дзисаем.[45] Им стал четвертый сын его Небесного Величества…
Сайго Цугумити выталкивает вперед мальчика лет семи-восьми. Черт возьми, что-то я слышал об этих дзисаях. Если память мне не изменяет, бедный дзисай не должен был ходить в баню, стричься и бриться, ему категорически запрещено ловить на себе насекомых, он не ест ничего мясного, а на женщин глядеть и вовсе не имеет права. А уж если на меня свалится какая-нибудь беда или я, не дай бог, серьезно заболею, то дзисая объявят виноватым и убьют, полагая, что тем самым облегчат мою участь.
Господи, несчастный малыш! И ведь наверняка это не то что не родной сын, даже не родной племянник императора. Усыновили, небось, какого-нибудь мальчонку-бедолагу, вот теперь ему и будет всю жизнь небо с овчинку казаться. Не-е, так не пойдет!
— Минуточку! — Переводчик осекается на полуслове и с ужасом глядит на меня. — Я бы хотел уточнить: где будет жить мой дзисай?
Курода Киетака рычит что-то. Переводчик сообщает, что дзисай будет обитать во дворце в Токио.
— Не, так не пойдет. Мой дзисай должен жить рядом со мной.
Премьер и глава МВД Японии, выслушав перевод, синхронно кивают. Мне показалось или они и в самом деле кивнули одобрительно? Может быть, я попал?..
— Милый, а дзисай — это что? — интересуется Татьяна.
Пока я шепотом растолковываю ей, кто этот мальчик и какая участь его ждала бы, оставь я его в Японии, глава японской делегации опять сообщает нечто благожелательное. Правда, таким тоном, что кажется, что он объявляет о своем желании сожрать меня живьем…
— …Его Небесное Величество император Японии, преклоняясь перед знаниями старшего царственного собрата, так много знающего об обычаях Страны восходящего солнца, послал девять потомков славных и древних родов из девяти главных провинций Ниппон, дабы они хранили покой бесценной сияющей жемчужины здоровья вашего величества…
Здрассте! Вот только этого мне и не хватало! Между тем девять мужиков с серьезными мордами и длинными свертками, в которые упакованы катаны, делают шаг вперед и синхронно, точно по неслышимой команде, кланяются. Весело! Что мне прикажете с ними делать?!
— Их Небесное Величество, император Японии, освободил их от присяги на верность ему и их дайме. Они принесли присягу вам, и отныне, ваше императорское величество, вы, и только вы, вольны в их жизни и смерти, в их телах и душах. Если же они не нужны вам, его Небесное Величество ходатайствует перед своим старшим братом о милости: даровать этим недостойным кайсяку, дабы облегчить им уход…
Та-ак! Значит, если я не возьму этих гавриков на службу, они немедля отправятся сеппуку совершать? Не, блин, нормально! Хорошо устроились…
А может, и в самом деле: послать Егора — пусть последнему башку снесет?! Девятка безучастно, словно скульптурная группа, стоит, ожидая решения… Нет, пожалуй, я их все же возьму, вот только…
— Хорошо. Пусть эти люди служат мне. Но только если они перейдут в православие…
Я не успеваю закончить, как переводчик бросает девятерым что-то короткое, повелительное. Все девятеро рявкают «хай!»[46] и дружно извлекают из-под кимоно нательные крестики. В зале разносится странный речитатив:
Мать моя датчанка! Да они ж «Отче наш» шпарят! И довольно уверенно. Но до чего ж забавно!..
Блин, вот это номер! Ладно, все, убедили: беру! И с Мацухитой помирюсь…
Аминь-то аминь, да вот чего ж делать-то? Серега Платов спит и видит, как показательно выпорет японцев. Как только очистится ото льда залив Петра Великого — Сингапурский и Владивостокский крейсерские отряды объединят силы, и начнется у раскосеньких веселая жизнь! Одно радует — посланное к генерал-адмиралу судно вовремя доставило в Сингапур радиостанцию. И я успею отдать «стоп-приказ».
Ух, ты! Они уже «Символ веры» читают! Интересно, они мне тут весь молитвослов с псалтырем выдадут, или все-таки у них есть кнопочка для остановки?
Слава тебе господи, вроде кончили… А то бы еще чуть-чуть, и хохотать бы мне до завтрашнего ужина. Могу себе вообразить: «…о Твоих вериких брягодеяниих на нась бывсих, сравяссе Тя хварим, брягосревим…»
Глава 8
Рассказывает генерал от кавалерии
Павел Ренненкампф
Утро встретило бьющим в глаза ярким солнечным светом и прохладой. Денщик Семен распахнул шторы в спальне, вестовой Никанор сдернул с меня одеяло. В дверях застыл ординарец — гродненский лейб-гусар Иван Сидорин. Вот и выспался! Этим троим мучителям глубоко наплевать, что я вчера, а вернее — сегодня, только в три часа пополуночи спать лег. Вернее сказать: провалился и забылся…
…Вот уже пятый месяц как я в Польше. Работа адова. Раньше как-то никогда не задумывался, сколько поляков нас ненавидит. Теперь знаю: все. Все!
Нет на свете ни одного, рожденного под сенью крыл «Белого орла»,[48] ни одного, хоть раз произнесшего: «Jeszcze Polska nie zginkia»,[49] кто относился бы к России без лютой, фанатичной ненависти. И эту ненависть я прочувствовал на собственной шкуре!..
…Семен подпрыгнул и попытался достать меня подъемом стопы. Ага! Как говаривал однажды государь: «Бог дал человеку ноги, чтобы на них стоять, а не чтобы ими размахивать!» Перехватив ударную конечность, я вписался в движение и от всей души швырнул своего денщика-телохранителя, сопроводив бросок чувствительным пинком. Семен в полете попытался перегруппироваться, но времени ему не хватило, и он кубарем покатился по полу. Пока он не опасен. Оглядываюсь: Сидорин поймал Никанора на удушающий захват, так что и второго противника наша пара вывела из строя. Бой окончен…
— Закончили! — Два моих адъютанта: казачий сотник Дмитрий Гурьев и подпоручик Александр Армфельт оставили бесплодные попытки оторвать друг дружке головы. — Завтракать, друзья, завтракать…
Мы все сидим за одним столом. Так еще у государя повелось: вместе служим, вместе едим, вместе, коли доведется, и помирать будем. Никанор чуть задевает локтем Армфельта. «Сашенька» морщится: графу Армфельту еще непривычно завтракать за одним столом с нижними чинами. Ну, да лиха беда начало — когда-то и мне казалось это странным. Просто потом, когда в Иокогаме меня прикрыл собой атаманец, принявший предназначенную мне разрывную пулю, я понял: государь прав. Как всегда, прав. И теперь младший брат того самого урядника Гурьева служит у меня адъютантом. В прошлом месяце, когда в меня стреляли в Театре Бельки,[50] именно Дмитрий захватил одного из террористов живьем. Видимо, мне на роду написано быть должником казаков Гурьевых…
— Ваше превосходительство! — Сидорин протягивает мне какую-то бумагу. — Из КГБ велено передать. Незамедлительно…
Телеграмма? Ну-ну… Захвачены при попытке украсть оружие?.. Молодцы, что на месте не расстреляли… Так-так-так… гимназисты… чертовы мальчишки!..
— Ну-ка, Иван, пусть меня соединят с округом… Иосиф Владимирович? Ренненкампф. Этих захваченных допросить, выяснить все о семьях. Пусть свяжутся с местным управлением КГБ, возьмут казачков и арестуют всех их близких родственников. Всех до последнего человека. Самих задержанных и их отцов — выпороть на площади. Ударов по десять достаточно. И сразу после порки — на Транссиб. Что? Да, я тоже полагаю, что нужен циркуляр на будущее. Благодарю вас.
Итак, что мы имеем? Есть восемь сопляков, которые попробовали утащить оружие из расположения драгунского полка. Их поймали, допросили. Следователь КГБ считает, что взрослые в заговоре участия не принимали. Понятно… Непонятно одно: какого… этим пащенкам дома не сиделось?! Куда их папаши с мамашами смотрели?! Ну вот теперь и расплатятся за свой недогляд… А у России появятся еще недоброжелатели! Так же, как и у Павла Карловича Ренненкампфа…
Я — боевой офицер и под пулями ходил — не кланялся. И вел свои полки в атаку на англичан под Питером. А уж эти-то «краснопузые» точно знали, что ничего хорошего их в плену не ждет, и защищались с отчаянием смертников. Но я их не боялся. Вернее, не так боялся, как теперь, когда подумаю, что в любой момент какой-нибудь ошалевший поляк или полячка могут всадить в меня пулю из револьвера, как в беднягу Голубцова — прежнего председателя КГБ Царства Польского, подсыпать яд в чай, как бедолаге Саблукову — губернатору Варшавской губернии.
После прошлогоднего манифеста «царя Володьки» о независимости Польши местные паны, как выразился государь, «вконец обурели». У нас не было месяца, чтобы какой-нибудь паненок не устроил собственное powstania.[51] Причем некоторые случаи просто-таки анекдотичны. Не далее как в прошлом месяце два полудурка (иначе этих «мыслителей» не назовешь!) — бывшие «коронные шляхтичи» Миньковский и Дембовский — сколотили отряд в полтораста душ, вооружили их чем смогли (раздобыли даже гладкоствольную пушку «времен Очакова и покоренья Крыма»!), и началось! Два славных польских «полководца» захватили станцию Гродиск неподалеку от одноименного города, арестовали телеграфистов и велели им передать в Лондон депешу королеве Виктории с просьбой о принятии «независимой Польши» под Британский протекторат. Следующая депеша ушла в Париж. В ней содержалось предложение об обмене посольствами и гарантировалось признание нынешних французских границ «независимой Польшей». Подписаны оба эти послания были «президентом независимой Польской республики» Миньковским и «премьером» той же республики — Дембовским.
После чего, оставив на станции охрану из двух десятков олухов с девятнадцатью винтовками шестнадцати различных систем, «президент» и «премьер» двинулись в Гродиск, где осадили здание полицейского управления. Сдаваться прибывшим из Варшавы войскам они отказывались, ожидая, видимо, что прямо сейчас с безоблачного весеннего неба на них свалятся британские колониальные войска и дружественные французские зуавы. Вместе с французским послом…
Следователи КГБ, давясь от смеха, рассказывали, как были шокированы незадачливые правители «независимой Польши», когда до них, наконец, дошло, что ни одна из их «эпохальных» телеграмм не пересекла границ Российской империи. Миньковский даже заявил протест, дескать, при этом было нарушено его право переписки. Задыхаясь от смеха, один из следователей вопросил: «А вы телеграммы оплатили?» Получив отрицательный ответ, он под гомерический хохот своих товарищей процитировал Уложение о почтовых сборах, гласящее, что корреспонденция доставляется лишь, когда она оплачена надлежащим образом.[52] Можно представить себе, что началось в подвале, когда «президент независимой Польской республики» удрученно заметил: «Niestety giupi grosze. Przy innych okazjach madrzejszy ode mnie bkdzie!»[53]
Я не знаю, кто рассказал государю об этом случае, но долго хохотал, когда один из приговорных списков вернулся с пометкой: «Миньковскому — пожизненно. А то в следующий раз за телеграммы заплатит!»
Но все остальное — совсем не смешно. В меня стреляли трижды, в Ромейко-Гурко — четырежды. Правда, мне в карету еще дважды пытались подложить «адскую машину». Буквально на прошлой неделе ранили председателя съезда мировых судей Варшавской губернии, месяц тому назад убит полицмейстер Келецкой губернии, полтора месяца назад — мятеж в Ломжинской губернии. Совсем не смешной…
…Я видел людей, разорванных на куски артиллерийским снарядом. Я видел, что творят пулеметы с бегущими пехотинцами. Я видел, как казаки-оренбуржцы пластают врагов шашками «от плеча до седла»… Все это я видел. И думал, что больше никогда не убоюсь вида крови. Но когда я увидел семью полицмейстера из Стависки, вернее, то, что с ними сделали бунтовщики, — меня замутило, как сопливого кадета. Изуродованные тела детей, судя по обилию крови, разрубленных косами живьем, истерзанные тела жены и старшей дочери полицмейстера, сам несчастный, подвешенный над костром, на котором он «закоптился»… В тот день я снова поклялся, что никогда и никому ничего не прощу!..
…Доклад о расселении польских деревень в Опоченском уезде… Подписал… Рапорт о переселении семисот тридцати двух жителей Белограйского уезда… Есть… Донесение об уничтожении банды около Любстова в Кольском уезде… Ничего, ничего, господа поляки: сибирский климат вам полезен… Так… Приговор военно-полевого суда… двадцать девять человек… смертная казнь через повешение… Утверждаю…
— …Павел Карлович, — Саша Армфельт вошел в мой кабинет, — графиня Гаук просит вас принять ее.
— Проси…
Никанор и Иван стоят сзади меня. Если графине придет в голову несчастливая фантазия пострелять по русскому генералу — ее обезвредят еще до того, как она сумеет всерьез поднять оружие. Были уже подобные случаи…
В кабинет не входит, а вплывает расфранченная дама, лет эдак, ладно, не будем нескромными. В конце концов, ей не так уж и много лет, чтобы драгоценности и наряды совсем затмили ее собственный облик.
— Прошу, сударыня, — поднявшись, я указал ей на кресло. — Что вас привело ко мне?
Но вместо того, чтобы усесться на предложенное ей место, женщина внезапно упала передо мной на колени:
— Ваше превосходительство! Я прошу, умоляю вас о снисхождении. Она еще совсем молода, глупа. Низкие и дурные люди наговорили ей о ее дяде «bohaterze Powstania»[54] — и вот девочка решилась…
— Сударыня, во-первых, встаньте. Во-вторых, постарайтесь внятно изложить: о ком идет речь и чего вы хотите от меня…
— Ваше превосходительство! Пощадите ее! Не отправляйте ее в Сибирь. Мы с мужем готовы поклясться, что этого больше не повторится…
Поделиться книгой: