Помоги проекту - поделись книгой:
Учтивость светского человека явно не позволила ему добавить: "Которая нас нисколько не интересует".
Игроки снова взялись за карты.
— Аббат, знаете ли вы, что в этот миг вы похожи на… дьявола?..спросила с неподдельным простодушием Мариель, лицо которой обрело задумчивый вид.
— К тому же ставка ваша вряд ли покажется особенно заманчивой людям неверующим, — беззаботно пробормотал не занятый в игре гость, сопровождая эти слова одной из ничего не выражающих парижских улыбок, якобы пренебрежительных, но таких неуместных, как будто они вызваны опрокинувшейся на столе солонкой. — Тайна церкви! Ха-ха-ха! Это должно быть забавным.
Тюссер взглянул на него.
— Вы сами сможете судить об этом, если я опять проиграю, — промолвил он.
Игра началась в более медленном темпе, чем раньше. Сперва одну партию выиграл… он; потом — проигрыш.
— Вот красота! — сказал он.
Происходила странная вещь. Внимание зрителей, с самого начала слегка возбужденных чем-то вроде суеверного чувства, у них самих вызывавшего улыбку, понемногу, постепенно становилось пристальнее. Казалось, что сам воздух вокруг игроков насыщался некой неуловимой торжественностью, каким-то беспокойством! Хотелось выиграть.
В двух последних партиях виконт Ле Глайель, перевернув червонного короля, получил при раздаче четыре семерки и не играющую восьмерку. Тюссер, у которого была пятерка пик, поколебался, затем сделал решительный, рискованный ход и, как и следовало ожидать, проиграл. Напоследок все было разыграно очень быстро.
У священнослужителя на мгновенье сверкнули глаза, лоб его нахмурился.
Теперь Мариель снова беззаботно разглядывала свои розовые ноготки. Виконт рассеянно созерцал перламутровые жетоны, не задавая вопросов. Не игравший гость, отвернувшись из деликатности, приоткрыл (с тактом, сошедшим на него поистине по наитию свыше!) шторы окна, у которого он сидел.
Тогда сквозь кроны деревьев в комнату проник, обессиливая сияние свечей, белесоватый ранний рассвет, от которого мертвенно-бледными стали казаться руки молодых людей, сидевших в этой гостиной. И наполнявший комнату аромат сделался вроде бы более пресным, еще менее чистым, он словно таил в себе сожаление о купленных наслаждениях, о горьких радостях плоти, некую усталость! И пока еще очень неопределенные, но угрожающие тени прошли вдруг по лицам, словно подсказывая незаметной растушевкой, какие печальные перемены готовит им будущее. Хотя никто здесь не верил ни во что, кроме призрачных удовольствий, каждый услышал внезапно пустой звон этого существования, когда древняя мировая скорбь вдруг, вопреки им самим, коснулась крылом этих якобы развлекавшихся людей: в них была пустота, отсутствие надежды, они уже забывали, они уже не страшились узнать… странную тайну… Впрочем…
Но священнослужитель уже встал с места, от него веяло ледяным холодом, он уже держал в руках свою треуголку. Окинув взглядом трех несколько растерянных людей, он произнес официальным тоном:
— Пусть проигранная мною ставка заставит и вас, сударыня, и вас, милостивые государи, призадуматься! Я расплачиваюсь.
И продолжая смотреть в упор холодным взглядом на нарядную хозяйку дома и изысканных гостей, он, понизив голос, звучавший все же как похоронный звон, произнес нижеследующие окаянные, невероятные слова:
— Тайна церкви?.. Она… она в том, ЧТО ЧИСТИЛИЩА НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ.
И пока те, не зная, что подумать, не без некоторого волнения переглядывались, аббат, поклонившись, спокойно направился к двери. Открыв ее, он еще раз обернул к ним свое мрачное, смертельно бледное лицо с опущенными глазами и вышел без малейшего шума.
Оставшись одни, избавленные от этого призрака, молодые люди облегченно вздохнули.
— Это, наверно, неправда! — наивно пробормотала сентиментальная, еще немного взволнованная Мариель.
— Пустые речи проигравшегося в пух и прах человека, который и сам не знает, что мелет! — вскричал Ле Глайель тоном разбогатевшего конюха. Чистилище, ад, рай!.. Это же какое-то средневековье, все эти штуки! Просто чушь!
— Нечего об этом думать! — пропищал другой жилет.
Но в сумрачном свете наступающего дня угрожающая ложь юного святотатца все же, оказалось, попала в цель! Все трое сильно побледнели. С глупейшими, принужденными улыбками выпили они последний бокал шампанского.
И в это утро, как настойчиво ни уговаривал ее не игравший гость, Мариель, может быть ради покаяния, отказалась уступить его любовным домогательствам.
ЛЮБОВЬ К НАТУРАЛЬНОМУ
Человек может придумать все, кроме искусства быть счастливым.
Имея обыкновение прогуливаться по утрам в лесу Фонтенбло, г-н К* (нынешний глава государства) как-то на днях на рассвете стал спускаться по росистой траве в небольшую долину недалеко от ущелий Аспремона.
Одетый, как всегда, просто, но с какой-то строгой элегантностью — в круглой шляпе, коротком, застегнутом на все пуговицы фраке, — он имел весьма положительный вид и в своем инкогнито ничем не напоминал повадок Нумы и, не отличаясь, таким образом, в своей благородной скромности от какого-нибудь заурядного туриста, предавался из гигиенических соображений радости пребывания на лоне Природы.
Внезапно он заметил, что «задумчивость направила его шаги» к довольно просторному, весьма кокетливо выглядевшему деревенскому домику с двумя окнами и зелеными ставнями. Подойдя ближе, г-н К* заметил, что доски, из которых сколочено было это не совсем обычное жилье, снабжены порядковыми номерами и что это нечто вроде ярмарочного барака, взятого на прокат кем-то имеющим на то право. На двери крупными белыми буквами было написано: «Дафнис и Хлоя».
Надпись удивила его. Улыбаясь, с любопытством, которому он постарался придать всяческую деликатность, отнюдь не собираясь внести мирскую суету в этот приют отшельника, он учтиво постучался в дверь.
— Войдите, — крикнули изнутри два звонких, почти детских голоса.
Он слегка нажал ручку, дверь открылась, а луч солнца, проникший сквозь листву, осветил и его, и внутренность этого идиллического жилища.
Стон на пороге, г-н К * увидел перед собой молодого человека, совсем юношу, с льющимися светлыми волосами, с чертами, словно вычеканенными на греческой медали, с матовой кожей лица и голубыми глазами, имевшими выражение несколько скептическое, то есть во взгляде их было что-то насмешливое, столь свойственное глазам людей нормандского происхождения. Кроме него в комнате находилась также совсем юная девушка с невинным взглядом и лицом, чистый овал которого венчала уложенная вокруг головы пышная темная коса. Оба они были в траурной одежде из деревенской домотканой материи: благодаря изяществу их фигур покрой ее казался вполне изысканным. Оба они были прелестны, а их несколько артистический вид, как ни странно, не вызывал отвращения.
Глава государства, которому часто приходилось разъезжать по стране, был, на удивление себе самому, счастлив, что перед ним не лица префектов, супрефектов и мэров, а какие-то другие, и глаза его отдыхали.
Дафнис стоял у простого деревянного стола, прелестная Хлоя, разглядывавшая из-под опущенных ресниц нежданного гостя, сидела на металлической кушетке, сработанной в новом стиле, с матрасом, набитом водорослями, двумя белыми простынями грубого полотна и длинной подушкой на двоих. Три плетеных стула, несколько предметов домашнего обихода, тарелки и чашки из фаянса под старинный лиможский и два новеньких прибора из блестящего мельхиора на столе дополняли обстановку этого временного прибежища.
— Добро пожаловать, незнакомец, входящий к нам в нежданном луче солнца, — сказал Дафнис. — Вы безо всяких церемоний позавтракаете с нами, не так ли? У нас есть яйца, сыр, молоко, даже кофе. Хлоя, живо, давай еще прибор.
Сильные мира сего любят вещи простые, непосредственные и охотно предаются радости пребывания инкогнито у скромных людей. Г-ну К* был оказан такой прием, что он не мог отказать себе в проявлении любезности и ради
— Мои юные друзья, — ответил он, улыбаясь (с видом какого-нибудь короля былых времен, заглянувшего в пастушескую хижину), — я очень люблю природу и охотно принимаю приглашение жителей привольных полей.
Все расселись у стола, и так как Хлоя уже успела накрыть его, сразу приступили к еде.
— Ах, Природа!.. — с глубоким вздохом произнес Дафнис, — Ради нее мы и находимся здесь. Всем сердцем стремимся мы к натуральному, но — увы! — стремления наши тщетны!
Г-н К* взглянул на них.
— Как же так, мои юные друзья, ведь натуральное окружает вас со всех сторон, оно обволакивает вас всеми своими чистыми прелестями, всем, что оно производит в сельской местности!.. Ну вот, например, какое чудесное молоко, какие замечательные бутерброды!
— Ах, — ответила Хлоя, — молоко это, любезный незнакомец, пить действительно можно. Оно, кажется, сделано из самых лучших бараньих мозгов.
— Что до бутербродом, — пробормотал Дафнис, — то насчет хлеба, принимая но внимание нее эти новоизобретенные дрожжи, с уверенностью ничего сказать нельзя, а вот масло, как мне показалось, сделано из отличного маргарина. По если вы предпочитаете сыр, то этот вот заслуживает всяческого доверия, ибо сало и мел подмешаны к нему едва на одну треть — это совсем новое изобретение.
Услышан эти речи, г-н К * повнимательнее посмотрел на своих юных хозяев.
— И… вас действительно зовут Дафнис и Хлоя? — спросил он.
— О, это просто так — домашние прозвища… — ответил Дафнис. — Семьи наши, некогда состоятельные, жили в Париже на авеню Елисейские Поля, но неожиданное падение курса акций на бирже заставило их работать. Я, недавно получив звание адвоката, собирался, как водится, проходить стажировку. Хлоя тоже училась, она уже врач, намеревалась стать гинекологом. Но тут неожиданно полученное небольшое наследство позволило нам соединиться тотчас же и, согласно врожденным нашим вкусам, попытаться возобновить то существование, которое мы вели во времена Донга… Хотя сейчас это очень трудно. Как? Вы больше не кушаете, дорогой незнакомец? Хотите глазунью из двух яиц? Вот эти яйца самые модные. Вы знаете, они из тех трех миллионов яиц, которые Америка ежедневно экспортирует к нам: их погружают в раствор кислоты, отчего и образуется скорлупа — это один миг. Поверьте мне, попробуйте. А потом будем пить кофе. Превосходный! Он делается из той
— Вы говорите, небольшое наследство?.. — продолжал г-н К*, изображая самый сочувственный интерес. — Да и правда, вы ведь в трауре, милые дети!
— Да, это траур по нашему бедному дядюшке Полемону, — громко вздохнула Хлоя, смахивая невидимую слезинку.
— Полемон? — произнес г-н К*, роясь в своей памяти. — Ах да, тот самый, который в сказочные времена был, подобно Силену, большим любителем кларета?
— Он самый! — вздохнул Дафнис. — Так что каждое утро этот достойный поклонник Вакха просыпался с настоятельной потребностью опохмелиться. Он любил натуральное вино, и вот, заказав однажды, чтобы в его хижину прислали бочонок этого пресловутого «вина от производителя»… вы знаете, что я имею в виду…
— Да, дорогой незнакомец, — подхватила Хлоя негромким и благозвучным учительским голосом, — бочонок этой смеси виннокаменной кислоты, мышьяка и гипсовального раствора, от которой скончалось уже четыреста-пятьсот наших современников!.. Этого благородного вина, которое пыот по преимуществу ремесленники, с легким сердцем напевая знаменитую песенку:
— Так что, — продолжал Дафнис, — поскольку верховное существо призвало к себе дядюшку Полемона в тот же вечер, когда вино разлито было по бутылкам, то дядюшка отправился на этот зов с ужасными кишечными коликами — несчастный старик! — завещав нам несколько драхм. Но, простите, дорогой незнакомец, может быть, вы курите? Могу предложить нам эти сигары. Они и впрямь неплохие, а на вид — так просто отличные! Тоже американский импорт… Сделаны они из бумаги, пропитанной раствором никотина, извлеченного из самых лучших окурков гаванских сигар. Вы знаете, только у нас во Франции их продают два-три миллиона штук в месяц! Эти сигары, тоже по официальным данным, — первосортные!..
Тут г-ну К* почудился намек на иронию в отношении Прогресса, и он счел себя обязанным принять хоть немного более официальный тон.
— Благодарю, — сказал он, — хотя и правда, что — увы! — кое-какие злоупотребления допускаются в современной промышленности, все же, если обратиться по соответствующему адресу, всегда найдешь доброкачественный продукт. К тому же разве в вашем возрасте суетные наслаждения столом имеют какое-нибудь значение? Особенно здесь, среди этой живой Природы, среди этих великолепных, мощных деревьев с их вековыми стволами… бодрящим ароматом…
— Помилуйте, дорогой незнакомец, — перебил его Дафнис, широко раскрыв от изумления глаза. — Как? Вы разве не знаете? Эти великолепные дубы, высокие лиственницы, под которыми предавалось любви столько королей, недавно, в одну зимнюю ночь, когда температура упала на несколько градусов ниже уровня, переносимого для их корней (все это из доклада инспекторов лесного ведомства), ПОГИБЛИ. Вы можете сами увидеть официальную зарубку, по которой их срубят в будущем году. Их существование закончится в каминах министерств. Листва их — последняя в их жизни, и питается она соками, оставшимися в стволе. Это всего-навсего прекрасная агония. Понимающему человеку достаточно взглянуть на их кору, чтобы уразуметь, что из их корней не поступает уже никаких жизненных соков. Так что под кажущейся живой сенью их листвы мы на самом деле окружены призраками растительности, привидениями деревьев! Старые покидают нас, дорогу новым!
Хотя у г-на К* было невозмутимое чело математика, но и по нему пробежало легкое облачко: там, снаружи, сквозь гущину ветвей проникло некое холодное дуновение.
— Да, правда, я вроде кое-что припоминаю… — прошептал он. — Но не следует ничего преувеличивать и не надо слишком пристально приглядываться, стараясь что-то найти… Для вас как-никак остается цветущая летняя пора…
— Как! — снова вскричал Дафнис. — Как, дорогой незнакомец, вы считаете «натуральным», чтобы мы с моей бедной Хлоей проводили послеполуденные часы, прижавшись друг к другу и дрожа от холода?
— Лето в нынешнем году действительно не из теплых, — продолжал г-н К *. — Устремите свои взоры выше — перед вами расстилается чистое, безоблачное небо…
— …чистое, безоблачное небо, где каждый день перекрещиваются рои воздушных шаров со всякими просвещенными господами… Не очень-то это натуральное небо, дорогой незнакомец!
— Однако ночью при свете звезд, под пенье соловьев вы можете забыть…
— Дело в том, что, — прошептал Дафнис, — беспрерывные полосы электрического света от прожекторов на полигоне бросают сквозь ночь свои гигантские метлы светящегося тумана, они поминутно затмевают свет звезд и от них тускнеет яркий лунный свет на листве деревьев… Ночь тоже уже перестала быть… натуральной.
— Что касается соловьев, — вздохнула Хлоя, — то беспрерывные гудки меденских поездов спугнули их, они больше не поют, милый незнакомец!
— О молодые люди! — вскричал г-н К*. — Вы уж как-то непомерно требовательны. Если вы так сильно любите все НАТУРАЛЬНОЕ, почему вам было не поселиться у моря… как в былые времена… шум прибоя… особенно в грозовую погоду…
— Вы говорите «море», дорогой незнакомец? — сказал Дафнис. — Но ведь мы знаем, что его весьма преувеличенная необъятность звучит как-то глуховато теперь, когда толстый кабель соединяет его самые удаленные друг от друга берега. Да к тому же в море достаточно выплеснуть одну-две бочки масла, чтобы сгладить волны на целую милю в окружности. Что же до молний, то с помощью воздушного змея их можно загнать в бутылку. Даже море не кажется нам теперь… натуральным.
— Во всяком случае, — сказал г-н К *, - для возвышенных душ горы остаются тем прибежищем, где покой…
— Горы? — возразил Дафнис. — А какие?.. Например, Альпы?.. Мон-Сенн?.. С железной дорогой, проходящей через него насквозь, как крысиный ход, и с поездами, окуривающими, словно зловонное кадило, его некогда зеленеющие и вполне подходящие для обитания плато. Скорые поезда со своими скрипящими тормозами поднимаются на горы, спускаются вниз. Горы эти теперь уже не… натуральные!
Наступила минута молчания.
— Так что же, — нарушил его г-н К*, твердо решивший проверить, насколько далеко зайдут в своих парадоксах эти два элегических поклонника Природы, — так что же, молодой человек, намереваетесь вы делать?
— Ну… отказаться от всего этого, — воскликнул Дафнис, — плыть по течению. А чтобы иметь средства для жизни, заняться, если угодно, политикой… Это дело доходное.
При этих словах г-н К* даже вздрогнул и, подавляя смех, взглянул на своих собеседников.
— Ах, вот как?.. А разрешите спросить — я позволяю себе быть нескромным, — что бы вы хотели делать в политике, г-н Дафнис?
— О, — спокойно произнесла Хлоя все тем же приятным и весьма практично звучащим голосом, — поскольку Дафнис сам по себе представляет партию недовольных сельских жителей, милый незнакомец, я посоветовала ему на всякий случай выставить свою не совсем обычную кандидатуру в самом «отсталом» округе нашей страны. Такой найти не так уж трудно. Ну, а что же нужно в наши дни, с точки зрения большинства избирателей, для того, чтобы получить депутатский значок? Прежде всего всячески избегать опасности написать или уже иметь написанной сколько-нибудь хорошую книгу; уметь отказаться от одаренности большим талантом в любом искусстве; делать вид, что презираешь, как некое легкомыслие, все, что касается произведений чистого интеллекта, то есть говорить о них только с покровительственной усмешкой, рассеянной и невозмутимой; ловко уметь вызывать у других представление о себе как о здравомыслящей посредственности; научиться убивать время в обществе трех сотен коллег, либо голосуя по велению свыше, либо доказывая друг другу, что, в сущности, являешься, как и все впрочем, всего-навсего унылым хвастуном, лишенным, за очень редкими исключениями, какого бы то пи было бескорыстия, а по вечерам, разжевывая зубочистку, разглядывать невидящим взглядом толпу, шепча: «Ладно. Все понемногу устраивается, все устраивается». Не правда ли, вот предвари-
тельные условия, которые нужны, чтобы тебя сочли возможным кандидатом. А когда уж ты избран, чувствуешь, что у тебя девять тысяч франков жалованья (и нее прочее), ибо н палате слонами не шутят, тебя именуют «Государством», и ты время от времени устраиваешь своей милой маленькой Хлое заведыванье парой выгодных табачных магазинов! Все это, на мой взгляд, не пустяки, а
— Да я и не очень возражаю, — сказал Дафнис. — Вопрос только в затратах на афиши да в хлопотах, с тошнотворностью которых можно было бы н конце концов примириться. Ведь если бы для успеха нужно было только иметь «убеждения»… Положим их все, дорогой незнакомец, в вашу круглую шляпу и вытянем любое (я чувствую, что у вас легкая рука). Вы вытянете, пари держу, самое лучшее — такое, которое при случае поможет мне выйти сухим из воды. Впрочем, я полагаю, что если позже другое покажется мне более забавным, поласковей улыбнется мне — эхма! — по тому, чего они стоят в наше время, по тому, сколько они весят и что сулят, я даже не потружусь переменить его. Убеждения в наш век тоже, видите ли, утратили… натуральность.
Г-н К*, человек благожелательный, просвещенных взглядов, снизошел до того, что улыбнулся в ответ на эти парадоксы, простительные, как он полагал, из-за юного возраста этих двух преждевременно циничных оригиналов.
— А ведь правда, господин Дафнис, — сказал он, — вы могли бы представлять партию лояльного цинизма и в этом качестве получить немало голосов.
— Тем более, — продолжала Хлоя, — что, если верить клочку газеты, в которую сегодня был завернут сыр, определенные круги хотели бы уравновесить (обнаружив
— Хлоя, — с удивлением прервал ее Дафнис, — ты говоришь: «генерал… генерал, занимающийся политикой, ставший депутатом», — выходит, генерал этот тоже… не натуральный?
— Нет, — произнес г-н К *, на этот раз более серьезным тоном. — Но давайте сделаем выводы, юные мои друзья. Ваша юношеская откровенность, немного странная, но приятная, вызывает у меня симпатию, и я, в свою очередь, должен вам назваться. Я — нынешний глава французского государства, и вы представляетесь мне несколько слишком иронически настроенными его гражданами, но ваша будущая кандидатура, господин Дафнис, кажется мне заслуживающей внимания.
Г-н К* расстегнул свой фрак, и между его жилетом и ослепительно белым накрахмаленным пластроном рубашки показалась алая лента, которая так хорошо смотрится на его портретах и не оставляет никаких сомнений в высоких функциях того, кому она присвоена, как никого не смущающая замена короны.
— Как! Сам король! — вскричали Дафнис и Хлоя, вставая с мест с изумлением и невольным чувством почтения.
— Молодые люди, королей больше нет, — холодным тоном произнес г-и К*, — однако я обладаю властью короля… хотя…
— Понимаю! — прошептал Дафнис с каким-то соболезнованием. — Вы тоже король… не натуральный.
— Во всяком случае, я имею честь быть президентом настоящей республики, — ответил уже более сухо г-н К* и встал с места.
Дафнис слегка кашлянул, но не прерывал гостя из почтения к нему, так как еще не был депутатом.
— В качестве такового я в благодарность за ваше любезное гостеприимство и в виде исключения предоставляю в полное ваше распоряжение на время летних каникул тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года эту тихую долинку одного из главных государственных лесных угодий. Охрана наша вас не потревожит. Я хотел бы при более подходящем случае быть вам более полезным, о юные, но запоздалые персонажи из легенды, которую, как я вижу — увы! — сделал обветшалой Прогресс!
— Да будет благословен день… — начал Дафнис, но «король» уже поклонился обоим «пастушкам» и ровным шагом удалился между мертвыми деревьями по направлению к отдаленному старому дворцу.
Г-н К * возвратился в свое королевское жилище, где он, кажется, временно занимает аппартаменты Святого Людовика, наименее нежилые в этом старинном здании, которое сейчас используется только как место сбора для участников охоты или как некое живописное убежище. Достопочтенный президент существующего режима, раскуривая настоящую сигару в молельной победителя Аль-Мансуры, Тайбура и Сента, не мог не признать в глубине души, что любовь к вещам
Поделиться книгой: