Бой тигров в долине. Том 2

– Я запил. Здорово запил. В голове все время крутилась мысль о том, что судьба меня догнала и наказала, я добился оправдания убийцы своего ребенка, о существовании которого и не подозревал. Это казалось мне закономерным итогом моей профессиональной деятельности. И я перестал работать.

– Даже так?

– Да, вот так. Перестал брать серьезные дела, занимался только консультированием, а большую часть времени проводил дома или на даче в обществе бутылки. Разочаровался в профессии, не знал, что будет дальше, жил на те деньги, которые остались от предыдущих накоплений, и не хотел думать о том, на что буду жить потом и с каких доходов буду платить алименты.

– Алименты? – удивилась она. – Вы в разводе?

– Жена не простила меня, когда узнала о моем романе и о внебрачном ребенке. И с сыном видеться не дает. А я его очень люблю и очень по нему скучаю.

– Большой сын? – с неожиданно искренним интересом спросила Рыженко.

– Двенадцать лет.

Она вспомнила свою Ленку в этом возрасте. И вспомнила их с мужем азартное стремление видеть дочку и проводить с ней как можно больше времени каждый день, потому что она менялась стремительно и непредсказуемо, еще вчера это была одна девочка, а сегодня уже совершенно другая, которая что-то услышала, увидела, прочитала и поняла, сделала свои выводы, и теперь ей не интересно то, о чем она так увлеченно еще накануне могла говорить часами, теперь для нее важно совсем-совсем другое… Вспомнила, как однажды, когда муж заехал за ней после работы и они, возвращаясь домой, давились от хохота, заключая пари: какое увлечение овладеет их ненаглядным чадом сегодня? Муж говорил, что оперская интуиция подсказывает ему: если вчера предметом ее постоянного и горячего интереса были герои сериала «Соколовы», то сегодня наверняка будет знаменитый рок-певец, который приехал в Россию на гастроли. А на чем настаивала Надежда Игоревна? Она не могла вспомнить. Вот странно: слова мужа помнит совершенно точно, даже видит его лицо, слышит его голос, а то, что говорила сама, забыла. Но зато хорошо помнила, что именно было тогда ставкой в этом пари. И еще помнила, что выиграла, поэтому ночью, разомкнув объятия, они вышли на кухню пить чай. Муж предпочитал сразу засыпать, а ей обычно не спалось и хотелось еще посидеть-поговорить. Она тогда выиграла, и все было так, как ей нравится.

– Вы молчите, – угрюмо констатировал Кирган. – Вас шокировала моя история?

Надо же, оказывается, она так погрузилась в воспоминания, что не заметила, как пауза затянулась. А вот история… Шокировала ли она Надежду Игоревну? Да нет, она в своей практике следователя и не с такими коллизиями сталкивалась. Но она с ужасом и удивлением почувствовала, что злость и ненависть к этому человеку куда-то подевались. Теперь он вызывал у нее сочувствие, несмотря на то, как поступил в прошлом году по отношению к ней. Сочувствие и странное, непонятно откуда взявшееся желание протянуть руку и погладить его по волосам. Господи, глупость какая!

– Почему же вы взялись за дело Аверкиной, если решили больше не практиковать?

– Сам не знаю. – Ей показалось, что на лице адвоката мелькнула беглая улыбка. Мелькнула – и тут же пропала. – Пришел мальчик, Ленар Габитов, с ним – двое стариков-пенсионеров, начали меня уговаривать, и я не смог отказать. Клял себя последними словами за то, что согласился. Но как-то они меня уломали… Сейчас уже и не припомню, какими такими способами. А уж когда соглашение подписали, мне пути назад не было, я же не имею права отказаться. Но это было только сначала.

– А потом что? – ей становилось все интереснее.

– А потом я понял, что моя подзащитная невиновна, и тогда во мне проснулся охотничий азарт, желание вытащить ее, приложить все усилия. Может, я так хотел искупить свою вину, не знаю… И еще был момент, когда я увидел, как у Натальи опустились руки. И вспомнил про грех уныния. Я понял, что не хочу быть похожим на нее. Надежда Игоревна, давайте больше не будем об этом, ладно? Боюсь, еще чуть-чуть – и вы меня возненавидите. Впрочем, вы и так меня ненавидите, хуже уже вряд ли будет. Но вам может показаться, что я умышленно пытаюсь сократить дистанцию между защитником и следователем, и вы мне этого не простите. А я уже и так перед вами виноват. Мне бы не хотелось, чтобы ваша неприязнь ко мне стала сильнее.

Ну вот, дождалась. Довыпендривалась. Ведет себя как пустая истеричная бабенка, которая старается демонстрировать свои чувства всем и каждому. Ну почему она с самого начала не выстроила отношения с адвокатом, не сделала их ровными и деловыми, какими всегда бывали ее отношения с защитниками по уголовным делам? Почему всячески подчеркивала, как он ей неприятен? Зачем? Чего добивалась? Чтобы ему было неуютно и напряжно в ее присутствии? Чтобы – что? А теперь, когда ей придется на каждом шагу признавать его правоту, что она станет делать со всем своим праведным гневом, которому позволила выплеснуться наружу? Неужели у нее достанет глупости, чтобы упираться до последнего и изо всех сил делать вид, будто убеждена в виновности Аверкиной, хотя на самом деле с каждым днем растет уверенность в том, что девчонку действительно подставили! Да, в прошлом году он поступил гадко, подло, некрасиво. И что? Теперь из-за этого должна страдать несчастная медсестра Аверкина? Тем паче адвокат так наказан судьбой, что врагу не пожелаешь.

Ей стало противно и муторно от взгляда на себя со стороны. И еще в глубине души шевельнулось сочувствие к сидящему за рулем мужчине. И, кажется, даже симпатия.

В холодильнике было пусто, даже элементарную закусь соорудить не из чего. Виталий раздраженно захлопнул дверцу и достал из кухонного шкафчика бутылку и стакан с толстым дном. Налил изрядную порцию, поднес ко рту и… поставил на стол. Что-то не так.

На душе было смутно, одновременно горько и радостно. Он корил себя за то, что внезапно, ни с того ни с сего, разоткровенничался со следователем. И чего его потянуло на признания? Наверное, его выбил из колеи вид Надежды Игоревны в партикулярном платье и без привычной «кики» из волос, которая ее ужасно, оказывается, старила. И вел он себя совершенно по-дурацки, и нес какую-то чушь, да еще и упал в придачу… Как дурак, признался в том, что чуть не спился. Совсем расслабился и нюх потерял. Разве можно так разговаривать со следователем? Придурок!

Чуть не спился… Виталий вышел из кухни, открыл дверь ванной, включил освещение и посмотрел на себя в зеркало. То, что он увидел, ему не понравилось. Рассматривал долго, внимательно, потом вышел в комнату и достал из альбома прошлогодние фотографии, сделанные примерно за месяц до начала процесса над скинхедами, когда они вместе с женой Милой и сынишкой ездили на Кипр. Всего год прошел, а если сравнивать два изображения – на снимке и в зеркале, будто на десять лет постарел. Опустился. Под глазами мешки, прорезанные невесть откуда взявшимися морщинами, которых еще год назад и в помине не было. И носогубные складки залегли глубже. И кожа приобрела нездоровый красноватый оттенок. И волосы, давно забывшие, что такое ножницы в руках опытного дорогого парикмахера. Над брючным ремнем вот-вот нависнет недвусмысленная складка, не зря же предупреждают, что в алкоголе много калорий. Одним словом, ничего хорошего Виталий Кирган не увидел. И Надежда Игоревна, наверное, тоже не видит ничего приятного, когда смотрит на него. Он-то, мужик до мозга костей, глаза растопырил, впитывая в себя вид ее ослепительной кожи, полного тугого тела и густых блестящих волос, а она, наверное, смотрела на него и недоумевала, как этот помятый неухоженный мужичонка смеет на нее пялиться.

От этой мысли он почувствовал себя почему-то униженным. Он, Виталий Кирган, предмет обожания всех девчонок на курсе, мужчина, который всегда очень нравился женщинам, вдруг понял, что он не ровня Надежде Игоревне. Не следователю Рыженко, а именно красивой женщине по имени Надежда. Недостоин. Не тянет. Не соответствует. И не имеет у нее никаких шансов.

Виталий сердито тряхнул головой.

– А они мне нужны – шансы эти? – громко спросил он у своего отражения. – Куда мысль-то занесла? При чем тут Рыженко?

Отражение, само собой, промолчало. А вот внутренний голос Виталия Николаевича вполне внятно ответил: шансы – нужны, а Рыженко – при том.

Пить расхотелось. Болезненно и остро захотелось выглядеть так же хорошо, как раньше, захотелось вернуть себе вид успешного, здорового, состоявшегося в профессии и состоятельного мужчины. И еще захотелось семьи, уюта, тепла, нежности, дружбы – всего того, что было в его браке с Милой и чего он в одночасье лишился.

Виталий и Мила жили дружно, в 1998 году, когда им было по 28 лет, родился сын, которого оба обожали. Мила, несмотря на внешнюю привлекательность, себя соблюдала, хотя поклонников было всегда много. Она ни разу за 17 лет не изменила Виталию, хранила ему верность и искренне любила. А поскольку он был умным и осторожным, то никогда не давал ей повода сомневаться в его верности и что-то подозревать. Она прожила 17 лет в убеждении, что у нее необыкновенно счастливый брак, что муж ей верен и она проживет с ним долго и счастливо и, как в новеллах Грина, они умрут в один день.

За 17 лет Виталий не узнал свою жену лучше, чем знал ее в первый год супружества. Мила всегда и во всем поддерживала его и была надежной опорой при принятии любых решений, понимала его и никогда не осуждала. Так было в самом начале, когда она пылала влюбленностью, и Виталий наивно полагал, что так будет всегда. Когда закончился суд над скинхедами и он узнал о том, что его дочь убита тем человеком, оправдания которого он сумел добиться, Виталий впал в депрессию. Мила это сразу же заметила и стала с тревогой спрашивать, что случилось. Он какое-то время отмалчивался, потом решил все ей рассказать, полагаясь на свое убеждение в том, что она всегда его поддержит и все простит, как это было раньше, когда они оба смотрели в одну сторону и у них были одинаковые желания и потребности. Ему даже в голову не приходило, что за эти годы Мила могла как-то измениться, и если 17 лет назад они были совершенно одинаковыми, то теперь, возможно, все и не так.

Оно и оказалось не так. Для Милы известие о том, что 15 лет назад муж ей изменил и на стороне родился ребенок, стало убийственным. Она-то была уверена в его верности! А он оказался обманщиком, да еще к тому же человеком, который мог сунуть женщине деньги на аборт и забыть о ней навсегда. Если двадцатипятилетней Миле это могло бы показаться нормальным, то сорокалетней Людмиле Эдуардовне это показалось отвратительным. Она немедленно ушла от Виталия, забрав сына.

Дом опустел. И появился холод, широкой тонкой полосой тянущийся бог весть откуда и вымораживающий душу.

Тогда, год назад, Виталию было не до самоанализа, он хотел только забыться и согреться. А сейчас, вспоминая свой развод, он думал о том, что при своей профессии, предполагающей постоянное общение, он так и не научился разбираться в людях. Допустил ужасную ошибку с Гаянэ, но это по молодости. А с Милой он ошибся, уже будучи зрелым человеком. Вот и в Рыженко не разобрался, а она на самом деле совсем не такая, как он думал. Рассказав ей о том, что случилось с ним год назад, он был на двести процентов уверен, что Надежда Игоревна начнет поучать его и говорить, что он получил по заслугам, и был готов все это выслушать. А она… До конца поездки говорила о чем-то совершенно постороннем, не имеющем отношения ни к его рассказу, ни к делу Аверкиной, и голос ее при этом звучал мягко и негромко, и не было в нем того холода, который он уже привык слышать, когда приходил к ней. Сидя рядом с ним в машине, она не была бой-бабой, упертой и непробиваемой, она была красивой женщиной, его ровесницей, которая пытается отвлечь его от горьких мыслей, сочувствует ему и понимает, как ему хреново. А ведь адвокат Кирган был абсолютно уверен в том, что следователь Рыженко на сочувствие и понимание просто не способна. По определению.

Оперативники ушли, а Надежда Игоревна Рыженко пыталась собраться с мыслями и решить, как вести себя с адвокатом. Ситуация сложилась близкая к критической. Подходил к концу двухмесячный срок, и нужно было либо готовить обвинительное заключение по делу Аверкиной и передавать дело в суд, либо писать руководству ходатайство о продлении сроков производства по делу и получать согласие этого же самого руководства на возбуждение перед судом ходатайства о продлении сроков содержания подследственной Натальи Аверкиной под стражей. Ну, то, что начальство будет задницу морщить, это понятно, Надежде Игоревне не привыкать. А вот как быть со всем остальным?

Остальное – это то, что рассказали только что ушедшие Дзюба и Колосенцев. Поскольку сравнение следов, обнаруженных в квартире Аверкиной, с объектами, полученными при негласном дактилоскопировании, однозначно показало, что следы оставлены одним и тем же человеком, волей-неволей приходится делать вывод: Лариса Скляр побывала в день убийства Кати Аверкиной дома у Катиной сестры, пока та гуляла со своим дружком по торговому центру. В общем-то, если сложить воедино показания Натальи, оперативную информацию и результаты исследований, проведенных по инициативе розыска, то картинка складывается вполне понятная. Наталье звонят и приглашают на консультацию к врачу, которого не существует в природе и который якобы принимает пациентов по вымышленному адресу. Ее выманивают из дома, да так, что потом подтвердить ее алиби будет крайне затруднительно. Лариса Скляр, одетая точно так же, как Наталья, в парике и в темных очках, является к своей подружке Кате, убивает ее на глазах у гуляющих во дворе людей, уверенных, что они видят Катину старшую сестру, забирает деньги, место хранения которых ей отлично известно, переодевается и быстро покидает место происшествия. Едет на квартиру Натальи, открывает дверь изготовленным по слепкам ключом, оставляет взятые у Кати деньги в ящике туалетного столика и исчезает.

Но кроме денег, эта Скляр оставляет на столе счет из клиники. Вот с этим счетом Рыженко допустила очевидный ляп. Хорошо, хоть вовремя спохватилась и назначила экспертизу.

В тот же день она позвонила в клинику, где ей сказали, что доктор Шубарин и его жена до сих пор не вернулись, поскольку доктор серьезно заболел и находится на лечении в Швейцарии, а супруга сидит рядом с ним. Допросить Аллу Шубарину, которая оформляла и выдавала счет, было необходимо. Но как это сделать?

Рыженко перелистала папку, вернулась к более ранним материалам, остановила взгляд на заключении эксперта, которому направили изъятые в квартире Аверкиной денежные купюры в пакете из магазина «Перекресток» вместе с дактилокартой задержанной. На некоторых купюрах выявлены следы, принадлежащие подозреваемой. Следователь вынула протокол допроса Аверкиной. «Вопрос: Как вы объясните наличие следов ваших рук на денежных купюрах? Ответ: Катя показывала мне деньги, это было много раз. В первый раз – когда она их только-только получила, принесла из банка, я вместе с ней ездила, потому что сумма была очень большая, и она боялась. Дома мы их вынули из пакета, рассматривали, удивлялись, радовались. Мы таких денег никогда в жизни не видели. И потом, когда я приходила к Кате, она часто вытаскивала пакет с деньгами, открывала, высыпала пачки на стол или на диван, и мы вместе их перебирали». Пачки. Все правильно. Деньги, полученные в банке, были в пачках, по сто пятитысячных купюр, стало быть, по полмиллиона в пачке. Итого, шестнадцать. Надежда Игоревна снова вернулась к экспертному заключению и начала, загибая пальцы, подсчитывать количество купюр, на которых выявлены следы Натальи Аверкиной. В пакете, найденном при обыске, было четырнадцать пачек и пятитысячные купюры россыпью на сумму… Пришлось заглядывать в протокол обыска: на сумму четыреста двадцать пять тысяч рублей. Одну пачку Катя Аверкина полностью истратила, вторую начала. Если Наталья действительно трогала пачки, перебирала их, то оставляла следы на двух купюрах – верхней и нижней. Стало быть, купюр с ее следами должно быть никак не больше двадцати девяти – по две купюры в каждой из полных четырнадцати пачек и нижняя купюра из пятнадцатой, начатой. Может быть, и меньше, ведь совсем не обязательно, что она прикасалась к каждой пачке. В экспертном заключении перечислены восемнадцать купюр. Это не противоречит показаниям подследственной. А что с пакетом? А вот на пакете ни одного следа Натальи не выявлено. Есть следы нескольких неустановленных лиц, но это и понятно, поскольку пакет из магазина, в нем, вероятнее всего, когда-то принесли продукты, и вообще неизвестно, кто к нему прикасался до того момента, пока Катя Аверкина не положила в него деньги и не спрятала в диван. Следы самой потерпевшей – во множестве, это естественно. И еще есть следы, аналогичные тем, которые обнаружены на файле со счетом, – следы кожаных перчаток. Это не снимает подозрений с Натальи, но все равно как-то глупо… Если она убивает сестру и забирает деньги, то зачем ей трогать пачки голыми руками, а за пакет браться строго в перчатках? А вот если она говорит правду, тогда все сходится: Катя вынимает пакет, вытряхивает из него деньги, Наталья трогает их, перебирает вместе с сестрой, они радуются неожиданному богатству, потом Катя собирает пачки в пакет и снова прячет его. При таком раскладе Наталья действительно к пакету не прикасается, и ее следов на нем быть не должно. Их и нет. А следы погибшей Кати есть.

Вот так получается… Вроде бы все складно. Но при этом совершенно непонятно. В чем смысл? Где мотив? Какова цель этой невероятной комбинации? А цель должна быть какой-то очень значительной, потому что комбинация, что очевидно, готовилась загодя и тщательно. Нужно было познакомиться с Катей Аверкиной, втереться к ней в доверие и стать ее лучшей подругой. Затем Лариса Скляр должна была улучить момент, когда сумочка Натальи останется без пригляда, и снять слепки, предварительно ей пришлось ехать на ВВЦ за воском. Во всяком случае, именно такой вывод можно сделать из информации, представленной оперативниками. Кроме того, Скляр должна была инициировать и организовать совместный поход сестер в магазин за обновками для Натальи, после чего вернуться в этот же магазин и купить второй комплект одежды, обуви и аксессуаров. Сегодня приходила вызванная повесткой Олеся Кривенкова, которую следователь допросила, а потом пригласила понятых и провела опознание, предъявив свидетелю в ряду других фотографию Ларисы Скляр. Продавщица уверенно опознала преступницу, указав, что видела ее дважды: сначала с сестрами Аверкиными, а на следующий день – одну. Потом встала задача выбрать день, когда у Натальи выходной, организовать звонок ей по телефону якобы из центра планирования семьи и выманить на консультацию, а с Катей на это же время договориться о визите. Кроме того, если исходить из доверия к показаниям подследственной, нужно было еще получить счет на оказание медицинских услуг, то есть предварительно позвонить, назваться Натальей Аверкиной, попросить подготовить счет и, приняв соответствующий облик, явиться в клинику. Трюк старый и хорошо проверенный опытом: предварительный звонок по телефону ведет к тому, что человека, который говорит: «Я вам звонил», не проверяют. Срабатывает в девяноста процентах случаев. В общем, если сложить все составляющие этой комбинации, то дело не выглядит таким уж простым. А цель должна все-таки хоть как-то соответствовать средствам. И если средства так сложны, если подготовка такая трудоемкая, то и цель должна быть значительной. Но как ни ломала голову следователь Рыженко, смоделировать эту цель она не сумела. Ясно было одно: целью не являлись семь с половиной миллионов рублей, взятые у Кати. И из этого вполне определенно следовал вывод, что на карту поставлено больше, чем эти злосчастные миллионы.

Все-таки опера – молодцы, и хотя первое время работали по делу Аверкиной ни шатко ни валко, но потом как-то встряхнулись и за короткий период накопали много интересного. Обидно, конечно, что Ларису Скляр они найти не сумели, за них это сделал адвокат, зато теперь, судя по всему, обложили все ее связи и контакты и тащат информацию огромными пачками. Жаль, что нельзя задержать эту девицу и официально ее дактилоскопировать, чтобы назначить экспертизу по всем правилам. Пока что в распоряжении следствия только результаты экспертного исследования, проведенного по инициативе уголовного розыска, а это в суде доказательством не считается. Если по уму, то Аверкину, конечно, надо отпускать, но боязно… Тот, кто задумал такую сложную комбинацию с непонятной целью, должен быть не рядовым человеком, и кто его знает, какой пост он занимает и в какой организации. А вдруг он имеет прямой доступ к информации о ходе предварительного следствия? Пока Наталья находится под стражей, а Лариса Скляр разгуливает на свободе, этот человек может чувствовать себя спокойно и мер предосторожности никаких не принимать, поскольку думает, что его замысел реализовался гладко и всех ввел в заблуждение. Если отпустить Наталью, он забеспокоится. А если задержать Ларису, то начнет что-то предпринимать, возможно, скроется, да так, что и не найдешь.

И вот встает перед следователем Рыженко непростой вопрос: как повести себя с адвокатом? В принципе, она имеет полное право не говорить ему о результатах исследования, поскольку пока что это считается оперативной информацией, разглашать которую нельзя. Адвокат имеет право знакомиться только с материалами, официально приобщенными к уголовному делу. Но, с другой стороны, замок… ключ… и, что немаловажно, результаты экспертизы по файлу и счету, которые гласят: следов Натальи Аверкиной на них не обнаружено. На полимерном пакете и на бланке счета есть пригодные для идентификации следы, но Аверкиной они не принадлежат. Выявлен след кожного узора; его конфигурация позволяет предположить, что он оставлен кожаной перчаткой. Можно, конечно, прикинуться чайником и тупо твердить, что Аверкина получила счет, но держала его в руке, одетой в перчатку. Можно. Но никакой критики эта позиция не выдержит. Счет она принесла домой, а значит, должна была раздеваться, снимать перчатки и держать файл голыми пальцами. Одним словом, у адвоката Киргана и без информации, полученной оперативным путем, есть все основания ходатайствовать об освобождении его подзащитной из-под стражи. Что ему сказать? Как объяснить, почему следствие считает эту меру преждевременной?

Ах, если бы мальчики-опера зафиксировали контакт Ларисы Скляр с тем, кто ее втянул в эту авантюру! Тогда все было бы намного проще и быстрее. Что толку ее задерживать сейчас? Ну привезут ее в отдел, ну допросят, а она либо выдаст заранее приготовленную ложь, либо признается в убийстве. Мало ли, какова на самом деле та самая пресловутая цель? Может быть, она настолько значима, что признательные показания Скляр являются вполне допустимым средством ее достижения. Скляр возьмет все на себя и сообщника не выдаст, а ведь он есть, этот сообщник, точно есть, потому что никаких личных мотивов для того, чтобы подставить Аверкину, у Скляр быть не может, это очевидно. Оперативники «просветили» всю жизнь Натальи от самого рождения, и если бы хоть где-нибудь промелькнуло хоть что-нибудь, что позволяло бы связать Наталью с Ларисой, они бы заметили. Да, мотив убить подружку у Ларисы вполне мог быть. А вот зачем ее сестру в тюрьму отправлять?

Может, оперативники плохо сработали? Схалтурили? Надежда Игоревна подумала о том, что Дзюба ей нравится, а Колосенцев – нет. Она даже как-то звонила их начальнику и просила попридержать Геннадия, чтобы он не испортил Ромчика. Начальник тогда начал орать, что Генка его лучший опер, толковый, хваткий и очень исполнительный. А Рыженко ему пыталась объяснить, что он именно исполнитель, что у него нет творческого, креативного начала и не работает фантазия. И вообще, ему скучно, ему работа не интересна. А из Романа при правильном подходе, если не подрезать ему крылья, выйдет гениальный сыскарь. Но начальник ее не понял, Колосенцева не придержал, и тот так и продолжает издеваться над рыжим Ромчиком.

Но как же все-таки поступить с адвокатом? Надежда Игоревна привыкла к тому, что защитник всегда является противником следователя, это нормально, это естественно, для того и придумана состязательность в уголовном процессе. Но теперь-то получается, что они с адвокатом пришли к единому мнению: Аверкина невиновна. При этом у следователя есть еще и оперативная информация, которая это подтверждает, а у адвоката такой информации нет. Сказать ему? Или промолчать? Конечно, он поступил по-свински, когда воспользовался ее растерянностью и профессиональными ошибками, вызванными стрессом и горем, но, в конце концов, и он сам оказался жестоко наказан. Может быть, его горе было даже сильнее, чем ее. Рыженко попыталась представить себе, что ее Ленку убили, и в глазах от этой мысли сразу потемнело. Да, ему, пожалуй, было намного хуже. И ведь он сам признался, что жизнь его щадила и до убийства дочери он вообще не знал настоящих утрат. Разве мог он понять, что творилось год назад с Надеждой Игоревной? Да, он знал, что ее муж погиб, не мог не знать, потому что дело на короткий период передавали другому следователю, и адвокат обязательно был поставлен об этом в известность, равно как и о причинах временной замены следователя. Знать-то знал, а вот понимать ее состояние и сочувствовать ему он вряд ли мог. Так стоит ли держать на него зло за это? И должна ли за это расплачиваться Наталья Аверкина?

Решение нужно было принимать прямо сейчас, чем быстрее – тем лучше, потому что адвокат уже едет сюда… Надежда Игоревна посмотрела на часы – Кирган появится в ее кабинете с минуты на минуту.

Когда послышался стук в дверь, решение было принято.

– Виталий Николаевич, вы не пытались разыскать Аллу Шубарину? – спросила Рыженко в лоб, едва Кирган переступил порог.

– Не только пытался, но и разыскал, – с улыбкой ответил тот.

– Вы летали в Швейцарию?

– Пришлось. Вам интересно, что она мне сообщила? Готовы приобщить к делу мой протокол?

– Зависит от того, что именно она вам сказала, – осторожно отозвалась Рыженко.

– Что двадцать четвертого декабря, в пятницу, ей позвонила женщина, назвавшаяся Натальей Аверкиной, доложилась, что решила свою финансовую проблему и теперь может пройти все предписанные процедуры в головной клинике. Попросила подготовить счет и предупредила, что заедет за ним завтра, то есть в субботу, двадцать пятого.

Так и есть, фокус со звонком, старый, как мир.

– И что было дальше?

– На следующий день Аверкина пришла, попросила положить счет в файл, якобы чтобы он не помялся, и быстро ушла. В кабинете Шубариной пробыла не более полутора-двух минут. И перчатки не снимала.

– Шубарина обратила на это внимание? Или это ваши домыслы?

– Нет, Надежда Игоревна, я ничего не придумываю, Алла Шубарина сама сказала про перчатки. Она заметила и сделала вывод, что Аверкина, вероятно, очень торопится. Думаю, вы и сами догадались, что женщина, получившая счет, была в красной куртке, белых джинсах и сапогах-ботфортах. И в солнцезащитных очках. У Шубариной ни на миг не возникло сомнений, что перед ней Наталья Аверкина, которая проходила у них предварительное обследование и чьи паспортные данные у них были.

– И вы…

Надежда Игоревна запнулась, подыскивая подходящую формулировку.

– Ну конечно, – широко улыбнулся Кирган, – я показал Шубариной те же самые фотографии, которые показывал вам. Наталья Аверкина и Олеся Кривенкова, продавщица. Шубарина затруднилась с указанием женщины, которой отдавала счет. Она сказала, что идентифицировала посетительницу по прическе. На черты лица внимания не обратила, ей и в голову не пришло, что перед ней может быть не Аверкина, ведь она звонила накануне и предупреждала, что придет.

– А голос?

– Шубарина не настолько хорошо знала пациентку Аверкину, чтобы узнать ее по голосу. Звонившая представилась, и у Шубариной не было оснований сомневаться. Надежда Игоревна…

– Помолчите, – резко оборвала его Рыженко.

Ну вот, сейчас она должна сказать… Или все-таки не говорить? Нет, решение принято.

– Виталий Николаевич, я отдаю себе отчет в том, что у вас есть основания ходатайствовать об освобождении Аверкиной из-под стражи.

В его глазах мелькнуло изумление, подбородок дернулся.

– Но прошу вас в интересах следствия оказать нам содействие. Если Аверкина выйдет из СИЗО, это сильно затруднит поимку настоящего преступника. Кроме того, поставит под угрозу ее жизнь.

– Это каким же образом, позвольте спросить?

– А вы сами подумайте. Следствие готово согласиться с доводами защиты и признать, что Аверкина не причастна к убийству сестры. А кто причастен?

– Лариса Скляр, это же очевидно, – пожал плечами Кирган.

– Да, – кивнула следователь, – а еще кто? Скляр является исполнителем, можно считать, что это установлено оперативным путем. Но за ней кто-то стоит, вы и сами это понимаете. И степень опасности этого человека может оказаться очень высокой. Неужели вы готовы рисковать жизнью своей подзащитной? Если он заинтересован в том, чтобы Аверкина была признана виновной и получила срок за убийство – а срок, учитывая корыстный мотив, окажется ох каким немаленьким, – то вполне может попытаться ее уничтожить. До тех пор, пока ни вы, ни я не выяснили, какой мотив им двигал, мы не можем исключать такой возможности. Права не имеем. Я готова выпустить Аверкину из СИЗО, готова отправить туда Ларису Скляр, но этот неизвестный нам с вами человек останется на свободе, и кто знает, чем он руководствуется, какие у него возможности и что придет ему в голову.

Ну вот, мяч на стороне адвоката. Пусть отбивает. Правда, есть вероятность, что его ответный удар следователю уже не отбить.

– Надежда Игоревна, вам не кажется, что вы пытаетесь переложить на сторону защиты проблемы, которыми должна заниматься сторона обвинения? – ответил Кирган. – Раскрывать преступления – это ваше дело. А мое дело – чтобы Аверкина не сидела в СИЗО, если она невиновна.

– Вы правы, конечно. Но при этом мое дело – раскрыть преступление до конца, а не хватать стрелочника. Вы уверены, что заказчик не получает информацию о наших с вами телодвижениях? Мы ведь ничего о нем не знаем. А вдруг мы его спугнем тем, что выпустим вашу клиентку? Сейчас он совершенно спокоен. И нам не нужно, чтобы он начал тревожиться и прятать улики.

Кирган усмехнулся.

– Должен ли я вас понимать таким образом, что вы мое ходатайство об освобождении из-под стражи не удовлетворите, если я его подам?

– А вы немедленно подадите жалобу на то, что я незаконно и без оснований держу человека под стражей, – отпарировала Рыженко. – Ведь подадите?

Адвокат сделал выразительный жест рукой, который означал, что, конечно же, он будет жаловаться, это его обязанность, его работа.

– Если вы подадите ходатайство, – продолжала она, – у меня не будет оснований его не удовлетворить. Но вы согласны со мной? Вы согласны, что выпускать Аверкину из СИЗО просто опасно?

– Согласен. Но ходатайство я подать обязан, иначе моя клиентка меня не поймет.

– Поговорите с ней. Попросите еще немного потерпеть. Объясните, что это в целях ее же безопасности.

Вот, теперь она все сказала. Ее последние слова – самые главные. Следователь Рыженко поставила перед собой поистине нерешаемую задачу: перетянуть адвоката на сторону следствия и убедить его воздействовать на подзащитного, чтобы томящийся в камере человек пошел навстречу тем, кто его по ошибке арестовал.

Кирган молчал, что-то обдумывая, наконец спросил:

– Надежда Игоревна, вы сказали, что оперативным путем получена информация, подтверждающая невиновность моей подзащитной. Это так?

– Так, – кивнула она.

– Но какая это информация, вы мне, конечно, не скажете, – констатировал он.

– Конечно, не скажу, – слегка улыбнулась Рыженко. – Вы же понимаете, не имею права. Я и без того сказала вам слишком много. Хочу надеяться, что на сей раз вы этим не воспользуетесь мне во вред.

– Хорошо, я поеду в изолятор и поговорю с Натальей. Но ничего вам не гарантирую. Даже если я не стану подавать жалобу на незаконное содержание под стражей, она может сделать это сама. И что бы я ей ни объяснял, мы не должны забывать, что рядом с ней находятся сокамерницы, которые могут оказаться куда более ушлыми, чем Аверкина. Мы не знаем, какие у них сложились отношения, что она им рассказывает и как они на нее влияют. Очень может быть, что их слово и их совет значат для Натальи куда больше, нежели то, что говорю я.

Она победила! Он согласился оказать помощь следствию.

Вообще-то, не такой уж он и мерзкий, этот Кирган. Вполне вменяемый, вполне адекватный. Надо же, не поленился за границу слетать, денег не пожалел, чтобы разыскать Аллу Шубарину. Всякий ли адвокат на такое способен? Видно, история с Натальей Аверкиной его действительно зацепила, разбередила душу. Неужели то, что случилось с его внебрачной дочерью и ее убийцей, так на него подействовало, и этот человек, о котором она целый год не могла даже вспомнить без содрогания, действительно способен на неподдельное сопереживание чужому горю? Неужели та годичной давности история заставила его по-настоящему страдать?

Надежда Игоревна поняла, что барьер неприязни, стоявший между ней и адвокатом Кирганом, зашатался. Да, они остаются соперниками на правовом поле, это он правильно сказал, но разве это означает, что она, следователь Рыженко, не может просто по-человечески ему посочувствовать? И порадоваться за человека, который был на полпути к тому, чтобы спиться и опуститься, но нашел в себе силы вернуться к работе.

Она вспомнила по-мужски заинтересованный взгляд адвоката, его осторожное прикосновение к ней, когда он подавал ей шубу, его сильную руку, подхватившую ее локоть на скользком тротуаре, и привычно собралась совсем по-женски поздравить себя с тем, что в свои сорок два года еще вызывает интерес у вполне достойного мужчины, но тут же осекла сама себя: она – вдова и всего год назад потеряла мужа. Не нужна ей эта радость. Во всяком случае, пока не нужна. Она еще не готова.

Виталий Кирган и не надеялся, что разговор с Аверкиной пройдет гладко.

– Ваша невиновность и непричастность к преступлению фактически установлены, – бодро начал он.

Наталья вскинула голову и непонимающе посмотрела на него.

– То есть… вы хотите сказать… всё, что ли? Меня отпускают? – На ее лице, сменяя друг друга, промелькнули недоверие, радость, снова неуверенность в том, что она правильно услышала и поняла, потом брови ее сосредоточенно сдвинулись. – А кто же убил Катю? Его нашли?

– Пока нет. Но уже понятно, что это сделали не вы.

– Это правда? – на всякий случай уточнила Наталья, все еще не в силах поверить, что кошмар закончился.

– Чистая правда, – улыбнулся Виталий.

– Когда я смогу уйти домой? Сегодня?

– Видите ли, – вздохнул он, – у нас с вами непростая ситуация. Так быстро это не делается. Я сейчас должен, по идее, подать ходатайство об освобождении вас из-под стражи, следователь его рассмотрит и вынесет решение, удовлетворить его или оставить без удовлетворения.