Цена вопроса (сборник)

Затрещал сотовый, и Савельев метнулся в прихожую, радуясь возможности прервать разговор. Звонили из университета.

– Сергей Палыч? Вас уже пятнадцать минут студенты ждут! – прогудела методист Вера Максимовна, которую за глаза называли Трубой. – Когда появитесь?

– Который час? – растерялся Савельев. Он был уверен, что нет и восьми.

– Почти девять. Да что с вами такое? Вам плохо? – взволновалась Труба. У Савельева было слабое сердце, и в университете об этом знали.

– Я… да, неважно себя чувствую. Решил прилечь и заснул.

Савельев бормотал извинения, Вера Максимовна, сменившая гнев на милость, уговаривала его отлежаться. После двухминутного пинг-понга решили, что он придёт ко второй паре.

Когда вернулся в комнату, старика уже не было. Или, скорее, быть не могло. «Видимо, я и вправду задремал», – подумал Савельев. Он виртуозно владел умением находить удобные объяснения самым труднообъяснимым вещам. Помотал головой, как собака, выбравшаяся из воды, сунул чашку в раковину, оделся и вышел из квартиры.

Занятия обычно заканчивались около трёх, но он не спешил домой: листал журналы, водил ручкой по бумаге, сплетничал с коллегами, именуя всё это «подготовкой на завтра». На самом деле Савельев давно ни к чему не готовился. Тексты лекций и планы семинаров были написаны им много лет назад и почти не претерпевали изменений. Можно было посидеть в библиотеке, разнообразить материал, обновить методику, но – зачем? Студентам всё равно, что забывать. У них полно дел куда увлекательнее истории медицины.

Повторять одно и то же год за годом было невыносимо, но поиск новых сведений стал бы не менее унылым занятием. Трудно признавать такое в сорок с лишним, но он понимал, что выбрал не ту профессию. Поначалу осознание этого факта пугало, потом сделалось привычным.

Медицина его никогда не интересовала: он боялся крови, был брезглив и ненавидел биологию. Однако родители были врачами, и он безропотно поплёлся вслед за ними, окончил университет, защитил кандидатскую. Медициной занимался, но врачом так и не стал: ушёл, как всем с гордостью говорила мать, в науку.

Ушёл и заблудился, так и не найдя в ней своего пути.

Сегодня Савельеву было не просто скучно – мучительно находиться в университете. Стены надвигались на него, сжимали и выдавливали наружу, как пасту из тюбика. Он кое-как провёл семинар и прочёл две лекции, не понимая смысла собственных слов, не делая замечаний болтунам, не обращая внимания на студентов, уткнувшихся в экраны новомодных телефонов.

Дома он залпом выпил два стакана воды и позвонил матери. С тех пор, как умер отец, он говорил с нею каждый день: дежурно справлялся о здоровье, выслушивал подробный отчёт о настроении, бессоннице, дурных снах и неуместных замечаниях заклятой подруги Нонны Борисовны. Прижимая трубку к уху, слушал и не слышал. Мамин голос, с годами истончившийся, как и вся её фигура, шея, волосы, произносил слова, которые казались Савельеву иностранными.

– Мам, – тихо позвал он, – мне кажется, со мной что-то происходит. Всё как-то… неправильно.

Мать замолчала. Подумала минутку и строго произнесла:

– Сергей, в чём дело? Ты нездоров?

– Совершенно здоров, мама, я говорю о другом! Понимаешь, вспомнил Лиду и…

– Не понимаю и понимать не хочу! – отрубила мать. – У тебя типичный возрастной кризис. Такое бывает у всех мужчин. Надеюсь, ты не связался с какой-нибудь молоденькой свистушкой?

– Конечно, нет, – поморщился Савельев.

Чёрт его дёрнул за язык: зачем было начинать этот разговор?

– Вот и хорошо. У тебя чудесная жена. Дом – полная чаша!

– И чем же она наполнена, эта чаша?.. Извини, у меня сотовый. Позже перезвоню, – сказал он и повесил трубку, не дожидаясь, что она ответит.

Лида – вот с кем ему хотелось поговорить, кого необходимо было увидеть. Но невозможно.

Савельев пошёл в спальню и лёг на кровать.

Он познакомился с Лидой, когда ему было двадцать шесть, и все вокруг считали его подающим надежды. То, что он их обманул, выяснится ещё не скоро.

Она приехала из глубинки, не поступила и устроилась лаборанткой на кафедру.

– Дешёвое кино! – кривилась мама. – Взгляни на неё! Простушка, провинциалка. Такой брак хорош в книгах, а в жизни смешон. Вскоре ты поймёшь, как ошибся. Тебе будет скучно с ней, ты станешь тяготиться её привычками, раздражаться, но будет поздно! И потом, ты уверен, что она любит именно тебя, а не твою прописку и возможности?

Савельев возмущался, хлопал дверями, а сам потихоньку начинал сомневаться. Вдруг мать права, и Лида просто хочет выгодно выйти замуж?

На пятидесятилетие отца, куда Савельев пришёл с Лидой, мама пригласила свою приятельницу и её дочь Юнону.

Юнона Ильинична Шварцман – так на самом деле звали будущую жену Савельева. Выйдя за него замуж, она сменила не только фамилию, но и имя. Отчество, правда, оставила.

Мать хотела дать сыну возможность сравнить – и трюк удался. Молчаливая, не слишком хорошо одетая Лида потерялась и поблекла на фоне соперницы.

Сейчас, спустя много лет, Юля казалась ему похожей на блестящую ёлочную игрушку, красота которой греет сердце только раз в году. А после – кому захочется доставать её из картонной коробки? Но в тот вечер Савельев был ослеплён и очарован.

Лида ушла из его дома и из его жизни тихо, никем не замеченная. Уволилась и исчезла. Он не бросился её догонять, не искал встречи. Новый роман захватил, закружил его и вскоре вышвырнул на берег супружеской жизни – растерянного, очумевшего, но, впрочем, уже сознававшего, какого дурака свалял.

Четыре года назад Савельев встретил свою первую любовь на конференции в Смоленске. Только она была уже не просто Лида, а Лидия Семёновна Гладилова, известный невролог, замужняя дама и мать двоих детей – об этом Савельев узнал позже, вечером, когда они отправились в ресторан. Лида давно простила его, а он сидел и каждой клеткой ощущал своё ничтожество. Пил больше обычного, рассказывал пошлые анекдоты, над которыми сам же и хохотал, то и дело принимался вспоминать вызывающие неловкость подробности их свиданий, а закончил тем, что попытался поцеловать её прямо за столиком. Лида молча стряхнула его руки, встала и ушла.

В комнате быстро темнело. Савельев лежал и думал, что Лида была единственной, кого он по-настоящему любил. «Интересно, почему о самых искренних чувствах мы обычно говорим так пафосно и безвкусно?» Но при этом никого и никогда не обидел сильнее, чем её.

Юля вернулась домой в седьмом часу. Заглянула в комнату, осведомилась, почему он в постели и готовить ли на него ужин. Вместо ответа он спросил:

– У тебя что, любовник есть?

Хотя прежде следовало бы спросить себя: «Меня это хоть немного задевает?» Ответ оказался бы отрицательным.

Сам он постоянно изменял жене. Интрижки были мимолётными и безликими, ничего не стоящими и не оставляющими шрамов на сердце. Любовницы Савельева были похожи друг на друга и на Юлю: ухоженные, прагматичные, остроумные, знающие цену и себе, и Савельеву, и их отношениям.

– С чего ты взял? – слова прозвучали вяло, будто Юле было лень оправдываться.

– Ни с чего. Забудь, – он повернулся на другой бок.

Ему тоже было лень выводить жену на чистую воду, устраивать сцену, да и вообще говорить.

Юля недолго постояла на пороге, вышла и закрыла за собой дверь. Спустя некоторое время до него донеслись звуки заставки популярного ток-шоу, которое жена смотрела каждый вечер, не пропуская ни одного выпуска. Савельев представил, как герои сейчас начнут трясти на публике исподним, ведущий – натужно им сочувствовать, а зрители в студии и эксперты – выпрыгивать из кожи, лишь бы подольше задержаться на экране, и ему стало совсем тошно.

Он накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Вскоре заснул, и ему приснилась Лида. На ладони у неё сидел домовой и болтал ножками, обутыми в лапти.

Следующее утро для Савельева не наступило.

В день похорон вдова, наряженная в элегантное тёмное платье, аккуратно промокала в меру покрасневшие глаза платочком, прижимала к груди руки и печально произносила на выдохе, что Бог всегда забирает самых лучших.

Цена вопроса

25 марта. Письмо.

«Я люблю тебя. Эта любовь живёт во мне раковой опухолью. Она пустила метастазы во все органы, и делать операцию поздно. Не поможет. Я смирилась и живу, сколько смогу.

Всё, что было в моей жизни до тебя – неправда. Всё, что будет после – неважно. Прекрасно знаю, что рассчитывать мне не на что, и встретились мы зря. Вернее, это я тебя встретила, а ты меня никогда не встречал.

Ты и сейчас не знаешь, что я есть на свете. Да не где-нибудь на краю мира, а этажом ниже. Мы видимся каждый день, но ты не замечаешь меня. Смотришь вскользь и мимо.

Тебя трудно в этом винить: любоваться абсолютно не на что. Унылая, длинная и скучная, как цапля на болоте, девица. Сидит себе и сидит, стучит по клавиатуре, на звонки отвечает:

– Компания «Грант», добрый день. С кем вас соединить? – делает вид, что работает. А может и правда, работает – какая разница…

Много раз по телефону я слышала по-хозяйски небрежное:

– Девочки, это Елена Вадимовна. С Сергеем Борисовичем соедините.

Твоя жена. Небожительница. Интересно, она понимает, какое это счастье – встречать тебя с работы, готовить еду, стирать твои рубашки? Слышать твой голос, сколько захочется, обнимать, садиться тебе на колени, смеяться твоим шуткам, смотреть телевизор, засыпать и просыпаться, чувствуя твоё тепло, смотреть глаза в глаза, ссориться по пустякам, а потом мириться…

В последнее время тебе часто звонит Эмма. Однажды так вышло, что я случайно подслушала ваш разговор. Извини, но твоя любовница – пошлая женщина. Она жеманно тянет слова, многозначительно дышит, томно хихикает. Почти вижу, как эта Эмма картинно закидывает ногу на ногу и облизывает кончиком языка накрашенные жирной помадой губы.

Выходит, ты изменяешь Елене. Значит, ты подлец? Но для меня это ничего не значит!

Видишь, как вышло. Я знаю твою тайну по имени Эмма, а счастливая Лена не знает. Но ты не бойся: твой секрет в безопасности!

А я ни с кем тебе не изменяю. Люблю с тех пор, как устроилась в «Грант». Моя любовь к тебе вечна, как луна. Кажется, это уже кто-то написал до меня… Мама говорит, мне не хватает индивидуальности. Смелости. И ещё много чего. Ты прав, что не замечаешь меня. Иногда я сама себя не замечаю.

Ты можешь спросить: «Зачем это письмо?» Мне просто хочется, чтобы ты знал. Вот и всё. Никогда не догадаешься, кто тебе пишет! Нас в общем отделе одиннадцать человек.

Но если и поймёшь, я знаю, что ты сделаешь. Пригласишь в свой кабинет, напоишь чаем, вежливо поблагодаришь за письмо и скажешь, что всё это напрасно. Ты, конечно, весьма польщён глубоким чувством в свой адрес, но ответить на него не можешь. А я ещё молода и скоро встречу подходящего человека, выйду замуж и буду смеяться над своим увлечением. Да-да, именно увлечением, которое скоро пройдёт.

Я подержу в руках чашку, поулыбаюсь и помолчу в ответ. Встану и уйду. И даже не огорчусь, потому что заранее знаю, что ты ничего во мне не поймёшь. И не надо.

Просто спасибо, что живёшь на этой земле. И что прочёл моё письмо».

27 марта.

Анисимов стоял у отрытого окна и курил сигарету за сигаретой. А ведь почти удалось дойти до полпачки в день! Нервы, нервы…

Вот же не было печали! Кто же из них эта идиотка? Мученица эпистолярного жанра. Татьяна Ларина, пропади она пропадом!

Анисимов с грохотом захлопнул окно и вернулся за стол.

– Ольга Сергеевна, кофе! – приказал он секретарше по селектору.

Через минуту та возникла на пороге. Сухая, седая, серая, строгая. Суперпрофессионал. Недоженщина. Ленка с папой постарались: в его близком окружении нет ни одной особы женского пола моложе пятидесяти.

«Про общий отдел-то и забыли!» – злорадно подумал Анисимов.

А там вон какие страсти. Шекспир отдыхает! И это возвращает нас к главному: надо срочно выявить авторшу слащавого послания. Потому что она знает про Эмму! И может рассказать Ленке.

Анисимов сделал большой глоток и поморщился. Сахара, как всегда, мало. Он протянул было руку, чтобы нажать на кнопку, сделать замечание Ольге Сергеевне и попросить принести сахарницу, но передумал. Видеть перед собой постную физиономию секретарши не хотелось. Без того настроение на нуле.

Если эта «писательница» откроет свой трепливый рот – всё! Ленка ревнивая до ужаса. Да и шут бы с ней, с Ленкой, никуда она не денется. Влюблена, как кошка. Старше Анисимова на двенадцать лет. Так и сидела бы в старых девах с её-то рожей и центнером веса.

Но вот папуля!.. Этот не простит. Тоже вечно подозревает, притыкает своими деньгами, вынюхивает, вышныривает. А фирма-то, по сути, его. И не только фирма. Если обидеть единственную обожаемую дочь, старик перекроет кислород во всём.

Так что ошибаешься, голуба! Чаи гонять мы с тобой не станем. Анисимов запросил в отделе кадров личные дела сотрудников. Чтобы не вызывать подозрений, не уточнял, какой именно отдел его интересует.

Так, посмотрим. Четверо сразу отпадают: предпенсионного возраста. Две замужем, с детьми. Тоже не наш случай. Ладно, идём дальше.

Остаются пять человек: Алина Губаева, Нина Королёва, Ольга Смелова, Оксана Титова и Гузель Яхина.

Длинная, говоришь, как цапля? Сейчас увидим, кто из вас длинная, а кто короткая…

Полчаса спустя Анисимов вернулся в кабинет раздражённый и растерянный. Четверо из пяти оказались высокого роста! Только Яхина отпадает. Она маленькая и толстенькая.

Дальше уж и зацепок нет. Все четверо – так себе. Смотрят печально и с робким призывом. На сто процентов угадать не представляется возможным. Не будешь же беседовать со всеми по очереди! Разговоры пойдут, сплетни, ненужные вопросы. Не ровён час, до папаши волна докатится.

Остаётся единственный возможный вариант. Такую бомбу при себе держать никак нельзя. Мало ли, что у этих романтических куриц на уме.

Анисимов вызвал Ольгу Сергеевну.

29 марта.

Приказ № 122/10.

По результатам аттестационной проверки, проведённой 28 марта в связи с мероприятиями по сокращению кадров, уволить с выплатой выходного пособия следующих сотрудников общего организационного отдела:

Губаеву Алину Амировну

Королёву Нину Павловну

Смелову Ольгу Васильевну

Титову Оксану Владимировну.

Дата. Подпись.

Морок

Часть первая

Глава 1

Отца хоронили в феврале. До весны, которую любил и всегда ждал, папа не дожил восемнадцать дней.

Примерно пару лет назад отец произнёс фразу, которая навсегда врезалась Карине в память:

– В году 365 дней, – сказал тогда он, – в один из них человек рождается. А потом он живёт год за годом: 365, ещё 365, ещё, ещё… И не подозревает, что какой-то из этих дней станет датой его смерти. Много раз перешагивает этот рубеж, переживает роковые сутки. Но однажды неизбежно споткнётся.

Отец споткнулся о десятое февраля. Вышел на балкон покурить перед сном. Азалия, папина вторая жена, отправилась в ванную. Водные процедуры у неё обычно занимали не меньше получаса. Выйдя, обнаружила, что мужа до сих пор нет в комнате. Забеспокоилась, стала его звать. Выглянула на балкон – а он лежит на полу. Уже мёртвый.

По крайней мере, так Азалия рассказывала о том вечере всем, кто готов был её слушать. Врачам со «скорой» осталось только развести руками, констатировать смерть и выразить соболезнования вдове. Больше соболезновать было некому: единственная дочь с отцом и мачехой не жила. Так уж вышло, что Карина, которая с детства была привязана к отцу, как ни к кому другому, за несколько месяцев до папиной смерти перестала с ним общаться и съехала на съёмную квартиру.

Азалия, одетая в длиннополую норковую шубу, судорожно сморкалась и всхлипывала, вытирая глаза кружевным платочком. На голове – элегантная чёрная шляпка с траурной вуалью. И когда только успела купить?

Отец лежал между ними, закутанный в покрывала. Гроба не было: папу хоронили по мусульманскому обычаю. Карина смотрела на прикрытую куском плотной ткани мумию у своих ног и не могла поверить, что это – действительно её отец. Яркий, энергичный, взрывной, умный, сильный, любящий…

Папа не мог уйти вот так, не сказав ей на прощание ни слова. Просто оставить Карину один на один со всем миром. Как бы они ни ссорились. Тем более что незадолго до смерти всё-таки помирились.

– Как же так, Наиль? Что же ты так рано ушёл?

Тётя Нелли, папина старшая сестра, обняла сноху за плечи, успокаивающе погладила по руке и покосилась на племянницу. Сидит, как каменная, ни слезинки. А Аличка, даром что знала Наиля всего-то год, вон как убивается.

– Ничего, дорогая, ничего, успокойся, не плачь. Нельзя так, ты же знаешь, – тихо прошептала она и поправила очки. – Хорошо, что хоть последний год жизни Наиль был очень счастлив. Благодаря тебе.

Азалия кивнула и мученически улыбнулась сквозь слёзы. Женщины склонились друг к другу, принялись шушукаться о чём-то.

Карина молча сидела, покачиваясь в такт движению автобуса. В груди что-то сжалось и не давало вдохнуть. Голова раскалывалась от боли.