Доктор Данилов в Склифе

— Взрыв в клубе «Двоеточие» на Берсеневской набережной, — сообщила Таня, не дожидаясь вопросов. — Уже полчаса как везут и везут… Вся хирургия на ушах стоит!

Данилов хорошо представлял себе, что такое массовое поступление пострадавших. Занимаются все свободные операционные, привлекаются все, кто может оперировать, редко-редко, но бывает так, что и гинекологи с урологами на время меняют квалификацию, ассистируя коллегам из других отделений. Ничего необычного — хирург есть хирург, какими бы органами он ни занимался. По идее, любой врач должен уметь и аппендикс вырезать, и роды принять, и кесарево сечение произвести… Это в Москве обычно каждый занимается своим делом, а закинет судьба работать куда-нибудь в глушь, где до ближайшей районной больницы трястись по колдобинам часов восемь, а то и двенадцать, придется все экстренное делать на месте самому.

— От нас что-то требуется? — на всякий случай спросил Данилов.

— Нет, не требуется, — ответила Таня, подходя вплотную к Данилову и обдавая его запахом своих пряных духов, сквозь которые пробивался аромат мятной зубной пасты. — У нас свои дела.

«Свои дела» прозвучало довольно игриво.

— Тогда я пошел пить кофе, — сообщил Данилов и вернулся в ординаторскую.

Другую медсестру он непременно пригласил бы составить ему компанию, но Таня точно расценила бы это как намек на развитие отношений.

В ожидании кипятка Данилов думал о том, что сейчас творится в хирургическом корпусе и каково приходится врачам, в том числе и доктору Ольге Николаевне. Аврал в медицине — ужасное дело. Спешка — она ведь до добра редко когда доводит.

«Им бы еще два часа продержаться, а там… — подумал Данилов. — А что там? Пришедшие на работу отправятся прямиком в операционные, а те, кто сдал дежурство, останутся «прикрывать» отделения».

«Прикрывать» — не в смысле «закрывать», а в смысле — заниматься пациентами, решать текущие вопросы и тому подобное. Потом ненадолго домой — прийти, упасть, и снова на работу. Пострадавших будут везти несколько часов, а перегрузка растянется на дни. Одно дело — довезти живым до стационара и совсем другое — выписать из стационара живым. Впрочем, любителям спокойствия, как и всем, любящим строить свою жизнь по заранее спланированному графику, в медицине делать нечего. Разве что в медицинские статистики податься.

Под кофе Данилов включил телевизор и узнал из выпуска новостей, что в клубе с прикольным названием «Двоеточие» взорвалась граната, пронесенная внутрь одним из гостей. Граната взорвалась в гуще танцующего народа. Владельца и тех, кто был рядом с ним, спасти не удалось. Тех, кого задело осколками на расстоянии, развезли по больницам.

«Интересно, на сколько осколков разрывается граната? — подумал Данилов. — Наверное, не меньше чем на сотню, а то и на две. К тому же осколок может прошить человека насквозь и попасть в соседа. И какой вообще смысл ходить в ночной клуб с гранатой в кармане? Ею же там не воспользуешься для самообороны. Может, покушение планировали?..»

Провидение решило, что доктору Данилову довольно сачковать, и послало ему «самотек» — тридцатилетнего мужчину, уже две недели пребывавшего в запое.

Страдальца, краснолицего, небритого, потного, привезла в Склиф жена, бойкая брюнетка с бегающими глазами. Несмотря на ранний час и скорбный повод, женщина была при полном макияже, на взгляд Данилова — чрезмерном.

Обработка началась по классической схеме.

— Доктор, можно побеседовать с вами наедине?

И быстрый взгляд-выстрел в сторону Тани: «Выйди, непонятливая, дай с доктором пообщаться».

— Я наедине на работе не разговариваю, — отрезал Данилов. — Говорите здесь.

Еще один выстрел в Таню, игра бровями, и рука скользит в сумочку.

— Это вам, сами поделите.

По толщине конверта судить о сумме нельзя (кто его знает — сотенные там или пятитысячные), но примерный размер суммы угадать можно по выражению лица дающего. Дающие нервозны. Они переживают, беспокоятся — а ну как заглянет доктор в конверт и рявкнет: «Вы что, издеваетесь надо мной?» Конверт кладут на стол осторожно и не сразу отрывают от него руку. Могут машинально погладить, прощаясь с деньгами, могут подтолкнуть в сторону доктора — бери, не раздумывай, все равно больше не дам.

Те, кто знает, что дает много, обращается с конвертом небрежно, словно демонстрируя миру свое пренебрежение к деньгам. Нам главное — своего добиться, а деньги это так, средство. Дающие много не кладут конверт, а будто бы небрежно роняют на стол и сразу же отводят глаза в сторону, показывая, что дальнейшая судьба денег их не заботит — это уже ваши деньги, доктор.

Дающие столько, сколько обычно полагается, кладут конверт спокойно и так же спокойно смотрят прямо в глаза. Мы что от нас требуется сделали, теперь ваш ход, доктор!

«Тысяч пять там точно есть», — подумал Данилов, не притрагиваясь к конверту.

— Уберите, пожалуйста! — потребовал он.

— Да вы не волнуйтесь, я не из милиции. — Брюнетка натянуто улыбнулась. — Я жена этого алкоголика. Хотите, паспорт покажу?

— Не надо, — покачал головой Данилов. — Но пока вы не уберете конверт, я с вами разговаривать не стану.

Недовольно поджав губы, женщина вернула конверт в сумочку.

— Валь, поехали отсюда, — подал голос муж. — Здесь нам не рады…

— Сиди и молчи! — оборвала его жена.

— Ваш муж прав, — ответил Данилов. — Мы действительно вам не рады. Здесь не выводят из запоев. Обращайтесь в наркологию.

— А у меня другая информация! — возразила брюнетка. — И потом — кто сказал насчет выведения из запоя? У моего мужа отравление алкоголем, и вы обязаны оказать ему помощь! Не хотите за деньги — лечите даром!

На столе, там, где только что лежал конверт, появились паспорт и зеленая пластиковая карточка полиса обязательного медицинского страхования.

Можно было бы просто послать их к черту и потом месяц отписываться на жалобы. Данилов решил поступить иначе.

— Здесь лечат острые отравления ядами, — начал он. — Если бы ваш муж, не дай бог, отравился бы большой дозой этилового спирта и имелась бы соответствующая клиническая картина, я госпитализировал бы его. Но мы имеем состояние, характеризующееся длительным, многодневным употреблением алкоголя, которое хоть и сопровождается определенной интоксикацией, но госпитализации в отделение острых отравлений не подлежит. В Москве есть специализированные наркологические больницы, туда и обращайтесь.

— Вы даже его не осмотрите? — набычилась брюнетка.

— Могу осмотреть, — ответил Данилов. — Но вы ведь начали с денег, поэтому я сразу же обрисовал вам ситуацию. Давайте я выслушаю жалобы вашего мужа, послушаю его, измерю давление, а вы тем временем подумайте над тем, что я вам сказал…

— А потом еще жалуетесь, что денег вам не хватает! — Переполнившись эмоциями, брюнетка сорвалась на крик. — А сами!

— Я вам жаловался? — удивился Данилов.

— Вы, доктора, всем жалуетесь! И по телевизору, и в Интернете! А сами немного напрячься не соизволите, чтобы заработать!

— Валь, ну перед кем ты стараешься? — снова встрял муж. — Это же бездушные люди, давно забывшие все свои клятвы! Поехали отсюда, нехорошо мне, душно!

Таня проводила «сладкую парочку» до выхода, чтобы те ненароком не сунулись со своими проблемами в реанимацию. Данилов тем временем открыл окно, чтобы проветрить помещение от «выхлопа», оставленного несостоявшимся пациентом.

— В наркологию многие не обращаются только потому, что боятся постановки на учет, — вернувшись, сказала Таня. — Неохота людям биографию себе портить и прав лишаться. А мужика этого я помню, бывал он у нас.

— Официально или неофициально?

— Конечно же неофициально, — улыбнулась Таня. — Это вы, Владимир Александрович, такой правильный, а некоторые врачи только и ищут как бы подзаработать.

— Слышал. Мне Марк Карлович рассказывал.

— Марк Карлович и половины того не знает, что здесь творится, — многозначительно сказала Таня. — Он знает только то, что ему рассказывают. А рассказывают ему далеко не все…

— Давайте сверим «движение» за сутки, — сменил тему Данилов. — Скоро уже на «пятиминутку» идти.

— Да-да, конечно…

Если Таня в глубине души и была уязвлена даниловской холодностью, то виду не подала.

До конца дежурства больше никого не привозили. Дежурство выдалось спокойное, можно сказать — отдых, а не работа. Данилов уходил домой полный сил. На улице он подумал о том, что раз спать не хочется, то сразу домой ехать нет смысла — можно прогуляться по утренней прохладе, а когда солнце начнет припекать, спуститься в метро.

Прогулка вылилась в настоящий марш-бросок — от Сухаревской площади до Таганской. Впечатлений набралось достаточно. Самым ярким из них стал мужичок, дополнивший наряд из футболки и джинсов галстуком пронзительно лилового цвета. Мужичок стоял на углу Сретенки и Ащеулова переулка и громким голосом сообщал прохожим:

— Этот безумный мир так тесен! Так тесен мир!

Прохожие не возражали. Москва населена очень покладистыми людьми. Они согласны со всем, что не идет вразрез с их личными интересами. Безумный так безумный, тесен так тесен.

Всю дорогу до дома Данилов строил версии, размышляя над тем, что мужичок в галстуке хотел сказать людям, но так ничего и не надумал. Прямо хоть возвращайся да спрашивай.

Глава шестая

Взятки гладки

— Вчера был большой шухер в томографии, — сказал Агейкин. — Интересно, скажут ли об этом на пятиминутке?

— Что там случилось? — Данилова больше интересовали не томографические дела, а состояние и диагноз мужчины пятидесяти семи лет, оставленного под наблюдение в приемном отделении. — Праздновали чей-нибудь день рождения и побили стекла?

— Хуже. Доктора Саганчину вчера взяли с поличным на «левом» МРТ. Представляешь — ей две недели до декрета оставалось, а тут такая непруха!

— Знакомая фамилия.

— Что, учились вместе?

— Нет, просто про эту Саганчину и ее «шалости» мне рассказывал Марк Карлович.

— Кто тут меня поминает? — в ординаторскую вошел заведующий отделением. — Сплетничаете про начальство?

— Скорее, про отделение томографии, — ответил Данилов.

— A-а, вы уже в курсе…

— Как тут не быть в курсе? — хмыкнул Агейкин. — Соседний корпус как-никак, все на виду. К тому же те, кто вчера на свое исследование не попал, такой шум подняли — и в Братеево, наверное, было слышно. Носились тут мимо нас в «подкову» и обратно.

«Подковой» благодаря своей форме в обиходе назывался первый корпус Склифа, самый старый и недавно отреставрированный, бывший когда-то странноприимным домом графа Шереметьева. С первого корпуса и начался Институт имени Склифосовского.

— А зачем в «подкову»? — не понял Данилов. — Ведь томография в большом корпусе?

— Томография в большом, а оплата — в «подкове», в кассе при лаборатории, — пояснил Марк Карлович. — Другой кассы у нас в Склифе нет.

— Маразм, — оценил Данилов. — Пациентам надо идти через весь двор. А если учесть, что многие из них передвигаются не очень хорошо…

— …то создается прекрасная почва для всякого рода злоупотреблений, — закончил фразу Марк Карлович. — Но касса в первом корпусе, и с этим надо считаться. Открывать вторую в томографии слишком геморройно. Помещение, аппарат, человека сажать. Кому надо, пробежится до «подковы» и обратно. Пациенты пока особо не протестуют, а врачи — тем более.

— В детстве моем показывали по телику австралийский мультик «Восемьдесят дней вокруг света», — вспомнил Данилов, — там были золотые слова: «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другого».

— Помню такой мультик, — сказал Агейкин.

— Вот наша Саганчина и использовала. Да и не только она. Правда, остальные так не зарываются. — Марк Карлович почесал за ухом. — Вы с ней не успели познакомиться?

— Нет.

— Красивая женщина и очень, надо сказать, шустрая. Своего не упустит. Как сообщают информированные источники, погорела она случайно…

Информированные источники Марка Карловича ошибались. Не исключено, впрочем, что никаких информированных источников и не было, а были обычные слухи, мгновенно возникающие из небытия и так же быстро исчезающие. На самом деле доктор Саганчина пострадала из-за своей жадности.

Магнитно-резонансная томография дело дорогостоящее — в среднем одно исследование стоит около пяти тысяч рублей. Официально, с уплатой в ту самую кассу, находящуюся в первом корпусе. Сумма немалая, и пациенты не прочь сэкономить, попытавшись договориться с доктором напрямую. За полцены. К обоюдной пользе. Кто их считает, эти исследования? Правильно — сам врач, который их производит. Сколько он покажет, столько начальство и увидит.

Пациенты, сэкономившие на расчете с врачом несколько тысяч рублей, ничего, кроме признательности, к доктору не испытывают и вряд ли побегут жаловаться. Особенно с учетом того, что каждому «левому» пациенту традиционно полагается бонус — проход на исследование вне очереди или по «сокращенной» очереди из таких же сообразительных людей.

— Там же принимают по записи! — может сказать тот, кто немного в курсе дела. — А записывают по телефону. Приходишь к назначенному времени, и все! Какая тут может быть очередь?

— Огромная! — ответит тот, кто в курсе дела не немного, а полностью. — Плевать там хотели на запись!

Ну, не то чтобы плевать, а соблюдать время никогда не получается. Даже при всем желании врача и при полном (не дай бог) отсутствии «левой» клиентуры. Склиф есть Склиф, и все его службы в первую очередь обслуживают тех, кто там лежит, а уже потом — народ со стороны. Часть «постояльцев» Склифа попадает на МРТ, так же как и на рентген, и на УЗИ, в срочном порядке. Это когда лечащим врачам надо немедленно знать, как там и что? В записи подобные случаи не учтешь, но тем не менее они ежедневно имеют место быть. А само исследование занимает не менее сорока пяти минут, а бывает так, что и больше. Это только команда доктора Хауса умеет укладываться в пять минут экранного времени, но это только в кино. Томографию не только провести надо, но и оценить вдумчиво и описать подробно. Поспешишь — только людей насмешишь.

Не исключено, что среди желающих «сэкономить» могут оказаться и «засланные казачки» или даже одетые в штатское оперативники. Тут уж нет готовых рецептов, каким образом можно отделить зерна от плевел. Остается уповать на интуицию и умение разбираться в людях.

Доктор Саганчина с удовольствием шла навстречу людям, давая им возможность «ополовинить» стоимость производимых ею исследований. Гуманизм — это, знаете ли, основная составляющая врачебной работы. Тылы у Саганчиной были крепкими — она делилась не только со своей медсестрой, но и Сами Знаете с Кем и потому работала спокойно, не боясь неприятностей. В то, что кто-то из карающих органов обратит на нее внимание, Саганчина не верила. У них, бедолаг, до всех, кто больничными листами торгует, руки не доходят, куда уж в другие сферы соваться.

Саганчину нельзя было назвать дурой — школу и университет она окончила с отличием, но кто сказал, что глупая мысль не может поселиться в умной голове? Дуракам ведь иногда умные мысли в голову приходят.

Со временем Саганчина освоила еще один метод «стрижки овец». Далеко не все пациенты, приходящие со стороны, знали, что исследование надо предварительно оплатить в другом корпусе. Медсестры периодически выходили к очереди и интересовались:

— Все оплатили исследование?

Не оплатившие спохватывались и бежали платить.

«Зачем лишать себя дополнительной возможности заработка?» — подумала однажды Саганчина и сказала медсестре:

— Аня, кончай-ка ты бегать в коридор! Ты ведь не обязана интересоваться оплатой.

— Хорошо, Анжела Михайловна, — ответила медсестра, давно усвоившая, что доктор зря ничего не говорит и не делает.

От полученной наличности медсестре Ане полагалась пятая часть. День, когда она уносила со смены меньше трех тысяч, считался прожитым зря. Аня не роптала на то, что ей приходится работать интенсивно, в напряженном темпе, она прекрасно понимала, что не поработаешь — не заработаешь. Подумаешь, большое дело — усталость. Поспишь дома — и все пройдет. А заработанные деньги останутся.

Первому же мужчине, вошедшему в кабинет без оплаченной квитанции, Саганчина предложила:

— Если вам неохота идти в первый корпус и пропускать очередь, то можете оставить деньги мне. Я в конце смены внесу их в кассу.

— Благодетельница вы наша! — обрадовался пациент, открыто любуясь красавицей-врачом. — Спасибо!

Разумеется, он оставил всю положенную по прейскуранту сумму, а не половину. У Саганчиной и сдача была наготове — она еще вчера разменяла в магазине пятитысячную купюру на сотенные и полтинники. Сдача — это святое, и кто ее зажилил — тот жулик! Фи, как нехорошо!

— Анжела Михайловна — вы гений! — восхищенно выдохнула Аня после ухода пациента.

— Спасибо за комплимент, Аня, — улыбнулась Саганчина. — Но до гения мне далеко.

Кто-то из любовников убедил Аню в том, что она похожа на актрису Ренату Литвинову, и с тех пор Аня, желая усилить сходство, начала разговаривать томно и с придыханием. От ее фирменного «Ну ложитесь же!» многие мужчины впадали в ступор, а один, пришедший делать компьютерную томографию черепа, растерялся настолько, что попытался снять брюки.

Проработав три года, Анжела Михайловна наконец-то уступила мужу, страстно мечтавшему о сыне или дочери, и собралась рожать. Перспектива как минимум полуторалетнего отсутствия на работе заставила ее увеличить темпы, попросту говоря — оборзела доктор Саганчина до невозможности.