Помоги проекту - поделись книгой:
Приветственно загрохотали литавры. Наемники подровняли ряды, готовясь достойно встретить своего господина, а солнце тем временем достигло зенита… Никто не ведал, что этот день вот-вот взорвется шумом боя, а бой перерастет в вакханалию кровопролития и смертоубийства.
Над самой головой де Пейна пронеслась стая голубей, рыцарь невольно вздрогнул и тут же повернулся, заслышав громкую брань Майеля. Откуда ни возьмись, появились священники-марониты в своих темно-коричневых рясах, с заплетенными в косички черными волосами, скрывающими лица; они несли прошения графу Раймунду. Властитель Триполи жестом подозвал их. Марониты заторопились, словно свора гончих, идущих по горячему следу. С кровожадными воплями они обступили со всех сторон владыку франков и предводителя его рыцарей. Ассасины![18] Графа слегка оттеснили от его приближенного; охрана рванулась вперед, де Пейн и Майель в тревоге повернули коней — слишком поздно! Ассасины отбросили всякую маскировку, и обрывки пергамента с «прошениями», порхая, полетели вдоль улицы. А «просители» выхватили длинные кривые кинжалы, украшенные красными лентами; кинжалы засвистели в воздухе, рассекая тело беззащитного графа: на нем были лишь кафтан-котарди,[19] короткие штаны до колен, плащ и мягкие сапоги. Ни он, ни его сподвижник не успели даже прочитать «Мизерере»,[20] не говоря уж о том, чтобы выхватить меч или кинжал. Ассасины кружили вокруг них обоих, кинжалы вонзались в тела и резали плоть, кровь хлестала, как вино из меха. А кинжалы все взлетали и падали, будто хлысты. Де Пейн выхватил из ножен меч. Майель, выкрикивая боевой клич тамплиеров «Босеан! Босеан!»,[21] врезался в толпу, раздавая удары налево и направо. Кони рыцарей шарахались, чуя запах свежей крови и ощущая вокруг себя всплески злобы. А граф уже падал наземь, медленно сползая по шее своего скакуна, но все так же рассекали воздух кинжалы, описывая сверкающие дуги. Двое ассасинов откололись от остальных и поспешили навстречу де Пейну. Рыцарь послал коня вперед, на эту парочку, размахивая и рубя мечом, выкрикивая слова молитв вперемежку с ругательствами и воинственными кличами. Им овладела жажда крови, захватила песнь меча, он испытывал наслаждение от боевой схватки, а вокруг него уже кишели ассасины. Покончив с графом, они были полны решимости присоединиться к своим братьям и убить ненавистного рыцаря Храма. Глаза де Пейна застлала красная пелена, порожденная яростью боя. Он вскинул коня на дыбы, по воздуху ударили копыта с острыми подковами — и ассасины сразу разбежались, скрываясь в толпе.
Телохранители графа Раймунда, придя в себя, возжаждали мщения. Они не погнались за ассасинами, а, подобно Майелю, стали рубить всякого, кто оказывался в пределах досягаемости их мечей. Словно жнецы смерти, они врезались в испуганную толпу: секли мечами, рубили секирами, дробили кости булавами. Кое-кто из случайных прохожих вступил с рыцарями в схватку, и резня стала разрастаться, подобно грозовой туче. Караульным, охранявшим ворота, и кровожадным наемникам не требовалось специального приглашения.
— Зададим пир для воронов и стервятников! — завопил Майель, вклиниваясь в группу купцов и караванщиков.
Де Пейн, которого покинуло безумие боя, в ужасе озирался вокруг. Слуги подняли с земли плававшие в крови тела графа Раймунда и его сподвижника и, обернув их плащами, как раз уносили прочь. А вдоль всей главной улицы, будто смерч в песках пустыни, проносились крестоносцы, не оставляя никого в живых. Лучники и арбалетчики со стены поливали бегущую толпу ливнем стрел. Отсвечивали на солнце красным клинки мечей, обагренные кровью по самую рукоять. Отсеченные конечности падали на мостовую, пропитывая кровью ее вечно покрытые густой пылью камни. Как перекати-поле, катились по улице отрубленные головы. Выбеленные стены домов густо покрылись алыми пятнами, будто с небес падали крупные капли кровавого дождя. Отчаянно кричали перепуганные до смерти детишки. В небесную синь рванулись клубы черного дыма. Кровавая вакханалия разрасталась на весь город. Люди искали спасения в жилищах и церквях.
Эдмунд услышал пронзительный вопль со стороны двора перед самыми воротами города. Две девушки-сирийки тщетно пытались вырваться из цепких лап швабских наемников, отбросивших ради этого в сторону огромные двойные секиры. Швабы срывали с рыдающих девушек одежду, толкали их от одного к другому. Девушки громко кричали, одна из них показывала рукой на лежащий подле труп мужчины, залитый кровью. Эдмунд зарычал от гнева. Он попытался усмирить разыгравшегося коня, но опоздал. То ли наемникам наскучила игра, то ли они почуяли опасность, но все отошли в сторону, а один мигом подобрал секиру и умелыми ударами снес головы с плеч обеим девушкам. Остальные развернулись в сторону де Пейна. Он же резко натянул поводья и, замерев от ужаса, смотрел, как рухнули наземь два мертвых тела, как из перерезанных жил мощными струями лилась кровь, а головы в облаках густых волос свалились и покатились по камням мостовой.
Не вынеся отвратительного зрелища, де Пейн повернул назад. По-прежнему держа в руке обнаженный меч, он направил коня к паперти старой, покрытой трещинами церквушки — двери ее были распахнуты, чтобы принять спасающихся горожан, — и стал верхом подниматься по ступеням, расталкивая беглецов. Внутри, в сумраке, пылали редкие факелы, искрились лампады, зажженные перед иконами и статуями святых, сильно пахло миррой, алоэ и ладаном. В дальнем конце находился алтарь, скрытый тяжелым темным занавесом с вышитой серебром по центру дарохранительницей. Центральный неф церкви быстро заполняли беженцы — независимо от того, к какой вере кто принадлежал. Может, были и вовсе неверующие. Родственники в страхе прижимались друг к другу, хныкали малыши. Из ризницы вышел греческий поп в сопровождении пономарей и кадильщика; на шее священника висел золотой крест. Он громогласно возвестил, что все, кроме
— Прочь отсюда! — вскричал поп, а те, за его спиной, зазвенели оружием. — Безбожники, еретики, схизматы! Здесь вы не найдете для себя убежища!
В ответ понеслись новые стенания. Де Пейн направил коня вперед — туда, где тьму прорезал свет, падавший сверху, из окна под крышей. Солнечный луч ярко осветил его белый плащ с вышитым на правом плече красным крестом.
— Никому нет нужды уходить отсюда, преподобный отче, — твердо заявил он на лингва-франка.[22]
Священник что-то неразборчиво забормотал, сжимая пальцами висящий на шее крест. Те, что толпились за его спиной, обуреваемые жаждой крови, грабежа и насилия, угрожающе зароптали, однако рыцарь Храма, с обнаженным мечом, верхом на коне, чья грива еще не просохла от крови, был для них слишком серьезным препятствием. Поп поклонился и, рыкнув на своих воинов, снова скрылся в ризнице.
Де Пейн занял пост у отворенных дверей церкви. Он пропускал внутрь всех, и вскоре обезумевшие от страха и переживаний люди заполнили всю церковь. Любые преследователи поворачивали назад, натолкнувшись на угрюмого стража в плаще рыцарей Храма, держащего наготове, у плеча, окровавленный меч. Он сидел на коне, словно высеченный из камня, охватывая взором всю просторную площадь, сплошь устланную трупами; лучи солнца тускло отсвечивали в лужах крови. Налетели черные тучи мух. Грифы и сарычи, громко хлопая крыльями, слетались на пиршество. Рыжие бродячие псы с выпирающими ребрами переходили от трупа к трупу, тыкались мордами в одежды, торопились вонзить клыки в плоть. Разбегались они лишь при появлении мародеров, бродивших поблизости с горящими алчностью глазами и высматривавших вещи подороже. Один купец в благодарность за избавление от смерти подал рыцарю кунжутную лепешку и кувшин воды. Де Пейн съел лепешку, запил водой, не отрывая взгляд от площади; голова у него кружилась, словно он находился на утлом суденышке в бурном море. В сердце у него царил мертвенный холод. Неужели ради вот этого он вступил в прославленный орден, дал обет служить Богу, Христу и Святой Марии, повиноваться магистру Храма?
Чтобы привести мысли в порядок, де Пейн стал вспоминать церемонию своего посвящения в рыцари. Вспомнил, как ему вручили рыцарский плащ, грубый шерстяной пояс, символизирующий целомудрие, мягкую шапочку — знак повиновения приказам; всякий раз магистр, вручая ему очередной символ, закреплял это поцелуем мира. С той поры еще не минуло и двух лет, хотя теперь Эдмунду казалось, что прошла целая вечность! Нарядившись в свои лучшие одежды, он явился тогда на подворье ордена. Сержанты[23] встретили его и провели по Большой улице, на которой располагались жилища рыцарей Храма. Они проходили мимо портиков, колоннад, под сводчатыми арками, тускло освещенными фонарями, и каждый шаг по каменным плитам отдавался гулким эхом. В приемной он получил благословение, его окурили ладаном, а затем ввели в здание капитула, где уже собрались рыцари-тамплиеры: на белых плащах — ярко-красные кресты, на головах — мягкие шелковые шапочки, руки в кольчужных рукавицах покоятся на рукоятях обнаженных мечей. В этом зале, похожем на пещеру, холодном и мрачном, с метавшимися по стенам тенями от чадных масляных ламп, Эдмунд — предупрежденный о суровой каре за ложь — поклялся в том, что происходит из рыцарского рода, что рожден в законном браке и пребывает в отменном здравии. Еще в том, что чистосердечно предан католической вере по римско-латинскому обряду, не состоит в браке и свободен от каких бы то ни было обязательств такого рода. И там, в тягостном мраке, совсем недалеко от конюшен, где некогда стояли кони царя Соломона, в двух шагах от храма, в котором проповедовал Спаситель и откуда Он изгнал торговцев, громко зазвучали великие клятвы Белых Рыцарей. Бертран де Тремеле, Великий магистр,[24] громовым голосом объявил Эдмунду его обязанности:
— Ты обязан полностью отказаться от собственной воли. Ты обязан повиноваться воле другого человека. Когда ты голоден, тебе надлежит поститься. И воздерживаться от питья, когда тебя мучит жажда. Будь бдителен и готов к битве, когда чувствуешь усталость.
На все это де Пейн отвечал:
— Слушаюсь, господин, если так угодно Господу Богу.
После голоса Великого магистра казалось, что Эдмунд отвечает шепотом. Когда же он принес клятву, состоялась церемония посвящения; стоявшие плотными рядами тамплиеры запели псалом: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!»[25]
После посвящения Эдмунда отвели в трапезную, где его поздравили дед, Теодор Грек, со спокойной улыбкой и мягкими манерами, и достопочтенная бабушка Элеонора, сестра великого Гуго де Пейна, основателя ордена. Вскоре они возвратились в Ливан, а он остался в Иерусалиме — проходить суровое послушание и обучение, дабы сделаться Отвергающим Богатство Рыцарем Христовым.
На подворье ордена де Пейну отвели самое скромное жилище. Послушание было данностью, оно не зависело от желаний самого Эдмунда; всякий день и всякую ночь он терпел жестокие лишения. Спал не раздеваясь, прямо на полу, на тощей подстилке; с одной стороны от него стояла зажженная свеча, с другой — лежало оружие, готовое к бою, а сон непрестанно прерывали призывы к молитвам. Его существование поддерживалось лишь скудной пищей, принимаемой в полном молчании. Обязательным ежедневным занятием были упражнения с мечом и копьем, доводящие до изнеможения под палящими лучами полуденного солнца. Охота, соколиная забава, женщины — все это было строго-настрого запрещено, а за малейшее нарушение правил полагались суровые взыскания; например, если ударил товарища, будешь поститься сорок дней. Заслужившему взыскание полагалось, сидя на полу, среди собак, есть то, что ели они, и даже не пытаться их отгонять.
Когда обучение закончилось, его послали охранять пыльные дороги, которые петляли по зловещим ущельям, вились по занесенной песками выжженной земле с редкими оазисами — там драгоценная влага журчала под склоненными стволами смоковниц, фисташковых деревьев и финиковых пальм. Неся службу, он охранял паломников, которые высаживались на побережье и спешили вглубь страны — преклонить колени пред Гробом Господним. Охранял он и купцов с их холщовыми мешками, кожаными сумами, плетенными из ивовых прутьев корзинами, с сундуками (и все это громоздилось на блестящих от пота обнаженных спинах носильщиков). Приходилось Эдмунду сопровождать и гонцов с важными вестями, и прелатов, и чиновников. Не раз случались при этом боевые стычки с суровыми бородачами — жителями пустыни, которые неожиданно вихрем выносились из туманной дымки, вздымая зеленые знамена и издавая леденящий душу боевой клич. Вместе с другими тамплиерами Эдмунд охотился на этих людей, забираясь далеко вглубь безводной пустыни, где солнечные лучи били, казалось, не слабее булавы. Франки выискивали стоянки «песчаных червей», как они презрительно называли кочевников, а найдя их оранжевые шатры, набрасывались и убивали, высматривая вождей в тюрбанах и перетянутых серебряными поясами бархатных кафтанах. Случалось, женщины и дети, споткнувшись на бегу, падали и гибли под копытами его боевого скакуна. Во время одного такого налета он догнал и схватил молодую женщину, которой удалось убежать далеко в пустыню. Она молила о пощаде, прижимаясь всем телом к рыцарю, положив его ладони на свои полные груди, касаясь мягким животом его кольчужной рубашки, а ее глаза и губы обещали рыцарю все, чего он только пожелает. Эдмунд отвернулся от нее, едва устояв на ногах от такого искушения, а обернулся — беглянки уже не видать.
Эта встреча перевернула душу де Пейна. Ему стали являться наваждения, ночные суккубы,[26] чья нежная кожа благоухала, глаза завораживали, шелковистые кудри ласкали его лицо, а гибкие тела извивались под Эдмундом. В порыве раскаяния он пал ниц перед капитулом ордена, исповедался в грешных помыслах и был осужден вкушать черный хлеб и пить подсоленную воду. В часовне тамплиеров он приближался к кресту не иначе как ползком, он совершил покаяние на безбрежной россыпи скал под палящим солнцем пустыни. Но что еще важнее, он утратил чувство жажды крови. Не ту ярость в битве, когда скрещиваешь с врагом мечи, а жажду крови тех, кто бессилен защитить себя. Эдмунд вызывал в памяти легенды о паладинах былых времен, чьи деяния были ему известны со слов неукротимой духом Элеоноры. Разве она не рассказывала ему шепотом, как великий Гуго учредил орден ради защиты слабых и безоружных, будь то христиане или турки? Бабушка объясняла ему, сколь бесплодно убийство, после которого остается одно только мрачное поле битвы, осененное холодными черными крылами смерти. В детстве она давала ему начатки знаний, светских и религиозных, читала стихи о том, к чему приводит человекоубийство. Как звучали те строки?
«Морозным утром, в руках сжимая копейные древки, повстанут ратники, но их разбудит не арфа в чертоге, а черный ворон, орлу выхваляющийся обильной трапезой, ему уготованной, и как он храбро на пару с волком трупы терзает…»[27]
— Господин, господин!
Де Пейн почувствовал, как чья-то рука тронула его за бедро. Он посмотрел сверху вниз на женщину с широко открытыми удивленными глазами, с седеющими волосами, сейчас посыпанными пеплом и обгоревшими.
— Господин! — Она с трудом шевелила губами. Рукой указала на дверь церкви. — У нас винная лавка, а за нею — маленький виноградник. Пришли воины. Схватили моего мужа, положили под давильный пресс и завинчивали до тех пор, пока голова его не раскололась, как орех, а кровь и мозг вытекли и смешались с нашим вином. Господин, почему они так поступили?
— Демоны! — Де Пейн ласково провел рукой по ее волосам. — В них вселились демоны, которые расплодились по всему миру. — Он проводил женщину, обратил внимание на то, что шум в церкви понемногу смолкает, потом возвратился на свой пост и задумался, что же делать дальше.
Через площадь, спотыкаясь, пробиралась изможденная фигура, кое-как прикрытая лохмотьями, и выкрикивала:
— О Христос и святой Гроб Его!
Де Пейн помахал этому человеку, приглашая подойти. Тот с трудом взобрался по ступеням на паперть и свалился уже в дверях, с жадностью, по-собачьи лакая воду из поднесенного какой-то женщиной меха. Напившись, всмотрелся в де Пейна.
— Будьте вы все прокляты! — пробормотал он. — Целые кварталы горят. Говорят, во всем виноваты ассасины, которых послал Старец Горы.[28]
— А почему так говорят? — спросил де Пейн.
— Бог его знает! — Человек поднялся на ноги и заковылял в его сторону. Схватился за уздечку, сверля рыцаря безумным взглядом. — Город завален разрубленными на части телами убитых, земля пропиталась кровью. Подобные тебе…
Де Пейн мигом рванул поводья, развернул коня, а его меч тем временем парировал стремительный выпад противника: в правой руке человека сверкнул кинжал, который тут же зазвенел на плитах пола. Закричали в страхе женщины, мужчины вскочили на ноги, выкрикивая предостережения. Де Пейн приставил острие клинка к подбородку нападавшего, вынуждая того снова выйти на свет. Несостоявшийся убийца не молил о пощаде, ни разу не отвел в сторону взгляд близко посаженных глаз на смуглом лице.
— Как ты догадался? — спросил он шепотом.
— Ты правша, однако, за уздечку взялся левой рукой.
Де Пейн внимательно рассмотрел своего пленника: в глазах светятся ум и целеустремленность, нос вздернутый, пухлые губы, волевой подбородок.
— За что? — спросил его Эдмунд.
— Убийцы! — бросил в ответ человек. — Убийцы, обреченные гореть в аду за сегодняшние дела. Для всех вас распахнутся врата смерти, и увидите вы врата тени смертной.
— Так сказано в Книге Иова, — без запинки отозвался де Пейн. — Ты что же, грамотен? Служитель церкви?
— Я лекарь, который повидал столько смертей, что с избытком хватило бы на несколько жизней.
Де Пейн опустил меч.
— Раз так, то подбери свой кинжал и становись позади меня. Я не демон, во всяком случае, пока не демон.
Человек проскользнул мимо него в темноту церкви. Де Пейн подобрался, напряг слух: не укажет ли какой шум на новое нападение? Но нет — человек возвратился и стал рядом, прошептал, вкладывая в ножны кинжал:
— Ужас, живущий в сумерках, раздувшийся от крови и ею ослепленный, укрытый мантией из львиных шкур, неслышно бродит по улицам города. За ним влекутся оковы смерти. Целые легионы уносит он…
Де Пейн взглянул на него:
— По речам своим ты больше похож не на лекаря, а на клирика.
С противоположной стороны широкой площади донеслись вопли. Трое вынырнули из-за угла, бегом устремились к церкви, скользя, как тени, спотыкаясь о трупы, оглядываясь в ужасе. Они были уже недалеко от ступеней, когда появился их преследователь, одетый в белое, со шлемом на голове. Майель! Он пустил коня вскачь по площади, потом натянул поводья. Скользнул взглядом по Эдмунду, но ничем не показал, что узнал его. Спокойно поднял рогатый лук, какие в ходу у сарацин, натянул тетиву, отпустил, снова натянул… Каждая стрела настигала жертву, словно проклятие, стремительно и безошибочно. Двое рухнули, из спин торчали лишь оперенные кончики стрел; третий, сжимая в кулаке какие-то драгоценности, уже поднялся по ступенькам до середины лестницы, но Майель мало кому уступал в стрельбе из лука. Новая стрела поразила беглеца в шею, ее наконечник, разорвав облитое потом нежное горло, сломался. Беглец рухнул, кровь толчками лилась из страшной раны, а Майель невозмутимо направил коня через площадь, подъехал, ухмыльнулся де Пейну.
— Это были безбожники, грабители трупов.
— Чем докажешь?
Майель ткнул пальцем в сторону третьего.
— Он украл дароносицу.
— Это не дароносица. — Де Пейн указал острием меча. — Это просто украшения. Он спешил укрыться в святилище, Филипп, невиновный, как и большинство тех, кто погиб сегодня.
— Виновный, невиновный… — Майель подвесил свой лук на седельный крюк. — Кто может судить, кроме Господа Бога? Он пусть и решает!
Глава 2
РЕДКО СЛУЧАЕТСЯ, ЧТОБЫ ПРЕДПРИЯТИЕ, ДУРНО НАЧАВШЕЕСЯ И К ДУРНОЙ ЦЕЛИ НАПРАВЛЕННОЕ, ИМЕЛО БЛАГОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ
Эдмунд де Пейн, прикрыв свою наготу лишь набедренной повязкой, сидел на корточках у дверей просторной трапезной ордена, в здании на углу Большой улицы, в самом сердце старого подворья тамплиеров в Иерусалиме. Он почесал грудь, по которой ручьями лил пот, отогнал мух, стараясь не обращать внимания на огромных волкодавов, покушавшихся на его хлеб. Рыцарь сжал кубок, до краев наполненный разбавленным вином, и метнул гневный взгляд на Майеля, находившегося в том же положении. Оба они подверглись наказанию за то, что произошло в Триполи. Бойня там прекратилась лишь тогда, когда через весь город торжественно проследовал знаменосец Балдуина III, короля Иерусалимского, в сопровождении трубачей и герольдов. Он приказал прекратить убийства под страхом лишения жизни либо части тела. Вскоре на виселицах гроздьями закачались трупы ослушников. Дабы королевский указ претворялся в жизнь, кое-кого обезглавили, иным отсекли конечности либо оскопили. У входа в церковь водрузили королевское знамя. Де Пейн и Майель возвратились в крепость, но там сразу же были арестованы по особому приказу Великого магистра Бертрана де Тремеле, который велел обоих обнажить, заковать в цепи и отправить с бесчестием на подворье ордена. Две недели они провели в темницах Ордена рыцарей Храма, а затем были выпущены, чтобы подвергнуться дальнейшим наказаниям и унижениям.
Эдмунд с жадностью пил разведенное водой вино. Ему хотелось встретиться взглядом с Майелем, но тот был всецело поглощен своей задачей: съесть положенное прежде, чем это сделают за него псы. Эдмунд бросил взгляд в дальний конец зала, на помост, осененный главным боевым знаменем ордена — черный крест на полотнище из чистейшей парчи. Там восседал Бертран Тремеле со своими сенешалями,[29] писцами и прочими должностными лицами ордена. По правде говоря, подумалось Эдмунду, он всегда недолюбливал Тремеле, этакого задиристого петуха, заносчивого и высокомерного, с вечно раздутыми от гнева ноздрями. В душе Тремеле не было ни страха перед Богом, ни уважения к людям. Рыжий Тремеле, необузданный в своей вспыльчивости, презрительными упреками все равно что высек де Пейна и Майеля, обвинив их и в том, что не сумели защитить графа Раймунда, и в том, что не уничтожили и не пленили ассасинов. В присутствии всего капитула Великий магистр вынес им приговор, бремя которого они теперь и несли. А сам он тем временем пировал на возвышении, пил вино из настоящего стеклянного кубка (лучшая защита от яда), де Пейн же и Майель скрючились на полу среди собак. «Не залаять ли самому?» — мелькнула у Эдмунда мысль, и он незаметно усмехнулся. Искоса взглянул на Майеля, который привалился спиной к стене, разжевывая хрящ и слегка улыбаясь чему-то. Майель поймал на себе взгляд Эдмунда и выплюнул кусочек мяса — подарок стоявшему рядом волкодаву.
— Эдмунд де Пейн, — проговорил он шепотом, — благородный потомок благородных предков.
В голосе его звучала откровенная насмешка, но де Пейн не обиделся: Майель был его братом по ордену. Это был человек кровожадный и порой странный, но, судя по всему, не ведающий страха. На собрании капитула, где их судили и приговорили к наказанию, Майель громогласно доказывал свою невиновность, горячо спорил с самим владыкой Тремеле, кричал, что Великому магистру следовало бы выяснить причины, приведшие к убийству графа Раймунда, и требовал, чтобы это дело скрупулезно разобрал папский легат. Тремеле поначалу тоже кричал, спорил, а уж потом приказал им с де Пейном снять одежды и пасть ниц перед капитулом. Де Пейн повиновался, но Майель снова стал пререкаться, так что пришлось его схватить, силой раздеть, да еще и высечь гибкими прутьями. Багровые рубцы и кровоподтеки теперь уже побледнели, покрылись новой кожей, однако Майель не забыл и не простил ни порки, ни последующих унижений.
—
Де Пейн согласно кивнул. Трассел был живой легендой: англичанин, который присоединился к Гуго де Пейну, когда
— А, день добрый, брат Бейкер, брат Турифер, брат Смит, брат Кук! — Это насмешливое приветствие, разнесшееся на весь зал, Майель адресовал младшим из сержантов ордена, собравшимся на свою главную трапезу дня.
Должно быть, эти издевательские возгласы достигли ушей Великого магистра, потому что вскоре явились несколько здоровяков-сержантов. Обоих наказуемых подняли на ноги, вытолкали через сводчатый коридор на улицу, а затем потащили в «исправительный дом» за бывшей мечетью. Де Пейн поморщился, когда его обнаженные ступни коснулись раскаленных камней мостовой. Свет слепил ему глаза, а солнечный жар был подобен бушующему пламени пожара. Майель попытался превратить мучения в шутку, отплясывая жигу, что немало позабавило сержантов. Пока они пытались угомонить одного узника, другой прикрыл глаза ладонью и вгляделся в возвышавшиеся за стенами владений тамплиеров башни и колокольни Храма Гроба Господня. Здесь, вспоминал предание де Пейн, в самом сердце Иерусалима, пока
— Рыцарь! — Теперь сержанты крепко держали Майеля, а служитель ордена, командовавший ими, велел и де Пейну двигаться вперед.
По крутым ступеням они спустились в холодную тьму и прошли по сводчатому коридору. Сильно пахло постным маслом и смолой, а стены по обе стороны блестели от влаги — похоже, сквозь них просачивалась вода. Открыли дверь, ведущую в темницу, де Пейна и Майеля втолкнули внутрь, и они присели на соломенные матрасы.
— Когда же, — спросил де Пейн, — настанет конец этому?
— Скоро. — Майель прополз по камере, взял лампу и поставил между матрасами.
— А все же, почему? — не унимался де Пейн. — Почему убили графа Раймунда?
— Слухи разбегаются, как мыши в амбаре, — пробормотал Майель. — Разве граф не был одним из тех знатных сеньоров, что захватывают земли, делят эту страну, будто хлебную лепешку? Бароны грызутся из-за крошек. — Майель посмеялся собственной шутке. — Сытые сеньоры, которых поддерживают совсем уж объевшиеся попы.
— Так кто же убил его и за что?
— Ну, поговаривают о любителях гашиша,[32] ассасинах, тайной исламской секте, которую возглавляет Старец Горы. Их ненавидят франки и проклинают турки. По слухам, это они и убили графа. А живут они, как и их вожди, в тайных убежищах высоко в горах и готовят нам погибель. Право же, Эдмунд, — голос Майеля смягчился, — неужто ты не слыхал этих легенд? Например о том, что когда Старец выходит к своим подчиненным, перед ним глашатай несет огромную датскую секиру, окованную серебром по всей длине рукояти, а перехватывают рукоять туго завязанные узлы. При каждом шаге глашатай выкрикивает: «Дорогу тому, в чьих руках — судьба королей!»
Голос Майеля зазвенел, заметались по стенам тени, и де Пейн вконец растревожился.
— Но почему граф Раймунд? Почему ассасинам нужен был именно он?
— А бог его знает…
— И почему, интересно, для его охраны из Шатель-Блан отправили именно нас?
— Про то, Эдмунд, ведают лишь Господь Бог да наш Великий магистр. Нас ведь год не было в Иерусалиме, мы были заперты в ливанской цитадели.
— Ну, ты-то заперт не был, — возразил де Пейн, ерзая на жестком матрасе. — Ты же был гонцом, ездил и в Иерусалим, и в другие места, — он умолк, заслышав пронзительный звук трубы, а вслед за ним отдаленный перезвон колоколов: в положенный час братьев сзывали на очередную молитву.
— Время крадется, — пробормотал Майель, — как тать в ночи. При свете дня, Эдмунд, тайное станет явным.[33] Да, я был орденским гонцом. Собирал слухи, вникал в разговоры, отделяя зерна от плевел.[34] Тебе был знаком Уокин, один из наших братьев, англичанин?
Де Пейн отрицательно покачал головой.
— Тот, которого изгнали из ордена!
— А за какие провинности?
— Кое-кто говорит, что за колдовство, за то, что баловался черной магией, вызывал демонов, слуг Князя тьмы. Всей правды я не знаю. Поговаривают, что его схватили, тайно судили и признали виновным. Постановили заковать в цепи и отослать назад, в Англию. Доставить его туда поручили другому англичанину, Ричарду Беррингтону. Ты знаешь Беррингтона?
Де Пейн вновь отрицательно покачал головой.
— Ну, да какая разница, — вздохнул Майель. — Похоже, Уокин сбежал. А Беррингтон исчез бесследно, так люди рассказывают.
— Так может, Великий магистр хочет, чтобы и мы поступили так же?
Майель захохотал и затряс головой.
— Да нет, брат, ему это не нужно.
— Что же все-таки случилось? — возвратился де Пейн к мучившему его вопросу. — Что на самом деле произошло в Триполи? Почему там оказались мы? И за что все-таки убили графа Раймунда?
Майель ничего не ответил. В коридоре раздались гулкие шаги. Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась и возникший на пороге сержант сделал им знак следовать за ним.
Бертран Тремеле ожидал их в восьмиугольной палате на первом этаже своей резиденции. Стены были увешаны яркими многоцветными гобеленами. Один изображал событие полувековой давности — падение Иерусалима. Второй отражал историю тамплиеров: от основания ордена до той поры, когда его покровителем стал святой Бернар Клервоский. Третий описывал признание ордена Папой и издание буллы
В окружении всего этого великолепия восседал Тремеле в высоком кресле, за покрытым лаком большим столом из кассии.[36] В дальнем углу комнаты два писца переписывали какие-то документы, а третий лил на свитки расплавленный воск, чтобы оттиснуть на них печать ордена: два Отвергающих Богатство Рыцаря на одном коне — это подразумевало сразу и товарищество, и смирение. Трудно было обнаружить эти добродетели, глядя на багровое лицо вспыльчивого Тремеле или же на его роскошные палаты, богато украшенные, с расстеленными на полу коврами из чистой овечьей шерсти, со свечами из чистого пчелиного воска. Тремеле откинулся на спинку кресла и направил перст на де Пейна и Майеля.
— Завтра на собрании капитула вы будете восстановлены в наших рядах. Дабы к этому подготовиться… — Он поднял руку и щелкнул пальцами. Один из писцов поднялся со своего места, снял с крючка два плаща и поспешил к столу. Де Пейн и Майель завернулись в эти плащи, сели на подставленные им табуреты. — Дабы подготовиться к этому, — повторил Тремеле, — вы прочитаете труд великого Бернара
— Я уже читал, — недовольно отозвался Майель.
— Что ж, перечитаешь еще раз.
— Владыка! — Де Пейн старательно подбирал слова. — Что же произошло в Триполи?
— Графа Раймунда убили ассасины, они же низариты, мусульманские еретики, которые скрываются от всех у своего князя, так называемого Старца Горы. А вот за что? — Тремеле скривился. — Граф совершил нападение на караван-сарай, находившийся под их защитой. — Магистр злобно посмотрел на де Пейна, выпучив водянистые голубые глаза, воинственно выпятив подбородок; рыжая борода его встопорщилась. Всем своим видом он показывал, что никакие возражения не принимаются.
«Лжешь, — сразу же заключил для себя де Пейн. — Беснуешься, да только отчего?»
— Но еще важнее то, — продолжил Тремеле, отводя взгляд в сторону, — что граф Раймунд находился под защитой Ордена рыцарей Храма. Старца Горы необходимо усмирить, призвать к ответу, заставить выплатить компенсацию за убийство[38] и признать власть нашего ордена. Вы оба возглавите посольство, которое направится в горы. — Движением руки он остановил де Пейна, намеревавшегося возразить. — С вами будут шесть сержантов и писец. Вы должны будете потребовать от Старца и извинений, и возмещения.
— А что, если он пришлет вам в корзине наши головы, засушенные и засоленные? — сердито спросил Майель.
— На это он не пойдет, — успокоил рыцаря Тремеле. — Он уже прислал мне письменные заверения. Вас примут с почетом.
— Он что же, отвергает обвинение? — поинтересовался де Пейн.
Поделиться книгой: