В старой Африке

Оставшись сиротой, подросток по примеру отца поступил юнгой на корабль. Началась тяжелая трудовая жизнь. Но для здорового парня физический труд — радость, а опасности матросской жизни кажутся лишь романтикой, которая украшает существование. За годы плавания молодой человек пережил три кораблекрушения; все на парусных судах, зимой и ночью. Три раза в жизни он, вынырнув на поверхность, видел над головой падающий снег, а вокруг — ревущее море. Описать свои переживания он не смог; он даже редко вспоминал ужас этих мгновений… Но забыть их было нельзя, потому что испытания на море оказались жизненной школой.

Была у молодого моряка и тайна — рисование. С непреодолимой силой страсть к рисованию принуждала Гая брать в грубые пальцы карандаш или уголек и украдкой делать зарисовки того, что он видел вокруг себя. Потом он купил акварельные краски и, не обращая внимания на насмешки товарищей, все свободные часы отдавал упорной работе — ощупью искал пути к овладению техникой. Купил объемистый самоучитель, и дело пошло быстрее. Наконец с сердечным трепетом приобрел мольберт, палитру, масляные краски и холст: это был первый по-настоящему счастливый день после смерти матери.

Однажды случайный пассажир обратил внимание на работы молодого художника-моряка и рассказал, как ему следует попытаться найти путь к публике. Время шло, Гайсберт ванЭгмонд побывал во всех частях света, в Австралии удачно выставил пейзажи, написанные на Шпицбергене, а яркие акварели, вывезенные с Цейлона, дали ему новую радость — в Нью-Йорке в газетной заметке было вскользь упомянуто его имя! Позднее он увлекся фотографией и попробовал писать к своим работам тексты, нечто вроде коротеньких новелл. Редакции их заметили. Гайсберт стал известным разъездным корреспондентом Международного агентства печати и фото-информации.

Раза два в Нью-Йорке и Париже Гайсберт едва не женился. Это были милые девушки, но бедные, как и он сам: они шли по жизни словно по канату в цирке — внизу всех подстерегала пропасть безработицы. Пока жених копил деньги, невесты успевали выйти замуж за других, уже скопивших капиталец, в этом мире борьбы они боялись упустить свое счастье.

Теперь, сидя в парижском парке, Гайсберт представлял свою жизнь, как хвост пузырей за идущим судном.

Луна канула в пласты горячей пыли. Стало совсем темно, только небо над городом окрасилось багровыми бликами. Большой человек встал, некоторое время глядел на тусклые звезды, потом засмеялся: «Да здравствует путевка в ад!» — и бодро зашагал к выходу.

Глава 2. Первое знакомство

Если особенности всех средиземноморских портов сложить вместе и хорошенько перемешать, получится предвоенный Алжир — торговый порт без собственного национального лица — ни французский, ни арабский. Как всякий южный город у моря, он группами и рядами белых домов, словно пенными гребнями волн, ниспадает к синей воде. Издали он похож на французский Марсель, испанскую Барселону, итальянскую Геную, греческий Пирей. Бульвары, кафе с пестрыми тентами над столиками на тротуарах, шумная толпа — все это напоминает Францию, только итальянцев и испанцев здесь значительно больше. А арабы? Да, они работают в порту, чистят прохожим обувь в центре города, и не раз, проходя мимо заднего подъезда большой гостиницы, Гайсберт ванЭгмонд видел арабов, разгружавших мясо и овощи. Говорили они вполголоса и явно спешили поскорее закончить дело и убраться прочь.

Есть тут, как и всюду на Ближнем Востоке, пестрый и крикливый местный рынок, а близ него — сырые улочки, похожие на щели; обычно они узкими лестницами поднимаются вверх к окраинам или спускаются вниз к центру. Но эта, зажатая в тиски белого сияющего города арабская часть показалась ванЭгмонду неестественной и даже неуместной — как музейное гетто, сохраняемое на забаву туристам.

«Не то, не то, — с раздражением повторял он себе. — Мне нужна настоящая Африка и подлинная жизнь. Видно, настоящий арабский Алжир — это не город, а провинция, где французов мало, это — Сахара. Надо скорее перевалить через горы и вырваться на волю, в пустыню! Там я найду то, что ищу. А здесь только теряю время — смотреть или слушать здесь нечего!»

Однако он ошибся: где люди, там всегда есть что посмотреть и послушать!

Город Алжир запомнился ванЭгмонду по трем случайным встречам. Вначале они показались ему не стоящими внимания, но позднее, после знакомства с настоящей Африкой, выросли до значения символа: три сценки, хорошо отобразившие то, что ему пришлось увидеть позднее.

На другой день после прибытия, слоняясь с фотоаппаратом по убогим переулкам арабской части города, Гай увидел двух одетых по-европейски молодых людей, бегущих сквозь толпу от французских полицейских. Падкая на зрелища и бестолковая толпа случайных зевак ловко расступилась перед бегущими и не менее ловко сомкнулась за ними, прикрыв собою беглецов. Гаю даже показалось, что до появления этих молодых людей прохожих было мало, и тут они будто выросли из-под плит мостовой и стали стеной перед полицейскими. Сыпались удары, звучали хриплые французские проклятия, но молчаливые прохожие, не сопротивляясь, подставляли головы, спины и плечи, путаясь в ногах у преследователей и создавая толчею. Молодые люди скрылись. Разъяренные полицейские потащили на расправу случайно захваченных людей.

Гай зашел в бар. Не понимая смысла происшествия, он, однако, успел заснять его. Хозяин, смуглый испанец, назвавшийся Районом Жиасом, объяснил Гаю.

— Мы, алжирские французы, прекрасно знаем, что черномазые— наши враги. Они притворяются покорными и молчат, но именно эти случайные прохожие помогли двум молодцам удрать. Это — арабская форма борьбы с нами. А бежавшие — агитаторы, бунтовщики! Их усилиями готовятся вооруженные нападения на полицейские посты, патрули, укрепленные точки, склады. После подавления недавнего восстания Абд эль-Крима политическое брожение имеет скрытые формы, но, мсье, мы живем на вулкане и никогда этого не забываем! Помните о нем и вы! Будете путешествовать по Африке — никогда не верьте туземцам и не становитесь к ним спиной — в прямом или переносном смысле. Римляне говорили: «Сколько рабов — столько врагов». Алжирцы плохие рабы. Значит — хорошие враги, не так ли?

На веранде модного кафе в центре города какой-то молодой человек, щеголяя своим парижским выговором и изысканностью оборотов речи, долго болтал с ванЭгмондом о прелестях Парижа. Он убеждал репортера поскорее вернуться в Европу и выражал удивление, что культурный человек добровольно отважился на такое путешествие. Гайсберт не стал спорить, он только подумал: «Французы всюду остаются французами, и этот парижанин-самый типичный из всех моих парижских знакомых».

На прощание молодой человек представился:

— Адвокат Сиди Абу Яхья!

«Так вот почему я так мало встречал культурных арабов! — понял Гайсберт. — Они, конечно, есть, но многие из них — перекрашенные. Этот адвокат — опасный враг тех двух молодцов, которые спасались от полиции в сыром переулке! Так кто же тут настоящий араб — те двое или этот? Где искать настоящего человека Африки?»

В порту француз-надсмотрщик больно ударил араба-грузчика суковатой палкой по тощим голым ногам. Грузчик, скорчившись пополам, тащил вещи Гайсберта. Когда все было уложено в грузовик, Гай заплатил рабочему преувеличенно много и даже дружески похлопал его по плечу: не расстраивайся, мол, парень! Оборванец резанул «доброго» иностранца глазами, как ножом, небрежно отсчитал сдачу, снял со своего плеча чужую руку и процедил сквозь зубы:

— Иди, иди… Ну…

И Гай опустил голову и пошел прочь…

Так встретила его Африка.

Ночь была душной и долгой. Утром, едва проводники прокричали название конечной станции: «Туггурт! Туггурт!» — он потушил сигарету и вышел на перрон.

Грузовичок доставил его на окраину городка к автобазе. Гай остановился, пораженный: прямо в него уперлась мертвыми глазами Сахара. Бесконечная, бескрайняя, беспредельная. Почти белая вблизи, бледно-розовая к горизонту. Пыль неподвижно висела в воздухе, и потому небо казалось низким и серым, как свод жарко натопленной печи. Мертвый зной. Мертвая тишина.

— Добрый день, мсье! Разрешите представиться: Дино Бонелли, агент местной базы Акционерного общества транссахарского сообщения. К вашим услугам.

Потный, слегка обрюзгший человек в опрятном белом костюме вежливо приподнял форменную фуражку. Во рту торчала коротенькая трубочка, на кисти правой руки синел вытатуированный якорь. Добродушный малый, этакий морской волк в отставке.

Гай был искренне обрадован появлением агента и теперь ухватился за него, как за спасательный круг: мучительные вопросы вдруг потеряли свою остроту.

Когда мы выезжаем? Где бы устроиться до отъезда? Можно ли помыться?

— Не спешите, дорогой мсье, не спешите! Нужно все обдумать и обеспечить вам как можно больше удобств! — Бонелли говорил спокойно, с приятной, благожелательной улыбкой, посасывая трубочку, осмотрел багаж ванЭгмонда.

— У вас много вещей, вот в чем беда. Мы обслуживаем чиновников, военных коммерсантов: этот народ путешествует налегке! Пассажиров усаживаем на вездеход, а их тощий багаж грузим на прицеп. Обычно места хватает, но вот что делать с вами — ума не приложу.

Он задумчиво смотрел на гору ящиков и чемоданов, точно на глаз определял их вес и объем.

Так они болтали и курили. Бонелли дал знак рукой, и к ним подбежали рабочие-французы в синих комбинезонах и с веселой руганью ловко уложили багаж под навес. И странно — Сахара как будто начала терять свой грозный смысл.

«Кук и компания сделают свое дело!» — думал Гай, приободрясь: у него в кармане шуршала пачка разноцветных билетов и квитанций.

— Новички не знают, что все предметы обихода можно получить в лавочке у озера Чад, на берегу реки Конго и в лесах Габона. Но кое-что приходится тащить издалека. Осторожнее, ребята! Не спешите! Что у вас в этом ящике?

— Тут оружие… Здесь киноаппарат и кассеты. Вон в том футляре — бумага, краски и кисти… Ну, и платье, конечно.

— Хорошо, — кивнул Бонелли, — очень хорошо, мсье. Старый африканец — всегда щеголь. Секрет нашего щегольства нужно знать, и я вам его открою: здесь импонируют люди, не делающие скидки на местные условия. Понятна ли моя мысль? Нет? Я объясню. Туземцы очень чутки к проявлению расхлябанности, у них наметанный глаз и удивительное умение замечать мелочи. При первых же признаках опущенности белого, дисциплина черного немедленно ослабевает. В Африке вы — начальник, большой человек. Поняли?

— Боюсь, что все это не нужно — настоящей Африки уже нет! Гай вынул из кармана разноцветную пачку билетов, талонов и пропусков.

Бонелли остановился, резко сплюнул. Трубочкой ткнул в пространство:

— А это? Видите?

Гай оглянулся: как жерло добела раскаленной печи, пылала вокруг Сахара. Густой воздух медленно струился вверх от белой земли в пустое небо. Гай потрогал грудь — кровь с трудом переливалась в отяжелевшем теле, как будто невыносимый груз навалился на голову и плечи. Он поднял лицо — прямо над его головой сквозь неподвижное раскаленное марево беспощадно жгло остервенелое солнце.

Бонелли усмехнулся.

— Крематорий готов — полезайте! Еще вчера вас никто не заметил бы в толпе пассажиров. Но сегодня произошла перемена: вы уже не простой пассажир, а белый, потому что здесь — порог Черной Африки. Сейчас много командовать ненужно — вокруг вас пока мы, европейцы, и вся наша техника. Но с каждым шагом нас будет все меньше и меньше. Условия существования станут незнакомыми и трудными, и когда-нибудь, возможно очень скоро, наступит время, когда вам придется бороться за свою жизнь. Ну, все ясно, мой молодой африканец?

Гай устроился в гостинице при автобазе и недурно освежился: оказалось, что поблизости бьет артезианский колодец с холодной и чистой водой. Побрился, тщательно причесался, надел легкий костюм и шлем, и, когда не совсем уверенно вышел во двор, все вежливо сняли шляпы. Сенегальский стрелок с медной серьгой в черном ухе выпучил глаза и оторопело отдал честь. Напрасно исподтишка Гай наблюдал за выражением лиц — усмешек не было, он находился в преддверии другого мира. Европа кончилась.

Двор автобазы окружали дома и навесы для машин. В просветах между постройками виднелась раскаленная белая даль, но такими узкими полосками, что зажатая в тиски пустыня не казалась жуткой.

Началась подготовка к походу. После недолгих колебаний было решено пустить новую трехосную машину вне расписания, благо, нашлись еще двое попутчиков почти без багажа. В пробный рейс ее поведет сам Бонелли, который обязан время от времени проверять работу всей линии. А пока новоиспеченного африканца в обязательном порядке направили на медицинский пункт. Доктор Паскье оказался немного смешным старым служакой в потертом костюме и стоптанных белых туфлях. Он подробно ознакомил путешественника с последствиями укусов насекомых, с сонной болезнью, лоа-лоа и многими другими страшными заболеваниями.

— Обращаю внимание на этого паука. Его укус смертелен. Запомните общий вид и темную окраску спины — это может спасти вам жизнь. Паук прыгает. Если увидите его вблизи, особенно ночью, — не шевелитесь! Вот, держите — это шприц с противоядиями. Инструкции приложены. Заучите их назубок! Потом искать и читать их будет поздно!

Обедали на пыльной крыше, под тентом, политым водой. Гай пригласил к своему столу Бонелли и доктора Паскье.

— Я вижу у вас на руке татуированный якорек, мсье Бонелли — сказал Гай.

— Очень рад встретить моряка у порога Сахары: я сам несколько лет плавал. Ну, расскажите-ка что-нибудь из ваших морских приключений! Я в долгу не останусь!

Но доктор, уже чуть опьяневший, расхохотался:

— Какой Дино моряк — ведь он плавал в луже на яичной скорлупе!

— Как так?

— Очень просто. Расскажи-ка, Дино!

— У меня было собственное суденышко — моторная шхуна. Я ходил вдоль Кавказского побережья, это на Черном море, в России, мсье. После революции все кончилось — шхуна была национализирована, я нищим едва выбрался за границу.

— Интересно, как же вы попали в Африку?

Вместо ответа Бонелли степенно вынул старенькое потертое портмоне и сдержанно сказал:

— Пора кончать! Нам, африканским служакам, не следует увлекаться: деньгами нас не балуют.

Гай заплатил. Все встали.

— Мсье ванЭгмонд, — сказал Бонелли, закуривая трубку, — зайдите ко мне подписать документы. Затем даю вам ровно час, и мы трогаемся.

— Вот страховой полис на имущество и жизнь. Советую подписать: мало ли что случится в пути.

— Слава богу, родственников у меня нет и радоваться моей смерти некому, — засмеялся Гай и небрежно махнул рукой.

— Как угодно. Мы, французы, не делаем и шагу без страховки.

— Французы — устрицы, их не оторвешь от места, к которому они приросли. А мы с вами — другое дело! Голландцы и итальянцы легки на подъем.

Лицо Бонелли стало вдруг серьезным. Он вынул трубку изо рта, подтянулся и отчеканил медленно, веско, почти торжественно:

— В Алжире много французских граждан итальянского происхождения, но мы не итальянцы, а французы, и, осмелюсь утверждать, хорошие французы. Взгляните-ка на моих двух братьев. — На стене в его конторе висели фотографии времен первой мировой войны. Два офицера во французской форме стояли у орудий. Между порыжелыми карточками красиво вилась трехцветная ленточка. — Герои Вердена. Оба пали.

Голос этого обрюзгшего человека дрогнул. Он снял шляпу.

— Простите, — смущенно пролепетал Гай и крепко пожал ему руку.

Солнце опустилось, сразу стало прохладнее. Гай поспешил во двор. И вовремя — все было готово к отъезду.

Вот и торжественный момент!

Вездеход подан. Пассажиры уселись на удобных скамейках, похожих на сиденья автобуса. Гай сел за Бонелли вместе с другими пассажирами. Рядом с водителем долго устраивался коренастый пожилой мужчина с могучими усами и оловянным взглядом — Гастон. На минуту он привлек внимание Гая.

«Он пьян, — решил Гай. — Это наш штурман: перед его сиденьем штатив, видно, для астрономических инструментов. Мы будем плыть в песчаном море по луне, звездам и солнцу!»

Последние сиреневые облака угасли. Появились крупные звезды. Ни арабов в бурнусах, ни верблюдов. Звона бубенчиков тоже нет. У ворот стояла арабская девушка в белом млафа (чадра), но она была не из Шехерезады, судя по банке консервов в руках.

— Вперед!

Бонелли дал газ, поплыли облака синего зловонного дыма, вездеход с грохотом выехал за ворота.

Хвойные деревья и оливковые рощи, виноградники и плантации, обсаженные кипарисами, широкие шоссе и рекламы Машлен и Ройал-Шелл остались позади. Справа и слева потянулись южные склоны полупустыни, обжигаемые знойным дыханием Сахары — сухие степи, там и сям группы низкорослых колючих деревьев. Стада стали мельче: коровы и лошади сменились овцами, потом козами, наконец исчезли и они. Автомобильная дорога потянулась по равнине, покрытой щебнем и песком, люди стали редким украшением пейзажа. Попадались лишь верблюды да куры, дикие, обтрепанные, серые от пыли. Глинобитные дома незаметно перешли в плетенки из прутьев и листьев, а плетенки — в шалаши из смрадного тряпья, где три стороны завалены горячим песком и пылью, а с четвертой — торчит палка. Лучше всего устроились те, кто смог натянуть пестрое рванье на сухие кусты. Иногда среди голой степи возвышались развалины — остатки римских городов В одном месте Гай сфотографировал гордую и прекрасную колонну и перед ней — сделанный из тряпья шалаш, из которого были видны грязные тощие ноги. От римской эпохи сохранился еще один многозначительный памятник — фоггары, остатки древних подземных водопроводных сооружений. На многие километры тянулись они во всех направлениях, кое-где осыпавшиеся и забытые, кое-где до сих пор шедшие в дело: в прохладных подземных коридорах ютились семьи арабов, из ям торчали головы черномазых ребятишек.

Зной усилился. Иногда возникал южный ветерок и обжигал, но не лицо, как это бывает на юге Европы, а горло и легкие. Безлюдье. Пустота. Отсутствие условий для жизни властно господствовало в гнетущем пейзаже: теперь глаз воспринимал все живое с особой радостью, как привет и подарок.

У Гая под сиденьем находилась корзина. В ней — пресный сыр, сгущенное несладкое молоко, томатный сок и шоколад.

Сначала он держал наготове фотоаппарат и делал снимки пустыни. Но что снимать? Справа и слева, впереди и позади — всюду плоский и ровный каменистый грунт, скучный, как запыленный старый стол. Привалы однообразны. В хорошо обжитых французами оазисах умеренное любопытство взрослых и восторг детворы. На фоне халатов приятно выделялись синие комбинезоны и белые костюмы французов. Сдача и прием почты. Невкусная еда. Испорченный жарой отдых. И снова раскаленная ширь, бескрайняя пустота, серая, оранжевая и желтая, почти белая и почти черная. Да, черная! В Сахаре путник видит все стадии разрушения каменных пород, причем щебень сверху покрыт темным налетом, который называется здесь загаром пустыни. Безлюдное пространство всегда безотрадно, но ничего не может быть ужаснее плоской равнины покрытой насколько хватает глаз черным раскаленным щебнем! Машина шла по этим поджаренным и обугленным камням и оставляла за собой светло-серый след. Медленно менялись безжизненные тона, медленно проплывали мертвые скалы, камни и песок, но всегда неотступно бежала за машиной пыль.

Пыль, пыль, пыль, пыль… Гай угрюмо молчал.

Знойные дни и прохладные ночи менялись законной чередой. Белая машина, ставшая уже серой, неутомимо бежала вперед. Несмолкаемый грохот. Зловонный чад. Жарко. Пусто. Скучно.

Длительное автомобильное путешествие утомляет всегда и везде, а трястись на грузовике по Сахаре — занятие и вовсе не легкое. Плечом Гай упирался в железную подставку для рамы, на которой над головами путников был натянут тент. На опоре болтался градусник, показывавший сорок четыре градуса. Сначала Гай развлекался тем, что считал, сколько раз при особенно резких толчках он ударялся головой о горячее железо, но, быстро насчитав первую тысячу, бросил это занятие и нашел себе другое — воспоминания. Что же привело его к этой горячей железной опоре с болтающимся термометром?

Р-р-р-р…

Машина резко затормозила. В тяжелом воздухе повисли клубы синего дыма. Пассажиры недовольно подняли головы.

— Гастон, взгляни-ка вон туда!

Грязным пальцем Бонелли указал вперед. Усач молча посмотрел бычьим взглядом. Потом изрек:

— Они.

— В чем дело? Мотор испортился? — заволновались пассажиры.

Бонелли не спеша встал, вышел из машины, вынул из кобуры большой пистолет и ввел пулю в ствол. Осмотрев оружие, он, очевидно для пробы, выстрелил в землю. В мертвом безмолвии пустыни выстрел прозвучал неприятно. Затем он, держа оружие наготове, приступил к отправлению маленькой естественной надобности. Между тем Гастон, порывшись под сиденьем, извлек из его недр пулемет, насадил на турель, заложил обойму и навел на цель. «Это охранник, а не штурман!»

Пассажиры совершенно растерялись.

Облачко пыли приближалось — уже можно было различить темные фигурки всадников на верблюдах.

Усач встал, снял пробковый шлем, широкими движениям и вытер огромным пестрым платком пот — сначала с лица, потом с лысины, наконец, с багровой шеи. Надев шлем и подкрутив усы, он повернулся к безмолвным и бледным пассажирам:

— Господа пассажиры! Извольте залезть под скамьи. К нам приближаются туареги!

Так началось для ванЭгмонда знакомство с настоящей Африкой.

Ошалев от жары, он не заметил, что ровная до сих пор местность постепенно стала волнистой: каменистые холмы гряда за грядой тянулись поперек пути. Отряд туарегов остался в лощине, а трое двигались навстречу путникам, то скрываясь, то показываясь вновь, каждый раз все ближе и отчетливее.

Чего им надо?

А вот сейчас увидим. — Бонелли спокойно оперся локтем кузов автомобиля, держа пистолет наготове.

— Что советуете приготовить — фотоаппарат или браунинг?

— То и другое, мсье.

Вдруг совсем близко, шагах в двухстах, всадники вынырнули из-за камней и остановились: три яркие фигуры, точно вырезанные из цветной бумаги и наклеенные на бледно-лиловое пламенное небо.