Недобитый

— Тук: ты его разбудил?

— Нет.

— А чего он скулит?

— Да кто ж его знает?! Боится, наверное.

— Эй. Уважаемый. Не бойтесь — мы вас не тронем.

В ответ старик заскулил еще сильнее.

— Да что это с ним?!

— Так чужих давно не видел. И вообще, думает, что мы его выгоним.

— Куда выгоним?

— Да на улицу. Местные, похоже, давно это хотят сделать. Еды нет, а кормить его приходится. Толку с такого?

— Да уж… порядочки у них…

— Не от хорошей жизни. Чего еще ждать от тех, кто под землей почти безвылазно сидит?

— Дедушка. Да не тряситесь вы. Мы же вам ничего не сделаем. Просто поговорим. Вы меня понимаете?

Реакции ноль, если не считать все тех же скулящих звуков. Мне не по себе стало от такой картины. Я, конечно, знаю, что этот мир не райское местечко, но впервые вижу, чтобы человека до такого состояния довели. Голод не голод, а стариков уважать надо — все такие будем.

Или я что-то в голоде не понимаю…

Тук, пошарив за пазухой, вытащил черствую лепешку, отломил кусочек, протянул старику:

— Держи, болезный. Ешь. Это вкусно.

Тот, прекратив скулить, впервые взглянул на мир почти осмысленно, с немалой толикой настороженности и алчности. С полминуты неподвижно смотрел на угощение, будто гипнотизируя добычу, затем неуверенно протянул трясущуюся руку, сжал пищу кончиками пальцев, резко выхватил, забросил в рот. Торопливо жуя, заскулил еще сильнее, из глаз хлынули слезы.

— Да не бойся ты — не отнимем, — начал утешать его Тук. — Вкусно? Еще хочешь?

Старик, сухо прокашлявшись, лихорадочно затряс головой.

— Так и знал, что хочешь. Кушай-кушай дедушка. А теперь поговори с сэром стражем. Как только он тебя поспрашивает, я всю лепешку отдам. Не бойся — не обману. Сэр Дан — говорите, чего хотели. Такие как пожуют немного, сразу соображать начинают. Но ненадолго. Так что не медлите.

Поднявшись, я присел на какой-то длинный низкий предмет прикрытый ветхой шкурой. Неудобно — похоже под ней колода сучковатая. Но других "стульев" в помещении нет — буду довольствоваться этим.

— Скажите: вы правда помните стража Буониса?

Поначалу старик не отреагировал, но когда Тук помахал у него перед глазами лепешкой, скрипучим шепелявым голосом тихо произнес:

— Я помню сэра Буониса. Отдайте хлеб.

— Дай ему.

— Рано, — Тук покачал головой. — Для него это много. Как наесться, осоловеет и слова не скажет уже.

— Ладно. Вы слышали? Поговорим, тогда получите. Вы хорошо помните стража?

— Я мало что помню. Но я помню, что мой отец служил у него.

— Буонис был очень стар. Наверное, часто болел. Ты помнишь, как он болел?

— Нет. Он был крепким. Но старым.

— Уважаемый — Тук даст вам мешок еды, если вы вспомните, как болел сэр страж. Неужели он всегда был крепким и здоровым? Вспомните, пожалуйста — это очень важно.

— Он дряхлел. Не так сильно, как я, но дряхлел. А потом это проходило.

— Проходило?! Как?! — вскинулся я.

— Я… Я не знаю… Я не могу это знать, — в глазах старика опять показались слезы.

— Вспомни. Пожалуйста, вспомни. Как это происходило? — я едва за плечи его не ухватил, чтобы потрясти и тем самым запугать окончательно — успел остановить уже тянущиеся руки. — Ты же видел его? Он что — просто так изменялся? Или что-то делал для этого?

— Никто не видел, как он это делает. Страж уходил от всех.

— Ну хорошо. Уходил. Куда уходил?

Старик, обернувшись, ткнул в сторону лаза:

— Туда он шел. На юг. К Черному озеру. И дальше. По реке. Я уже не помню, как она называется. Никто туда не ходил и не ходит. Проклятые места. Тропа Погани.

— Тропа Погани?

— Да. Старая дорога. К границе. Совсем старая. Говорят, она и на дорогу не похожая. Ущелье узкое и темное. Нечистое место. Тьма рядом. Кирт древний. Всякое случается. Нет там людей. А страж ходил к той реке. Сам ходил. Только лошадь брал. Если за ним кто-нибудь пробовал идти, то гневался сильно. Его провожали до озера, а затем оставляли одного. Потом, спустя время, он выходил к Мальроку и оттуда возвращался домой. Я все рассказал: дайте мне хлеб.

— Нет. Ты не рассказал главное. Вот дряхлость его как пропадала? Уходил он, когда старел — а дальше? Что с ним потом было?

— Когда он возвращался… Когда я начал дряхлеть, то стал жалеть, что не умею делать так, как он…

— Он становился молодым?

— Нет. Не совсем. Не знаю. Он будто десять лет прожил, но как-то не так. Будто время назад для него текло. Но глаза его оставались старыми. У него был очень усталый взгляд. А после того, когда возвращался, усталости в нем становилось больше. И боли. Я был ребенком. Мне было страшно, но и любопытно. И я отважился его спросить. Он тогда ответил: "Мы не люди — мы стражи. Чтобы продолжать жить, мы должны отдавать свою жизнь до последней капли и только тогда все начинается заново". Я попросил взять меня с собой, чтобы посмотреть, как он это делает, но Буонис отказал. Никто не должен был это видеть. Свой путь надо пройти в одиночку. Так он сказал. Мне можно взять хлеб?

Я пытался спрашивать по-разному, но старик, похоже, и в самом деле больше ничего не знал.

Картина вырисовывалась простая и непонятная. Страж Буонис прожил на побережье Межгорья немало лет. Мужчиной он был крепким, но возраст брал свое. И когда нехорошие изменения накапливались (почти как у меня сейчас), он поступал одним и тем же способом: брал коня, оружие, небольшой запас продуктов и отправлялся в долину речки, впадающей в самое южное озеро здешнего "водного ромба". Проведя там некоторое время, он возвращался через Мальрок.

Я было заподозрил, что страж ездил еще дальше, в опоганенные земли, но старик заявил, что дозоры на границе никогда его не замечали. Пройти мимо них там затруднительно — через обрывы горной гряды существовало лишь несколько узких проходов. Как ни хитри, но хотя бы след оставишь.

После отлучки страж возвращался обновленным человеком. Полным сил. Здоровым. И в таком состоянии находился несколько лет — до очередного загадочного вояжа.

Что он там делал? Никому не известно, ведь он ходил один.

Боги — как же я хочу это знать!

Но подробности из старика выдавить не удалось. Чудо, что он хотя бы это вспомнил. Приказав Туку наградить его продовольственной премией, я завалился спать, вместо подушки использовав все тот же кусок колоды, прикрытой дурнопахнущей шкурой. Мне уже плевать на такие мелочи — слишком трудный день для инвалида.

Да и вечер тоже.

Глава 4 Непопулярные решения

Утро не заладилось.

Во-первых, проснувшись, я тут же об этом пожалел. Ведь пока похрапываешь, все так замечательно — ничего плохого не чувствуешь. А стоит глаза продрать и наваливается… Болело абсолютно все. Суставы крутили десятки невидимых инквизиторов, простуженное горло резали ржавыми ножами, в голове поселился неутомимый садист с электрической дрелью. Похоже, надо было сюда еще раньше выдвигаться — процесс распада резко ускорился.

Во-вторых, еще не поднявшись, я ощутил запах разложения. Его почему-то принято называть сладковатым, но тот, кто это придумал, видимо ни разу в жизни не видел сахара. Непереносимая мерзость легко перебивала обычную местную вонь, а ее происхождение было загадкой. С перепугу решил было, что от меня нести начало, но к счастью (или к горю), ошибся. Источник выдал себя податливой мягкостью под головой. Никогда не поверю, что за ночь деревянная колода станет мягкой.

Это оказалась не колода — откинув в сторону грязную шкуру я обнаружил под ней тело безнадежно исхудавшего мальчика лет десяти-одиннадцати.

На мой крик показался Тук и, уставившись на детское тело, поинтересовался:

— Что-то не так?

— Да ты что?! Не видишь сам?! Здесь мертвый мальчишка!

— Да они мрут как мухи. Не обращайте внимания. Голод, сырость, холодно. Все подохнут, если не уйдут. Но уперлись — думают, что здесь вольготнее всего. Не достанет ни погань с демами, ни ортарцы. А толку-то от такой жизни?

— Тук… они… Они что — от голода умирают? Дети? Я думал, что здесь только стариков плохо кормят.

— Да нечего им жрать. Даже мыши отсюда улетели. Осталось несколько, но попробуй их еще найди и достань. Ниже идут большие пещеры, там до потолков камнем трудно добросить. Вот в них нетопырей полно. Но с другой стороны разве ж это еда? Тьфу! А эти туда ходить боятся — нехорошее там что-то водится. Уже совались вниз, да только возвращались не все. Оставшиеся решили, что тамошние мыши не стоят такого риска.

— Я… Я не могу здесь оставаться. Мне нужен свежий воздух.

— Давайте к выходу переберемся, там поменьше воняет. У костерка погреетесь, отвара горячего выпьете, покушаете.

— Хорошо. И старика ко мне приведи. Я тут кое-что надумал, но вопросы к нему остались.

— Так он уже ничего вам не расскажет.

— Почему?

— Так помер он.

— Как?!

— А молча. Накушался, лег, и не встал больше. Зря ему столько хлеба дали. А может и не зря: хоть сытым помер. Эй! Сэр страж! Что это с вами?!

— Тук! Как можно так жить?! Да что вы за люди?!

— А я то здесь при чем?! Мы на Бакае так не жили. И в норы у нас никто не прятался. Это все местные. Здесь, возле берега, самое межгорское отребье в последние годы жило. Другие ушли — не выдержали. Демы покоя не дают — постоянно шастают. Приличный хозяин везде себе дом справит, и занятие найдет, а такие как эти нигде не нужны. Они и сами это знают, вот и не рыпаются.

Покосившись на тело мальчика, я покачал головой и непреклонным тоном постановил:

— Ужинаем, потом вяжем всех и тащим за собой. Оставлять их не будем.

— Так сбегут по дороге.

— Отведем подальше от пещеры, может хоть дорогу не найдут. Да и не все сбегут.

— Ваша правда — не все. Ох и нелегко с такими будет. Бочку вшей в замок притащим — не отмыть и не отстирать здесь.

— Много людей?

— А кто ж его знает… Справимся как-нибудь.

— Хорошо. Нам надо справиться, иначе… Тук — да нельзя так жить! Чтобы дети умирали и старики плакали от голода. Это в голове не укладывается…

— Говорите будто церковник, но ваша правда. Нельзя.

— Потом пойдем другой дорогой. Южной. Епископ говорил, что мосты на ней целые.

— Если так, то пройдем. А если нет, то трудно придется. Дожди чуть не каждый день — реки раздуло.

— Дойдем до Черного озера, и там меня оставите. В Мальрок вернусь сам. Позже…

— Да вы что говорите?!

— Так надо. Дело у меня там. Важное.

— Рехнулись?! Да здесь одному даже мне боязно оставаться, а вас того и гляди зайцы обижать начнут!

— Ну, с зайцем, предположим, я как-нибудь справлюсь. Не спорь. И не перечь мне.

— Так я же для вашего добра!

— Знаю, потому и не сержусь на такие слова.

— Раз уж дело важное, так давайте все вместе его сделаем, а потом вернемся в замок.

— Нет. Я должен быть один.

— Ну хотя бы меня с собой возьмите. Один или два — разница невелика.

— Тук — ты молодец, и спасибо тебе за все. Но я должен быть один. Это очень важно. Настолько важно, что я описать не могу. От этого зависит моя жизнь. Даже тайком за мной никому идти нельзя.

— Да что же это такое! Как я людям в глаза потом смотреть буду! Оставил сэра стража больного и немощного, а сам в теплый замок подался! Так получается?!