Границы бытия

— Эта клиника… вот здесь и происходит это?

— Абсолютно точно, Конрад. Это один из многих современных институтов восстановительной хирургии. Скоро ты поймешь, что лишь у немногих пациентов, поступающих сюда, бывает такая ситуация, как у тебя. В основном восстановительная хирургия служит целям гериатрии, а проще, применяется для увеличения продолжительности жизни пожилых людей.

Доктор Найт ободряюще кивнул, когда Конрад присел на кровати.

— Теперь ты догадываешься, почему тебя окружает так много пожилых людей? Ответ прост — посредством восстановительной хирургии мы даем людям, которые раньше умирали после шестидесяти — семидесяти лет, новый виток жизни. Средняя ее продолжительность увеличилась с шестидесяти пяти лет, как было полвека назад, почти до девяноста пяти.

— Доктор… владелец машины. Я не знаю, как его звали. Вы говорили, что он даже мертвый может помочь мне…

— Я знал, что говорю, Конрад. Одна из главных проблем восстановительной хирургии — это трансплантационный материал. В случаях с пожилыми людьми несложно — здесь даже избыток нужных органов. За малым исключением, болезни большинства престарелых людей приводят к отказу не более чем одного органа, а любой летальный исход дает нам такой запас ткани, который может продлить жизнь двадцати другим больным. Но если вести речь о молодежи, в первую очередь о твоих ровесниках, потребность превышает наличие почти в сто раз.

Ответь-ка мне, Конрад, и попробуй на время забыть о том водителе автомобиля что ты в принципе, думаешь о трансплантации?

Конрад поглядел на простыни, прикрывавшие его. Даже если забыть о шине, асимметрия его нижних конечностей слишком бросалась в глаза.

— Сложно сказать. Я считаю, что…

— Слово за тобой, Конрад. Делай выбор: либо таскать протез — металлическую подпорку, которая будет беспокоить тебя до конца дней твоих и не разрешит тебе бегать, плавать и вообще передвигаться, как полноценному молодому человеку, или у тебя появится живая нога из плоти и крови.

Конрад медлил. Все, что говорил доктор Найт, не расходилось с тем, что он и раньше знал с восстановительной хирургии, — эта тема не была запретной, хотя ее редко поднимали в обществе детей. И все же он понимал, что это было лишь прелюдией перед решающим выбором.

— Когда вы хотите начать это — завтра?

— Господи, нет, конечно, — доктор Найт не мог сдержать смеха, потом он заговорил дальше, пытаясь сгладить неловкость. — Даже не в ближайшие пару месяцев. Это чересчур сложный комплекс работ: нам потребуется отыскать и пометить окончания каждого нерва и сухожилия, затем подготовить сложнейшую пересадку кости. Минимум с месяц тебе придется таскать искусственную конечность — поверь мне, через некоторое время ты уже будешь с нетерпением ждать появления нормальной ноги. Скажи, Конрад, могу я думать, что в принципе ты не возражаешь? Нам нужно согласие вас обоих — твое и мистера Фостера.

— Считаю, что да. Мне нужно еще поговорить с дядей. До того я не могу принять окончательного решения.

— Ты разумный человек, Конрад, — доктор Найт протянул ему руку. Когда Конрад потянулся, чтобы пожать ее, то понял, что доктор умышленно демонстрирует ему почти незаметный шрам, окружавший основание большого пальца и прятавшийся где-то в центре ладони. Палец казался естественной частью руки и все же выглядел каким-то обособленным.

— Верно, — подтвердил его догадку доктор Найт. — Вот тебе краткий экскурс в восстановительную хирургию. Это произошло, когда я был студентом. Я потерял всего один сустав после заражения в анатомичке, но пришлось заменить весь палец. Он прекрасно служит мне; как раз после этого случая я остановил свой выбор на хирургии. — Доктор Найт показал Конраду целиком весь палец. — Конечно, есть некоторая разница, например, сочленение — новый палец даже более гибкий, чем мой прежний, и ноготь иной формы, но эти детали не мешают ему быть вполне моим. Я испытываю при этом даже некоторое альтруистическое чувство — я продлил жизнь частице другого человеческого существа.

— Доктор Найт… водитель машины… Вы хотите, чтобы его нога заменила мою?

— Да, верно, Конрад. Мне все равно пришлось бы открыться тебе, потому что пациент должен знать, кто его донор, — вполне понятно, что люди без восторга соглашаются на пересадку органов от преступников или душевнобольных. Как я уже говорил, для юноши твоих лет довольно трудно найти подходящего донора…

— Но, доктор… — ход мыслей собеседника снова поразил Конрада. — Разве нет кого-то другого. Дело не в том, что я настроен к нему отрицательно, но… Причина не только в этом, правда?

После короткой паузы доктор Найт кивнул. Он отвернулся от кровати, и какое-то время Конрад уже думал, не хочет ли тот вообще снять свое предложение. Затем Найт повернулся к нему и показал на окно в парк.

— Конрад, пока ты лежишь здесь, не удивляло ли тебя, что больница пустует?

Конрад обвел рукой большую палату:

— Возможно, потому, что она чересчур велика. На сколько пациентов рассчитана клиника?

— Более двухсот. Это большая лечебница, однако пятнадцать лет назад; еще до того, как я начал работать здесь, она с трудом справлялась с потоком пациентов. Как правило, это были больные старики: мужчины и женщины, которым перевалило за шестьдесят, нуждались в замене одного, максимум двух органов. Тогда возникали огромные очереди, многие пациенты пробовали даже предлагать врачам немалые суммы — взятки, если называть вещи своими именами, так они рвались попасть в нашу больницу.

— Что же происходит сейчас?

— Справедливый вопрос. Ответ на него в какой-то степени проливает свет на то, почему теперь ты лежишь здесь и почему мы так внимательны к твоему случаю. Видишь ли, Конрад, около десяти лет назад во всех больницах страны было отмечено, что число поступающих больных стало резко уменьшаться. Сперва все почувствовали облегчение, но поток пациентов продолжал сокращаться и в следующие годы и достиг теперь уровня одной сотой от поступлений прошлых лет. Причем большинство пациентов — это или врачи, или люди из обслуживающего персонала медицинских учреждений.

— Но, доктор… если они не идут к врачам… — Конрад поймал себя в этот миг на мысли о своих дяде и тете. — Если они не желают лечь сюда, значит, они предпочитают…

— К сожалению, ты прав, Конрад. Они предпочитают умереть.

Через неделю, когда дядя вновь пришел проведать его, Конрад рассказал ему о предложении доктора Найта. Они отдыхали на террасе рядом с палатой, поглядывая на фонтаны пустынной больницы.

Дядя Теодор пока еще не снимал с руки бинтов, но в основном уже залечил свою травму. Он молча слушал юношу.

— Старики почти не поступают, они остаются дома, когда заболевают… и ждут смерти. Доктор Найт говорит, что нет видимой причины, по которой во многих случаях восстановительная хирургия не могла бы продлить им жизнь на более или менее значительное время.

— Можно ли называть это жизнью? А почему они думают, что именно ты можешь помочь им?

— Видишь ли, он считает, что нужен пример, можно даже сказать, символ. Кто-нибудь, получивший, как я, опаснейшую травму в результате несчастного случая на заре своей жизни, может повернуть их сознание в сторону восстановительной хирургии.

— В этом мало логики, — задумчиво произнес дядя. — Однако… а ты-то сам как думаешь?

— Доктор Найт был вполне честен. Он не скрывал от меня даже такие «ранние» случаи, когда люди, получившие новые органы, прямо-таки разваливались на куски, если не выдерживали швы. Думаю, он прав. Жизнь нужно беречь, нужно спасать умирающего, упавшего на тротуаре, но почему же и не в других случаях? Потому что рак или бронхит не столь драматичны…

— Это ясно, Конрад, — дядя вежливо прервал его. — Но почему, по его мнению, люди отвергают восстановительную хирургию?

— Он честно говорит, что не понимает этого. Он ощущает, что по мере того, как увеличивается средний уровень продолжительности жизни, пожилые люди начали превалировать в обществе и формировать его взгляды.

Им бы хотелось видеть вокруг себя молодых, а их окружают такие же старики. И единственный способ уйти от этого — умереть.

— Это просто гипотеза. А вот почему он добивается, чтобы ты получил обязательно ногу человека, который тебя сбил? Какой-то странный выбор. В нем есть что-то противоестественное.

— Он не считает это важным, по его мнению, когда нога будет пересажена, она будет уже частью меня самого. — Конрад посмотрел на дядину повязку. — А твоя рука, дядя Теодор? Ты лишился двух пальцев. Доктор Найт говорил мне. Не думаешь восстановить их?

Дядя улыбнулся:

— Пытаешься обратить меня в свою веру, Конрад?

* * *

Через два месяца Конрад вернулся в больницу, чтобы лечь на восстановительную операцию. Накануне он вместе с дядей нанес короткий визит его друзьям, жившим в районе для пенсионеров на северо-западной окраине города. Это были радующие глаз одноэтажные домики в стиле шале, построенные за счет муниципалитета, сдававшиеся всем желающим за весьма невысокую арендную плату; они занимали заметную часть городской территории. За три недели своего пребывания на амбулаторном режиме Конрад, казалось, посетил все шале. Искусственная нога, которой он пользовался, была очень неудобной, и, выполняя просьбу доктора Найта, дядя брал Конрада с собой ко всем своим знакомым.

Первоначальной целью этих встреч было познакомить

юношу с максимальным количеством пожилых людей этого района до того, как он возвратится в клинику, а основную кампанию планировалось начать потом, когда новая конечность приживется. Но Конрад уже переставал верить в успех планов доктора Найта. Конечно, встречи с ним не раздражали хозяев этих домиков, разговоры с Конрадом не вызывали у них ничего, кроме сочувствия и симпатии. Где бы он ни появлялся, старики выходили к ограде перекинуться с ним словом и пожелать счастливой операции. Зачастую, когда он встречал добрые слова и приветствия седовласых мужчин и женщин, улыбавшихся ему из своих садиков и балконов, он ощущал себя единственным молодым человеком в городе.

— Дядя, как объяснить этот нонсенс[5]? — спросил он как-то, когда они брели рядышком после одного из таких походов. Кокрад опирался на две прочные палки. — Они

желают мне обрести хорошую новую ногу, а сами и не думают отправляться в лечебницу.

— Но ты юноша, Конрад, и для них ты просто ребенок. Ты хочешь вернуть себе то, что было твоим по праву: возможность ходить, бегать, танцевать. Твоя жизнь еще не вышла за пределы естественного существования.

— Естественного существования? — утомленно повторил Конрад. Он теребил крепление протеза под одеждой. — В некоторых странах продолжительность естественной жизни чуть больше сорока лет. Разве это может быть критерием?

— Когда как. Иногда может.

Несмотря на то что дядя без возражений водил Конрада по городку, он не слишком охотно поддерживал беседы на эту тему. Они вошли в новый жилой квартал. Один из многих городских гробовщиков открыл здесь свою контору, и в тени, за полутемными окнами, Конрад разглядел молитвенник на подставке красного дерева и строгие фотографии катафалков и надгробных плит. Как бы ни маскировалась близость этого офиса к жилью пенсионеров, все равно Конрад был шокирован — он будто увидел шеренги сошедших с конвейера гробов, выставленных на всенародный обзор вдоль мостовой.

Дядя лишь пожал плечами, когда Конрад возмутился этим:

— Старые люди реалистично смотрят на такие вещи, Конрад. Они не боятся смерти и не благоговеют перед нею, как молодые. Скажу больше, тема смерти их живо интересует.

Подойдя к очередному шале, дядя тронул Конрада за руку.

— Одно слово. Не собираюсь смущать тебя, но сейчас ты встретишься с человеком, который собирается на практике, всем своим поведением выступить против доктора Найта. Может статься, что всего за несколько минут он объяснит тебе больше, чем я или доктор Найт за несколько лет. Его имя — Мэттьюз, между прочим, доктор Мэттьюз.

— Доктор? — повторил Конрад. — Ты хочешь сказать, доктор медицины?

— Именно так. Один из немногих медиков со своим взглядом на вещи. Однако не будем забегать вперед.

Они подошли к шале — скромному двухкомнатному домику с маленьким заброшенным садом, где росли высокие кипарисы. Дверь распахнулась сразу же, как прозвучал звонок. Пожилая монахиня в униформе благотворительного ордена после краткого обмена приветствиями пригласила их в дом. Другая сестра, с закатанными рукавами и фарфоровым сосудом в руках, прошла по тропинке на кухню. В доме стоял неприятный запах, который не заглушали даже ароматизирующие средства, а их здесь, видимо, не жалели.

— Мистер Фостер, не согласитесь ли вы подождать пару минут? Доброе утро, Конрад.

Они сидели в неопрятной гостиной. Конрад рассматривал фотографии в рамках, помещенные над письменным столом-бюро с задвижной крышкой. На одной из фотографий была изображена седовласая женщина с птичьим лицом; он решил, что это покойная миссис Мэттьюз. Другая фотография — группа юношей, только что принятых в колледж.

Потом их провели в темную спальню. Вторая монахиня набросила простыню на прикроватную тумбочку. Она одернула покрывало на кровати, а затем удалилась в холл.

Опираясь на свои палки, Конрад стоял позади дяди, в то время как тот смотрел на лежавшего в постели. Мерзкий запах стал теперь еще более противным и, казалось, доносился прямо из кровати. Когда дядя попросил Конрада подойти, юноша, к своему удивлению, не смог рассмотреть изможденное лицо человека на подушке. Серые щеки и волосы будто слились с застиранными простынями в полумраке, создаваемом тенью от гардин.

— Джеймс, это сын Элизабет — Конрад, — дядя пододвинул деревянный стул и пригласил Конрада сесть. — Доктор Мэттьюз, — представил он.

Конрад пробормотал что-то, ощутив, что голубые глаза лежащего изучают его. Что особенно поразило его, так это относительная молодость умирающего. Хотя доктору Мэттьюзу было примерно шестьдесят пять, он выглядел лет на двадцать моложе многих жителей этого района.

— Он уже почти взрослый, не находишь, Джеймс? — сказал дядя Теодор.

Вряд ли вообще заинтересованный встречей с ними, доктор Мэттьюз кивнул. Его глаза застыли на темном стволе кипариса в саду.

— Да, — произнес он наконец.

Конрад нетерпеливо ждал конца визита. Прогулка измучила его, бедро, казалось, снова кровоточило. Он думал, смогут ли они заказать такси прямо из этого шале.

Доктор Мэттьюз повернул голову. Наверное, он все-таки решил рассмотреть и Конрада и его дядю.

— Кого ты выбрал для мальчика? — спросил он резко. — Надеюсь, доктор Натан все еще работает?

— Одного из молодых, Джеймс. Ты, наверное, не знаешь его, но это хороший хирург. Его зовут Найт.

— Найт? — больной равнодушно повторил это имя; этот хирург, видимо, не интересовал его. — И когда мальчик ложится?

— Завтра. Правда, Конрад?

Конрад хотел что-то сказать, но в это время, увидел, что человек в кровати чуть заметно улыбается. Как-то сразу устав и приняв странный юмор умирающего доктора на свой счет, Конрад поднялся и, опершись на гремящие палки, спросил:

— Дядя, можно я подожду на улице?..

— Мальчик мой… — доктор Мэттьюз вытащил из-под простыни правую руку. — Я поддразнивал твоего дядю, а совсем не тебя. У него всегда было хорошее чувство юмора. Или же его вообще не было. Как ты полагаешь, Теодор?

— Что же здесь смешного, Джеймс. Ты имеешь в виду, что зря я привез мальчика к тебе?

Мэттьюз откинул голову на подушку.

— Почему же — я присутствовал при его рождении, он имеет право побыть при моем уходе… — Он вновь посмотрел на Конрада. — Желаю тебе удачи, Конрад. Конечно, ты удивляешься, почему я не хочу подобно тебе обратиться к хирургам.

— Ну, я… — заговорил Конрад, но дядя тронул его за плечо.

— Джеймс, мы должны идти. Думаю, можно считать, что мы вполне поняли друг друга.

— Подожди. — Доктор Мэттьюз вновь поднял руку, поморщившись при этом от легкого звука. — Я коротко, Тео, но если я не поговорю с ним кое о чем, уже никто не сделает этого, и уж, конечно, не доктор Найт. Значит, Конрад, тебе семнадцать?

Конрад кивнул, и доктор Мэттьюз продолжал:

— В таком возрасте, насколько мне помнится, думаешь, что жизнь продолжается вечно. Однако каждый рано или поздно сталкивается с вечностью. Взрослеешь, потом стареешь, все чаще и чаще понимаешь, что все в нашей жизни имеет свои пределы во времени, от элементарных вещей до самых важных: женитьба, появление детей и все остальное; это относится и к самой жизни. Четкие границы, очерченные вокруг каждой вещи, как бы устанавливают ее место. Что может быть ярче бриллианта?

— Джеймс, это уже чересчур…

— Успокойся, Тео. — Доктор Мэттьюз приподнял голову, он почти поднялся в постели. — Попробуй, Конрад, объяснить доктору Найту, что только из глубокого уважения к жизни мы не хотим искусственно продлевать ее. Тысячи четких линий разделяют нас с тобой, Конрад, это разница в возрасте, характере и жизненном опыте, различие во времени. Ты должен сам заработать все, что делает тебя личностью. Ты не можешь взять это у кого бы то ни было, а уж у мертвеца особенно.

Конрад обернулся, когда распахнулась дверь. Старшая из монахинь ждала их в холле. Она кивнула дяде. Ожидая, пока дядя распрощается с умирающим, Конрад поправил свой протез. Когда монахиня подошла к постели, он увидел на шлейфе ее накрахмаленного платья следы крови.

Они снова шли мимо конторы гробовщика; Конрад устало опирался на свои палки. Старики в своих садиках приветливо махали им, и дядя Теодор сказал:

— Мне очень жаль, он, кажется, подшучивал над тобой, Конрад. Я не ждал этого.

— Он присутствовал при моем рождении?

— Он был врачом твоей матери. Мне казалось, что ты должен был навестить его перед смертью. Только не понимаю, что его так развеселило.

Через полгода, день в день, Конрад Фостер шел по шоссе к пляжу у моря. В слепящем свете солнца он видел высокие дюны над песком, а за ними — чаек, застывших на подсыхающей банке в начале эстуария. Движение по приморскому автобану было еще более оживленным, чем тогда, и песчинки, взвихренные в воздух колесами бешено летящих легковых и грузовых автомобилей, поднимали над землей пыльные облака.

Конрад легко шагал по дороге, максимально нагружая свою новую ногу. За последние четыре месяца швы окрепли, почти не болели, и нога казалась еще прочнее и гибче, чем была раньше его собственная. Порой, когда он забывал о ней во время прогулки, нога, казалось, стремилась вперед помимо его желания.

И все же, несмотря на ее несомненную пользу и полное выполнение всех обещаний доктора Найта, Конрад не принял до конца свою новую ногу. Полоска шрама не толще волоса, окольцевавшая его бедро над коленом, превратилась в границу, которая отторгала ногу от остального тела куда заметнее, чем любая другая физическая граница. Как и пророчил покойный доктор Мэттьюз, одно наличие этой чуждой ноги словно принижало его, как бы провоцируя раздвоение его собственного Я. С каждой неделей и месяцем это ощущение усиливалось тем больше, чем быстрее сама нога приходила в полную норму. По ночам они лежали рядом, словно замкнувшиеся в себе супруги, не обретшие счастья в браке. В первый месяц своего выздоровления Конрад обещал помочь доктору Найту и руководству клиники в их попытке побудить пожилых людей согласиться на восстановительные операции, а не просто дожидаться смерти, однако после того, как умер доктор Мэттьюз, Конрад отказался участвовать в этой рекламной кампании. В отличие от доктора Найта он решил, что реальных средств убеждения нет и что только лежащие на смертном ложе, подобно доктору Мэттьюзу, имели право решать для себя этот вопрос. Для остальных он пока не существовал, и они могли улыбаться и махать руками в своих маленьких садиках.

Мало того, Конрад сознавал, что его собственная, все усиливающаяся растерянность из-за разлада с новой ногой скоро будет заметна внимательному взгляду стариков. Большой новый шрам теперь обезобразил кожу над голенью, и это произошло не случайно — поранив ногу дядиной газонокосилкой, он умышленно позволил ране загноиться, словно хотел новой ноге всего самого дурного. Однако она, казалось, стала лишь здоровее от этой экзекуции.

В сотне ярдов от Конрада был перекресток с дорогой, идущей с пляжа. От легкого ветерка мелкий песок клубами пыли взлетал с дорожного полотна. В четверти мили перед ним двигалась цепочка автомобилей, и водители отстававших легковых машин рвались опередить два тяжелых грузовика. Вдали, в эстуарии, раздались крики чаек. Пересиливая усталость, Конрад побежал. Яркое воспоминание о прошлом влекло его к месту несчастного случая.

Когда Конрад добежал до перекрестка, первый грузовик оказался рядом с ним. Конрад встал на бордюрный камень, стараясь побыстрее ступить на островок безопасности с его ярко окрашенными пилонами[6].