Армейские письма к отцу

Донат, в производстве находится стихотворение про офицерских жен[16]. Там, например, будет такая восхитительная рифма как

Товарищ — расставались.

С. Д.

20

29 октября [1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат!

Ввиду сквернейшего настроения я решил срезать число корреспондентов до минимума. Остаются: мама, Валерий, ты и Лялька. Асю, Аню и нескольких ребят известил о том, что переписка временно прекращается. От мамы не получил еще ни одного письма из Ленинграда. Как дела? Посылаю тебе стих[отворение] про «офицерских жен». Оно получилось значительно хуже, чем я ожидал. Тут говорится о таком явлении, как охмурение молодыми девушками офицеров, с тем, чтобы устроить как следует с материальной стороны свою жизнь.

Посв. Екатерине Владимировне Олиной.

Офицерские жены одеты безвкусно и вычурно, И мужьям своим, подлые, редко бывают верны Я бы эти три года из жизни без жалости вычеркнул Если б не было в мире тебя, офицерской жены. Вечеринку далекую вспомнишь ты, может быть… Лысыватый майор танцевал лишь с тобой одной И подруги шептали: «Чего же, чего же ты? Выходи за него, как за каменной будешь стеной». А тебе бы за вьюгами быть, да за резкими ветрами Под вуалью из снега, что падает так невесом За осенними ливнями, за шуршащими ветками Только что уж теперь говорить обо всем… Ты тихонько вздохнешь и тихонько расплачешься Я взгляну на часы и немного еще постою… Никогда, никогда, никогда не расплатишься За ошибку свою.

Жду писем.

С. Довлатов.

21

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат!

У меня все в порядке. Получил ли ты письмо для Ксюши [и] стихи:

«Разговор с конкурентом»

«Я в эту ночь расставлю часовыми»

«Офицерские жены»

Ты знаешь, Донат, я думаю, что тебе будет интересно знать, что я видел в зоне строгого режима во время обыска портреты Есенина и П. Васильева[17]. А из артистов часто встречается Черкасов. У меня ничего нового. Вот, например, плохой стишок:

Светлане

Ты солгала мне, — я спокоен, Я очень хитрым стал с тобою Я стал придирчивым и строгим К тебе, как к вычеркнутым строкам И получил покой в награду. А если ты сказала правду?..

Донат! А это стихотворение иного рода. Ты только пойми его правильно, здесь не про то, чтоб кругом крали и чтобы не ловили жуликов, оно против травли, например газетной и т. д. вообще…

— Держите вора! — нет ужасней крика. А вор бежал так медленно и криво. Он впереди не видел ни черта. Лишь чувствовал, как улица крута. Бросали люди теплые постели, И магазины шумные пустели, Мамаши забывали про детей И крик тот становился все лютей. — Держите вора! Эй! Держите вора! — Затарахтев, проехал «черный ворон». А вор бежал все тише. Он устал. И чувствовал как улица узка. Я молча сторонюсь подобных зрелищ. Двадцатый век, как ты легко звереешь. И бешеный кидаешься в погоню. Спокойнее, век атома, спокойнее!

Донат! И еще вот что: я твердо решил, что ты стихи никому не показываешь. Месяцев через восемь я приеду в отпуск и сам распоряжусь.

Привет Люсе и Ксюше.

Сережа.

22

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат!

Мне кажется, что ты здорово захворал. Но ты не грусти, у меня тоже очень плохое настроение. У меня все как прежде. Вот уже месяц не могу написать одно стихотворение. Сюжет его такой: идет парад на Красной площади. Движутся мощные спокойные ракеты, всякая военная техника в стройном порядке. На трибунах люди рады и видят, как сильна наша страна. И вдруг, черт знает откуда, появляется солдат-вохровец. Один. Не по форме одетый, пьяный, с автоматом, повешенным на шею. Шагает не в ногу сам с собой. И тогда стихают трибуны и люди понимают, что не все у нас в порядке, и пугаются. Никак я не могу его написать как следует.

Еще хочу написать одно стихотворение по заказу ребят. Но знаю пока одну строчку, вернее две:

Тайга, тайга, я знал тебя иной, Ты мне казалась мужественней, проще.

Я очень жду твоих отзывов на стихи: «Держите вора» и «Я в эту ночь…». Но вообще стихи мне надоели. После каждого я начинаю думать, что больше ни одного мне не написать.

Как Ксюша и Люся?

Всем привет.

С. Д.

23

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат!

Получил ли ты письмо с моими извинениями, и как ты к ним отнесся?

Относительно Асиного приезда. Я написал ей, что пусть она приложит все силы к тому, чтоб уладить дела в Л[енинграде]. А потом, если ей это удастся, она сможет, подкопив денег, приехать ко мне на недельку осмотреться, и если трудности и мерзости ее не остановят, пусть остается. То же самое я написал и Грубину, которому очень доверяю. Кроме того, я надеюсь в связи с ухудшением маминого здоровья побывать в Л[енинграде]. Думаю, что это возможно. Жду от мамы известий, относительно этого дела. У меня абсолютно все в порядке. Ничего не нужно. Если сможешь, то в посылку вложи пустой целлофановый мешочек. Из них мы делаем вечные подворотнички, чтоб не подшивать их каждый день. Не уверен только что эти мешочки можно найти в Л[енинграде]. Посылаю тебе стихотворение о дружбе, написанное в подарок одному парню, которого перевели в другое место.

Он был веселый, мирный лабух Теперь такой, как я, солдат Мы говорили с ним о бабах А вот о женах — никогда. Бузили, накурившись плану Любили выпивку и бокс Я видел раз, как он заплакал Чего не видеть дай вам бог. Но рассердилось вдруг начальство Устав от наших с ним проказ И вот пришел из штаба части В начале октября приказ. И мне задерживать напрасно Того, с которым я дружу Я помогу ему собраться И до лежневки провожу. Скажу ему, мол, расстаемся А что не так, то пусть простит А он в ответ мне рассмеется И папироской угостит.

Прим[ечание]: «план» — это такой наркотик, иначе говоря, «дурь». «Лежневка» — это такая дорога. В стихе много вымысла, так что не пугайся. Буду очень рад, если он тебе понравится. Обсуди его подробнее, т. к. я хочу писать именно такие стихи.

Жду писем.

Сережа.

24

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат! Маму можешь обрадовать: наша с Асей переписка замерла. Последнее письмо я написал недели три назад, то, которое случайно попало к тебе.

Дальше. Мне очень неприятно снова вас тревожить, но вы мне не ответили ясно на один вопрос. Дело в том, что биографию мою трудно поменять. Зверски трудно, гораздо проще добиться десятидневного отпуска. Я писал уже, каким образом. У нас, действительно, многие так делали, а вы об этом ничего не писали. Если это невозможно, то напишите, ничего страшного.

Я не помню, писал ли я тебе, кто такая Лялька Меньшикова. Она живет в Сыктывкаре, учится в Пединституте и является чемпионкой Коми, кажется, по четырем видам спорта. Она нормальная, но мне кажется очень хорошей, т. к. я привык к плохим людям. Вот собственно и все. Мама видела ее фотографию. В жизни Лялька чуть хуже.

Жду твоих отзывов про «Я в эту ночь…», «Держите вора».

Привет.

Сережа.

Р. S. Илья Туричин[18] выпустил гадкую книгу «Дороги, которые мы выбираем», позорно украв ее у О' Генри.

Написал я скверный стих, сонет-ублюдок, но, впрочем, лихо зарифмованный.

Я видел смерть в пятидесяти метрах, Я видел, как она, зараза, целилась, И жизнь моя, дотоле неприметная, Приобрела значительную ценность. Я в миг решил сложнейшие проблемы Я все простил: обиды и предательства И мне хотелось одного: продления Житейских бед, невзгод и неприятностей. Такой ценой нам становилось ясно Как жизнь трудна, и как она прекрасна!

Поклон Люсе и Ксюше.

Р. Р. S. маме я пишу довольно часто. Она мне реже. Одно письмо я даже написал по-армянски.

С. Д.

25

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат, извини, что я несколько дней не писал, у меня все в полном порядке, только времени мало. У меня к тебе такая просьба, даже две.

1. Если ты будешь посылать посылку к Новому году, или вообще, то всунь туда зубную щетку. У меня вся она оплешивела, а здесь их нет.

2. С разводом я по-прежнему согласен, я только не хочу, чтоб какие бы то ни было приготовления велись без Асиного ведома. Мне кажется, это некрасиво.

Я ей написал об этом, а когда будут ясны конкретные вещи, то ты с ней поговори.

Посылаю два стихотворения.

Большой привет Люсе и Ксюше.

Позвони маме. Скажи, что все в порядке. Спасибо.

С. Д.

Я вспоминаю о прошедшем Детали в памяти храня: Не только я влюблялся в женщин Влюблялись все же и в меня. Получше были, и похуже Терялись в сутолоке дней Но чем-то все они похожи Неравнодушные ко мне Однажды я валялся в поле Травинку кислую жуя И, наконец, представьте, понял Что сходство между ними — я. Я — их упреки и обиды, Волнения по пустякам Я — ненависть к спиртным напиткам Я — уважением к стихам Им, как и мне, не нужен в жизни Так называемый уют Смешные, знаете ли, мысли Порой покоя не дают.

* * *

«Стоит тайга, безмолвие храня

Неведомая, дикая, седая»

Не помню автора (из молодых) Тайгу я представлял себе иной Простой, суровой, мужественной, ясной Здесь оказалось муторно и грязно И тесно, как на Лиговке, в пивной. «Стоит тайга, безмолвие храня Неведомая, дикая, седая» Вареную собаку доедают «Законники», рассевшись у огня. Читавший раньше Гегеля и Канта Я зверем становлюсь день ото дня Не зря интеллигентного меня Четырежды проигрывали в карты. Но почему тогда глаза смущенно прячу Когда я песни ваши слушаю и плачу.

«Законники» — это воры «в законе», профессионалы и философы воровства. Сидят на ослабленном пайке, т. к. не работают принципиально.

26

[Осень 1962. Коми — Ленинград]

Дорогой Донат!

У меня по-прежнему все в порядке. Мое положение заведующего батальонной библиотекой — это лучшее, что можно найти в армии. Кроме того, мне дали портативную пиш[ущую] машинку «Москва». Очевидно, вскоре буду сдавать экстерном на III шоферский класс.

Единственное, что меня очень досадует, это Асины неприятности. Меня это ужасно огорчает.

Здесь, в Чинья-Ворыке, есть очень занятный человек — Виктор Додулат. Он прекрасно играет на гитаре и сам сочиняет песни, очень веселые и простые. Сам он из Перми, образования классов 6 у него. Кроме песен, он пишет стихи, полупохабные и дурашливые, но, по-моему, талантливые. Одну его песню здесь распевают все. Она называется «Я не без шухера ушел».

Если Окуджава занимается тем, что передает, трансформирует для людей изысканного круга чувства простых людей, то Додулат как раз и есть простой человек, и поэтому в его песенках совсем нет кокетства.

Мы с ним однажды читали долго друг другу, и ему, вроде бы, понравилось. Я ему сказал, что его стихи и песни слишком беспечны и в них мало его труда. Он немедленно согласился и сказал:

А стихи я творю по-простому, Тут премудростей нет никаких, Скажем, слово приставил к другому, Получился, как видите, стих.

Тогда я ему посвятил такое стихотворение:

Поэзия — это такая морока, Что лучше не браться, но если увяз, Пусть будет тяжелым твой стих, как дорога, И страшным, как бабы, забывшие нас. Пусть песня твоя будет резкой, как окрик, И твердой, как мерная поступь солдат. Писать надо так, чтоб запомнила ВОХРА, Что жил на земле рядовой Додулат.

Жду твоих писем. Как тебе понравилось ст[ихотворение] «Солдатские письма»?

Обнимаю.

Довлатов.

27

[Осень 1962. Коми. — Ленинград]

Дорогой Донат, дело в том, что я сам не твердо знаю, какие мои стишки напечатаны, т. к. я — балда, посылаю штуки по три, а напечатали, судя по денежкам, по одному. Но, приблизительно, ты прав. Из неизвестных тебе послал только одно, мерзкое, про стиляг.

Завтра утром я еду на Весляну лечить зуб, обрадуй мамищу.

Светлана неожиданно оказалась чистокровной коми. Но это не страшно, а даже забавно.

Из боязни быть назойливым занудой, а также, помня, как на протяжении нескольких лет я изнурял окружающих своей амурной непоследовательностью, я не стану писать, какой она ошеломляюще нормальный человек. Она болела, теперь поправляется, но сидит еще дома. Между прочим, ее отец тоже хорошо готовит.

Стихов я писать не буду до тех пор, пока не напишу одного трудного стихотворения про карусель. Делаю огромные усилия, чтоб не рифмовать: карусель-карасей, т. к. стих «глубоко философский», и хочется, чтоб рифмы не перли в глаза.

Будь здоров, Донат, ты уже, очевидно, почувствовал по тону письмеца, что у меня настроение бодрое.