Помоги проекту - поделись книгой:
Пчела кружилась над головой спящего. Навалившись грудью на стол, опустив лохматую голову на скрещенные руки, он спал так крепко, что доносившийся с улицы шум не мог его разбудить. За распахнутым окном звенели трамваи, слышался шелест шин и временами с грохотом проносились огромные трейлеры. Магистраль была оживленной, и от шеренги блочных девятиэтажек ее отделял газон, засаженный травой и деревьями, не слишком надежная защита от шума. Но человек спал.
Его голова и руки закрывали часть листов, разбросанных по столу. Для пчелы это не являлось препятствием – ее сканер позволял увидеть каждый лист так же ясно, как если бы бумаги разложили ровными рядами. Формулы, схемы, краткие заметки, странный чертеж, сделанный синим фломастером – несколько овалов, соединенных волнистой линией… Запечатлев все это, крохотный кибер с негромким жужжанием поднялся к потолку и сел на плафон люстры. Теперь в поле зрения была скудно обставленная комната: диван с разобранной постелью, шкаф, набитый книгами и журналами, маленький столик с компьютером и стол побольше, у которого спал человек. В квартире были еще крохотная кухонька, ванная, совмещенная с туалетом, и узкий коридор длиною в пять шагов. Не слишком просторные хоромы… Но их обитатель жил не здесь – большую часть времени он находился в тех пространствах и мирах, что были доступны лишь его воображению.
Картины, переданные кибером-пчелой, висели в воздухе – лист за листом, около тридцати изображений. Эмиссар глядел на них, пытаясь уловить ход мысли спящего, но безуспешно – его математических познаний явно не хватало. Впрочем, рядом находился эксперт, существо другой расы, но тоже в человеческом обличье. Его соплеменники стояли ближе к землянам, чем народ Седого – в частности, как многие гуманоиды, они использовали звуковую речь и письменные знаки. Имя эксперта – Семанг’акхглу-ар-пакта’туррим-нода – означало, что он достиг высшей ступени знания в абстрактных науках, в логике и математике.
Некоторое время в кабинете Седого царила тишина. Стены, забранные панелями из ясеня, опущенные жалюзи на окнах, пульт с мигающими огоньками и неяркий свет старинных лампионов создавали ощущение уюта, которое эмиссар очень ценил. Это убранство совсем не походило на обстановку жилищ его родной планеты, но чувства были те же – умиротворение и покой, воспринимаемый во всем ментальном диапазоне. Очень подходящая атмосфера для умственных трудов.
Пошевелив пальцами над пультом, Семанг’акхглу сдвинул в дальний угол панораму комнаты, которую посылала пчела, и принялся переставлять изображения страниц – похоже, он хотел привести их в определенный логический порядок. Затем вызвал другие картины, полученные ранее – формулы и уравнения потекли рекой, но многие были перечеркнуты или исправлены так, что доискаться смысла казалось невозможным. Эксперт недовольно уставился на них, вскинул руки в жесте бессилия и произнес на галактическом интерлинге:
– Не понимаю! Мне известно, чего он добивается – хочет решить проблему связности и трансформации некоторых топологических объектов… Задача возникла давно, в этом мире – столетие назад, а на моей планете много, много раньше. Решение не найдено, но я уверен, что он к нему близок. Невероятно!
– Невероятно, но факт, как любят здесь говорить, – заметил эмиссар. – Чего же вы не понимаете, достойный Семанг’акхглу?
– Его методики. Я в курсе задачи и могу припомнить десятки подходов к ней, которые, впрочем, закончились безрезультатно. Он идет другим путем, очень необычным, и я не поспеваю за ходом его мысли. Могу сказать одно: метод, созданный им, более ценен, чем само решение проблемы. Это математика, которой еще не существует… Нет, не так – она существует, но только в его разуме.
– Что ж, придется подождать, – сказал Седой. – Закончив работу, он опубликует ее в «Анналах математики» или другом солидном журнале, и его статьи будут понятнее, чем промежуточный результат.
– Если досточтимый не против, я хотел бы взять эти записи с собой на станцию. – Эксперт покосился на висевшие в воздухе страницы. – Может быть, я все-таки разберусь… дело чести, понимаете ли…
Эмиссару было известно, что в мире Семанг’акхглу очень высокие понятия о чести, долге и профессиональной репутации. Этот мир обогнал Землю на добрых пять тысячелетий – существенный момент, чтобы все же разобраться в трудах земного математика. Поэтому Седой сделал жест согласия и молвил:
– Не возражаю. Я перешлю материал к вам в Гималаи.
В Гималаях, среди неприступных вершин, размещалась одна из станций Внешней Ветви. Сотню лет назад ее воздвигли в горной долине, на поверхности земли, но с появлением авиации, радаров и спутников базу пришлось спрятать в искусственных пещерах, под толстым слоем вечных льдов. Все наземные сооружения были демонтированы, но среди исследователей этого уголка планеты до сих пор ходил миф о Шамбале, в которой обитают боги.
Взгляд Седого обратился к изображению комнаты и человека, спавшего за столом.
– Итак, он изобрел новую отрасль математики и близок к решению задачи, над которой бились многие великие умы… – задумчиво промолвил эмиссар. – Скажите, достойный Семанг’акхглу, каков реальный смысл этой проблемы? Для меня «связность и трансформация топологических объектов» звучит несколько академически.
– Да, я понимаю… терминология не всегда передает суть, особенно в абстрактных дисциплинах… – Смуглое лицо Семанг’акхглу порозовело, веки с отчетливо выраженной складкой эпикантуса прикрыли узкие глаза. В своей земной ипостаси он походил на шерпа, исконного обитателя гор и снегов. – Если этот мзиданни добьется успеха, мы сможем выяснить форму Вселенной после Большого Взрыва и ее дальнейшие развитие. Это тот самый топологический объект, чья связность и трансформация исследуется в данном случае. Как вам такой результат? Я бы сказал, что это очень, очень впечатляет!
Земному математику исполнилось сорок два, но Семанг’акхглу назвал его «мзиданни» – «юноша». Основания к этому были – возраст самого эксперта давно перевалил за шесть столетий. Седой подумал, что «мзиданни» подходит ко всей цивилизации Земли, юной даже в сравнении с его миром, не говоря уж про Обитающих в Ядре.
– Можно не торопиться, но можно ускорить работу нашим обычным способом, – произнес Семанг’акхглу. – Кто из Связующих его курирует? П’аавел-грибб-счев? – Он с трудом выговорил земное имя.
– Нет, – откликнулся Седой. – Уникальная ситуация: этот «мзиданни», как вы его назвали, не нуждается в Связующем. Очень мощный интеллект… Предположительно он сочетает дар математика и способность связываться с ноосферой в необходимые моменты. Разумеется, не сознавая этого, но подпитка, по нашим наблюдениям, идет каждые два-три дня. Не исключаю, что сейчас он тоже… – Эмиссар взглянул на спящего и продолжил: – пребывает не в нашем мире.
– Редкий дар, – согласился Семанг’акхглу, поднимаясь.
В стене напротив его кресла возник большой светящийся овал. По его периметру бежали радужные сполохи, красный цвет сменялся оранжевым, оранжевый – желтым, и так до фиолетового, в порядке волн видимого спектра. Сделав прощальный жест, Семанг’акхглу скрылся в портале, и сполохи погасли – знак того, что трансгрессия прошла без помех. Затем овал растаял в воздухе.
Пересев ближе к пульту, эмиссар убрал страницы с формулами, и теперь перед ним висело лишь изображение комнаты со спящим человеком. Задумавшись, он смотрел на земного математика, сотворившего нечто такое, чему не нашлось аналогов в других культурах, более древних, более протяженных в пространстве и безусловно более мудрых. На Земле, как и в других мирах, процесс познания Вселенной шел в основном поступательно, хотя не существовало строгого закона, по которому всякое открытие, любое достижение должно непременно базироваться на предшествующих. Плавный ход прогресса то и дело нарушался самым странным образом, когда какой-нибудь беспокойный ум высказывал мысль, что будет понятна его соплеменникам через сто или тысячу лет. Седой знал, что прецеденты имеются в любой цивилизации – везде и всюду появлялись личности с высоким интеллектом, но часто их идеи и изобретения не коррелировали с текущими потребностями. В мире Седого создателем теории трансгрессии стал некий астролог, гадавший по расположению светил о судьбах стран и их властителей. Это случилось в незапамятные времена, в век пара и так давно, что история не сохранила имя гения – его современникам были нужны уголь и паровые котлы, а не способ мгновенного преодоления пространства. К счастью, тайная рукопись астролога нашлась через много поколений, открыв расе Седого дорогу к звездам.
Земля тоже не являлась исключением, демонстрируя высокую степень преждевременных открытий, причем судьба провидцев была, как правило, печальной. Архимеда убил римский солдат, Эварист Галуа погиб на дуэли, Нильс Абель умер от чахотки, Демокрита судили и едва не изгнали из родных Абдер, Джордано Бруно сожгла инквизиция, Тьюринг кончил жизнь самоубийством, а великолепная плеяда физиков двадцатого века одарила людей страшным оружием. Гениев на Земле не ценили – кроме тех, кто умел лить пушки и делать бомбы.
«Но времена изменились, – подумал Седой, – мы здесь, и мы нашли Связующих. Если все сложится благоприятно, Галактика получит новый импульс. А если нет…»
Но думать о неудачном исходе ему не хотелось. Впрочем, такой вариант грядущего тоже был смоделирован Внешней Ветвью, и эмиссар отлично помнил страшноватые прогнозы. В лучшем случае – долгий застой, пока не возникнет, не войдет в силу другая раса с мощным творческим потенциалом; в худшем – межзвездная война, когда Империя так усилится, что сможет претендовать на гегемонию в Галактике.
В реальности последнего прогноза эмиссар не сомневался. В этом случае не стоило рассчитывать на Обитающих в Ядре – проблемы Ветвей были им чужды, и, по причине своей загадочной сущности, они не отделяли правых от виноватых. Пожалуй, эти могущественные существа могли санировать Галактику от чуждой им жизни, приравняв ее к скопищу паразитов, чья возня и свары нарушают покой Мироздания. Но если не они, кто еще мог остановить семипалых?.. Только другая столь же грозная империя, объединившая сотни миров, только другая сила, способная стать противовесом. Только будущая Земля…
Седой отключил связь с кибером-пчелой, и изображение комнаты погасло.
– Форма Вселенной после Большого Взрыва и ее дальнейшие развитие… – шепнул он в задумчивости. – Абстракция высшего порядка, новая идея, великое открытие! – Затем подошел к окну, раздвинул жалюзи, бросил взгляд на город и произнес: – Надеюсь, они не сделают из этого оружие, какую-нибудь супербомбу или сжигающий звезды луч. Хотя, если постараться…
Устроившись в кресле авиалайнера, Грибачев делал заметки в маленьком ноутбуке. Седой не требовал письменных отчетов; по его мнению, этот земной обычай был нелеп, так как любая запись сообщала лишь факты, не передавая эмоций. Впечатления эмоционального ряда являлись для Седого более важными, чем слова, и Грибачев подозревал, что эмиссар Внешней Ветви пользуется второй сигнальной только для удобства Связующих. Все-таки они были людьми и не умели считывать мысли и эмоции собеседника.
Заметки профессор делал для себя, памятуя, что ему придется не раз встречаться с Соболевым. Вероятно, Седой пожелает, чтобы именно он обучал нового Связующего, а этот процесс был достаточно долгим. Существовали разные способы воздействия на подопечных – регулярный или эпизодический контакт, беседа на некую тему или брошенное вскользь замечание; с одними Связующий встречался лично и довольно часто, для других был случайным собеседником или анонимной личностью, просто «человеком из толпы». Те, с кем контактировал Томас Хиггинс – а таких насчитывалось двенадцать человек, – перейдут теперь к Соболеву; значит, нужно продумать, где и как представить им нового Связующего. С учетом нрава герра Поппера и специфических особенностей других подопечных это было делом непростым; известные люди весьма осторожны в выборе знакомств. Хиггинс являлся журналистом, писавшим о науке, что делало общение с учеными вполне естественным. Соболев – врач, и, судя по его досье, очень толковый; не исключалось, что это поможет установить контакты со всеми членами группы Тома.
При мысли о Хиггинсе сердце профессора сжалось. Связующих, считая с ним самим, было шестеро; он курировал Россию и Ближний Восток, Лю Хао и Такеши занимались Индией, Китаем и Японией, Бартон – Канадой и Соединенными Штатами, Виктор Ла Вега – Латинской Америкой. На Хиггинса возлагались контакты в Европе, и Грибачев сблизился с ним больше, чем с другими коллегами; от Лондона до Петербурга лететь всего лишь три часа, они виделись часто, и эти встречи со временем переросли в дружбу. Томас был прекрасным собеседником и очень эрудированным человеком.
Что же с ним случилось?.. Седой сказал, что он погиб в автокатастрофе, при столкновении с трейлером, но как такое могло произойти?..
Профессор машинально прикоснулся к медальону, висевшему на шее под рубашкой. Считалось, что это устройство предохраняет от неприятных случайностей, развоплощая возможные события или слегка изменяя их ход. Кирпич, упавший на голову, может искалечить, даже привести к фатальному концу, но только не владельца медальона – будто по наитию он замедлит шаг или обойдет опасное место и сохранит голову в целости. Грибачеву не было известно, как действует странный механизм, влияющий на причинно-следственные связи, но до сих пор прибор обеспечивал безопасность ему и остальных коллегам. Выходит, не всегда и не при всяком случае…
Он убрал компьютер в сумку и прислушался. Турбины гудели ровно, самолет не трясло, небо было безоблачным. Его соседки, две загорелые девицы, оживленно болтали о знакомых парнях, модных купальниках, хорватской кухне и любовницах маршала Тито. Народ читал, дремал или обменивался впечатлениями, дети пищали, стюардессы разносили легкое вино, пепси и минеральную воду. Словом, ничто не сулило беды. Но превратности, случавшие с Грибачевым не раз за время его долгой жизни, намекали, что все может очень быстро измениться: споткнулся, упал в окоп, и над тобой просвистели осколки снаряда… Вечер, звонок в квартиру, открываешь дверь, и люди в погонах тащат тебя к «воронку»… Или другой расклад: знакомишься с приятным мужчиной по имени Сергей Василенко, беседуешь с ним на разные темы, и вдруг он предлагает поучаствовать в инопланетной миссии. А затем еще и добавляет: я, уважаемый Павел Никитич, собственно, не человек, хотя и гуманоид… Неожиданности всегда не приходят, а прибегают и бьют крепко!
Конечно, гибель Тома было нельзя считать случайностью. Грибачев знал, что Седому и его команде противостоит иная и столь же мощная сила, но отношения тех и других чужаков, их открытое противоборство и разногласия регулировались Договором. С одной стороны, Договор ограничивал число контактеров, препятствуя слишком быстрому и опасному прогрессу; с другой, уничтожать Связующих – а тем более подопечных им гениев – строго воспрещалось. Кто-то за этим следил, некий таинственный гарант, еще более могущественный, чем Седой и его противники. Подобная доктрина, основанная на балансе сил, подконтрольных третьему партнеру, казалась вполне разумной, и Грибачев, как социолог, ее одобрял. Но теперь случилось нечто такое, что расшатало устойчивость конструкции, и поводы к тому могли быть разные. Или контроль ослаб, или противная сторона сравнялась мощью с гарантом и больше его не страшится?.. Или уверена, что такая мелочь, как убийство контактера, сойдет с рук?.. Или считает, что доказать злодейский умысел нельзя?..
Обдумав эти возможности, профессор их отверг. Гибель Связующего являлась отнюдь не мелочью, а прямым нарушением Договора, и сам факт смерти Хиггинса доказывал, что она случилась по вине созданий, способных нейтрализовать охранное устройство. Земные технологии тут были ни при чем; ни излучение локаторов, ни лазеры, ни радиация на медальон не влияли. Не могло произойти и ослабление контроля – прислали ведь Защитника! Как утверждал Седой, Защитник стоил целого космического флота и не имел иных ограничений, кроме директив своих владык. Могучее неистребимое существо, безжалостный и точный исполнитель приказов; его визит на Землю – явная акция устрашения.
Нет, размышлял Грибачев, дело здесь в другом. Были у нас две команды и судья, следивший, чтобы играли по правилам – все как на футбольном матче. И вдруг игра смешалась! Почему? Фанаты ринулись на поле, а им судья не указ… В нашем случае – внешняя сила, не Седой и не его противники, а кто-то еще. Возможно, некая раса, не связанная Договором?.. Но про таких Седой не говорил, даже намеков не было… С другой стороны, все ли он должен и может рассказывать? Галактические дрязги – не наша проблема… пока не наша…
Соседки с завистью шептались о какой-то Ксюшке. Ей повезло – окрутила олигарха. Толстый, лысый, старый, но – олигарх… Не очень богатый – банк у него, строительная фирма, сеть бутиков с дамским бельем и кое-что еще по мелочи. Ну, вилла в Испании, дом в Швейцарских Альпах и два отеля на каком-то острове, то ли Родос, то ли Лесбос… Не Абрамович, нет! Но все же – олигарх… Помрет, все Ксюшке достанется… А сама-то – мымра, ни кожи, ни рожи, ни приличной задницы…
Грибачев вздохнул. Вот он, социальный планктон, о котором толковал О’Рейли… Гении двигают прогресс вперед, а зачем, для чего? Чтобы Ксюшки и их подружки ели, пили и развлекали престарелых олигархов? Чтобы всякий хлыщ с пустой головой мог пересесть с «жигуля» на «Тойоту»? Чтобы множились где-то толпы сытых бездельников, торговцев и воров, а в других местах голодали, побирались и копили злобу?.. Третья стража, подумал он, третья стража, и не все увидят рассвет… Переселить бы куда-нибудь достойных, устроить заповедник и переселить… Хоть на другой конец Галактики!
Не будем слушать о Ксюшке, сказал он себе, не будем – тем более что у нее ни кожи, ни рожи, ни приличной задницы. Так что там у нас с внешней силой?.. Надо все же расспросить Седого, ибо, как говорили латиняне, кто предупрежден, тот вооружен. Может быть, это ерунда, одни пустые домыслы, а может, дело серьезное…
Насколько серьезное, он даже не мог представить.
Боевой звездолет Империи семипалых переместился из облака Оорта за орбиту четвертой планеты и висел теперь в тридцати семи миллионах километров от Земли. Вполне подходящая дистанция, чтобы открыть портал к дальнему краю Галактики и перебросить небольшую массу. Сделать это из кометного облака тоже не было проблемой, но требовался большой расход энергии – затраты на трансгрессию росли пропорционально кубу расстояния до точки портала.
Звездолет был огромен – толстая, покрытая броней сигара пятикилометровой длины. Пожалуй, кроме самых длинных мостов, на Земле не нашлось бы сооружений, сравнимых с этим кораблем; рядом с ним любой небоскреб выглядел более чем скромно. Выступы орудийных башен, антенны, стыковочные узлы и закрепленные на корпусе малые суда придавали ему сходство с чудовищной еловой шишкой.
Странствия среди звезд и галактик не нуждались в столь гигантских конструкциях, даже с учетом вооружения и энергетических ресурсов корабля. Однако у большинства разумных существ огромное ассоциировалось с силой, могуществом и несомненным превосходством. Это был важный психологический момент; во многих случаях появление имперского флота в той или иной звездной системе не приводило к ожесточенным схваткам, а только устрашало. В последние тысячелетия применение силы в Галактике не поощрялось, но любая обитаемая планета, любая раса могла добровольно избрать покровителей и сотрудничать с ними, выплачивая дань. Формы ее были разнообразны: сырье, некоторые виды продукции, рабочий контингент, территории для баз и поселений колонистов. На нынешнем этапе своего развития Империя стремилась не истреблять, а покорять и использовать.
Но мир утрака был обречен на гибель. Собственно, не мир, а населяющая его раса, из-за которой споры велись давно, причем столь ожесточенные, что едва не привели к вооруженному конфликту. Ситуацию спас Договор, и хоть Империя его не признавала, все же не решилась ввязываться в схватку с Внешней Ветвью. Победа в такой масштабной и долгой войне была равнозначна поражению: взорванные солнца, испепеленные планеты, закат цивилизации, холод, мрак и смерть. Судьбу Галактики Триподов знали все – мертвая, полная пылевых облаков и погасших звезд, она являлась веским доводом в пользу благоразумия и осторожности. Кроме того, были Обитающие в Ядре, и лидеры Империи считали, что пока не готовы помериться силами с этой древней расой.
Туземцы утрака, как и многие до них, стояли на пороге выхода в дальний космос. То был великий момент для любой цивилизации, любой культуры, означавший, что в скором будущем она соприкоснется с другими расами, получит мощный импульс к развитию и, в свою очередь, обогатит соседей по Галактике новыми идеями. Этот процесс регулярного обновления и притока свежей мысли предохранял от застоя и служил гарантией того, что галактическое сообщество не погибнет, а будет успешно прогрессировать. Но не всякая мысль хороша, и потому неофиты подвергались тайному изучению, чтобы выяснить, какие идеи они привнесут в общую копилку. Обычно этим занималась раса, бывшая первооткрывателем – в данном случае, ротеры. Не самый уважаемый в Галактике народ, но в сомнительной ситуации можно было привлечь консультантов.
Решение не всегда оказывалось положительным. Слишком воинственных, эгоцентричных и прочих недостойных подвергали блокаде, тоже, разумеется, тайной; их космические проекты неизменно терпели крах, зонды-автоматы уносились в пустоту, полет к другим планетам кончался катастрофой. Космические исследования требовали огромных вложений и их бесцельность возмущала общество; рано или поздно их прекращали, и раса, лишившись будущего, задыхаясь на своей планете, прямой дорогой двигалась к регрессу и вырождению. Та же судьба была бы уготована утрака, если бы…
Они относились к числу недостойных, и это было неоспоримо. При всех своих технических достижениях они не добились главного: их мир остался разобщенным, в нем шла ожесточенная борьба за власть, конфликты разрешались грубой силой, невосполнимые ресурсы тратились на производство оружия, столь мощного и опасного, что гибель этой расы казалась неизбежной. Вдобавок они загрязняли планету, сваливали мусор в океаны, вырубали леса и плодились в огромном числе, буквально пожирая все, до чего могли дотянуться – чистую воду, плодородные почвы, минеральное сырье, животный мир, растительность и даже воздух собственной планеты.
Утрака! Верно их назвали ротеры! Недоумки! Подобная раса, вырвавшись в Галактику, могла принести раздоры и войны, так как была заражена еще одним опасным вирусом – идеей собственного превосходства. Эта мысль пронизывала все их религиозные доктрины и поощряемые властями идеологии, их законы, политику, менталитет, став краеугольным камнем их мировоззрения. Пока утрака обитали на своей планете, их племена могли доказывать друг другу, кто самый избранный, самый прогрессивный и справедливый, и заниматься этим до скончания веков. Но появившись в Галактике и встретив других разумных, они, вероятно, возненавидели бы чужаков или пожелали навязать свое господство, свою религию, культуру и убогую мораль. Они посчитали бы, что вправе делать это силой, как не раз случалось в их истории.
Недоумки, дикари! Очень опасная раса!
Все так, но, с другой стороны, они представляли большой интерес для галактического сообщества. Дисперсия интеллекта среди них была значительной, и, наряду с огромной массой средних особей и просто умственно отсталых, встречались редкие таланты, способные объять Вселенную и выразить мысль в виде чистой информации или объектов, влияющих на подсознание. Второй вариант, называемый в их мире искусством, был вообще уникален, но первый, связанный с наукой, технологией и философским осмыслением таких понятий, как жизнь и разум, тоже являлся огромной ценностью. В Галактике было не так уж много гениев, а Связующих еще меньше, и потому не стоило пренебрегать расой дикарей, порождающей столь замечательные феномены.
Однако мнения разделились. Ротеры, хорошо изучившие мир утрака, полагали, что в космос их пускать нельзя, и лучшим исходом станет полная блокада. Лишенные ресурсов астероидного пояса и других небесных тел своей системы, дикари с неизбежностью вымрут, освободив планету для более разумных обитателей. Такая мысль диктовалась соображениями выгоды: ротеры были готовы занять и очистить загаженный мир. Их разведчики давно носились над планетой, сканируя сети информации, присматриваясь к арсеналам и регионам техногенных катастроф, изучая почву, воздух, воды и перемены климата.
Иная точка зрения была у Внешней Ветви. Люди – не утрака, а вполне вменяемые существа, и недостатки их цивилизации связаны с прогрессом в сфере технологий, слишком быстрым, слишком плодотворным, и потому еще не осмысленным до конца их лучшими умами. Ситуация, безусловно, временная, тогда как потенциал их расы огромен и его необходимо сохранить, предоставив землянам возможность дальнейшего развития и более разумного устройства общества. Этот период нельзя ограничивать какими-либо сроками, вводить блокаду и препятствовать людям в освоении их звездной системы и окружающего пространства. Более того, пусть узнают о разумной жизни во Вселенной и о том, что находятся под наблюдением; сообщить такую информацию достаточно просто, даже не вступая в прямой контакт.
Договор стал медианой между этими мнениями, исключив вооруженную борьбу Ветвей. Идею блокады отвергли, но ограничили темп прогресса, что было к пользе самих туземцев, склонных любое открытие превращать в ядовитые газы, бомбы и смертоносные вирусы. Договор, урезавший число Связующих, также запрещал контакт с земными властями и передачу любой научной информации – в первую очередь, связанной с межзвездными полетами и принципом трансгрессии. Конечно, запрещалось и уничтожение землян, а крупнейшие из их ученых, как и Связующие, получили статус неприкосновенности.
Но эта ситуация устроила не всех. За пределами Договора остались тайные помыслы и намерения, интриги, недоброжелательство и страх. Гении – большая ценность, их идеи – залог бесконечного познания, и принадлежат они не одной лишь их родине, но всем обитаемым мирам, всем галактическим расам. У одной из них возник проект особой заповедной зоны, где, при любом раскладе событий, земляне могли бы сохраниться, умножиться, окрепнуть и, через тысячи лет, вновь явить свои таланты – возможно, спасти цивилизацию Галактики. Инициаторы проекта остались неизвестными, однако о планете-заповеднике в Империи знали, знали и страшились, помня, что всякое открытие не только путь к прогрессу, но и дорога к могуществу – разумеется, если использовать его должным образом. Воинственная раса, порождающая гениев, являлась угрозой для семипалых. Конкуренты им были не нужны.
…Броневые плиты в днище звездолета сдвинулись, раскрылась гигантская щель – в ней мог бы поместиться самый крупный из земных авианосцев. Щель зияла подобно пропасти, такая же темная и мрачная, как разделяющая звезды пустота. Затем наметилось движение, и из черного провала вынырнула конструкция, подвешенная на гибких штангах – полупрозрачный тороид, по периметру которого щетинился остриями лес антенн. Огромное кольцо, наливаясь светом и слегка покачиваясь, неторопливо развернулось. Свет становился все ярче, все ослепительнее, и наконец в центре тороида вспыхнуло зарево. С копьевидных наконечников антенн посыпались искры, потом начали срываться молнии; длинные струи огня уносились в пространство и гасли в темноте. Кольцо снова дрогнуло и застыло – теперь ориентация на Землю была абсолютно точной. Антенны уже не стреляли молниями, зато тороид пылал яростным багровым светом. Еще немного, и модуль дистанционной трансгрессии будет готов к работе.
Одно дело – убить Связующего на Земле, и совсем другое – на планете, не защищенной Договором. Возможно, Связующий сам погибнет, а если останется в живых, его сожгут вместе с такими же тварями, уничтожат на другом краю Галактики. Очень далеко! Так далеко, что даже Защитник туда не доберется.
Зарево инверсионного поля вытянулось длинным шнуром и стало почти незаметным; теперь его можно было метнуть к Земле, в область, где откроется портал. Метнуть в то мгновение, когда ротеры закончат подготовку.
Часть вторая
Земля и за порогом Земли
Глава 8
Дорога была узкой, а временами вовсе пропадала, ветви хлестали по стеклам и капоту, джип завывал, одолевая подъем, с натугой карабкался в гору, потом рев мотора делался тише, и минуту или две они катили по ровному месту. Относительно ровному – ям и колдобин хватало, джип подпрыгивал на них, и малыши, Милка, Радко и Драго, тоже подпрыгивали и визжали в восторге. Славо Габрич решил отдохнуть от туристов и повез семейство в горы на пикник. Но какой же отдых без мужской компании?.. Пить водителю нельзя, так хоть поговорить! По этой ли причине или потому, что Славо и Ангелка питали к Глебу большую симпатию, он тоже был приглашен и отправился в путь с двумя бутылками пепси, коробкой конфет и вишневым пирогом – все для Ангелки и ребятишек.
Славо, лихой шофер, крутил баранку, тормозил, жал на газ, не забывая развлекать сидевшего рядом Глеба всякими историями. Езда по горным хорватским дорогам – большое искусство, но Славо Габрич был потомком тех, кто гонял здесь осликов и коз, возделывал поля, ставил вино и отбивался веками от римлян, турок, итальянцев и австрийцев. Не по зубам им были Динарские горы – забраться, может, забирались, а вот обратно ползли на карачках под стрелами горцев, а позже – под градом свинца. Здешние края напоминали Глебу Кавказ, и сходство было не только в рельефе местности – тут и там земля пропиталась кровью совсем в недавние времена. В Хорватии воевали и воевали на Кавказе, но вспоминать об этом не хотелось. Славо тоже обходил последнюю войну молчанием, а толковал о новой дороге из Сплита в Белград. Эта магистраль прошла через деревни и крестьянские поля, земли были выкуплены, в том числе родительский надел, и средств хватило, чтобы перебраться в Сплит, построить дом, купить машину. У нас бы просто отняли, подумал Глеб. Если что и удивляло его в Хорватии, так уважение к порядку и закону. Чудесная страна! Жаль ее покинуть, но, кажется, придется… Грибачев намекнул раз-другой, что место Связующего там, откуда удобнее добраться до подопечных – Лондон, Париж, Берлин, Прага… Об этом Глеб пока не раздумывал; оставлять Сплит, работу, друзей и могилу Марины очень не хотелось.
Джип подбросило, малышня опять завизжала, Ангелка принялась урезонивать ребятишек. Славо толковал о подвигах деда Нико Габрича, прозванного Соколиный Глаз. Дед был партизаном, соратником Тито, и кличку, пришедшую из романов Купера, дали ему за исключительную меткость. Если верить Славо, дед перебил столько фашистов, что хватит на целое кладбище – конечно, скромное, на двести-триста человек. Сам Иосип Тито наградил его орденом, даже двумя – дома хранятся, в особой шкатулке. Один – за убитых врагов, другой – за то, что дед спас маршала. А случилось это так…
Слушая Славо и машинально кивая, Глеб задумался о переменах в собственной жизни. Пару месяцев назад он решил бы, что Грибачев сумасшедший, один из тех невротиков, что слышат голоса из космических далей и запросто общаются с пришельцами. В самом деле, явился к нему человек с байками про каких-то Связующих, про чужаков, одни из которых благоволят Земле, а другие мечтают ее уничтожить, про ноосферу Вселенной и гениев, нуждавшихся в помощи. Случай ясный для любого медика, хоть терапевта, хоть хирурга! Но если вспомнить о Защитнике, о башне роботов и сказочном мире, где его, Глеба Соболева, признали королем, байки тотчас становятся реальностью. Все правда, все, о чем рассказывал профессор на их долгих посиделках! Будто наяву представился Глебу его странный гость – вот он напротив, за кухонным столом, прихлебывает чай, жует персики и толкует о том, чего быть не может…
Не может?.. А если окликнуть Йокса?.. В джипе трое взрослых и ребятня, две корзинки с провизией, чашки и ложки, полотенца, раскладные стулья, столик и черти что еще… Свободного места с гулькин нос, но Йоксу хватит. То ли в багажнике он, то ли крыше, то ли летит за джипом по воздуху… Но можно не сомневаться, что Защитник здесь. Прислан какими-то существами, совсем не похожими на людей и прочих обитателей Галактики… Так сказал Грибачев, а потом добавил, что эти существа следят, чтобы не нарушался Договор. Вернее, к ним можно апеллировать, если появятся какие-то проблемы… Что и было сделано после гибели Томаса Хиггинса, Связующего в европейском регионе – того, которого должен заменить он, Глеб Соболев. Но бояться и даже беспокоиться не нужно, не повторится сей печальный инцидент, так как прислали Защитника. Это такая сила, что ей не страшен целый космический флот…
Глеб попытался представить армаду угловатых крейсеров с грозно торчащими стволами лазерных орудий, вообразить, как атакуют они его домик в Солине, и перед ним замелькали кадры из «Звездных войн». Империя наносит удар, но не ответный, а превентивный, чтобы не возникали всякие Связующие… Летят струи плазмы, сыплются бомбы, мчатся хищные космические истребители, а Йокс, бравый джедай, сшибает их с небес своими молниями… Картинка прямо загляденье! То-то было б радости детишкам Габричей! Пожалуй, и фрау Шнитке явилась бы полюбоваться…
Он усмехнулся – очень кстати, так как Славо рассказывал анекдот про словенцев или, быть может, македонцев, с которыми не столь давно хорваты пребывали в единой и дружной семье под названием Югославия. Тем временем дорога – вернее, едва заметная козья тропа – привела их к ручью с горной водой, струившейся по плоским, похожим на блины камешкам. Джип резво форсировал водную преграду и очутился на поляне, окруженной соснами и живописными скалами. Среди высоких трав лиловели колокольчики и покачивали белыми головками ромашки, щебетали птицы, и где-то в сосновых кронах слышалось возмущенное цоканье белок. Ручей здесь изгибался, образуя мелкую заводь, ее берега заросли орешником и кустами кизила. В дальнем конце поляны, у невысокой скалы, трава была выкошена, и на земле темнел круг закопченных камней. Рядом с ним Славо затормозил.
– Приехали! Радко и Драго – за хворостом! Ангелка, корзины тащи! Милка, ты столик расставь и посуду! Ну, а я займусь костром. Только перекурю сначала…
Семейство Габричей дружно посыпалось из машины. Мальчишки, близнецы-пятилетки, гикая и подскакивая, ринулись к соснам за сухими шишками и ветками, Ангелка выгрузила из багажника две основательные корзины, Милка, девица семи лет, с важным видом расставила столик, притащила стулья с брезентовыми сиденьями и взялась за посуду. Глеб и Славо не спеша закурили, с удовольствием наблюдая за этой суетой. Тем временем в заводь был опущен огромный арбуз – чтобы охладился, у камней появились кастрюля с замаринованной свининой, шампуры и котелок для чая, на столе возникли кружки и тарелки, хлебный каравай, лук, помидоры, миска с тушеными баклажанами, две бутылки с пепси и вино – красное сухое для Глеба и Ангелки. Славо докурил, покосился на кучу хвороста, принесенного мальчишками, и молвил:
– Хватит. Сейчас разожгу.
– Мне бы тоже к делу пристроиться, – сказад Глеб.
– За водой сходи, раз вызвался. – Славо сунул ему пластиковую канистру. – Здесь не надо брать, здесь трава, кусты, тина на камнях. Выше по течению водопад, там вода что хрусталь. Заповедное место… Говорят, кто пьет ту водицу, век разменяет.
Кивнув, Глеб зашагал вдоль ручейка. День выдался ясный, небеса сияли чистой бирюзой, в кронах деревьев пели и пересвистывались птицы. Ручей журчал и тоже пел песенки о теплом лете и еще о том, что жизнь прекрасна и не надо портить ее горькой тяжестью воспоминаний. Позади, за спиной, рассмеялась Милка, будто колокольчик прозвенел.
Глеб остановился, прислушался и вдруг почувствовал, что его отпустило. Детский смех ли тому причиной или визит профессора, но жизнь его вдруг обрела новый смысл, высокую цель. Он не был фантазером; наверняка во всем белом свете нет больших реалистов, чем хирурги – кровь и вид человеческих внутренностей не располагают к романтике. Да, фантазером он не был, и все же ему льстила мысль о новом своем предназначении, о том, что от него зависит спасение планеты, выход из тупика, грозящего земному миру. Должно быть, это ощущение зрело в нем с того момента, как Йокс, очнувшись от забытья, промолвил: Глеб Соболев – ценная особь… Уникальная! Теперь он понимал, что это означает. Мысль о причастности к великому тешила его гордость.
– Йокс! – промолвил он. – Ты здесь, Йокс?
– Присутствую, – ответил невидимый страж.
– Тебе нравится наш мир? Наша Земля?
Молчание. Потом:
– Не самый худший уголок в Галактике. Только мусора много.
– С этим мы справимся. С этим и со всем остальным. Справимся!
Насвистывая что-то бодрящее, Глеб направился вдоль ручья и вышел к скалистому гребню, нависавшему над прогалиной. С каменного козырька, с высоты его роста, падали водные струйки, над ними дрожала радуга, и в солнечном свете поток и правда казался хрустальным. Он наполнил канистру, сложил ладони ковшиком и выпил воды, приговаривая:
«Кто здесь попьет, век проживет… Или даже больше».
Внезапно на ручей, скалы и сосны набежала тень. Глеб поднял голову, огляделся. Странно! В небесах ни облачка, но солнце словно бы померкло… Затмение?.. Не обещали никаких затмений в Сплите и окрестностях… Тем временем солнце меняло цвет, делаясь из яркого и золотистого красноватым и тусклым. Вслед за ним небо тоже начало темнеть, его заволакивала сизая дымка, и падавший на горы свет придавал пейзажу нереальность: скалы, сосны, кусты – все голубых и фиолетовых оттенков, словно изваянное из льда. «Что за природное явление?.. – подумал Глеб, прижимая к груди канистру. – Тайфун до нас добрался или что-то похуже?..»
– Йокс! Что просходит?
– Это морок. Не обращай внимания.
– А если ветер рванет? Там Ангелка и дети!
– Они ничего не видят, – ответила пустота. – Локальный мираж… Хотят испугать.
– Кто?! – выкрикнул Глеб и вдруг почувствовал, как пресеклось дыхание. Деревья и кусты исчезли, солнце стало крохотным и едва заметным в темных небесах, а скальный карниз, совсем уж похожий на ледяную стену, затянуло туманом. Его белесый вал надвигался на Глеба, и из мглы внезапно высунулись клешни, огромные, как ковш экскаватора. За ними появилась голова – вытянутая, покрытая костяным щитком, без глаз и пасти, но от того еще более страшная. Затем жуткие клешни и головы возникли повсюду – кажется, чудища шли с волною тумана, точь-в-точь как рассказывал Йокс.
Защитник сделался видимым. Он стоял впереди, метрах в четырех от Глеба, и тот не видел его лица. Однако поза, согнутые в коленях ноги и руки с растопыренными пальцами, выдавала напряжение; мнилось, что он сейчас прыгнет на стаю монстров, прямо на зазубренные клешни и бронированные головы.
– Назад! – раздался резкий выкрик Йокса. – Отойди назад!
Глеб оглянулся. Назад?.. Куда назад?.. Позади него уже не было ни ручья, ни водопада с радугой, а лишь стена белесого тумана. Вероятно, ее несло ураганным ветром, которого он не ощущал – над туманным валом кружились, застилая небо, клочья мглы, тут и там шевелилось что-то живое, хищное и смертельно опасное. Харры! – подумал Глеб, озираясь, – харры! Морок, мираж?.. Возможно, но уж очень страшный! Пейзаж Гирхадна’пеластри разворачивался перед ним, а он, как в своем недавнем сне, был безоружен и беззащитен.
Почему Защитник не стреляет?.. – мелькнула мысль. За ней последовала другая – что пускать молнии бесполезно, чудовища вокруг, их сотни, и всех не перебьешь. Если это мираж, то он рассеется – тем, кто его сотворил, рано или поздно наскучат их глупые игры. Но тут Глебу припомнилось сказанное Йоксом: мираж совсем не таков, как кинофильм или пустынный морок, все ощущения в нем реальны, реальна смерть, и значит, фантомы чудищ так же опасны, как их прототипы. Конечно, это была лишь гипотеза, но проверять ее Глебу не хотелось.
Йокс внезапно выпрямился, тело его содрогнулось, и рядом возникла его точная копия. Новое содрогание обеих фигур, и вот их уже четверо, потом восемь, шестнадцать, тридцать два… Этот процесс шел так стремительно, что вскоре Глеб уже не мог сосчитать Защитников, возникавших друг из друга точно из бесконечной матрешки. Они окружили его плотной шеренгой, и теперь он стоял в кольце охраны диаметром в сотню шагов. Затем разом сверкнули молнии, ударили в волны тумана, вверх и в стороны полетели рассеченные тела и головы, клешни, гибкие лапы и обломки панцирей. Это побоище продолжалось в мертвой тишине, словно в видении отключили звук или такая роскошь вообще не была предусмотрена. Прошло очень недолгое время, секунды три-четыре, и Глеб ощутил себя зрителем фильма-ужастика – из тех, где бравые десантники крошат в капусту инопланетных тварей.
– «Чужие», серия пятая, а название… – Он призадумался на мгновение. – Ну, Йокс тоже не из наших, так что будет «Чужой против чужих».
Защитники трудились сноровисто и увлеченно, с явным знанием дела, не обращая на Глеба внимания. Ему захотелось подойти ближе и потрогать нескольких Йоксов, чтобы убедиться в их вещественности. В конце концов, не исключалось, что все они тоже фантомы – конечно, кроме настоящего Йокса. Он попытался сделать шаг и с удивлением обнаружил, что не может тронуться с места, даже не способен пошевелить рукой или ногой. Ощущение было знакомым – точно так же его сковала неподвижность перед визитом в башню роботов. Очевидно, это являлось обязательным условием трансгрессии, правилом безопасности, и, подумав об этом, Глеб успокоился. Он явно пребывал сейчас не в земной реальности и, конечно, не на Гирхадна’пеластри – ведь не мог же он дышать метаном! Стасис, иллюзорный мир или какая-то другая чертовщина – вот что его окружало и, похоже, этот морок был не безобиден. Его собирались отсюда изъять, вернув в хорватские горы к Славо, Ангелке и их ребятишкам, к арбузу, вину и шашлыку.
Как и в первый раз, небеса обрушились на Глеба, и ему опять почудилось, что он летит, преодолевая гигантский путь среди звезд и туманностей, и в то же время остается на месте. Неприятное чувство, но все же не такое мерзкое, как прежде – на этот раз он был к нему готов. Тьма заволокла глаза, холод сковал тело, но эти ощущения были краткими, как вспышка молнии. Мрак рассеялся, оставив Глеба в море солнечного света, среди ароматов листвы и звонкого птичьего щебета. Не удержавшись на ногах, он выронил канистру и упал на что-то мягкое, зеленое – пальцы ощутили траву, и Глеб вздохнул с облегчением. Снова дома! Можно забыть о всяких ужасах и предаться маленьким радостям жизни – вино, арбуз, шашлык…
Он поднялся и понюхал воздух. Но шашлыком не пахло.
Поделиться книгой: