Тьма, — и больше ничего

Я указал на восточную стену дома:

— Ты знаешь, где взять.

— Знаю. — Он захлопнул боковину с громким треском, от которого куры, вернувшиеся во двор, вновь бросились врассыпную. — Сладкая и холодная, как и всегда?

— Скорее да, чем нет, — согласился я и подумал: Но если бы ты попробовал набрать воды из другого колодца, не думаю, что тебя волновал бы вкус. — Попробуй — и увидишь.

Он направился к дому, обходя его с той стороны, где под навесом стояла дворовая колонка. Мистер Лестер проводил его взглядом, потом повернулся ко мне, расстегнув плащ. Костюм его определенно нуждался в чистке по возвращении в Линкольн, Омаху, Диленд или какой-нибудь другой город, в котором он вешал шляпу, когда не занимался делами Коула Фаррингтона.

— Я бы сам не отказался от глотка воды, мистер Джеймс.

— Я тоже. Ремонтировать изгородь — потная работа. — Я оглядел его с головы до ног. — Но, наверное, не такая потная, как проехать двадцать миль в грузовике Ларса.

Он потер зад и улыбнулся адвокатской улыбкой. Но на этот раз в ней промелькнуло сожаление. Я уже видел, как его глазки бегают по сторонам. Не следовало недооценивать этого человека только потому, что ему приказали протрястись двадцать миль по сельским дорогам в жаркий летний день.

— Мой зад уже никогда не будет прежним.

На одной из стоек навеса на цепочке висела кружка. Ларс наполнил ее и выпил до дна, его кадык ходил вверх-вниз по жилистой, загорелой шее. Наполнил второй раз и предложил Лестеру, который посмотрел на кружку примерно так же, как я — на его протянутую руку.

— Может, мы попьем воды в доме, мистер Джеймс? Там чуть прохладнее.

— Прохладнее, — согласился я, — но желания приглашать вас в дом у меня не больше, чем пожимать вам руку.

Ларс Олсен уловил, куда дует ветер, и, не теряя времени, вернулся к грузовику. Но сначала отдал кружку Лестеру. Мой гость пил воду не огромными глотками, как сделал Ларс, а маленькими брезгливыми глоточками, другими словами — как адвокат… Но он не остановился, пока не осушил кружку до дна, тоже как адвокат. Хлопнула сетчатая дверь, и из дома вышел Генри, в комбинезоне, босиком. Окинул нас взглядом, абсолютно безразличным, — умный мальчик! — и пошел туда, куда и полагалось идти нормальному деревенскому подростку: посмотреть, как Ларс возится со своим грузовиком, и, если повезет, чему-то научиться.

Я сел на укрытые брезентом дрова, которые мы держали с этой стороны дома.

— Как я понимаю, вы здесь по делу. По делу моей жены.

— Да.

— Что ж, раз уж воду вы выпили, давайте сразу к нему и перейдем. У меня еще полно работы, а на часах три пополудни.

— От рассвета до заката. У фермеров жизнь трудная. — Он вздохнул, как будто знал.

— Да, и своенравная жена только добавляет трудностей. Вас прислала она, как я понимаю, только не знаю зачем. Если речь идет о каких-то официальных бумагах, так я думал, что их привезет помощник шерифа.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Ваша жена не присылала меня, мистер Джеймс. Дело в том, что я приехал повидаться с ней.

Происходящее напоминало игру: теперь пришла моя очередь удивляться. Потом рассмеяться, потому что на сцене за удивленным взглядом обычно следует смех.

— Вот и доказательство.

— Доказательство чего?

— Мое детство прошло в Фордьюсе, и там у нас был сосед, отвратительный старикан по фамилии Брэдли. Все его звали Папаша Брэдли.

— Мистер Джеймс…

— Моему отцу приходилось время от времени иметь с ним дело, и иногда он брал меня с собой в те уже далекие дни. Речь обычно шла о семенах кукурузы, особенно весной, но иногда он с Брэдли обменивался инструментами. Тогда по каталогам ничего не покупалось, и хороший инструмент мог обойти весь округ, прежде чем возвращался домой.

— Мистер Джеймс, я не понимаю, какое…

— И всякий раз, когда мы ехали к этому старику, моя мама наказывала мне затыкать уши, поскольку каждое второе слово, слетавшее с губ Папаши Брэдли, было ругательством или намеком на что-то непристойное. — Мне все происходящее уже начало нравиться. — Поэтому, само собой, я, наоборот, слушал, причем очень даже внимательно. И запомнил одну из любимых присказок Папаши Брэдли: «Никогда не садись на кобылу без уздечки, потому что никто не знает, куда эта сука побежит».

— И как мне вас понимать?

— Куда, по-вашему, побежала моя сука, мистер Лестер?

— Вы говорите мне, что ваша жена?..

— Сбежала, мистер Лестер. Сделала ноги. Ушла по-английски. Смылась. Мне нравится сленг, и эти слова сразу приходят на ум. Ларс, однако, и остальные горожане, просто скажут: «Она убежала и оставила его», — когда об этом станет известно. Или «его и мальчика», как в данном случае. Я, естественно, подумал, что она направилась к своим любящим свиней друзьям из «Фарринггон компани» и следующей весточкой от нее будет уведомление о том, что она продает землю своего отца.

— И она собиралась это сделать.

— Она уже что-то подписала? Если да, тогда мне, полагаю, придется обратиться в суд.

— Если на то пошло, не подписала. Но когда подпишет, я настоятельно рекомендую вам не тратить деньги на судебный процесс, который вы, несомненно, проиграете.

Я встал. Одна лямка комбинезона упала с плеча, и большим пальцем я вернул ее на место.

— Что ж, раз ее здесь нет, это, как говорят юристы, «вопрос спорный», не правда ли? Я бы на вашем месте поискал ее в Омахе. — Я улыбнулся. — Или в Сент-Луисе. Она постоянно говорила о переезде в Сент-Луис. И мне представляется, что она устала от вас точно так же, как от меня и сына, которого родила. Как говорится, счастливо избавилась от мусора. Чума на оба ваших дома. Это, между прочим, Шекспир. «Ромео и Джульетта». История любви.

— Вы уж извините, мистер Джеймс, но все это кажется очень странным. — Лестер достал носовой платок из внутреннего кармана пиджака — готов спорить, у таких, как он, странствующих адвокатов карманов очень много, — и принялся вытирать лицо. Щеки его не просто покраснели, а стали багрово-красными. — Действительно, очень странно, учитывая сумму, которую мой клиент соглашался заплатить за этот земельный участок, граничащий с Хемингфорд-Стрим и расположенный рядом с Большой западной железной дорогой.

— Мне тоже предстоит с этим свыкнуться, но в сравнении с вами у меня есть преимущество.

— Какое же?

— Я ее знаю. Уверен, вы и ваши клиенты думали, что уже заключили сделку, но Арлетт Джеймс… Скажем так: пригвоздить ее к чему-либо — все равно что пригвоздить желе к полу. Нам всегда следует помнить, что говорил Папаша Брэдли, мистер Лестер. Это был наш деревенский гений.

— Могу я заглянуть в дом?

Я снова рассмеялся, на этот раз очень даже естественно. Наглости у этого парня хватало, ничего не скажешь, и я прекрасно понимал его желание не возвращаться с пустыми руками. Он трясся двадцать миль в пыльном грузовике, и ему предстояло протрястись еще столько же до Хемингфорд-Сити (а потом, несомненно, ехать на поезде), он отбил зад, и людей, пославших его сюда, наверняка не порадует отчет, с которым он вернется. Бедолага!

— Я отвечу своим вопросом: сможете вы скинуть штаны, чтобы я взглянул на ваше интимное местечко?

— Ваши слова оскорбительны.

— Ну… Думайте об этом не как о сравнении, это неправильно, а как об аллегории.

— Я вас не понимаю.

— Что ж, у вас есть час, чтобы все обдумать по пути в город… или даже два, если у «Красной крошки» Ларса лопнет колесо. И могу заверить вас, мистер Лестер, если бы я позволил вам заглянуть в мой дом — принадлежащий только мне, мою крепость, мое интимное местечко, — вы бы не нашли мою жену в стенном шкафу или… — В этот ужасный момент я едва не сказал «или в колодце». Почувствовал, как на лбу выступил пот. — Или под кроватью.

— Я и не говорил…

— Генри! — позвал я. — Подойди на минутку!

Генри подошел, опустив голову, волоча ноги по пыли. Выглядел он встревоженным, даже виноватым, но значения это не имело.

— Да, сэр?

— Скажи этому человеку, где твоя мама.

— Я не знаю. Когда ты позвал меня к завтраку в пятницу утром, она уже ушла. Взяла чемодан и ушла.

Лестер пристально посмотрел на него.

— Сынок, это правда?

— Папка, могу я вернуться в дом? Пока я болел, у меня накопились уроки.

— Конечно, иди, только не затягивай с уроками, — ответил я. — Помни, вечером твоя очередь доить коров.

— Да, сэр.

Он, все так же волоча ноги, поднялся по ступеням и скрылся в доме. Лестер проводил его взглядом, потом повернулся ко мне:

— Что-то здесь нечисто.

— Я вижу, у вас нет обручального кольца, мистер Лестер. К тому времени, когда вы будете носить его столько же лет, сколько и я, вы поймете, что в семьях иначе и не бывает. И вы поймете кое-что еще: никому не дано знать, куда побежит кобыла.

Он поднялся.

— Мы еще не закончили.

— По мне, так точка поставлена, — заявил я, зная, что это не так. Но если все пойдет хорошо, можно будет считать, что мы значительно приблизились к этой самой точке. Если…

Он зашагал через двор, потом вдруг повернулся ко мне. Вновь воспользовался шелковым носовым платком, чтобы вытереть пот с лица, потом заговорил:

— Если вы думаете, что эти сто акров ваши только потому, что вы запугали жену и заставили ее уехать к тетушке в Де-Мойн или к сестре в Миннесоту…

— Начните с Омахи. — Я улыбнулся. — Или с Сент-Луиса. С родственниками она отношений не поддерживала, но ей всегда хотелось жить в Сент-Луисе. Одному Богу известно почему.

— Если вам кажется, что вы сможете засеять эти акры, а потом собрать урожай, дважды подумайте, прежде чем начать работу. Эта земля не ваша. Если вы бросите в нее хотя бы семечко, мы встретимся с вами в суде.

— Я уверен, вы получите весточку, как только у нее возникнут проблемы с деньгами, — ответил я.

Сам же хотел сказать: Да, эта земля не моя… но и не ваша. Она просто будет ничейной. И это хорошо, поскольку она станет моей через семь лет, когда я пойду в суд и попрошу официально признать Арлетт мертвой. Я могу подождать. Зато семь лет мне не придется нюхать свиное дерьмо, когда ветер будет дуть с запада. Семь лет не придется слышать визга убиваемых свиней (очень похожий на крики женщины, которую убивают), не придется видеть их внутренности, плывущие по реке, и вода не покраснеет от крови. Мне представляется, что это будут семь прекрасных лет.

— Удачного вам дня, мистер Лестер. И берегитесь солнца на обратном пути. Под вечер оно сильно жжет и будет светить вам в лицо.

Он залез в кабину, не ответив. Ларс помахал мне рукой, и Лестер что-то резко ему сказал. Ларс бросил на него взгляд, который говорил: Гавкай сколько хочешь, но до Хемингфорд-Сити все равно те же двадцать миль!

Когда от них остался только беличий хвост пыли, Генри вышел на крыльцо.

— Я все сделал правильно, папка?

Я взял его за руку, сжал, притворился, что не почувствовал, как его рука на мгновение напряглась под моими пальцами, словно он подавлял желание вырваться.

— Не то слово. Идеально.

— Завтра мы засыпем колодец?

Я долго об этом думал, потому что наша дальнейшая жизнь могла зависеть от моего решения. Шериф Джонс старел и набирал вес. Ленивым он не считался, но не привык шевелить пальцем без веской на то причины. Лестер со временем мог убедить Джонса приехать к нам, но, вероятно, лишь после того, как стараниями Лестера один из сыновей Коула Фарринггона, по которым давно плакал ад, позвонит Джонсу и напомнит, что их компания — один из самых крупных налогоплательщиков округа Хемингфорд (не говоря уж о соседних округах — Клее, Филлморе, Йорке и Сьюарде). Однако я полагал, что у нас по-прежнему есть как минимум пара дней.

— Не завтра, — ответил я. — Послезавтра.

— Папка, почему?

— Потому что сюда приедет шериф округа, а шериф Джонс старый, но не глупый. У него могут возникнуть подозрения, если он увидит неровно засыпанный колодец… А вот если будут засыпать колодец прямо при нем, по причине…

— По какой причине? Скажи мне!

— Скоро скажу, — пообещал я. — Скоро.

Весь следующий день мы ждали, что на нашей дороге заклубится пыль, поднятая уже не грузовиком Ларса Олсена, а автомобилем шерифа округа. Не дождались. Зато пришла Шеннон Коттери, очень миленькая, в блузке из хлопка и клетчатой юбке, чтобы спросить, здоров ли Генри и может ли поужинать с ней, ее мамой и папой.

Генри ответил, что он здоров, и я, охваченный дурным предчувствием, вскоре смотрел, как они уходят по дороге, держась за руки. Он хранил ужасный секрет, а ужасные секреты — тяжелая ноша. И желание поделиться ими — самое естественное желание, какое только может быть в этом мире. И он любил эту девочку (или думал, что любит, а это одно и то же, когда тебе идет пятнадцатый год). Более того, ему предстояло солгать, а она могла почувствовать ложь. Есть мнение, что любящие глаза слепы, но это аксиома дураков. Иногда они видят слишком многое.

Я занялся прополкой огорода (выполол больше гороха, чем сорняков), потом сидел на крыльце, курил трубку, ждал возвращения Генри. Он вернулся перед самым восходом луны. Шел, наклонив голову, ссутулившись, не шел — а тащился. Не понравился мне такой его вид, но все же я испытал облегчение. Если бы он поделился своим секретом или хотя бы чуть приоткрыл его, то так не шел бы. Если бы он поделился своим секретом, он вообще мог не вернуться.

— Ты обо всем рассказал, как мы решили? — спросил я, когда сын сел.

— Как ты решил. Да.

— И она пообещала не говорить родителям?

— Да.

— Но она скажет?

Он вздохнул:

— Скорее всего. Она любит родителей, а они любят ее. Полагаю, они увидят что-то в ее лице и вытянут из нее все. А если они не вытянут, она расскажет шерифу, если он сочтет необходимым поговорить с кем-то из ее семьи.

— Лестер за этим проследит. Будет давить на шерифа, потому что его боссы в Омахе будут давить на него. Он будет гнать волну, и непонятно, когда все закончится.

— Не следовало нам этого делать. — Генри задумался, потом повторил эти слова яростным шепотом.

Я промолчал. Какое-то время и он не произносил ни слова. Мы оба наблюдали, как луна, красная и большущая, поднимается над кукурузой.

— Папка? Можно мне выпить стакан пива?