Напряжение. Том 7

— Отчего же? — Изобразил я беспокойство.

— Вы и вправду считаете, что этим будущим охранникам, мародерам, преступникам и великосветским болванам, прибывшим пить за деньги нанимателя, хватит ума подумать о собственной безопасности?

— Я думал, что они едут воевать против ДеЛара. — Постарался я отразить растерянность и смущение в голосе.

— Против Палача выйдут совсем другие люди. — Покровительственно произнес де Клари. — Один человек. — тут же поправился он. — Как только они найдут этого безумца.

Правила благородной войны предполагают равенство защищающихся и нападающих: по количеству и боевому рангу. Традиция, рожденная во времена турниров, подогретая легендами о равных армиях, за которых выставляли биться один на один самых лучших, мифами о Давиде и Голиафе — как и всякая сказка, редко когда воплощалась в жизнь. Ведь зачем воевать, если нет численного превосходства и уверенности в победе?..

Но на этот раз так сложились звезды, что пыль со старых сводов и правил пришлось сметать. И была тому весьма объективная причина, далекая от рыцарства и благородства. Имя ей — жадность.

Жадность Золотых поясов Ганзы: охраняемых сильнейшими свободными «виртуозами»… — и умудрившихся наэкономить даже на контрактах с ними. Годы безопасности заставляли их пересматривать договоренности, отгрызая себе процент за процентом; жадность двигала ими — хранители огромных сокровищ, они были готовы удавиться за золотой талер, из которого и собирались их богатства. И покуда Палач сидел в своем Биене под присмотром, все сходило им с рук.

Но когда Палач вышел из своего Биена и сжег дворец одного из них, вместе с ним самим, домочадцами, свитой и охраной, а остальные возопили в ужасе, требуя немедленно уничтожить угрозу их жизням — оказалось, что тщательно выписанные контракты более не предусматривают атаку. Только пассивная оборона, только щиты, только поддержание охранного периметра. Так что любые вопли «идите и убейте его!» наталкивались на непонимание людей, связанных не долгом, а договорными обязательствами. Во всяком случае, не за эти деньги — указали «виртуозы» и предложили пересмотреть свои контракты. С учетом наценки за риск. С учетом пепла их соратника, что летал в воздухе. С учетом прагматизма ДеЛара, что не стал штурмовать дворцы и твердыни, а принялся методично выжигать порты и склады, раз за разом ударяя по самому ценному, что есть у Ганзы: по ее кошельку. Выходило очень дорого.

Настолько дорого, что очень быстро к уважаемому князю ДеЛара направили посредников и смиренно предложили правила благородной войны. Дуэль равных от каждой стороны — Победитель получает жизни побежденных. Для фанатика, одержимого местью за семью, предложение идеальное. Что же касается Золотых поясов — они получали время на то, чтобы найти кого-нибудь подешевле, готового надежно решить старую проблему.

Да вот незадача: кровников у ДеЛара, готовых убить его бесплатно, не было — Палач убил их раньше. Лучших из лучших свободных «виртуозов» Пояса уже наняли, и расценки их, от которых хочется скрипеть зубами, знают. А вот иные личности подобной чудовищной силы — в кланах. Кланы же, в наглости и бесцеремонности своей, требовали даже не денег и прощения долгов — они желали власти и влияния. Словом, ситуация уже добрую неделю сводилась к тому, что Ганза пыталась кого-нибудь нанять, а ДеЛара сидел в отеле, пил чай и терял терпение.

И вся интрига, мусолимая телевидением и бумажными изданиями, как раз в том, кто выйдет против ДеЛара в поединке один на один. Добровольцев под это дело как-то не сыскалось, да и за деньги не было желающих: какой смысл всю жизнь идти к высочайшему боевому рангу, чтобы вместо заслуженного богатства, славы и убийства заведомо слабейших подвергать свою жизнь риску?

Поговаривают, что уже кого-то наняли. Так же ходят слухи, что «виртуоза» нанял какой-то один из пяти Золотых поясов, тут же объявив себя отдельной стороной благородной войны: мол, деньги-то мои, и биться «виртуоз» будет только за меня. Остальным предлагалось решать проблему с ДеЛара самостоятельно. Если остальные не справятся — значит, такова их судьба. Закладные и долговые расписки Ганзы всегда выпускались в копиях, равных количеству Золотых поясов, так что, если кто-то умрет, выжившему достанется больше. Ну а Палач достаточно разумен, чтобы убить слабых первыми. Слухи, шепотки, версии — из каждого радиоприемника, газетной страницы и приоткрытой двери купе.

В любом случае, пройдет еще десяток дней до крайнего срока, и Ганзейцам придется кого-то выставить — или их придет убивать весь благородный мир.

— А как полагаете зарабатывать вы? — Изобразил я вежливое внимание.

— Двухмиллионный Любек остался без закона. Это скверно, — шевалье постучал сложенными замком ладонями по столу. — Кому-то надо охранять банки и офисы от наших попутчиков, — с иронией мазнул он взглядом в сторону выхода из вагона-ресторана.

— Весь мир смотрит на Любек. Вряд ли злодеям удастся уйти от наказания. Есть же камеры, телефоны, свидетели! — постарался я показать возмущение.

— Особенности правил благородной войны. — Медленно покачал де Клари головой. — Победитель должен знать, что уйдет невозбранно. Попутный ущерб будет забыт. А все нарушенные законы, случайные жертвы и все горе — лягут на плечи побежденного. Уйдут с ним в могилу.

— Победитель будет над законом, а не это отребье. — Понизил я голос.

— Золотые пояса торгуют правом войти в их войско, — ответил он столь же тихо. — Вы полагали, они не попытаются извлечь прибыль, даже стоя на пороге смерти?

— Но воевать будет только один…

— Один из войска. — Акцентировал он внимание на древнее правило. — И ганзейцы, будь они неладны, все равно победят. Вся эта шваль прекрасно это понимает. Им отдают Любек на разграбление, за хороший процент.

— Грабить собственный город?

— Кто-то должен оплатить найм «виртуозов». — Равнодушно пожал тот плечами. — Грабежи, темные делишки, похищения людей — в этом городе все будет дозволено. Посоветовал бы вам обзавестись охраной, но зачем она обладателю таких перстней? Если, конечно, их не распродавать.

Любек из сонного туристического местечка давно разросся до города-миллионника и крупного финансового центра — близость дворцов ганзейских бонз потворствовала этому, сулила безопасность и наполняла некогда тесные улочки флером респектабельности. Теперь там хватало дорогой недвижимости, банков, бирж и состоятельных граждан. Надо ли говорить, что стадо тоже жмется к пастуху, чуя волка… Волка-то, может, и отгонят — но и стадо пустят под нож без единого сомнения.

— Скверно, — закусил я уголок губ.

— Я рекомендовал бы вам прибиться к свите кого-нибудь поприличней. Придется дать хорошую скидку, но, пожалуй, это единственный способ заработать и остаться живым.

— А в городе есть и такие?

— Если даже нет, то непременно появятся. Ваши клиенты прилетят на самолетах, уважаемый. Почаще смотрите на небо. — Улыбнулся он одними губами и поднялся из-за столика. — Был рад знакомству.

Поезд ощутимо качнуло и замедлило, чертыханием смазав прощальные слова.

— Неужто прибыли, — де Клари заглянул в окно вместе со мной и тоже не обнаружил характерных подъездов к «Любек Центральному». — Да что на этот раз! — Возмутился он в голос и отправился искать проводника.

Я же вернулся к подостывшему кофе и меланхолично проводил шевалье взглядом.

Еще мой собеседник забыл, что скоро ко всему нарастающему хаосу добавится голод. Возможно, сколько-то еды все еще хранилось на уцелевших складах — но никаких запасов не хватит, чтобы обеспечить такое море людей. Единственная железнодорожная ветка никак не справится со снабжением, да и где найти столько безумцев, готовых вести составы в один конец?

— Надо как-то оперативно решать вопросы в этом городке, — перелистнул я газетный лист и вчитался в очередной заголовок.

«Нападение на Бастилию! Убийцы на свободе!».

Нога предсказуемо заныла.

— Да что ты будешь делать, — полез я в карман за обезболивающим, с раздражением закрывая разворот.

Блистер на две трети ощерился пустыми гнездами, а кофе приобрел неприятно кислый привкус.

— Вы представляете, Самойлоф! — Ворвался в вагон мой старый знакомец. — Они требуют, чтобы каждый исповедовался!

— Кто — они? — поднял я удивленный взгляд вместе с иными, присутствующими в ресторане.

— Двое, явились из города на дрезине. — Плюхнулся он вновь напротив. — Один церковник, второй называет себя главой вокзала. Третьим у них начальник поезда.

— И что, без исповеди нам закроют доступ в город? — Посмотрел я в окно.

Любек уже был там, и ничего, кроме пломб на дверях, препятствовать нам не могло. Разве что нежелание идти по грязи с багажом — вокзал в этом плане был куда предпочтительнее.

— Хотят составить списки пассажиров и завещания, — подуспокоился шевалье, но все еще гневно дышал, глядя в сторону головного вагона.

— Разумное требование, — пожал я плечами.

Потом ищи-опознавай тела под завалами, выясняй их последнюю волю…

— Нотариусом у них церковник. — Скривился де Клари. — И да, пардон, не требует… Но ежели без тайны исповеди, то в завещание залезут эти две вокзальные морды. Какова наглость, знать имена тех, ради кого мы каждый день идем на смерть!

Я с пониманием покивал.

— Может, это единственный способ вразумить иных пассажиров, — осторожно предположил я.

— Эти не думают, что могут сдохнуть, — отмахнулся тот пренебрежительно. — Для этих у начальника вокзала при себе завещания в пользу славного города Любек. Только подпиши, и добро пожаловать! — Шевалье нарочно повысил голос, заметив внимание на себе. — Ведь мертвец всегда может его переписать.

Ответом ему был звук разбитого окна — кто-то посчитал, что настало время сойти с поезда. Я с интересом посмотрел в спину мужчине, споро очистившему раму от осколков и перекинувшему через нее скатерть. Момент — и тот деловито удаляется от состава в сторону складов.

— Пожалуй, и мне пора сойти. — прокомментировал де Клари.

— Вы уже нашли себе нанимателя или планируете сыскать его в городе? — Опередил я его движение.

— Я вижу, никак вы желаете мне что-то предложить?

— Найм на десяток дней. — Кивнул я.

— Телохранителем? — Заинтересовался он.

— Сопровождение, решение бытовых вопросов. Поиск транспорта и отеля, трансферт и обеспечение.

— Самойлоф, я — де Клари, — терпеливо, и явно сдерживаясь, принялся он мне втолковывать. — А вам нужен гувернант.

Я молча стянул с указательного пальца кольцо и чуть передвинул его по столешнице в его сторону.

— Телохранитель обязан обеспечивать безопасное передвижение нанимателя, — тут же сменил тон шевалье, не сводя взгляда с кольца. — Персонал должен быть лично подобран и проверен на благонадежность. Отель — иметь отличную репутацию и пути отхода! Еда — свежей и безопасной! Одежда — выстиранной, а значит без отравы на ткани! Служанки — симпатичны и готовые телом защитить…!

— А вот это не надо, — пресек я его, поднося гербовой перстень дужкой к предложенному кольцу. — Договор?

— Договор. — Тут же кивнул он. — Мое слово. Но учтите, я дам вам десять минут против «учителя» и двадцать секунд против «мастера». Это без кольца, — вновь сглотнул он, глядя на ярко-красный рубин. — С кольцом… С кольцом… Можно уже надеть? — Просящим тоном произнес шевалье.

Прикосновение дужки гербового перстня, стандартные и привычные манипуляции, снимающие встроенную защиту: что оторвет палец карманнику или случайному воришке, и убьет одаренного, надевшего кольцо без дозволения.

— Ваш аванс, шевалье. Прошу.

— Рауль. Называйте меня так, я дозволяю. — Тут же примерил он свою плату и прислушался к собственным чувствам. — Пожалуй, ежели нападет «мастер», можете не торопиться и допить свой чай. Или что вы там пьете, в своей империи… — Ворковал он, полностью отрешившись от окружающего мира.

Тем более, что вагон-ресторан уже опустел — кто ушел через окно, кто цивилизованно выломал запломбированные двери.

Я посмотрел на трость и прислушался к ноге — через вату обезболивания перелом все равно противно ныл. Пешая дорога в город отменялась.

— Раз этого не избежать, пойду, ознакомлюсь, — ухватился я за спинку диванчика и помог себе встать.

А там и трость идеально приняла нагрузку тела, помогая поврежденной ноге.

— Я провожу, — вскочив с места, двинулся вперед шевалье.

Очередь, впрочем, все равно пришлось выждать: через два вагона обнаружилось несколько десятков человек, готовых принять чужие правила. Сама представительная комиссия отгородилась дверью тамбура и благоразумно принимала пассажиров только по одному.

Де Клари вызвался держать мне очередь, позволив коротать время на кресле у окна. Очередь, впрочем, то сдвигалась вперед, то отшагивала назад на несколько позиций — среди попутчиков обнаружились отпрыски герцогов и великих графов, и после короткого сравнения родословных, им вынужденно уступали.

Шевалье смотрел на этот процесс с показным равнодушием, но встревать не пытался, хотя явно хотел — телохранитель не должен создавать проблем нанимателю. А люди с титулами — это как раз-таки проблемы, которые еще долго будут помнить мелкую занозу на своем пути. Впрочем, куда было торопиться? Состав все равно никуда не двинется, а мое кресло — ничем не лучше другого.

Тем не менее, статус охранника позволил зайти раньше двух дюжин менее благородных.

Представительная комиссия занимала вагон класса люкс, вольготно расположившись в трех смежных купе. Четверо вооруженных солдат подкрепляли их полномочия — но дабы сгладить углы, кто-то догадался, чтобы они исполняли роль почетного караула и приветствовали всех входящих. Записи, впрочем, тоже делали клерки — но ежели у уважаемого пассажира есть желание потребовать высокое начальство… Желания такого не было. Зато было другое.

— Исповедь.

Две чернильные души переглянулись и повторили предложение просто указать ближайших родственников. А ежели таких нет, то вот — стандартный бланк.

— Я настаиваю.

Мне молча протянули конверт и бланк завещания.

— Заполните и запечатайте. Никто ничего не узнает, пока не наступит скорбный час. Печать будет проставлена сверху.

— Никогда не исповедовался. Очень интересно, — вежливо ответил я им.

И перевел взгляд на мужчину в черной сутане, сидящего в полоборота за их спинами. Тот как раз прилаживал массивного вида печать на один из документов, коими щедро был завален откидной столик у окна, и явно смазал оттиск, расслышав мою формулировку.

Церковник беззвучно прошептал что-то, похожее на короткую молитву, и посмотрел на меня безо всякого энтузиазма, явно ожидая увидеть порцию раздражения, которая обязана была доставаться ему всякий раз как последнему в этой цепочке неожиданных остановок поезда. Но увидел он лишь доброжелательное ожидание.

— Я буду ждать вас в третьем купе, — отложив бумаги, поднялся он с печатью в руках и первым покинул помещение.

— Возьмите записи, будьте любезны, — со вздохом предложили мне только что заполненные документы, вручив заодно и ручку.

— Там нечем писать?

— Боюсь, что нет. Вы первый, кто пожелал исповедоваться отцу Анселю. — равнодушно пожали те плечами, смиряясь с неожиданной заминкой рутинного процесса.

Новое купе встретило полумраком — темно-алые шторы закрывали окна, а чуть ссутулившийся силуэт церковника угадывался на том же месте, у откидного столика.

— Я дворянин. Обязан вас предупредить, — встретил он меня фразой, стоило занять место напротив.

— Это не насмешка. — Уверил я его. — Мне и вправду интересно.

— Вы приведены к причастию? Крещены? — Допытывался он. — Бываете в церкви?

— Нет, но мне интересен механизм. Станет ли мне легче? — Вглядывался я в его тяжелый взгляд.

— Это не автомат по выдаче прощений, — покачал он головой.

— Хм. Тогда с чего обычно начинают?

— С того, что беспокоит вас больше всего. Если поймете, что наговорили лишнего — не беспокойтесь. Разговор хранит тайна исповеди. Никто ничего не узнает.

— Я — не самый хороший человек на земле, отец Ансель.

— Это не имеет значения.

— В таком случае, начнем с того, что я дал людям денег. — Отклонился я на спинку кресла.

— В долг? Под проценты?

— Нет, совершенно бескорыстно. Просто отдал. Они не хотели брать, представляете? Эти люди моря такие недоверчивые…

— Кто, простите?