Ужас без конца

Конечно, можно пойти и спрыгнуть с моста на автостраду. Или броситься под машину. Но погибнет ли он при этом? Да и хочется ли ему губить себя?

Артур вернулся в свою квартиру, когда уже начало светать. Первым делом поел, удовольствовавшись тем, что лежало в морозилке. Немного насытившись, пошел в ванную и сбрил остатки волос, которые клочьями торчали на облысевшем черепе.

Глядя на свое отражение, осознал, что начинает привыкать к новому облику: сухому, мускулистому телу, желто-оранжевым глазам, острым когтям, которыми заканчивались пальцы.

«Поздно что-либо менять», — подумал он.

Решение принято. Не рассуждая, более ни о чем не задумываясь, Артур закинул в рот две последние капсулы и запил их водой из-под крана.

А после лег прямо на пол, чувствуя, как плитка в ванной приятно холодит кожу, и закрыл глаза. Чтобы все завершилось, понадобится несколько часов. Он откуда-то знал это и решил довериться своим ощущениям.

Не заснул, а впал в состояние, похожее на анабиоз, и вышел из него спустя несколько часов, поздним субботним вечером.

«Я хотел стать идеальным — и я им стал», — подумал Артур, с удовольствием оглядывая в большом зеркале свое гладкое и гибкое, золотисто-шоколадное, покрытое чешуей тело. Сильное и прекрасное.

Ему теперь не страшны ни жара, ни холод; не нужны одежда или обувь. Нет никаких преград! Этот город, как и любой другой, беспрекословно подчинится, распахнет перед ним двери, чтобы он мог свободно брать, что захочет.

Вот рту ворочалось что-то инородное, мешающее ему, и спустя секунду он понял: язык казался слишком большим, неповоротливым. Подойдя к раковине, Артур выплюнул его. Равнодушно поглядел на кусок отмершей, более не нужной ему плоти. Широко, как пиранья, распахнув челюсти, полюбовался новым языком — длинным, узким, тонким.

Окно в комнате открылось. Будь он все еще человеком, нипочем бы ему не услышать тишайшего звука. Да и мысли не возникло бы о том, что кто-то сумеет взобраться по отвесной стене на пятый этаж и пробраться в его квартиру.

Артур мягко развернулся и вошел в комнату. В темноте он ясно видел высокую фигуру и, когда смотрел в глаза Богдану, ему казалось, что он смотрит на себя самого.

— Здравствуй, Арчи, — проговорил тот, не раскрывая рта. Им больше не нужна была речь и громоздкий, странный речевой аппарат, чтобы общаться и понимать друг друга. — Я рад, что ты сделал правильный выбор.

Артур улыбнулся в ответ.

Он тоже был счастлив, а еще его мучил голод.

Им пора было идти на охоту.

Он ждет

Ландышев вышел из подъезда, уселся в машину и чересчур сильно хлопнул дверцей. Если бы водитель Петя такое себе позволил, ему бы не поздоровилось. Но Леонид Игнатьевич был хозяином, а значит, ему позволялось то, чего не позволялось обслуге.

Это касалось многих сторон жизни. Собственно, всех.

— Домой или на работу? — коротко спросил Петя.

Как и любой персональный водитель, он был осведомлен о личной жизни и тайных пороках начальника лучше кого бы то ни было. Сейчас, например, он забрал Ландышева от двадцатисемилетней любовницы Ниночки. Тогда как законная супруга полагала, что муж с пятницы в командировке.

Ландышев не хотел заезжать домой, но выхода не было: через два часа совещание у мэра, которое тот проводил по понедельникам, а нужные бумаги остались дома, в кабинете. Забыл, заработался. Но ничего, можно сказать жене, что он прямо с поезда.

— Домой, — ответил Ландышев.

Зимой он жил в городской квартире, в мае перебирался в загородный дом.

— Как съездил? — спросила жена.

Клюнув ее в щеку, Ландышев с озабоченным видом направился в кабинет.

— Устал как собака, — буркнул он, что, в общем-то, было правдой. С Ниночкой он выматывался не на шутку, не слишком здоровое сердце после интенсивных упражнений грохотало и грозило выпрыгнуть из груди.

— Не бережешь ты себя, — покачала головой жена, и на миг Леониду Игнатьевичу почудилась в этих словах скрытая издевка. Однако жена не дала ему времени обдумать это и прибавила: — Ася звонила. Скорее всего, они с Колей не придут к нам отмечать Новый год.

Ася — их дочь — была всего на два года моложе Ниночки, а Коля — это ее жених. Ландышев недолюбливал Колю, парень был себе на уме, и осуждал выбор дочери. А потому обрадовался, что не придется лицезреть постную физиономию будущего зятя.

— Не придут — и ладно, — сказал он, забирая документы и возвращаясь в прихожую. Жена промолчала.

Вернувшись к себе после совещания, Ландышев быстро прошел через приемную в свой кабинет. Настроение было ни к черту, мэр распекал всех глав районов, досталось и Ландышеву. Порка была показательная, для журналистов, которых специально пустили на совещание, чтобы они написали о том, как и на какую сумму городские власти собираются украсить город к Новому году.

Беспокоило другое. Ландышеву шепнули на ушко, что перспективный проект по сносу аварийного дома и строительству на его месте торгового центра может сорваться. Были задействованы серьезные люди с большими деньгами, а тут активисты какие-то нарисовались, могут начать палки в колеса вставлять. Ничего, справимся, толком эти чудики ничего знать не могут, информации ноль, одни эмоции, размышлял Леонид Игнатьевич, прикидывая, кого задействовать для решения вопроса.

Снял пальто, пригладил волосы перед зеркалом. Решил, что не мешало бы кофе выпить, и хотел позвать секретаршу, но она объявилась сама.

— Леонид Игнатьевич, вас спрашивает Алексей Иванович Сапожков. Говорит, вы его знаете.

Ландышев повторил про себя имя, пытаясь припомнить, кто это, но не смог.

— По какому вопросу?

— Говорит, вы были у них в микрорайоне и обещали помочь с расселением, там дом в…

«Вот же дура», — мысленно выругался Ландышев.

Немудрено, что не вспомнил! Это же, как он их про себя называл, «топтуны»: ходят, просят, надоедают бесконечными дурацкими просьбами и нуждами.

— Лидия Борисовна, — елейным голосом проговорил Ландышев, еле сдерживая бешенство. — Вы разве не в курсе, что у меня есть приемные часы для граждан? И они по четвергам. А сегодня, если мне не изменяет память, не четверг.

Секретарша — сухопарая, тонкогубая, всегда застегнутая на все пуговицы — раздражала Ландышева своей дотошностью; ему хотелось наорать на нее, придравшись к какой-нибудь мелочи, но секретарша не ошибалась даже в мелочах. А тут, кажется, возможность представилась.

— Простите, Леонид Игнатьевич, он говорит, что вы велели обращаться к вам в любое время, и я подумала, что должна поставить вас в известность.

Снова очко в ее пользу. Ландышев вспомнил наконец, кто этот Сапожков. Ветхий старик, сто лет ему в обед. Он и еще несколько человек, которых, как говорится, давно на том свете с фонарями ищут, жил в довоенном бараке с трещиной через всю стену и удобствами на улице. Что-то там дребезжал про туалет, мокрые стены, протекающий потолок. Ну, Ландышев и пообещал заняться расселением, помочь, наговорил всего, что положено говорить в таких случаях. Опять же журналисты были рядом, это была запланированная встреча с жителями.

— Я сейчас чрезвычайно занят. — В этот момент Ландышев внезапно понял, как можно решить вопрос с торговым центром, и закончил скороговоркой: — Пусть в четверг приходит. Я приму. Без очереди.

— Он и так без очереди. Как ветеран, — ответила секретарша, но Леонид Игнатьевич не слышал, нажал на кнопку отбоя.

В четверг прием граждан пришлось отменить. Нужно было съездить на важную встречу по все тому же торговому центру. Три дня Леонид Игнатьевич интриговал, вел переговоры, и в итоге появилась ясность, все стало решаться в его пользу. А значит, можно рассчитывать на хорошее вознаграждение: он уже обдумывал, куда можно будет съездить с Ниночкой.

Отбывая на встречу, Ландышев видел огромную очередь записавшихся на прием. Это его не слишком волновало: кому надо, подождут. Но игнорировать часы приема не стоило, может и до мэра дойти, поэтому он все же рассчитывал успеть вернуться, о чем и сказал.

Среди ожидающих Ландышев заметил старика в сером пальто. На коленях его покоилась меховая шапка, похожая на облезлого кота. Сдвинув брови к переносице, Леонид Игнатьевич прошел мимо сидящих и стоящих, всем своим видом изображая занятость и озабоченность.

— Так будет принимать или нет? — спросил кто-то.

— Леонид Игнатьевич должен уехать, но скоро вернется. Ждите, — проговорила секретарша.

Однако вернуться не получилось. После встречи поехали в ресторан, отказаться было никак нельзя.

Утром, с гудящей с похмелья головой, Ландышев еле притащился на работу. Хотел велеть секретарше принести минералки, но той в приемной не оказалось. Где ее только носит?

Ландышев сердито толкнул дверь и оторопел от неслыханной наглости. Старик в сером пальто (как его там… Башмачкин, что ли… а, нет, Сапожков!) сидел в его кабинете, на стуле возле стены, с таким видом, будто тут ему самое место!

— Вы что себе позволяете? Вас кто впустил? — Он задохнулся от возмущения, позабыв о головной боли. — Лидия Борисовна!

Ландышев выкатился обратно в приемную и увидел секретаршу, которая входила в дверь.

— Добрый день, Леонид Игнатьевич, — невозмутимо ответила она.

— Вы в курсе, что в моем кабинете в мое отсутствие находится человек? Сапожков этот! Что за безобразие!

Секретарша смотрела на шефа со странным выражением на лице.

«Чего уставилась?» — хотел крикнуть Ландышев, но сдержался.

— Простите, вы, наверное, ошиблись. Этого не может быть, — проговорила женщина.

— Да? По-вашему, у меня галлюцинации? Идите и посмотрите!

— Алексей Иванович вчера умер.

Она дрогнувшим голосом говорила про духоту, четыре часа ожидания, очередь, сердечный приступ, что-то еще, а Ландышев испуганно перебирал в голове диагнозы. С чего ему привиделся старик? Или просто водки перебрал, в этом все дело?

Недослушав секретаршу, Ландышев метнулся обратно в кабинет. Старика не было, и он облегченно перевел дух, но, как позже выяснилось, рано радовался.

Промаявшись на работе до четырех часов, поехал к Ниночке снять стресс. Явился без звонка, и любовница, кажется, была не слишком рада, даже нервничала, хотя старательно это скрывала.

Ландышев прошел в гостиную, уселся в кресло и открыл было рот, собираясь сказать Ниночке, чтобы накрыла на стол (похмелье отступило, и разыгрался аппетит), но так и замер с отвисшей челюстью.

На новеньком диване, сделанном по спецзаказу в Милане, сидел старик. На нем было все то же поношенное серое пальто и стоптанные ботинки, шея закутана колючим мохеровым шарфом, в руках — лохматая шапка.

Морщинистое лицо, слезящиеся глаза, аккуратно подстриженные седые волосы… В шикарной Ниночкиной квартире, купленной, отремонтированной и обставленной на деньги Ландышева, он смотрелся настолько нелепо, что Леонид Игнатьевич даже не столько испугался, сколько возмутился.

— Какого хрена происходит? — воскликнул он.

Сапожков смотрел на него, не сводя печального и вместе с тем строгого взгляда, губы его шевелились, словно он тихо говорил что-то, не понять только что.

— Лелик, ты чего? — Ниночка попыталась сесть Ландышеву на колени.

— А ну, убирайся! Вон отсюда!

Любовница отскочила, как ошпаренная кошка, и прошипела:

— Сам убирайся! Тоже мне! Не знаю, откуда ты узнал, но я и сама уже хотела рассказать! Хорошо устроился: и от своей мымры не уходишь, и меня на поводке держишь! Да мне, если хочешь знать, и спать с тобой противно!

Ландышев от неожиданности забыл о старике и перевел взгляд на Ниночку.

— Ты что же, изменяешь мне?

Она вмиг остыла.

— А ты что, не знал? Сам сказал: «убирайся», «что происходит»…

— Я не тебе говорил, а… — Ландышев сам себя прервал на полуслове, в полной мере осознав случившееся. — Ты любовника завела? В моей квартире? Я тебя содержу, одеваю-обуваю, а ты за моей спиной!..

Ландышев думал, Ниночка будет рыдать и оправдываться, но она быстро взяла себя в руки и спокойно проговорила:

— Между прочим, это моя квартира. По документам. Нечего меня стыдить: я свои деньги честно отрабатывала. И вообще, шел бы ты домой, к жене под бочок. Я кое-кого жду.

Если водитель Петя и удивился столь быстрому возвращению шефа, то виду не подал. Пока ехали домой, Ландышев пытался переварить произошедшее. Он не знал, что шокировало его сильнее: предательство Ниночки или новое появление призрака.

— Ты в привидения веришь? — вдруг спросил он Петю.

Тот покосился на Ландышева и пожал плечами.

— Пока не увижу, не поверю.

Леонид Игнатьевич с горечью подумал, что и сам прежде так рассуждал. И вот нате вам, довелось столкнуться.

Ниночку все же нужно наказать, пусть не думает, что он лох. Ландышев позвонил в банк и заблокировал все ее карточки.

«Пусть теперь новый любовник тебя содержит!»

Почувствовав некоторое удовлетворение, убрал телефон в карман.

Жена вышла в прихожую поздороваться. Ландышев пробурчал что-то невразумительное, прошел мимо нее и закрылся в кабинете. Упал на диван, закрыл глаза, помассировал виски.

«Ниночка — черт с ней, пусть катится. Но то, что мерещиться начало, дурной знак. Может…»

В этот момент он почувствовал, как ему что-то давит на правое плечо. Леонид Игнатьевич открыл глаза и повернул голову вправо. На плече лежала чья-то рука. Старческая сухая ладонь с коротко подстриженными ногтями!

Ландышев с визгом вскочил с дивана и шарахнулся к стене.

— Леня, что случилось? — откуда-то из глубины квартиры спросила жена.

— Ничего, — хрипло отозвался Ландышев, все еще ощущая холодную тяжесть мертвой руки, во все глаза глядя на старика Сапожкова, который стоял в углу кабинета.

— Что ты от меня хочешь? — прошептал он.

Вместо ответа старик вдруг двинулся к нему. Ландышев почувствовал, как ужас, равного которому он никогда доселе не испытывал, накрывает его с головой. Мертвец преследовал его! Шел за ним, и для него не существовало никаких преград. Надо бы развернуться и бежать прочь из комнаты, но Ландышев застыл на месте, как парализованный.

Старик — худой, с согбенной спиной и впалыми щеками — подходил все ближе, медленно переставляя ноги в старомодных ботинках. Ландышев, как обреченный на казнь, следил за его приближением. Подойдя, старик потянулся к его уху, словно желая поведать секрет. От него веяло холодом, словно из открытого морозильника, и холод этот выстуживал душу до самого дна.

— Жду, — вот что он сказал.

Одно-единственное слово.