Вернейские грачи

Анна Кальма

Вернейские грачи

ДОРОГОЙ ДРУГ!

Пусть эта книга будет твоим верным товарищем.

Герои ее — твои сверстники. Если бы они жили сейчас, они были бы твоими друзьями.

Береги эту книгу, ее написал хороший человек — для тебя.

И все равно, как ты получил ее: в подарок от школы или от родителей или сам заработал деньги и купил на свою первую получку, — пусть она будет всегда с тобой.

Для тебя издательство «Молодая гвардия» будет выпускать каждый месяц по книге, двенадцать книг в год.

Эта серия так и называется: «Тебе в дорогу, романтик!»

Романтик — это ты. Ты мечтаешь о подвигах во славу своей Родины, о настоящей дружбе — на всю жизнь, о таких товарищах, как Кошевой, Бонивур, Саша Матросов… Пусть они жили в разные времена — в революцию или в годы великой войны с фашизмом, для тебя они живут и сейчас.

В этой серии ты встретишься со своими ровесниками, живущими по ту сторону наших рубежей, встретишь и героев, живших давным-давно. Подружись с ними, они помогут тебе стать настоящим человеком.

Вот какие книги выпустит для тебя в этой серии издательство «Молодая гвардия»:

Николай Островский, «Как закалялась сталь», Дмитрий Нагишкин, «Сердце Бонивура», Борис Полевой, «Повесть о настоящем человеке», Владимир Беляев, «Старая крепость», Александр Фадеев, «Молодая гвардия», Ян Отченашек, «Ромео, Джульетта и тьма», Н. Кальма, «Вернейские грачи» и другие.

И в следующем, 1965 году мы будем продолжать выпуск серии.

Напиши нам, какие произведения советских и иностранных авторов ты хотел бы включить в серию? Это должны быть самые лучшие книги о борьбе и труде твоих сверстников в нашей стране и за рубежом.

Пиши нам по адресу: Москва, А-30, Сущевская ул., 21. Издательство «Молодая гвардия». В редакцию серии «Тебе в дорогу, романтик!».

ЧИТАТЕЛЮ

Счастлив тот, у кого при первых его шагах самостоятельной жизни поблизости оказывается умный и прозорливый старший товарищ, который направляет и помогает выкарабкиваться, на верную дорогу. 

Мне на редкость повезло: таким «направляющим» в моей жизни был В. В. Маяковский — старый приятель отца. 

У Маяковского была проверенная собственной практикой теория: каждый, уже с малолетства, должен трудиться, быть полезным своей стране, своей семье, становиться как можно раньше на собственные ноги. 

Очень рано начал он приступать и ко мне: 

— Ну, вот вы, например, что вы знаете и умеете делать? 

Польщенная донельзя обращением на «вы», я торопливо перечисляла: 

— Иностранные языки. Прививать оспу. Шить куклы, из лоскутков…

— Оспу? Куклы? Гм… Это профессия… Как говорят американцы, вы стоите массу долларов. 

— Еще стихи могу писать. У нас все ребята пишут… 

Маяковский неожиданно заинтересовался: 

— Стихи? Покажите.

Добросовестно прочел несколько стишков, гудя себе под нос разные «дымки» и «невидимки». Потом: 

— Стихи — дрянь! Рукоделие. Займитесь чем-нибудь настоящим. Я подумаю…  

Через несколько дней: 

— Я подумал! Договорился с товарищами. Вы знаете иностранные языки. Будете для юмористического журнала переводить иностранный юмор. 

— Иностранный юмор? Что это такое? И где взять этот иностранный юмор? 

Маяковский терпеливо объяснял:

— Покопайтесь в библиотеках. Зайдите в библиотеку Наркоминдела. Посмотрите там иностранные сатирические журналы. Переведите. Следите, чтоб по-русски не пропадала соль остроты, чтоб было так же смешно. Покажете мне, что вышло. 

— Да я, Владим Владимыч… 

— Я вам сказал: покажете мне.

…Груды иностранных юмористических журналов. Лихорадочная работа. Остроты и так не очень смешные, а в переводе и вовсе получается уныло. Уже два раза звонил Маяковский. Справлялся, как подвигается дело. Говорил, что в редакции ждут. Еще раз напомнил, что в юморе должна быть социальная направленность. 

Кое-как набралась страница «мелочишек».

Пока Маяковский читал, у переводчицы дрожали поджилки: сейчас Владим Владимыч изругает, засмеет за глупый выбор острот.

Маяковский прочел вслух:

— «Мимо строящегося дома на автомобиле едет буржуазная пара. Он:

— Смотри, дорогая, каменщик сморкается в руку, а потом той же рукой берется за кирпич.

Она:

— Ужасно! И в таком доме нам придется жить!» Гм… так… Посмотрим, что дальше…

Но и следующее не вызвало возражений. Маяковский расправил мохнатые брови.

— Молодец, старуха! Волоките это в редакцию.

…После переводов пошла самостоятельная работа в газете. Самая разнообразная. Маленькие заметки о быте. Интервью с Бернгардом Келлерманом и Стефаном Цвейгом. Встречи с нашими дипломатами. Присутствие при подписании договоров с другими государствами. Поездки по стране и очерки о виденном. Было трудно. Маяковский чаще высмеивал, чем хвалил.

Когда Маяковского не стало, первая мысль была написать о нем, рассказать всем, главным образом молодежи, какой это был Человек, как он писал стихи, как говорил, как двигался, как помогал молодым. 

По горячим следам стала набрасывать все, что помнила, что было так живо. А попутно продолжала работать над очерками.

Первая книжка была «Желторотые» — совсем маленькая, робкая, о юннатах. Потом пошли другие, посмелее: «Черная Салли», «Джон Браун», «Тетрадь Андрея Сазонова», «Дети Горчичного рая», «Девица-кавалерист», «Два брата», «Серебряный щит», «Заколдованная рубашка». Появилась в печати и повесть о Маяковском «Большие шаги» — мой долг благодарности.

Книга «Вернейские грачи» писалась долго, больше двух лет. Герои ее существуют и поныне, учатся и трудятся в своем Гнезде — в горах Савойи. С тех пор как книга вышла, многое изменилось у грачей. Они построили новый хороший дом, старшие грачи выросли и отправились в большую самостоятельную жизнь, но многие из тех, кого вы здесь узнаете — Клэр Дамьен, Витамин, Этьенн, — остались в Гнезде — воспитывать тех, кто пришел им на смену. Недавно я получила письмо от Матери, рисунки грачей, журнал, который они выпускают, и красивый, раскрашенный календарик. «В мире еще много бедности, горя, несправедливости, — писала мне Мать, — теперь мы воспитываем детей, которых мир сделал сиротами или безнадзорными. Наши старшие помогают мне: они помнят дни войны и понимают, что такое человеческое горе. И они стараются, как и я, сделать наших новых птенцов счастливыми».

Н.Кальма

В последний раз я проверил себя. Моя совесть спокойна. Я хочу, чтобы вы сказали всем: если бы мне пришлось начать жизнь снова, я пошел бы по тому же пути. Ночью я долго думал о таких верных словах моего дорогого друга — Поля Вайяна Кутюрье: «Коммунизм — это молодость мира, он ведет нас к поющему завтрашнему дню».

ГАБРИЕЛЬ ПЕРИ (Из письма перед казнью редактора «Юманите», расстрелянного фашистами в декабре 1941 года)

КЛЭР ДАМЬЕН

— Клэр, Мать зовет тебя помочь ей…

— Кого из наших ребят послать к больной старухе Каду? Как ты думаешь, Клэр?

— Эй, Корсиканка, поторопись, сейчас начинается урок. Тореадор непременно вызовет тебя…

— Клэр, сегодня ребята собираются в город, и ты должна тоже пойти…

— Корсиканка, нужен заголовок для журнала. Придумай!

Это было как водопад. Обрушивалось на Клэр рано утром, захлестывало и несло ее до позднего вечера. Синий комбинезон и клетчатую блузу видели то во дворе, то в классах, то в гараже, то в спальнях малышей… Темные короткие завитки волос завихривались на совершенно мальчишеском затылке: даже причесаться толком некогда! Да Клэр почти никогда и не смотрелась в зеркало. До зеркала ли тут, когда надо вести малышей на речку и просмотреть несколько десятков рук и ртов! Когда надо проверить у девочек задачи, как просила Мать, потом помочь Корасону сменить покрышки на «Последней надежде», а после поехать в город — отвезти Этьенну «Тетради Мира», а после зайти к Матери и почитать с ней вслух по-английски! А совсем вечером хочется еще поупражняться на турнике или поиграть с ребятами в мяч. Часто приходит Лолота — толстая, смущенно вытирающая веснушчатый нос, — просит проверить с ней счета Гнезда, которые никак не сходятся на десяток сантимов: «Уж вы простите, мадемуазель Клэр, я знаю, вам надо учиться, а я пристаю со своим… Да вы ведь ученая, а я совсем темная, пастушкой была… Если бы не госпожа Берто, не ее доброта сердечная, ничего бы мне не видать хорошего в жизни… Ах, если бы знали, что для меня сделала госпожа Берто!» И Лолота начинает припоминать все благодеяния Матери и при этом сморкается и льет благодарные слезы прямо на цифры.

Лето или осень, весна или зима на дворе — у Клэр все равно много дела. Зимой и весной главное — учиться. Ведут занятия в Гнезде Мать, Рамо — Тореадор — и молодая учительница — мадемуазель Венсан. У кого из грачей хватило бы духу увильнуть от ответа Матери, выдержать ее недоумевающий взгляд? Тореадора не боятся и не стесняются — с ним проще. Ему даже можно сказать, что не выучил урока. Но он с такой едкой насмешкой посмотрит на лентяя, так серьезно начнет справляться, какие это важные государственные дела помешали господину или госпоже такой-то выучить урок, что на это никто не отваживается. Даже Клэр он донял своей насмешкой, когда она однажды понебрежничала и плохо ответила. Нет, Клэр не лентяйка! Но у нее столько увлечений, что иногда урок нейдет на ум. То это альпинистский поход на скалистый склон Волчьего Зуба, который она задумала с мальчиками. И она сидит ночью над картой и выспрашивает в деревне старого проводника Жюля Пивото, который водит по этому склону туристов. То это головоломки, которые она вдруг начинает решать даже в часы уроков и заражает своим увлечением все Гнездо. То это тканье ковров на станке, подаренном одной приятельницей Матери. Целыми часами стоит тогда Клэр у станка, подбирая цвета, выдумывая рисунок, разбирая вместе с девочками нитки. А то вдруг пробудится в ней безудержный, будто хмельной, дух возни, смеха, проказ. И она скачет по всему Гнезду, тискает малышей, перебрасывается с ними в спальнях подушками или с криком носится по двору, сопровождаемая целой ватагой грачей, которым как будто передалось ее безумие. Или вдруг по целым дням пропадает она «в лопухах» — глухом местечке между гаражом и столовой — и, сидя в самой неудобной позе, подвернув под себя ноги, читает запоем.

Мать только головой качала, когда ей передавали, что на ее любимицу и правую руку опять нашел такой-то и такой-то стих. Какие педагогические приемы годились для этой девочки?! С какой меркой подойти к этой натуре?

Сейчас Клэр шестнадцатый год. Она горяча, вспыльчива, не в меру самонадеянна. Часто ее «заносит»: не помня себя, она говорит такие слова, совершает такие поступки, что после горько раскаивается. И берет она на себя больше, чем может сделать, — ведь в конце концов ей всего пятнадцать! И все-таки самолюбие и упорство толкают ее идти до конца, чего бы это ни стоило.

Наверное, в ней чересчур много этого самолюбия. Иногда оно заставляло ее делать глупости: например, однажды, когда Клэр было лет одиннадцать, Тореадор сделал ей какое-то замечание. Это показалось Клэр несовместимым с ее гордостью, она не смогла покориться и поздно вечером, зимой, ушла из Гнезда. Ушла по глубокому снегу в горы, чуть не замерзла, чуть не погибла под лавинами. Клэр помнит, как ей было стыдно, когда в горах ее отыскала Мать. Мать тогда схватила воспаление легких, она выбежала на поиски в легкой одежде, и Клэр, дежуря у постели больной, давала себе клятву смирить гордость, быть кроткой и послушной. Несколько месяцев она и вправду была тиха и покорна, а потом все пошло по-прежнему.

Но на всю жизнь запомнила Клэр одно происшествие, случившееся, когда ей было лет семь. Стоит ей вспомнить узкую горную уличку в Соноре, зной, стоявший тогда, запах накаленных камней на дороге, и ее обдает жаром, кровь кидается ей в лицо, и долго-долго не может она отделаться от этого воспоминания.

И Мать тоже это помнит. Не может не помнить! И Рамо, которому Мать тогда рассказала, знает, что случилось в магазине Рамюр — самом большом шляпном магазине Сонора.

В блестящих зеркальных витринах магазина томно улыбались друг другу розовые дамы в бальных токах, в крохотных шапочках из парчи, вспорхнувших на крутые локоны, в кокетливых шляпках для путешествий, надвинутых на стеклянные, оттененные синими ресницами глаза. Пластмассовые красавцы, чинные и накрахмаленные, приподымали там в вечном поклоне разнообразные шляпы. И была там витрина, полная искусственных цветов, лент и птиц: от оранжево-зеленых попугаев до блестящих, как крохотные драгоценности, райских птичек колибри.

Колибри, колибри, о тебе пойдет сейчас речь!

Мать взяла Клэр с собой в Сонор. Это был красивый зеленый город, окруженный горами. Город туристов и студентов, живой, кипучей молодежи. Вместе с девочкой Мать побывала у двух-трех людей. с которыми ей нужно было повидаться. Потом, чтобы вознаградить Клэр за вынужденную скуку, она сказала:

— Пойдем в шляпный магазин, и ты сама выберешь мне шляпу на осень, а то моя старая превратилась просто в кастрюльку.

Клэр, важная от сознания ответственности, уселась в мягкое кресло в огороженном зеркалами углу магазина, в то время как щебечущая продавщица летала взад и вперед с разными шляпками для Марселины. Ведь все слышали, как мать сказала:

— Вот это моя главная помощница и советчица. Я куплю то, что она выберет.

И все заулыбались, и все начали спрашивать мнение Клэр по поводу каждой шляпы:

— Как вам кажется, мадемуазель, идет эта шляпа вашей маме?

Каждый раз Клэр с важностью одобряла:

— Идет… Хорошо…

И в самом деле, трудно было выбрать. Марселина была еще так молода, так пленительны были ее овальное нежное лицо и темно-золотые, не то как мед, не то как янтарь, глаза, что каждая шляпа делала ее еще краше и, казалось, была создана именно для нее.

— Ну, так какую же покупать? — улыбалась Марселина.

Клэр встала в тупик: она не могла решить. Наконец Марселина сама выбрала скромную, большого изящества коричневую шляпку, чуть изогнутую сбоку, с крохотной райской птичкой колибри, сияющей надо лбом. Колибри своим оперением прелестно оттеняла и линию излома шляпы, и темные кудри Марселины, и ее глаза. Спросили о цене. Шляпа оказалась очень дорогой, и Марселина со вздохом отложила ее в сторону.

— Жаль, мадемуазель, что я отняла у вас столько времени, но это мне не по карману.

— Вы можете взять шляпу без отделки, — сказала продавщица. — Стоит только снять птичку, и шляпа будет стоить почти вдвое дешевле…

— В самом деле? — обрадовалась Марселина. — Тогда я возьму ее без колибри.

Птицу с ее блестящими перышками отпороли от шляпы и положили куда-то под стеклянный прилавок. Лицо Марселины слегка затуманилось, и Клэр, наблюдавшая за ней из своего кресла, заметила, что она с сожалением провожает колибри глазами…

— Вам очень хотелось эту птичку, Мать? — шепотом спросила она Марселину.

— Что об этом толковать, девочка! Для меня она все равно недоступна, — храбро отвечала Марселина.

Им подали картонку со шляпой, и они вышли в зной и тень полосатых маркиз, опущенных над окнами магазинов. И как памятна Клэр маленькая белая молочная, куда они зашли четверть часа спустя выпить холодного молока и посидеть немного в прохладе.

Именно там, в этой молочной, Клэр нагнулась для того, чтобы поправить развязавшийся шнурок туфли, и вылезла из-под стола, улыбаясь и сияя до самых ушей.

— Посмотрите, что я нашла, Мама! Видите, вам хотелось — и я нашла… — Она раскрыла руку. На ее маленькой розовой ладони заискрилась, заблистала радугой крохотная птичка колибри.

Лицо Марселины, только что нежно алевшее от зноя, стало вдруг серым, застывшим, как стена дома напротив.

— Как?! Ты… ты украла ее?! Украла!

От потрясения и неожиданности Марселина громко выкрикнула эти слова, и молочница, распаренная, пахнувшая сыром госпожа Мушар, подошла сунуть свой любопытный нос. Колибри — красивое и страшное свидетельство преступления Клэр — лежала, распластанная на белом мраморном столике.

— Украла в магазине Рамюр? Вот так скандал! Такая маленькая негодяйка! Подумайте! Она должна постом и молитвой искупить свой грех, госпожа Берто. У вас в Вернее превосходный кюре — отец Дюшен, человек святой жизни… Сведите-ка к нему эту негодницу, пускай он ее исповедует и назначит ей строгое покаяние…

Покаяние?! Негодяйка?! Она совершила преступление?! Она воровка?!

Клэр во все глаза смотрела на Мать. Медленно, тяжело вплывала в ее сознание мысль, что она сделала что-то страшное и дурное.

— Вот что значит брать на воспитание чужих детей и баловать их! — продолжала между тем трещать молочница. — Госпожа Берто, уверяю вас, ни вы, ни я, а только церковь может исправить эту черную душу…

— Церковь?! — Марселина как будто только что очнулась. — Нет, девочка не пойдет в церковь! Она сейчас же пойдет в магазин Рамюр, к продавщице, которая показывала нам шляпы, вернет ей птичку и скажет, что она украла ее для меня…