Сокровище антиквара

Смолин старательно уставился в окно. Хмыкнув, Летягин жестом отослал опера, сел за стол, вполне добродушно осведомился:

— Василий Яковлевич, неужели придуриваться будете?

— Да зачем? — пожал плечами Смолин.

— Тогда, может, и начнем? — Летягин извлек чистый бланк, аккуратненько положил рядом авторучку. — Протокол допроса… в качестве подозреваемого… А?

Смолин снова уставился в окно. В дверь коротко стукнули, и тут же появился Яша Гольдман, респектабельный, как «роллс-ройс», в дорогущем костюме, при галстуке и черном кейсе.

— Мне представляться? — с легкой ноткой сварливости спросил он с порога.

— Ну что вы, — все так же благодушно отозвался Летягин. — Господин Гольдман Яков Борисович, адвокат гражданина Смолина и еще доброй полудюжины граждан, что характерно, проходящих по абсолютно схожим делам… Столько раз с вами общались, что в представлениях и нужды нет… Ну, гражданин Смолин… ах, простите, Гринберг…

Яша живо прервал:

— У вас какая-то странная улыбочка была, когда вы произносили фамилию моего клиента…

— Яков Борисыч… — ухмыльнулся Летягин. — Вот только антисемитизьмов мне шить не надо на пустом месте. Да и времена сейчас не те, чтобы такое клепать…

«Вот именно, — подумал Смолин. — К сожалению. В годочке этак девяносто втором, да и попозже, я бы тебе на шею посадил не менее полусотни шизанутых правозащитников, каковые, не особенно и заморачиваясь правдочкой, с утра до вечера глотку бы драли у парадного подъезда, пресекая злобную антисемитскую выходку распоясавшегося черносотенца в погонах. Уж я бы им такую лапшу на уши навесил, что тебе икалось бы потом месяц. Золотые были времена, не ценили мы их…»

— Ах, извините, мне что-то почудилось… — глазом не моргнув, отозвался Яша.

— Бывает, — спокойно сказал Летягин, взял авторучку. — Итак… Фамилия, имя, отчество?

Яша безмолвствовал, и Смолин спокойно принялся отвечать: сухие анкетные данные, рутина…

Покончив с неизбежной увертюрой, Летягин написал ниже длинную фразу, поставил вопросительный знак. Поднял глаза:

— Гражданин Гринберг, вы задержаны после продажи вами гражданину Извольскому Павлу Сергеевичу одной единицы холодного оружия, сверток был вскрыт в присутствии понятых. Вы узнаете данное оружие?

Он показал на обшарпанный стол рядом, где лежала на безбожно разодранной бумаге катана в темно-синих ножнах, кое-где украшенных никелированными накладками.

— Я признаю, что именно данный предмет продал гражданину Извольскому, — сказал Смолин. — Прошу записать в точности так, как я сказал.

— Ну разумеется, — Летягин быстро писал. — Предмет… То есть вы признаете факт продажи вами гражданину Извольскому одной единицы холодного оружия?

— Никакого холодного оружия я не продавал, — сказал Смолин.

— А как это сочетается с тем, что вы только что признали проданное вами…

— Проданный мною предмет, — сказал Смолин.

Майор ничего еще не подозревал, он старательно писал. Не дожидаясь вопросов, громко и четко Смолин начал:

— Несколько дней назад гражданин Извольский попросил меня приобрести для него какой-нибудь декоративный клинок, чтобы украсить интерьер квартиры. Желательно с японским уклоном, поскольку гражданин Извольский является известным нашим шантарским японоведом и соответственно обставляет свою квартиру. Сегодня утром мною за четыре с половиной тысячи рублей была приобретена в салоне «Каравелла» декоративная копия японского офицерского меча времен Второй мировой войны. Данные предметы продаются совершенно свободно, поскольку холодным оружием не являются. Как человек предусмотрительный, я на всякий случай сохранил товарный чек и выдаваемый магазином сертификат, каковые находились у моего адвоката…

Вот тут Летягин вздернул голову. Интересное было у него лицо — он все расслышал, но еще не мог поверить, как любой, наверное, на его месте.

Смолин лекторским тоном продолжал:

— Данный предмет я продал гражданину Извольскому за шесть тысяч рублей. Полторы тысячи можно назвать обыкновенной торговой накруткой, или компенсацией за потраченное время. Гражданин Извольский об этой накрутке был предупрежден заранее и против нее не возражал. Таким образом, никакого холодного оружия я никому не продавал, что и прошу занести в протокол.

Он замолчал. Яша, уловив момент, когда должен был вступать в игру, звонко отщелкнул застежки своего кейса:

— Прошу приобщить к показаниям моего клиента упоминавшиеся им товарный чек и сертификат, выданный магазином «Каравелла». Данный магазин расположен на соседней улице, максимум в трех минутах ходьбы пешком, так что проверить показания моего клиента не составит большой сложности.

И положил перед Летягиным оба документика. Майор все еще пребывал в состоянии легкого оцепенения. Осознавал, анализировал, лихорадочно искал выход — а выхода-то, злорадно подумал Смолин, и нету!

Он ухмыльнулся и произнес наглым, тягучим голосом классического урки:

— Что ж ты дело шьешь-то, начальничек, на пустом месте?

Летягин смотрел на него ошарашенно, злости в его глазах пока что не было ни капельки, только осознание проигрыша. Ага, вот именно. Толстая полярная лисичка пришла…

Смолин усилием воли погасил улыбку. Где-то совсем недалеко отсюда, никаких сомнений, все еще качал права, возмущался произволом и грозил жалобой в ООН Пашка Извольский, добрый старый приятель, лет уж пятнадцать покупавший у Смолина все связанное с Японией. Свой в доску мужик, никакой не растяпа-интеллигент, всегда готовый в трудную минуту прийти на выручку — в том числе и подыграть в подобном спектакле…

Приложили они майора мордой в дерьмо — качественно, смачно впечатали, без единого прокольчика…

И майор, судя по его лицу, это уже прекрасно понял. Ах, с какой злобной мечтательностью он взирал на Смолина! Во взгляде так и читалось: эх, противогазик бы, и раз-два по почкам, и прочие удовольствия… Ну что же, чем ему сейчас неуютнее, тем с большей страстью будет ждать реванша.

«Тяжко тебе, падла, — подумал Смолин со вполне понятным злорадством. — Будь ты обычным любителем шить липовые дела, плюнул бы, поматерился, водки хряпнул и пошел искать новый объект… а ты ж у нас нанятой, тебе, надо полагать, весомую благодарность отваливают — а ее ж отрабатывать надо…»

Яша — ставший теперь олицетворением терпимости и доброты — проговорил добрейшим голосом:

— По-моему, самым лучшим в данной ситуации было бы незамедлительно проверить показания моего клиента, благо магазин будет открыт еще полтора часа, и ходу до него две минуты. При любых других вариантах предельно усложняется ситуация…

…Примерно через сорок минут Смолин в сопровождении верного консильери покидал здание УВД совершенно свободным человеком, жертвой недоразумения.

Яша подтолкнул его локтем. Смолин посмотрел в ту сторону и широко улыбнулся. На противоположной стороне проспекта стояла массивная тренога с телекамерой, к ней приник оператор, а перед камерой помещался Извольский и, азартно жестикулируя, потрясая бутафорским мечом, что-то живописал смазливой теледиве. Несомненно, как и было обговорено заранее, метал громы и молнии в адрес отдельных, с позволения сказать, сотрудников, которые вместо того чтобы исполнять свой служебный долг, ни с того ни с сего хватают посреди улицы мирного ученого, волокут в застенок и там долго стращают всякими ужасами, вынуждая дать ложные показания на честного человека.

Видно было и отсюда, что телезвездочка млеет от восторга. Ну да, сенсация получалась хлесткая не только по шантарским меркам: видный японовед, милицейский произвол, безобидная игрушка в роли грозного холодного оружия… Если грамотно развивать тему, труженикам камеры с неделю можно кормиться на сегодняшнем инциденте.

Они медленно двинулись в сторону стоянки машин, Яша негромко, с большим пафосом сказал:

— Лишний раз убеждаюсь, что мы, евреи, богоизбранный народ. Любого гоя обведем вокруг пальца.

Смолин покосился на него, громко фыркнул. Яша ответил ему невиннейшим взглядом — ох, прохвост…

К еврейству Яша, первые тридцать с лишним лет жизни носивший самую что ни на есть славянскую фамилию Сидоров, отношение имел самое приблизительное. Еврейской крови в нем имелась ровнехонько одна шестнадцатая, от прапрабабушки. По израильским законам это вовсе даже и не дает права человеку числить себя евреем — но израильские законы, во-первых, далеко, а во-вторых, Яша вовсе и не собирался на землю обетованную. Он просто-напросто, когда буйствовала перестройка, выкрутил руки чиновничкам паспортного стола, громогласно требуя восстановить историческую справедливость, то есть вернуть ему национальную идентификацию. В случае отказа он угрожал едва ли не вмешательством Цахала, не говоря уж о международной прогрессивной общественности. Кто такой Цахал, в паспортном столе наверняка и не ведали, но в тогдашней обстановке полной и законченной шизофрении в антисемиты и черносотенцы никому не хотелось, — и Яшу в два счета сделали Гольдманом. И вовсе уж забытым оказался тот факт, что прапрабабушка Гольдман сбежала из дома и крестилась в православие, чтобы выйти замуж за бравого паровозного машиниста — тем самым, собственно говоря, из еврейства выпав напрочь.

Яша рассчитал все точно: адвокат с довеском «еврей», что греха таить, в глазах многих и многих выглядит гораздо предпочтительнее тех своих коллег по ремеслу, кто таким довеском похвастаться не может. И лет пятнадцать уж процветал господин Гольдман, благо и законником был хорошим — даже иные столпы шантарского национал-патриотизма к нему украдкой бегали при серьезной нужде, а не к расово-чистым единомышленникам.

— Ну да, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Страшная еврейская мафия, Гринберг и Гольдман, одержала очередную победу… Яша, нынче же садись и твори жалобы. В областное УВД, в управление собственной безопасности, в прокуратуру. От моего имени, от Извольского. Смотри, чтобы стиль не совпадал. Прожженный антиквар и возмущенный интеллигент по-разному изъясняться должны…

— Не учите ученого, ребе Гринберг, — с большим достоинством изрек Яша. — Все будет в лучшем виде… — он задумчиво покивал головой. — Итак… Что же мы теперь имеем по результатам погрома, учиненного гражданином майором? Твоего парнишку отмазали, дело рассыпалось, по «Фрегату» и «Эльдорадо» дела не возбуждались вообще, Вову Багдасаряна им пришлось отпустить без возбуждения дела. Как дважды два доказали им, что контрабанду тут не пришьешь, золото он не из Белоруссии вывозил через границу, а попросту имел при себе, транзитом пересекая территорию означенной державы… Лешенька Маевский, несмотря на то, что единственный из всех моими услугами не воспользовался, тоже отбился… В общем, смело можно сказать, что атака отбита по всем направлениям. Неплохо, а? Учитывая сегодняшний случай, который майору еще аукнется…

— Ну конечно, все просто великолепно, — сказал Смолин с наигранным энтузиазмом. — Вы гений, ребе Гольдман, кто бы сомневался…

Надежный человек Яшка в профессиональном плане — но и он знал только то, что ему следовало знать. Обо всем остальном, сопровождавшем летягинские ужимки и прыжки, Смолин ему ни словечком не обмолвился. Не было пока что такой необходимости. А потому в глубине души восторгов собрата по еврейской мафии не разделял. Летягина, в конце концов, если все и дальше пойдет как планировалось, можно будет из игры исключить насовсем. На него уже и так поглядывают косо вышестоящие, раздосадованные кое-какими звоночками и беседами. Черный юмор в том, что со стороны бурная деятельность майора и в самом деле выглядит бестолковой возней, приносящей конторе одни разочарования и проигрыши. Он же не может сказать правдочку: мол, я оборотень, я продажный, мне поручено… Самоубийцей надо быть…

Майора рано или поздно урезонят. Вот только те, кто его нанял, так и остаются пока в тени, не имеющими лиц и имен привидениями, и замысел их пока что не угадывается. А значит, расслабляться рано…

— Яша, — сказал Смолин, — уж ты-то в своем веселом ремесле знаешь всех и вся… Косов Виталий и Борис Музаев — что за типы?

— Да, в принципе, шелупонь, — не раздумывая отозвался Яша. — Мелочовка. Серьезные люди с ними не связываются. По грязненьким делам специализируются ребятки. Вроде подпольных абортмахеров в те времена, когда аборты были запрещены. В приличном обществе не приняты, как говорится… А что?

— Да так, — сказал Смолин. — Знакомый один с ними пересекался.

— Скажи, пусть не связываются, — серьезно предупредил Яша. — Дешевая парочка, о нее пачкаться не надо.

— Так и передам, — кивнул Смолин.

С бегом времени Смолин все больше и больше убеждался: за всеми непонятками по-настоящему серьезные люди категорически не просматриваются. В тумане прячется мелочь, шпана, собственно говоря… беда только, что и эта шпана, как показали последние события, может оказаться по-настоящему опасной…

И он решился.

— Ты что такой грустный? — жизнерадостно вопросил Яша. — Поехали в «Какаду», отметим победу?

— Пожалуй, — сказал Смолин. — Только мы не победу будем отмечать, а поговорим о довольно серьезных делах… Сейчас, подождем Извольского.

Он включил телефон, посмотрел журнал. Непринятых звонков насчитывалось только два: от Инги и Шварца. А вот Лешенька Маевский, хотя уж полтора часа назад должен был закрыть свое заведение и отправиться домой, так и не позвонил, не озаботился судьбой своей машинки. Логично…

Глава шестая

БЕСЕДЫ ПРИ ЯСНОЙ ЛУНЕ

Все прошло без сучка, без задоринки. Господин Маевский, мать его за ногу, бабку его за шкирку и через плетень, ничего не заподозрил до самой последней минуты. Все время, пока Смолин вел машину по скверно заасфальтированной дороге (справа — поросший соснами крутой откос, слева — необозримая россыпь разномастных коттеджей), Леша сидел смирнехонько, время от времени вступая в разговор со всякими пустяками (и приходилось естественным тоном поддерживать светскую беседу). Уже совершенно стемнело, джип подпрыгивал на щербинах в асфальте. Места эти, хоть и справедливо считались советской Рублевкой, в прошлой жизни были обыкновенным совхозом, а поселившийся здесь новый люд был все же не настолько крут, чтобы за свой счет асфальтировать пять километров дороги.

Миновав магазинчик, Смолин, отлично знавший эти места, круто свернул вправо, врубив дальний свет. Дальше тянулась уже немощеная дорога, ухабистая колея, поскольку места начались совершенно безлюдные.

Тут только болван встрепенулся: но это была не тревога, а, по голосу понятно, не более чем изумление:

— Дядя Вася, ты куда? Тут домов никаких нет. Километра через три колея в сопки упирается, с трудом и развернешься… Мы сюда телок на шашлыки возили, я знаю…

— Серьезно? — спросил Смолин спокойно. — Надо же, интересно-то как…

И прибавил газку — сейчас, на исходе лета, дорога все же позволяла выжимать на ней и шестьдесят, это потом, с дождями, тут будет невесть что…

— Дядя Вася!

Смолин, не отвечая, катил себе по колее с приличной скоростью. Далеко впереди в свете фар блеснула черным лаком «Целика» Шварца, стоявшая носом к ним.

— Да куда едем? — вовсе уж недоуменно воскликнул Леша.

Сидевший сзади Глыба нагнулся к нему, хмыкнул и сообщил нехорошим тоном:

— Мы-то знаем, куда едем, а вот тебя, зараза, это волновать не должно. Приехал ты уже, сучонок…

Увидев нетерпеливо расхаживавшегося рядом с тачкой Шварца (даже в темноте не пожелавшего расстаться с терминаторскими черными очками), Смолин еще прибавил газку, в хорошем стиле, с визгом тормозов, выскочил на заросшую высокой жесткой травой обочину, развернул джип под углом к Шварцевской машине, выключил мотор и скучным голосом сообщил:

— Вылазь, сучий потрох, приехали…

Выскочил первым. Шварц, присмотревшись к «паджерику», рванул дверцу с Лешиной стороны и кратко распорядился:

— Вытряхивайся, гнида.

Видя, что тот медлит, ухватил его за куртку и выдернул из машины, как редиску из грядки. Едва поставив на ноги, ловко сбил подножкой и легонечко проехался ребрами ладоней по ушам — психологического воздействия ради.

Все трое без лишней спешки окружили собрата по антикварному ремеслу. Тот так и сидел на пятой точке, шипя и охая от боли. Недоуменно возопил:

— Охренели, что ли?

— Подними его, — сказал Смолин. Шварц одним рывком вздернул Лешу на ноги и не особенно деликатно прислонил спиной к джипу.

Стояла безмятежная, идиллическая, приятно пахнущая сосновым бором тишина. Справа был крутой откос, заросший пожилым сосняком, впереди метрах в двадцати журчала Собачья речка — собственно, ручей метров десяти шириной, а сразу же за ним дымился такой же откос, покрытый еще более густым лесом. От деревни они сейчас находились километрах в двух: хоть во всю глотку ори, не услышат, а и услышат, так подумают, что это снова городская молодежь дуркует, выбравшись на непритязательный пикник…

— Нет, ну что такое… — воззвал Леша, коего Шварц все еще держал ручищей за глотку.

— Полотно на историческую тему, — сказал Смолин. — «Допрос провокатора подпольщиками». Вроде бы имеется подобный сюжет в героико-революционной живописи, а если и нет — хрен с ним, перебьемся…

— Вася, что ты с ним цацкаешься? — недовольно сказал Глыба. — Дай-ка я ему по организму залеплю, чтобы видел ситуацию…

— Не надо, — серьезно сказал Смолин. — Синяки, ежели что, нам совершенно ни к чему.

— Да вы что, охренели совсем? — взвыл Леша, которым циничный Шварц вытирал пыль с джипа. — Что за дела?

— Я же сказал, чадушко, — усмехнулся Смолин. — Допрос провокатора, то бишь стукача ментовского… Ладно, не будем тянуть кота за яйца… Ты зачем, выблядок, меня Летягину заложил? Во сколько я катану продаю, кому и где…

— Я-то тут при чем? Врубель растрепал, сам говорил, у него опять полон магазин неизвестно кого…

Высоко над лесом стояла полная беловато-желтая луна, светло было, хоть иголки собирай, и Смолин прекрасно рассмотрел, как забегали глазки у Леши. А что голос предательски дрожал, сразу было слышно… Смолин сказал, все так же усмехаясь:

— Я вообще-то не против высшего образования, дело полезное… но не всякому. Вот мы трое, здесь присутствующие, высшим образованием нисколечко не отягощены — и не мешает как-то… А у тебя диплом за душой славного нашего пединститута — и все равно дурак дураком… — Он придвинулся совсем близко и продолжал с неприкрытой издевкой: — Купился на простейший финт, придурок… Проверка была такая, понял? Про катану я говорил только тебе, ясно? Тебе одному. Я же не идиот, чтобы в нынешних трудных условиях трепать направо и налево, что буду толкать холодняк в двух шагах от областного УВД… Ну, дошло до тебя? Это была подстава, и ты купился, а за тобой и гражданин майор, чтоб ему сто лет подполковника не видеть… Одному тебе я эту лажу преподнес. Между прочим, не было никакой катаны, а была обыкновенная бутафорка из «Каравеллы». Иначе почему, по-твоему, я сейчас на свободе хожу, а не юрсы в СИЗО полирую жопой?

— Да я ничего…

— Ты что, совсем дурак? — брезгливо поморщился Смолин. — Тебе русским языком объясняют: вся эта история с катаной была выдумана исключительно, чтобы тебя проверить… Или тебе в магазин микрофонов натолкали? Вот уж чему в жизни не поверю, у нас Шантарск, а не Чикаго и даже не Москва. Ну откуда у Летягина микрофоны? Смех один… Ну что молчишь? Хрюкни что-нибудь. Попроси жизнь молодую не губить. Про детишек малых вякни, на жалость бей… а впрочем, откуда у тебя детишки и законная жена? Нету. А все твои девки тебя забудут уже через сутки…

Он присмотрелся. Маевского самым натуральным образом колотила крупная дрожь, он молчал, только таращился на них с несказанным ужасом. Только теперь в полной мере осознал, надо полагать, что оказался в безлюдном месте с тремя субъектами, как-то не замеченными ни разу в слюнявом гуманизме и лишней доверчивости…

Вставши рядом со Смолиным, Глыба поводил перед лицом остолбеневшего стукача выкидушкой с узеньким сверкающим лезвием, напоминавшим скорее шило, поинтересовался лениво:

— Слышал когда-нибудь, козлик, как на правильной зоне стукача критикуют? И с чего начинают?

Вроде и ласково он говорил, но от такой ласковости у клиента ледяные мураши должны были целой ордой по спине ползать.

— Ну, в общем, так, — сказал Смолин. — Рассусоливать не надо. Примем за доказанное, что ты меня заложил. В полном соответствии с романом братьев Швайнеров: сдается мне, мил человек, что ты стукачок будешь… Да нет, какое там «сдается». Точно установлено следственным экспериментом… Шварц, он в штаны еще не наделал? У меня насморк что-то, прохватило…

— Да не похоже пока, — сказал Шварц, шумно потянув воздух носом.