Помоги проекту - поделись книгой:
«Судные мужи» — выборные представители в наместничьем суде существовали уже и в XV в. Однако их участие в суде предоставлялось великим князем как пожалование, как привилегия. Ни всеобщего характера, ни серьезного значения прежние «судные мужи» не имели.
Глубина и значение судебных реформ фактического правительство конца 40—50-х гг. могут быть справедливо оценены при рассмотрении их в сравнительно-историческом плане. При таком подходе выясняется, что эти судебные установления своей последовательностью оказались выше всех попыток реформировать судебную систему и течение трех последующих столетий, попыток, предпринимавшихся, в частности, при Петре I и при Екатерине II. Судебную реформу 50-х гг. XVI в. можно назвать предшественницей судебной реформы 1864 г. Сопоставление этих двух столь отдаленных во времени реформ вполне основательно. Реформа 60-х гг. XIX в. появилась после падения крепостного права и не могла появиться раньше, чем оно пало. Реформа 50-х гг. XVI в. появилась до установления крепостничества, исключающего судебно-правовой порядок, при котором присяжные, избираемые крестьянами, играли бы столь значительную роль в судопроизводстве.
В обоих случаях предпринятая сверху демократизация правосудия пришла в решительное противоречие с самодержавным строем. Многие наиболее значительные судебные реформы 60-х гг. XIX в. были постепенно, но все же довольно скоро взяты царизмом назад. И в XVI в., как только самодержавие в 60-х гг. обрело свою сущность, стало самим собой не только по названию, а уже и по сути, земский строй и судебная реформа были обречены на гибель.
Естественно, что приравнивать ситуацию и судебные реформы середины XVI в. к ситуации и реформам 60-х гг. XIX в. так же неправомерно, как, скажем, сравнивать зародыш с развившейся из него взрослой особью. Однако столь же неправомерно было бы оценивать значение зародыша для дальнейшего развития особи лишь по его малому размеру. При всей неразвитости судебных установлений фактического правительства середины XVI в., неразработанности их с точки зрения юридической мысли нового времени, в сравнении, в частности, с судебной реформой XIX в., несмотря на сохранение в них таких пережитков средневекового права, как «поле» (т. е. поединок) в качестве судебного доказательства, необходимо все же признать их исключительно высокий уровень. «XVI столетие, столь замечательное в политическом отношении, составляет также эпоху и в истории русского права», — справедливо замечает Ф. М. Дмитриев.[18] Не одно десятилетие понадобилось окрепшей самодержавной власти, чтобы отобрать у своих подданных тот «праведный суд», ту «правду», которые она дала им, когда еще только становилась на ноги.
Проведение земской реформы, введение единого законодательства не могло быть осуществлено при сохранении прежней системы феодальных иммунитетов, системы исключительных прав тех или иных светских и церковных феодалов, освобождавшей их от подчинения общим нормам закона, прежде всего от уплаты налогов. Поэтому статья 47 Судебника, утвержденная на Стоглавом соборе, сформулирована весьма энергично: «Тарханных» (т. е. освобождений от налогов —
Вокруг вопроса о тарханах и до и после Стоглавого собора происходила острая борьба. Однако сторонникам сохранения своих иммунитетных прав удавалось добиваться лишь самых незначительных послаблений общей политики государства, направленной на уничтожение феодального иммунитета.
Сущность земельной политики фактического правительства состояла в ограничении посягательств церковного и монастырского землевладения на земли светских феодалов, в том числе и детей боярских, т. е. служилого дворянства. Законодательство стремилось охранить от экспансии церковных феодалов также земли крестьянства.
Как и в ряде других важнейших направлений правительственной деятельности, переход к самодержавию и опричнине приведет к разрыву с политикой фактического правительства конца 40—50-х гг. и в сфере земельных отношений, к ликвидации политического компромисса, учитывавшего интересы крестьянства и посадских людей, в пользу которых после восстаний 1547–1549 гг. феодалам пришлось временно поступиться и своими «правами» на эксплуатацию.
Высшим проявлением политического компромисса феодальных верхов с верхами крестьянского и торгово-промышленного городского населения можно считать такой факт: феодальное государство пошло на то, чтобы отдать свою власть на местах «лутшим людям» волостей и городов. В 1555–1556 гг. в соответствии с указом об отмене кормлений отмена наместничьего управления и замена его выборной администрацией происходит по всей стране.
Исследователи заметили, что в районах вотчинно-поместного землевладения власть оказалась в руках дворянских выборных руководителей — губных старост. Это справедливо рассматривается как признак консолидации класса феодалов в борьбе за дальнейшее усиление эксплуатации крестьянства, за подчинение крестьянства власти дворян-помещиков. В этом смысле укрепление авторитета и силы губных старост на местах имело антинародный, антидемократический характер. Необходимо, однако, посмотреть на факт передачи власти на местах выборным от дворян и под другим углом. Со стороны центральной власти это был шаг в направлении отчуждения доли своей власти в пользу выборного дворянского самоуправления. Позднее самодержавие превратит губных старост в проводников своей опричной земельной политики на местах. Во второй половине XVII в., в пору окончательного укрепления абсолютизма, выборные губные старосты будут подчинены назначенным Москвой городовым воеводам. Тем самым будет ликвидирован последний элемент самоуправления, даже самоуправления дворянского. В рассматриваемый момент дворянское самоуправление было только еще учреждено и набирало силу. В дворцовых и вотчинных землях оно сосуществовало с органами крестьянского земского самоуправления, постепенно подчиняя их себе. В землях черносошных, где не было помещиков, не было и губных старост. Там самоуправление, вернее, всю местную власть передали выборным «от простого всенародства». Выборное самоуправление вводилось и для городских посадов, за исключением таких городов, как Москва, Новгород, Псков, Казань и пограничных городов-крепостей, где сохранились наместники-воеводы. Эти исключения указывают на тот предел, дальше которого правительство не решилось пойти в предоставлении городам выборного управления. Власть, в руках своего наместника, т. е. безраздельно в своих руках, государство оставляло на форпостах пограничной обороны, в незамиренном только что завоеванном крае (Казань) и в столице. Кроме того, воеводское управление сохранялось в Новгороде и Пскове, исконные вольности которых традиционно внушали Москве серьезные опасения.
Развитие северных областей в ходы правления фактического правительства представляет собой поразительную картину роста ремесла, торговли, мощного промыслового предпринимательства. Богатеи в Поморье — что подтверждено документально, — но, видимо, и во всей стране «купили» у феодального государства широкую судебно-административную автономию.
Историк Н. Е. Носов отметил, что первые торговые переговоры с Англией от имени Московского государства вели именно «торговые мужики» — двинские богатеи Фофан Макаров и Михаил Косицын. Именно они вместе вологжанином Осипом Непеем первыми отправились в качестве русских «гостей» в Англию в 1556 г. Эта внешнеполитическая акция целиком находилась в русле торгово-промышленной политики фактического правительства. Глава правительства Избранной рады А. Ф. Адашев обращал особое внимание на северные промышленные волости — Тотьму, Двину, Пермь. Он всячески защищал интересы зажиточных — торгово-промысловое население. Политику укрепления торгово-промысловых верхов энергично поддерживал Сильвестр — выходец из среды зажиточных посадских людей Новгорода.
Надо сказать, что характер реформ меняется в зависимости от времени их появления. Реформы, а тем более проекты реформ, принятые в годы, близкие к 1547-му, носят значительно более демократический характер, отражают интересы действительно «всей земли». В середине 50-х гг. правительство проводит целый комплекс реформ, направленных на «огосударствление» взаимоотношений между классом феодалов и центральной властью. Важнейшими из них являются приговоры о кормлениях и о службе.
Эти факты убедительно подтверждают мысль В. И. Ленина о том, что «классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской лежит в основе политических преобразований и
Кроме приговора о кормлениях правительство принимает в 1550 г. ряд других важнейших указов, регулирующих служебные обязанности землевладельцев. Устанавливается единая норма военной службы с земельных владений. В целях практического исполнения приговора о службе летом 1556 г. был проведен всеобщий смотр дворянского ополчения. Все феодалы-землевладельцы независимо от размера своих владений становились служилыми людьми государства. Даже вотчинная земля превратилась в государственное жалование за службу. Разумеется, княжеская латифундия не стала от этого по приносимым ею доходам равна малому владению мелкого помещика. Речь шла не об уравнении богатств, а об уравнении «сильных» и «богатых» со всеми служилыми людьми в служебной повинности перед государством, именно несмотря на их богатство, на их экономическую самостоятельность.
С середины 50-х гг., вскоре после проведения важнейших реформ фактического правительства, заработала мощная военная машина Московского государства. Через два года, в 1558 г., началась Ливонская война. Для ее ведения, а также для борьбы со степняками на юге и на востоке страны центральное правительство получило возможность постоянно держать под своими знаменами многие десятки тысяч вооруженных воинов, хорошо экипированных, снабженных лошадьми и продовольствием. Иван Грозный позднее отнял у Адашева заслугу создания могущественного русского войска централизованного подчинения. Он объявил рост и решительное улучшение действий вооруженных сил результатом удаления Адашева от власти: «Егда же Олексеева и ваша собацкая власть преста, тогда и тако царствия нашему и государствию во всем послушны учинишася, и множае троюдесять тысящь бранных исходит в помощь православию», — писал Грозный Курбскому в 1564 г. Разумеется, царь тенденциозно и неверно изображает действительную причинную связь фактов. Новое, многочисленное и хорошо организованное русское войско появилось не «по манию царя», освободившегося от мешавших ему советников. На это потребовались годы упорной работы правительства, для этого нужна была система мер, какими и были реформы середины 50-х гг. Снаряжение и содержание такого войска не было бы возможным, если бы оплата его землей и всякого рода «кормом» не была организована в широких общегосударственных масштабах.
Другое дело, что для последовательного проведения в жизнь перераспределения земель и неукоснительного выполнения большими и малыми феодалами служебных обязанностей перед государством политика «внутриклассового мира», проводившаяся правительством 50-х гг. и предопределявшаяся его компромиссным характером, была недостаточной. Для этого потребовалась «бескомпромиссная» рука самодержавия. Однако практическое начало «огосударствлению» отношений всего класса феодалов с центральной властью было положено реформами фактического правительства.
Вo всех установлениях фактического правительства налицо признаки компромисса. Князья и бояре были еще настолько сильны и экономически, и политически, что с ними приходилось считаться. В известной мере их традиционные права поддерживал и царь. Исконность и «честность» его собственного рода была одним из оснований для признания его царем, т. е. первым среди князей. Поэтому при определении глубины и значения реформ правительства компромисса следует отмечать не тот факт, что они сохраняют те или иные элементы старого, векового уклада — отменить целиком веками установленные обычаи и порядки не удавалось никому и никогда, — важно объективно осмыслить, насколько удалось их надломить и потеснить. Так, например, указы о местничестве решительно потеснили прежний вековой порядок. С этой точки зрения надо рассматривать и все другие реформы фактического правительства конца 40—50-х гг.
События более поздних лет уничтожили многие результаты этих реформ. Отчасти именно их недолговечность, отчасти же настойчивое очернение деятельности так называемой Избранной рады, начатое Иваном Грозным, привели к недооценке их глубины и масштаба!.
Некоторые историки полагают, что в период деятельности фактического правительства решался вопрос — по какому пути пойдет Россия: по пути усиления феодализма введением крепостничества или по пути буржуазного развития, пути, для того времени более прогрессивному, а главное, менее пагубному для крестьянства. На наш взгляд, такую постановку вопроса следует смягчить. Вопрос о том, по какому пути пойдет Россия, был предрешен определенным соотношением объективных факторов ее развития. В этом объективно-историческом смысле он не «решался». Но то, что реформы фактического правительства имели тенденцию направить развитие страны на иной путь, чем военно-феодальная диктатура в политическом устройстве и крепостничество в основе экономики, а именно — на путь укрепления сословно-представительной монархии, представляется несомненным.
Глава 4. Турнир публицистов
Проектируя и проводя важнейшие реформы по устроению русского централизованного государства, двигаясь в этом направлении по пути новому и неизведанному, руководители правительства неустанно занимались публицистическим обоснованием своей деятельности. Все они — Макарий, Иван IV, Адашев, Сильвестр не раз брались за перо публициста. Произведения, создававшиеся ими в обстановке острой политической борьбы, ярко отражают кипевшие вокруг политические страсти.
Для многих из этих произведении, особенно для тех, которые создавались в начальную пору деятельности фактического правительства, в конце 40-х — начале 50-х гг., характерен еще и поиск, нащупывание путей развития новорожденного централизованного государства. И поскольку речь в них идет о путях развития нового для Руси государственного уклада, публицисты черпают свою аргументацию то из опыта всемирной истории, то из высказываний церковных авторитетов да и светских «мудрых философов», то создают утопические картины идеального государственного устройства, якобы существующего в тех или иных странах. Ветер перемен освежал застойную атмосферу удельной Руси и расчищал перед мысленным взором современников невиданные до тех пор дали.
«Поп-невежа» Сильвестр
Отношение к Сильвестру в исторической науке и в литературе, быть может, наиболее ярко показывает, какое сильное влияние имели на историков оценки и характеристики Ивана Грозного. Многие исследователи повторяют прозвище, данное Сильвестру царем, — «поп-невежа».
Не следует, однако, забывать, что Грозный произнес свою хулу уже после смерти Сильвестра. При его жизни царь не решился вступить в спор с «попом-невежей» на «очевистном суде» и приказал судить его заочно. Именно продолжением этого заочного суда и являются те характеристики, которые даны Сильвестру в позднейших сочинениях царя.
Конечно, нельзя сомневаться в том, что арсенал педагогических средств Сильвестра, с помощью которых он сумел в свое время решительно повернуть юного царя от «отчаянных безобразий» в поведении к «благочестию», состоял из набора всевозможных запугиваний юного грешника ужасными божественными карами.
Курбский очень ясно написал об этом, подчеркнув, что такого рода запугивание было нормой тогдашнего воспитания. Он пишет, что Сильвестр различные «чудеса и аки бы явленые от бога поведающе ему (царю. —
Судя но всему, Сильвестр был сильным оратором и умел глубоко потрясать своего юного слушателя. Сам царь красочно описал, в каких ежовых рукавицах держал его до поры до времени суровый наставник. При этом он подчеркивает, что покорялся Сильвестру «безо всякого рассуждения».
До нас дошла исключительно интересная рукопись XVI в. — сборник сочинений нескольких духовных писателей, принадлежавший Сильвестру. В конце сборника помещены два послания Сильвестра. Они несомненно написаны им. Речь идет о его письмах 1553 и 1554 гг. Первое адресовано казанскому наместнику, князю А. Б. Горбатому-Шуйскому. Второе — князю Семену Ростовскому.
Относительно автора «Послания царю Ивану Васильевичу», находящегося в этом сборнике, единого мнения в литературе нет. Некоторые исследователи склоняются к тому, что его автором также является Сильвестр.
В качестве важнейшего аргумента в пользу авторства Сильвестра следует привести такое наблюдение: и в послании царю, и в посланиях Сильвестра князьям — Горбатому-Шуйскому и Ростовскому много мест, сходных текстуально. Более того, и автор писем князьям, и автор послания царю опираются на один и тот же источник XV в.
В 1480 г. на Русь надвинулись полчища хана Ахмата, вознамерившегося повторить Батыев поход. Иван III под влиянием «дурных советников» был готов уклониться от битвы и бежать из Москвы. Намерения князя вызвали решительный отпор патриотических сил, в первую очередь простого московского люда. Толпа посадских людей, стаскивавших «в град, в осаду» свои пожитки, увидев великого князя Ивана III, покинувшего войско на Угре и явившегося в Москву, приступила к нему с требованием защитить их от нашествия. С этим же требованием к Ивану III, прибывшему в Кремль, обратились митрополит Геронтий и духовный отец великого князя владыка ростовский Вассиан. Последний «нача зло глаголати князю великому, бегуном его называя… и много сице глаголаше ему, а гражане роптаху на великого князя. Того ради князь велики не обитав во граде на своем дворе, бояся гражан мысли злыя понимания, того ради обита в Красном селце».
Описанная здесь обстановка во многом роднит обстоятельства того времени с событиями 1547 г. И тут, и там дурные советники. И тут, и там «всколебались» посадские люди. И тут, и там убоявшийся своих подданных великий князь бежит из Москвы в подмосковное село. И тут, и там к великому князю с посланием обращается представитель церкви. Духовник великого князя Ивана III епископ ростовский Вассиан не ограничился резким выступлением в Кремле, написав ставшее знаменитым «Послание на Угру к великому князю».
Именно это резкое и смелое послание духовного отца Вассиана своему духовному сыну великому князю Ивану III взял за образец и держал перед собой автор «Послания царю Ивану Васильевичу». Композиционное сходство с посланием Вассиана Ивану III, а также прямые цитаты из него одинакового свойственны и «Посланию царю», и бесспорным произведениям Сильвестра. Таким образом, принадлежность «Послания царю Ивану Васильевичу» перу Сильвестра не должна вызывать сомнений.
Авторы обоих посланий — Вассиан и Сильвестр исходят из того, что действия государя определяются тем, какие советники его окружают. Поэтому в обоих посланиях вопрос о советниках и стоит с особой остротой. В послании Сильвестра так же, как и в послании Вассиана, а вернее, с еще большей настойчивостью звучит требование отвергнуть, отогнать, отсечь дурных советников. «Помысли убо, о великомудрый государь! От каковые славы в каково бесчестие сводят твое величество», — риторически восклицал Вассиан. Сильвестр следует именно этой конструкции, во много раз усиливая ее. Риторический вопрос — «и тебе, государю великому, которая похвала в таких чюжих неразумных советах…» — повторяется в послании в общей сложности восемь раз.
Обратим внимание на характерный прием, заимствованный Сильвестром у Вассиана, — запугивание царя примерами наказаний, постигших, по преданиям, других царей. В письме опальному вельможе князю Семену Ростовскому, рассчитанному на прочтение также и царем, Сильвестр рассказывает, как «Навуходоносор царь в скота претворен бысть и на поле со зверьми питашеся седмь лет, душою и умом возопи к богу». И бог его помиловал — снова сделал царем. А царь «Манасея в вола медна всажен бысть гневом божьим… молитвою бога утоли, и помилован бысть».
В «Послании царю Ивану Васильевичу» Сильвестр обрушивает на царя множество всевозможных «страшил». Он напоминает царю и «вселенский потоп, и содомское горение», «иерусалимское нестроение», и многое другое. «Страшилы» не сводятся к карам небесным. Может пострадать сама власть царя, его престиж в иностранных державах и уважение собственных подданных. Решающий аргумент Сильвестра, доказывающий неотвратимость божьего наказания, состоит в том, что бог уже наказал Русское государство «грех ради наших», уже навел на него страшные казни. В этой связи прямо говорится о народном восстании 1547 г.
Повторяя текст Вассиана, Сильвестр призывает царя «творити суд и правду посреди земли» и поясняет, что его престол «правдою и кротостью и судом истинным совершен есть».
Мысль о том, что самодержец обязан во всем подчиняться богу и его установлениям, проходит через все «Послание царю». Догмат о низведении царя перед богом на уровень обычного смертного как бы сам собой переходит в подобных рассуждениях церковных иерархов в догмат подчинения самодержца представителям бога на земле — священнослужителям.
В одном из сборников собрания Погодина, хранящихся в фондах ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, содержится небольшое сказание второй половины XVI в., в котором по существу повторяется идея о равенстве царя со всеми смертными перед богом, о том, что он должен подчиняться своим духовным пастырям. Вот его текст: «Естеством телесным царь точен всякому человеку. Властию же сана подобен… богу. Не имет бо на земли вышша себе. Подобает убо, яко смертну, не возноситися и, аки богу, не гневатися. К сему ж не мните… царь или князь, что (бог. —
Нельзя избежать впечатления, что перед нами краткое переложение посланий Сильвестра царю и князьям.
Позднее Иван Грозный в письмах Курбскому ж в своих приписках к Лицевому летописному своду сделает только Сильвестра мишенью своих обвинений в «злобесном» умысле подчинить мирскую (царскую) власть власти духовной. Причина такого выделения Сильвестра вполне очевидна. Сильвестр — что позднее хорошо понял Грозный — олицетворял соединение церковных и светских сил, стремившихся к созданию ограниченной монархии, номинально возглавляемой «предобрым и умилительным всему… и смирением сердца украшенным… боголюбивым царем».
Конструкция изложения, с помощью которой Сильвестр стремится придать предельную убедительность своим государственным рекомендациям, весьма проста и своей основе. Бог поможет царю управлять царством и покорить под свою руку врагов только в том случае, если царь будет соблюдать целый ряд обязательных условий. Первое — он сам должен соответствовать необходимым нормам поведения и управления государством. Царь должен расстаться с прежними советниками — «богатыми» и «брюхатыми» вельможами, думающими лишь о своей наживе, «истязающими» в свою пользу бесконечные дани с «простых» и «нищих» людей, к тому же развратными, впавшими в «безтудие», в «свинское житие». Царь должен ввести в своем царстве «правду» — справедливый суд, равный для всех, для великих и малых, закон. Вот тогда, предрекает Сильвестр царю, станешь «умилителен» и «на супротивныя храбр», «обладавши от моря до моря» и «от рек до конець вселенныя… и поклонятца тебе вси цари земстие и вся языцы поработают тебе».
И в самом этом построении, и в содержании рекомендаций и перспектив при их исполнении, и, более того, в самом тексте Сильвестра нельзя не увидеть нечто весьма знакомое. «Только его (царя. —
Послание Сильвестра, в котором названная схема проступает исключительно ярко, написано раньше, чем Пересветов подал свою челобитную. Кроме того, источник, которому следовал Сильвестр, из которого он позаимствовал композицию и в значительной степени также аргументацию для своего обращения к царю, — намного старше и самого Сильвестра, и автора «Большой челобитной». Как уже говорилось, — это «Послание» Вассиана Ивану III 1480 г. Таким образом, арсеналом, из которого Пересветов черпал свои «великие мудрости», явились для него отнюдь не одни «философы и дохтуры латынския», мудрецы турецкие и греческие, на которых он ссылается. Мудрость эта имела в первую очередь национальную почву и традицию, сложилась в ходе длительной борьбы различных социальных и политических сил за создание русского централизованного государства.
Послание Сильвестра царю Ивану Васильевичу, отразившее одно из направлений этой борьбы, оказала влияние на сочинения Пересветова, стало как бы одним из слагаемых в той широкой программе реформ, которая нашла в них свое литературное выражение. Так, например, тема «сильных», «богатых» и «брюхатых», прозвучавшая в послании Вассиана Ивану III, энергично подхваченная Сильвестром, стала традиционной и в дворянской публицистике. Пропаганда против «сильных» и «богатых» помогала и духовным феодалам в их борьбе со светской феодальной верхушкой за власть, за влияние и в конечном счете за землю. В данном пункте сходились интересы церковных верхов и широких масс дворян, также мечтавших улучшить свое материальное состояние за счет земельных владений крупных латифундистов, а свое политическое положение за счет оттеснения их от политической власти. Можно думать, что в начале на этой почве слились интересы Сильвестра и Адашева, т. е. представителей церковно-иерархических кругов и представителей интересов дворянской массы. В дальнейшем Сильвестр перешел на более широкие, «адашевские» позиции. Наиболее четко переход или, лучше сказать, обогащение политической позиции Сильвестра можна увидеть, обратившись к его посланиям князьям А. Горбатому-Шуйскому и С. Ростовскому в 1553–1554 гг.
Сильвестр выступает как ярый поборник завоевания и колонизации Казанского края. Он горячо одобряет обращение неверных в христианскую веру, «аще и не восхотят».
Сильвестр призывает представителей военных и других властей довольствоваться государевым жалованием, не «истязать» в свою пользу никаких даней и налогов с населения сверх установленных государством. Он требует от начальных людей всякого чина не допускать в своих действиях по отношению к населению произвола. Злоупотребления в торговле и обмене, такие как обмер и обвес с помощью неправильных мер, Сильвестр объявляет тягчайшим преступлением. И эти поучения Сильвестра касаются вопроса, который позднее неоднократно будет поднимать Пересветов.
Красной нитью проходит в посланиях Сильвестра тема справедливого
В письме к А. Горбатому-Шуйскому находим весьма примечательную цитату из послания Вассиана Ивану III. «Слыши, что глаголет Димокрит, философ первый: князю подобает имети ум ко всем временным (приближенным. —
Благодаря капитальному труду С. Я. Лурье, издавшего дошедшие до нас тексты Демокрита, есть возможность отыскать этот фрагмент его сочинений: «Правитель должен правильно оценивать момент, быть храбрым с врагами и благожелательным к подчиненным».
Сочинения Демокрита в виде различных цитат из них знали на Руси еще во времена Киевского государства. Они вошли в состав сборников типа «Пчела». Интерес к античной философии был характерной чертой культуры Киевской Руси. Знаменательно, что обращение Вассиана к тексту Демокрита совпало с моментом свержения монгольского ига и оказалось тем самым символом возвращения русской культуры в лице ее наиболее просвещенных представителей к прежней широкой приобщенности к мировым культурным ценностям.
Сильвестр обращается к Демокриту именно как к проповеднику рационалистических взглядов, воспевавшему человека — не носителя «божьего разума», а обладателя могучей силы мышления, и предваряет цитату из Демокрита восклицанием: «Великое богатство человеку ум». Он дополняет в своем изложении отрывок из Демокрита, процитированный Вассианом, следующим выводом: «Добродетель (а в нее, как мы только что видели, входит и «ум», т. е. разумное отношение к действительности) есть лучши всякого сана царского». И далее: «Ничто ж тако пользует человека, яко же самому себе розсужати: аще ли не тако, то далече есть таковой благаго разума».
Не приходится удивляться тому, что автор такой ограничительной по отношению к самодержавию доктрины в конце концов заслужил у Ивана Грозного кличку «невежа».
При всем сходстве многих программных моментов посланий Сильвестра и сочинений Пересветова есть в позициях и взглядах этих авторов и некоторые различия. Они обычно рассматриваются исследователями как различия во взглядах «прогрессивного» Пересветова и «реакционного» Сильвестра. Если от такого заданного отношения освободиться, то придется признать, что имеющиеся между ними расхождения — это, скорее, расхождения между союзниками, расхождения (а может быть, даже полемика) внутри одного лагеря. Пересветов решительный противник всякой «кротости» царской власти: «Не мочно царю без грозы быти. Как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». Сильвестр также побуждает царя на дальнейшую борьбу с казанцами и крымцами. И Сильвестр, и Пересветов одинаково утверждают этим общую политику правительства того времени, направленную на покорение и колонизацию Казани и Крыма. Отнюдь не к кротости и миру с соседями призывает Сильвестр, цитируя вслед за Вассианом слова Демокрита о том, что правителю «подобает имети… на супостаты крепость, и мужество, и храбрость, а к своей дружине любов и привет сладок».
Осуждение дурных советников, вельмож, советующих великому князю («шепчущи») «не противиться супостатам», со страстной силой прозвучало в послании Сильвестра царю до того, как его литературно разработал Пересветов. Слова — «напрязи и стой и царствую истины ради, и кротости, и правды» — не помешали Сильвестру утверждать: «Царь еси… на супротивный храбр яко, да покорены будут врази твои под ногами твоима». Что касается «грозы», с помощью которой Пересветов советует царю управлять своим царством, то и у него «гроза» имеет направленный характер. Она должна обрушиваться на «ленивых» вельмож, не желающих служить и «смертною игрою играти», на всякого рода дурных людей — татей, пьяниц, разбойников. Сильвестр тоже ратует за такую «грозу».
Вместе с тем Пересветов, как и Сильвестр, призывают царя и вообще властителей к милостивому и справедливому отношению не только к воинникам, но и ко всем подданным. «Аще ли властель еси, не насилуй и не лихоимствуй, но егда приключится власть, покажи правая». Мы видим, что и Сильвестр не без «грозы», и Пересветов не без «милости».
Между силами, соединившимися в политическом компромиссе в конце 40-х гг., шла острая борьба по ряду важнейших социальных вопросов. Сильвестр, как видно из рассмотренных свидетельств, не принадлежал к числу тех, кто тормозил становление нового и тянул назад. Считать его «консерватором» или даже «реакционером» нет оснований. Напротив, есть основания разглядеть в нем политическую фигуру, выражавшую интересы более широкого социального слоя, чем тот, который представлял дворянский публицист Пересветов.
Сильвестр был против рабства — кабального холопства. Он «изодрал» кабальные своих холопов и «попущах» их на свободу. Аргументация Пересветова в пользу освобождения холопов предельно ясна — освобожденные из холопства и кабалы «боецы» вернутся в царское войско и будут наилучшим образом нести военную службу.
У Сильвестра преимущественный объект заботы и внимания иной. Холопы, которых он освободил, и те, кого выкупил «из рабства» у других владельцев и «на свободу попущах», — это не «боецы», вернувшиеся, став свободными, в царские полки. Это горожане, посадские люди. Своего собственного сына — Анфима Сильвестр пристроил не в «храбрые» и «лутчие люди», не на военную службу, а в торговлю, затем испросил для него у царя назначение ведать в казне таможенными сборами.
В письме сыну Анфиму Сильвестр, священнослужитель по профессии, раскрывается и как выходец из определенной социальной среды, усвоивший весь комплекс присущих именно ей взглядов на жизнь. Это зажиточная верхушка городского посада, притом именно новгородского. Нравственные и деловые советы, которые Сильвестр дает сыну, в громадном объеме дополняются содержанием книги, в виде послесловия к которой письмо к сыну и было написано. Книга эта — знаменитый «Домострой» — свод бытовой и нравственной мудрости для городского, посадского человека, складывавшийся в течение долгого времени. Не исключено, что Сильвестр, будучи священником в Новгороде, принимал участие в записи и редактировании данного свода.
Если при оценке практической деятельности и идейных позиций Сильвестра мы будем учитывать и его происхождение из среды новгородского посада, и бесспорную связь его жизненных воззрений с воззрениями этой среды, станет ясным, почему священник Сильвестр, пугавший впечатлительного юношу-царя всевозможными божественными чудесами, являлся вместе с тем поборником рационализма, разумных основ государственного управления. Станет яснее, что могло сближать Сильвестра с его современником — «еретиком» Матвеем Башкиным, «затронутым», как пишет исследователь той эпохи А. А. Зимин, идеями европейского реформационного движения и объективно представлявшим интересы бюргерских кругов.
Близость Сильвестра к интересам зажиточной верхушки посада делает понятной и его борьбу со стяжательством церковников, за секуляризацию монастырских земель и сел.
Популярность нестяжательства в качестве истинно праведного для служителей бога образа жизни возрастала в периоды антифеодальных волнений. Возвышение вслед за Адашевым священника, являющего пример бескорыстного служения православной вере, было также вполне последовательным шагом для создания впечатления о демократизации правления в соответствии с громогласными заверениями царя на Красной площади.
Целый ряд идей Сильвестра вошел в качестве слагаемого в правительственную программу и проправительственную публицистику конца 40-х и 50-х гг. При этом многие из тех идей, которые он высказал, были отнюдь не только его идеями. Одни из них разделялись Макарием или даже принадлежали ему, другие разделялись Адашевым или принадлежали ему, третьи разделялись в то время царем или принадлежали ему. Словом, сочинения и деятельность Сильвестра кроме его собственных взглядов в значительной степени отразили программную сущность и практическую деятельность правительства политического компромисса.
Кто таков «Иванец Пересветов»?
О публицистических сочинениях середины XVI в. и об их предполагаемом авторе — И. С. Пересветове существует огромная литература. Многие ученые отстаивают реальность существования писателя Пересветова. По их убеждению, этот бывалый «воинник», служивший многим королям, приехав на Русь и присмотревшись к существующим здесь порядкам, сменил меч на стило публициста и создал цикл сочинений, в которых доказывал необходимость коренных политических преобразований в стране на пользу таким, как он, «воиыникам» — служилым людям.
Другие исследователи высказывают мнение, что фамилия Пересветов — не что иное, как псевдоним, под которым видные политические деятели бурной эпохи Грозного высказывали свои программные политические взгляды.[21]
Издание сочинений И. Пересветова, подготовленное А. А. Зиминым, усиливает сомнения в том, что все они принадлежат одному лицу. Кому бы, однако, ни принадлежали эти сочинения, несомненна исключительная близость их содержания к программе реформ правительства Адашева — Сильвестра — Ивана IV.
Заметим, что гипотеза о существовании Пересветова — автора всех произведений цикла — придает их изучению известную предвзятость: мешает видеть серьезные различия между ними, и прежде всего различия тех политических позиций, с которых они написаны. Так, в частности, приписываемое Пересветову «Сказание о книгах» дошло до нас в двух редакциях, резко различающихся между собой. «Сказание о книгах» в его первой редакции — произведение церковное. В нем отсутствуют малейшие признаки проблематики, столь характерной для дворянской публицистики середины XVI в. «Сказание о царе Константине» по содержанию несовместимо с повестью Нестора Искандера «О взятии Царьграда», рядом с которой его поместили составители многих «пересветовских» сборников XVII в. В повести Искандера Константин — великий герой. Для Нестора Искандера падение Царьграда объясняется лишь «греховной» природой человечества; он рисует идиллическую картину трогательного единения царя Константина со своими вельможами. В «Сказании о царе Константине», так же как и в «Сказании о Магмете-салтане», вельможи — главные виновники гибели Византии.
Наиболее существенным является вопрос о соотношении «Сказания о Магмете-салтане» и «Большой челобитной» — двух главных произведений, приписываемых Пересветову. Написаны они с различных политических позиций. Если даже допустить, что автором этих произведений является один и тот же человек, придется заключить, что «Большую челобитную» он написал для того, чтобы заменить ею свое прежнее сочинение — «Сказание о Магмете-салтане».
Исследование «Сказания о Магмете-салтане» неизбежно приводит к выводу о близости позиций автора этого произведения к взглядам и к практической деятельности А. Ф. Адашева. Если предположить, что автором «Сказания о Магмете-салтане» является Адашев, получает разгадку тайна его внезапного приближения к Ивану IV и его неограниченного влияния на царя, она получает объяснение в глубоком уме, широких общественных взглядах и литературном таланте выдающегося публициста.
Полное соответствие большинства проектов Пересветова реформам Адашева неоднократно отмечали все исследователи. Основной пафос «Сказания о Магмете-салтане» — критика боярского правления времен малолетства Ивана IV, предложение кардинальных реформ для оздоровления государства и укрепления его могущества, призыв к завоеванию Казани, утверждение самодержавия как единственной формы власти, способной прекратить хаос и произвол вельмож, предотвратить развал государства и провести необходимые реформы — по существу выражает пафос деятельности Адашева. и его соратников в правительстве компромисса. Именно этими идеями насквозь проникнут и «Летописец начала царства», составленный под руководством Адашева, а в некоторых частях и написанный им самим.
Напомним главные пункты проекта реформ, изложенных в «Сказании о Магмете-салтане» и воплощенных правительством Адашева.
Во главе государства царь-самодержец, но не деспот. При нем его «верная дума». Это явная Избранная рада.
Ограничение прав наместников на местах. Регламентация поборов с населения. Кормления по выданному правительством «доходному списку». Наместничество и кормления были практически ликвидированы правительством Адашева к 1556 г.
Создание местного управления. «И по городам у него… десятския установлены и тысящники на лихия люди… на тати… и на ябедники…». То же в царском судебнике 1550 г.: «…да устроил по всем землям старосты, и целовальники, и соцкие, и пятидесяцкие по всем городам».
Магмет-салтан дал «судебные книги», т. е. кодификацию законов. Это предложение предвосхитило издание Судебника 1550 г. Закон у Магмета-салтана — единственный источник права. Это требование сформулировано и в статье 97, предписывающей судить только по Судебнику. Магмет-салтан посылает во все города «прямых» судей. Суд равен для всех. Мера наказания определяется в соответствии с совершенным деянием. Над судьями устанавливается строгий контроль. В принципе такие же меры приняты в Московском государстве правительством Ивана IV.
Огромное внимание уделено в «Сказании о Магмете-салтане» вопросам (проектам) организации военной службы и устроения воинников. Автор его предлагает создать постоянную личную охрану монарха. Правительство Адашева учреждает постоянное стрелецкое войско в 3000 человек, располагающееся сначала в селе Воробьеве — в том самом месте, куда в дни московского восстания укрылась царская семья. Войско Магмета в «Сказании» организовано по десяткам, сотням и тысячам во главе соответственно с «десяцкими», «соцкими» и «тысящниками». Русское войско, идущее на Казань, организуется точно так же.
Во главе войска Магмета-салтана стоит «мудрый паша». Правительственные указы 1549–1550 гг. усиливают единоначалие в русском войске. Для «воинников» у Магмета-салтана установлен особый военный суд своих начальников. Указом от февраля 1549 г. отменяется подсудность русских служилых людей наместникам «оприч душегубства».
Рассмотрим и отличия между проектами публициста и практикой правителя.
«Правительство А. Ф. Адашева, — пишет А. А. Зимин, — много сделало для привлечения в центральный и местный аппарат власти талантливых выходцев из рядовой массы дворянства… Однако система преимущественного назначения на высшие должности представителей родовитой княжеско-боярской знати осталась непоколебленной. Мечты Пересветова о выдвижений "воинников" лишь по их "мудрости" и воинским заслугам в феодальных условиях вовсе не могли осуществиться».
Разумеется, далеко не все зависело от воли реформатора и могло быть воплощено им в жизнь.
Магмет-салтан установил ежегодную денежную оплату служилым людям. Правительство Адашева— Ивана IV ввело в 1555–1556 гг. для части дворян ежегодную плату, а для других — плату раз в 3–4 года. Такого рода «зазор» между намерениями реформаторов и реальными финансовыми возможностями государств встречается в истории, пожалуй, наиболее часто.
Магмет-салтан был явным и решительным противником закабаления, обращения в холопство. Между тем в Судебнике 1550 г. осуществлено только ограничение приема в холопы «детей боярских служилых и их детей». Но мы знаем, что на «пересветовской» точке зрения стоял ближайший соратник Адашева Сильвестр.
Таким образом, немногочисленные отличия «пересветовских» проектов реформ от их практического воплощения правительством, возглавляемым Адашевым, отнюдь не доказывают, что последний не мог быть автором названных проектов.
Исследователи давно заметили, что автор «Сказания о Магмете-салтане» хорошо осведомлен о реалиях жизни турецкого государства. В этой связи интересно обратиться к тому, что сказал об авторе «Сказания» выдающийся востоковед И. Ю. Крачковский: «Знание ислама у него отрицать нельзя. При всей идеализации он вернее отражает действительность, чем яростный полемист Максим Грек». Адашев имел о Турции непосредственные впечатления. В 1538–1539 гг. он ездил к турецкому султану в составе посольства, которое возглавлял его отец Федор Адашев. Известно, что Адашев хорошо помнил мельчайшие детали своей поездки в Турцию и вносил их в 50-х гг. в летопись в качестве дополнений к летописному рассказу. В Константинополе Алексей Адашев прожил не менее года. После возвращения из Турции он был представлен царю и рассказывал ему о своих странствиях.
Обратим внимание на произведение Пересветова, названное издателем «Концовка» и помещенное в издании между «Сказанием о царе Константине» и «Большой челобитной». В «Концовке» читается явное окончание «Сказания о Магмете-салтане»: «Рече Магмет-салтан своим пашам и сеитам: "Не приказал бог вельможам, ни воинником давати власти судити праведнаго суда и казны царевы збирати. Приказал бог от мудрости великия человека выбрати мудраго и ему приказати царева казна збирати и праведен суд судити, кто бы неповинно не осудил рода человеческого и крови бы и слез не проливал, на мзду бы не утекся и тем бы бога не разгневил"».
«Этот "мудрый великий человек", — справедливо заключает исследователь сочинений Пересветова Я.С.Лурье, — неизбежно напоминает читателю А. Ф. Адашева».
Действительно, неизбежно напоминает. Если в момент величайшего потрясения, пережитого правящими верхами из-за народного восстания 1547 г., Адашев подал как нельзя более соответствующий требованиям времени проект преобразований в форме «Сказания о Магмете», его восхождение «на первый чин» получает убедительное объяснение. Уподобление грозному Магмету-салтану, победителю Византии, самовластному государю, который ввел в своем царстве «великую правду», должно было понравиться и молодому, ищущему опору царю Ивану, и всем, кто хотел установления в стране твердого порядка.
Гипотеза о принадлежности «Сказания» перу Алексея Адашева, т. е. о том, что проект реформ принадлежал тому, кто их проводил в жизнь, представляется более реалистичной, чем прежнее предположение о писателе-прорицателе Пересветове, предначертания которого воплощал глава правительства Адашев.
Господствовавшее до сих пор в литературе убеждение, будто «Сказание о Магмете-салтане» и «Большая челобитная» — произведения одного автора, притом поданные царю почти одновременно, игнорировало вопрос о многочисленных различиях этих произведений между собой. Между тем различия весьма значительны и характерны.
«Сказание о Магмете-салтане» по всему своему стилю и духу — осторожное, можно сказать первичное, предложение реформ. Все в Русском государстве хорошо: греки «ныне» хвалятся «государевым царством русского царя», в русском царстве живет «великая божия милость». Пожелание о введении нового порядка управления выражено в условном наклонении — эх, если бы к той истинной вере христианской «да правда турская» — «ино бы с ними аггели беседовали». В «Сказании о Магмете-салтане» все устремлено в будущее, здесь еще нет следов практического осуществления предложенных порядков.
«Большая челобитная», написанная от имени Ивана Пересветова, выдержана в совершенно ином ключе. Сам факт, что возникла потребность написать на основе «Сказания о Магмете-салтане» другое, новое произведение, говорит о многом. Смысл предпринятой переделки состоял в том, чтобы перевести иносказание в прямую речь о насущных социально-политических задачах русской монархии.
Условно-сослагательное наклонение «есть ли бы» сменилось в «Большой челобитной» уверенными, безапелляционными утверждениями, что русский царь Иван Васильевич осуществит все то хорошее и нужное, что ему предрекают: «Ино так пишут о тебе, благоверном царе: ты — государь грозный и мудрый, на покаяние преведешь грешных, и правду во царстве своем введешь, и богу сердечную радость воздашь». Или: «Знаменуется в мудрых книгах… о благоверном царе русском и великом князе Иване Васильевиче… что будет у него в его царстве таковая великая мудрость и правда… от его мудрости от бога прироженныя»; «…мудрые философы… молвили…что быти тебе царю великому, покорит бог недруги твои тебе, царю… что обладати тебе, государю, многие царства». Одна за другим следуют в «Большой челобитной» уверенные заявления: «А мочно ему таковому силному царю, то все учинити».
Другой автор, другая рука и другое время. Последнее означает не столько длительное временное расстояние, сколько различие в социальной и политической обстановке до и после происшедших перемен.
Поскольку о взятии Казани говорится как о деле еще только предстоящем, крайней датой написания «Большой челобитной», как полагают многие исследователи, является канун последнего большого похода на Казань — весна 1552 г. Но эту дату можно и уточнить. В «Большой челобитной» опущены те предложения судебных реформ, которые были уже реализованы в Судебнике 1550 г. Вопрос о «воинниках» претерпел разительные изменения по сравнению со «Сказанием».
Автор «Большой челобитной» не разделяет демократизма в отношении всей служилой массы, проявленного автором «Сказания». Он охотно повторяет призывы к служилым людям «люто против недруга смертною игрою» играть. Он за то, чтобы наиболее отличившимся в бою воинникам «имена возвышати» и щедро их вознаграждать. Однако он далек от признания равных возможностей за каждым, «кто ни буди», от признания личных достоинств главным основанием для выдвижения служилого человека на высокие государственные посты. Он не пожелал повторить в этой связи тезис — «а ведома нет, какова они отца дети», не захотел повторить и содержащуюся в «Сказании» похвалу Магмету-салтану за то, что тот «на величество подъимает и имя… велико дает», и тому, кто «хотя и меншаго колена, но против недруга крепко стоит». Опустил он и примеры о возвышении турецким султаном бывших «полоняников» на высшие военные посты. Он допускает, что «к любви царской» можно доходить «по мудрости». Но этот путь к царской «любви» назван последним. В первую очередь до нее «доходят» все-таки «по роду» и «по вотчине». Вспомним, что и сам челобитчик, от имени которого написана «Большая челобитная», — Иван Пересветов назван представителем весьма почтенного рода. Линия уважения к «роду» и к «вотчине» прочерчена здесь четко и без единого от нее отклонения.
Откорректировав таким образом демократические увлечения автора «Сказания», автор «Большой челобитной» вместе с тем усиливает мотивы задабривания служилой массы, демагогического заискивания перед ней. Здесь нет никакого противоречия, поскольку и восхваление храбрости воинников, и слова о царской щедрости к ним не выходят за пределы отеческого обращения высшего к низшим. Именно в такой нарочито опрощенной разговорной тональности обращается автор «Большой челобитной» к воинникам. Это наводит на мысль, что «Большая челобитная» родилась в то время, когда обращение к ним с такого рода призывами и обещаниями приобрело особую остроту. Известно, что накануне и во время похода на Казань весной 1552 г. царь вынужден был не раз обращаться к служилым людям с призывами, увещеваниями и обещаниями, поскольку те выражали явное недовольство своим положением, а порой и нежелание идти в поход.
Поделиться книгой: