Зачарованное озеро

Не все они были такими уж злыми. Иные пакостили редко (правда, и добрых дел не делали): использовали свои умения для разнообразных проказ и недобрых шуток над соседями или односельчанами (особенно этим отметились молодые). Животиной или тележными колесами порой оборачивались ради каверз опять-таки мелких: напугать припозднившегося путника или вышедших на прогулку или свиданку деревенских парней с девчонками. Бывали выходки и зловреднее, уже ничем не напоминавшие проказы: скинувшись пантеркой, передушить ночью всю домашнюю птицу на подворье чем-то насолившего ей хозяина. А иногда поступали так за хорошую плату, и не только с птицей или скотиной. Сочинитель поминал два прискорбных случая: однажды ведьма в облике волчицы загрызла трех великолепных гончих некоего дворянина, получив горсть золота от его соседа-недоброжелателя, с которым они соперничали сворами. В другой раз, опять же за хорошую плату, пошла на смертоубийство: двое молодых дворян ухаживали за красавицей того же благородного сословия, не отдававшей пока что никому явного предпочтения. Один из них оказался коварным — прознав о ведьме, отсыпал ей немало золота. И как-то, когда соперник отправился ночью на охоту, на шею ему в чаще прыгнула с нависшего над тропинкой могучего сука пантерка... В первом случае ведьма успела вовремя сбежать и растаять в безвестности, а вот вторую изобличили, и на костер с нею отправился и беззастенчивый в средствах дворянин. Прямо об этом не упоминалось, но у Тарика осталось впечатление, что эту историю расследовал сам Огге Галадар — очень уж многозначительными были иные подробности изобличения ведьмы, словно очевидцем описанные...

Прочитав это, Тарик заключил: что-то не похожи выходки бабки Тамаж на безобидные проказы и недобрые шутки. Орешник, безусловно, она загубила. И кажется, Тарик теперь знал причину: Огге Галадар писал, что порой черных буквально переполняет бурлящая в них злая сила, отчего с ними могут происходить

всякие душевредные приступы, и они не ради злого умысла, а чтобы уберечься от этих необычных, ничего общего не имеющих с привычными людскими хворей, сбрасывают чары куда попало, и тогда гибнут не только огороды, но и могучие деревья, рушатся мостики, вылетают кирпичи из печных труб, падают заборы, теряют колеса телеги и кареты... Может, и с орешником случилось так же? И с голубями дядюшки Ратима? Над погибшим орешником не было цветка баралейника, а над птичником как раз был. Как это истолковать? Непонятно...

Вот, кстати! Есть и о цветке баралейника. «Нам так и не дано знать до сей поры, есть ли появление цветка баралейника над отмеченным проявлением черного ведовства местом задумкой Создателя, дабы знающие люди безошибочно определяли присутствие сил зла, — или это особое свойство, присущее черной магии так же, как прояснившемуся после ливня небу сопутствует радуга. До сих пор никто не отыскал истину. Что же, в конце концов люди принимают к сведению многое, что неспособны объяснить. Я думаю, что цветок баралейника часто служит добру, выявляя — увы, видимое немногими — до поры до времени затаившееся под безобидной, а то и благообразной личиной зло, пусть это и происходит реже, чем хотелось бы борцам с нечистой силой».

Прочитав это, Тарик разочарованно вздохнул: и здесь нет полной ясности — что ж, говорил кто-то из студиозусов, что нет умной ученой книги, дававшей бы ответ на все вопросы и загадки жизни на грешной земле...

Как ни увлекательны были страницы, повествующие о «морских» ведьмах, Тарик их пролистал, оставив на потом, — речь там шла о своеобразном, связанном исключительно с морем, черном чародействе, а тут были чисто сухопутные дела...

Стоп, стоп! Не все принадлежности для своих колдовских, вре-дительных зелий ведьмы могут раздобыть там, где обитают. Иные растения — цветы и плоды — произрастают в других землях, иногда очень отдаленных, и ведьмы либо сами отправляются за ними, порой на край света, либо обретают их трудами сообщников, привозящих

таковые — разумеется, за солидную плату, ибо в этой роли выступают самые обычные люди, охваченные желанием заработать деньги даже столь богомерзкими способами. Вот примеры...

А если предположить, что в порту Тарик как раз и оказался невольным очевидцем именно такой негоции? Та же потаенка, только особенная. Матрос с приплывшей издалека «Яганы» привез бабке Тамаж нечто способное послужить основой ведьминского зелья, но произрастающее лишь на далеких островах, как тянучка или горькие бобы, — несомненно, по предварительной договоренности. Понятно, почему грузали тогда ничего не увидели: пишется же в трактате (и в жутиках, не только канговских), что ведьмы обладают порой и умением отводить людям глаза, становиться невидимыми... Почему бы и нет? Зачем-то же бабку понесло в порт. Полученный от матроса сверточек совсем небольшой, но нигде не сказано, что для черных зелий нужны целые мешки трав и тому подобного... Посмотреть бы...

«Дур-рак!» — мысленно воскликнул Тарик в свой собственный адрес и даже от полноты чувств легонько припечатал себя кулаком по лбу. Дурак, бестолочь! Совсем забыл, что есть надежный способ посмотреть, что делается у бабки дома. Неизвестно еще, сработает ли, но попробовать, безусловно, стоит...

Что еще? Ведьмы сторонятся текучей воды, порой охотятся за кладами, часто держат при себе черных кошек, помогающих им в том и в этом, не любят детского смеха и веселых плясок... Ну, вот и все о них, дальше идет рассказ о «ведовских мужиках», возможно сейчас и ненужный, потому что ни единого такого поблизости нет...

Стемнело, Тарик уже плохо различал строчки. Давно следовало завалиться спать, но охотничий азарт не проходил. Засыпав в лампу достаточно «огневика», чтобы хватило до утра, Тарик достал мешочек из шкафчика и высыпал на ладонь несколько «бодрящих орехов», круглых, коричневых. Разжевал и проглотил без труда — почти безвкусные, сухие, так что пришлось запить фруктовой водой.

Очень полезная штука, не имеющая ни малейшего отношения к чародейским зельям. В Арелате они не произрастают, но их часто привозят мешками бадахарские торговцы, и товар это ходкий. Достаточно сгрызть полдюжины — и на несколько часов тело наливается бодростью, а сон отлетает до утра. Дурманом они не считаются, и после них не бывает ничего напоминающего похмелье или иные вредные последствия. А потому они в большом употреблении у караульных солдат, ночных извозчиков и стражников — словом, у всех, кому приходится работать ночью (еще их едят перед ночью любви, но об этом Тарик пока что знал исключительно из книжек). Зато два раза их лопал, когда выходил с грузалями на ночную работу, — бывает, приходят пироскафы с трюмами, требующими срочной ночной разгрузки (например, редкостные заморские фрукты, которые очень быстро портятся). Все этот труд очень любят: за ночную работу платят втройне, а иногда и вчетверо.

Поставив лампу в изголовье, Тарик удобно устроился на постели и вновь принялся за книгу. На сей раз читал быстро, скользя по страницам взглядом наискосок, стараясь ухватить глазами нужное, — искусство, знакомое всякому прилежному Школяру, коему часто приходится быстренько прочитать толстые учебники...

Этаким галопом он одолел добрую половину книги — и почувствовал нечто вроде сердитого разочарования, не найдя того, что искал. Много было интересного и полезного о разнообразной нечистой силе, но ни словечка о том, как с ней бороться, чего она больше всего боится, кроме серебра, — одним словом, как ее победить так, чтобы если и не совсем рассыпалась прахом, то убежала за шестью шесть земель. Это у Канга удалось заманить чудище на дроболитную башню, но разве у него получится? Ведь...

Он вдруг обнаружил, что в комнате определенно что-то изменилось. К яркому свету лампы примешался другой, словно ведро зеленой краски опрокинули в чан со светло-золотистой. Он уже видел такой свет — зеленовато, гнилушечьи мерцавший, зыбкий. Прошлой ночью... Тарик уронил книгу на постель, рывком поднял голову. В приоткрытую дверь просунулась пантерка — только

голова и передние лапы. Вместо левого уха как-то жалко торчал косой невеликий распухший обрубок.

Занятно, но он не испытал и капелюшечки страха, не то что в прошлый раз, скорее уж досаду: опять приперлась, тварь корноухая, влезла в чужой дом, как к себе в берлогу...

— Тарик, давай поговорим, — сказала пантерка тем же хрипловатым голосом, ничуть не похожим на ее голос в людском обличье. — Я с миром пришла...

— Как пришла, так и проваливай! — рявкнул Тарик, кубарем скатился с постели, мигом выхватил кинжал и стряхнул на пол ножны. — Одного раза тебе мало? Смотри, добавлю!

Пантерка отодвинулась так, что из коридора торчала только голова с отрубленным ухом. Казалось, она пытается придать морде самое доброжелательное выражение. Тарик присел на кровать — не та это гостья, чтобы политесно встречать ее стоя, — готовый в любой миг вскочить. Кинжал он осторожно держал острием к двери.

— Ну, зачем ты так, Тарик? — сказала пантерка. — Ухо отхватил...

— А ты новое прирасти, — злорадно посоветовал Тарик.

— Не умею, — призналась пантерка вроде бы грустно.

— Что ж ты так? — усмехнулся Тарик, уже чувствуя себя совершенно спокойно, словно сто раз беседовал с ведьмами-оборотнями. — Я вот читал одну голую книжку, так там колдуна на кусочки изрубили, а они обратно сползлись. Хорошо хоть догадались огнем спалить, тут уж он издох.

— Так то в книжках, там чего только ни понапишут...

— Книги порой отражают жизнь, — наставительно сказал Тарик, щегольнув запомнившейся фразой кого-то из студиозусов. — Какого тебе рожна нужно?

— Бляшку... — раскрыв глаза на всю дозволенную природой ширину и оскалясь, сказала пантерка. — Отдай бляшку, а я тебе дам золота, много! Настоящее золото — не обратится потом ни в черепки, ни в конские катыши. Ну зачем тебе бляшка? А с золотом ты не то что в матросы пойдешь — корабль купишь, если захочешь, даже

с пушками, толкового капитана наймешь, по всему свету плавать будешь... Найдется у меня столько золота, могу показать место, если не веришь. В погребе прикопано, совсем недалеко...

На миг — но только на миг! — он поддался искушению: перед глазами встал трехмачтовый красавец корабль вроде «Яганы». Нет, не пойдет. Предположим, ведьма не обманывает. Тогда что же это за бляшка такая, что за нее готовы выложить столько золота? Нет уж, такая тайна нужнее самому!

— Давай поговорим ладком, — предложила пантерка. — Хоть ты мне и отхватил ухо, я на тебя не злюсь. Я к тебе с самого начала пришла с добром.

— С добром? — хохотнул Тарик, гордый своим хладнокровием. — Помнится, ты мне обещала что-то оторвать...

— Так это я просто пугала. Подумала: глупый мальчишечка, пугнуть разок — и сладится дело. Это все равно что торговое дело: сначала даешь мизерную цену, а если видишь, что не прокатывает, — начинаешь набавлять. Кто ж знал, что ты такой твердый, богатырь прямо... Давай по-хорошему? Ну, зачем тебе эта дрянь?

— А тебе?

— Дай мне ни к чему, — сказала пантерка. — Я сейчас навроде приказчика. Что сказал хозяин — нужно исполнять: хозяин таков, что прогневить страшно...

— А кто твой хозяин? — спросил Тарик с нешуточным любопытством — а вдруг не врет?

Пантерка, прижав единственное ухо, оглянулась словно бы боязливо:

— Суровый хозяин, прекословия не терпит... Я-то еще добрая, а вот если хозяин за тебя возьмется, заплачешь горючими слезами, да поздно будет... Давай по-хорошему, а? Если сомневаешься, не веришь, сделаем так: я тебе утречком оставлю горсть золотых в тряпице у бузинового куста с твоей стороны. А ты заберешь и сносишь к толковому ювелиру, он проверит — и враз скажет, что золото настоящее, без обмана. А вечерком возьмешь мешок и сходим туда, где остальное золото прикопано. Тут недалеко, можно средь бела

дня, если ночью боишься. Корабль купишь, по всему свету плавать будешь, куда только захочешь. Заморские страны, всякие диковины, приключения... Только смотри! Если возьмешь золото — значит, согласился, отдашь бляшку по-хорошему. За обман в иных торговых делах можно и головы лишиться... Ну, согласен?

Она так и подалась вперед, не сводя с Тарика желтых немигающих глаз, часто дыша. Смело можно сказать, что она волновалась.

— Не договорились, — сказал Тарик решительно.

— Мальчиш-шка... — прошептала пантерка. — Теребенщик сопливый... Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому. Не отдашь бляшку — возьмусь за твою гаральянскую потаскушку: придушу ее нынче же ночью, и не видать тебе ее норки как своих ушей, разве что мертвую выкопаешь и холодную жулькнешь...

Вот тут Тарика прошибла, словно порыв морозного ветра, нешуточная тревога — не за себя, конечно, за Тами. Но тут же он успокоился: ничего у нее не выйдет, пугает, как маленького. Вот и в трактате написано, что «волховские женки», какой бы разновидности ни были, способны оборачиваться только после захода солнца. Так что при солнце на небе она Тами ничего не сделает. А во дворе — Лютый, с которым шутки плохи. Скинувшись зверем, ведьма ничуть не сильнее и не ловчее обычной пантерки, а Лютый уже в Гаральяне двух придушил и даже лесную тигру (правда, с двумя такими же псами). И нет на нем ни одного шрама от звериных когтей. Сгребет за глотку — та и пискнуть не успеет...

— Надоела ты мне, кошка драная, — сказал он. — Беги отсюда н больше не лезь в гости незваной, иначе ухом не отделаешься. Мы тебе не по зубам, понятно? Так и скажи своему хозяину... если он у тебя есть.

Вскочил с постели и утвердился на ногах покрепче, сжимая кинжал (и вновь показалось, что замысловатые серебряные узоры на остром клинке причудливо колышутся). Стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже, предупредил:

— Бить буду в сердце, раньше никогда не приходилось, но я изо всех сил постараюсь...

— Еще пожалеешь... — прошипела пантерка.

И исчезла в коридоре. Помаленьку тускнело зеленоватое сияние, пока не пропало совсем. Тарик облегченно перевел дух. Как и прошлой ночью, подумал: все же бабка слаба, пакости у нее мелкие и всерьез не напугают. Однако... Нужно крепко подумать, как предупредить Тами, чтобы она поверила. Бабка и в самом деле может к ней нагрянуть... Нет, Лютый не пустит, а он, Тами говорила, у чужого не возьмет и самого вкусного куска, так уж приучен...

Снова, как и в прошлый раз, навалилась необоримая сонливость, и Тарик, сделав шаг назад, положил кинжал у изголовья и провалился в каменный сон без кошмаров...

Глава 4

ВЕСЕЛАЯ КОЛОВЕРТЬ

Утром он почувствовал себя бодрым и свежим и сразу после

завтрака стал собираться самым тщательным образом. Лучшие штаны, лучшая сорочка с вышивкой, ни разу еще не надеванная, лучший кафтанчик из синего бадахарского шелка для самых праздничных летних дней, лучшие ботинки, тоже как следует не разношенные по ноге, но нисколечко не жавшие, берет по ухватке этого года чуть великоват и сбит так, чтобы прикрывал правое ухо. Впервые в жизни одевался так старательно перед встречей с девчонкой и, придирчиво осмотрев себя в зеркало, повертевшись даже, остался доволен: по столичным меркам провожатый хоть куда, пуговицы и пряжка новенького ремня сверкают, платье сидит без морщинок...

Помня прошлые ярмарки и учитывая, что он сегодня не развлекается, а девчонку ведет туда, где за все придется платить, добрую пригоршню денаров, полтешков и шустаков высыпал в потайной карман, пришитый слева. Предосторожность не лишняя — в любое скопление развеселого народа, а уж на большую ежегодную ярмарку особенно, замешается немало искусных «сквознячников», умеющих залезть в карман так, что и не заметишь, будь ты трезвехонький и гляди во все глаза...

Сбережения его вновь понесут серьезный урон, но печалиться об этом не следует: все отдал бы до последнего грошика, лишь бы сегодняшняя встреча получила продолжение...

Одно чуточку портило картину: отсутствие бляхи, на которую Тарик пока еще не имел права. Каждому будет ясно, что он еще Школяр... а кто-то может принять и за Темного, по платью не определишь — иные Темные годовички одеваются и побогаче. Но не прицепишь же золотых сов, их дозволяется носить только на форменной одежде...

В коридоре он встретил маманю, глянувшую на него смешливо:

— А расфуфырился... На ярмарку?

— Куда же еще? — ответил он солидно.

— И с этой гаральянской девчонкой, конечно? (Что радовало — в ее голосе не было ни малейшего осуждения или неприятия.)

— С ней.

— Может, тебе дать пару денаров? — заботливо осведомилась маманя.

— Да нет, у меня заработанных хватает.

— Ну, смотри. Не швыряйся там монетами, но и не скупись. И крепенько запомни: девушки не любят ни робких, ни слишком нахальных, золотой серединки держись.

— Да ладно, — сказал Тарик еще солиднее. — Не первый раз с девчонкой иду, понимаю, в чем тут политесы.

— Ох, хвастунишка... — Улыбка была молодой. — Ты уж аккуратнее! Говорят, эти гаральянские девчонки особенно норовистые, так что и за словами, и за руками следи... Отец спозаранку ушел на ярмарку — у него не развлечения, а дела.

По улице Тарик шагал степенно. Она была пуста: обитатели либо уже ушли на ярмарку всеми семьями, либо собирались так же тщательно, как он только что. Большая Ярмарка — событие в столичной жизни знаменательное, даже выше цеховых праздничных шествий и прочих многолюдных торжеств: на ярмарку и Малышей с собой берут, и Недорослей отпускают одних со строжайшим наказом держаться кучками (малость припугнув страшилками про похитителей

одиноких детей), а уж годовички Тарика и молодежь с бляхами там поголовно. Лавки и мастерские закрыты, канцеляриям объявлен вольный день, как и солдатам столичных полков, — в общем, все, кто имеет такую возможность, поутру отправляются на западную окраину столицы...

Пятьдесят шестой нумер, дом худога Гаспера, тоже был тих, все окна закрыты, но тут другое: на крылечке перед входной дверью лежал не обычный половичок, темный и равнолеглый, а круглый, вязанный бело-золотыми узорами. Посвященные знали, что это означает: худог в трудах. Творческий метод (как это называют сочинители, виршеплеты, скульпторы и худоги) во многом напоминал таковой у Стайвена Канга, разве что сроки другие. Недели на две-три Гаспер натуральным образом запирался в доме и трудился над очередной картиной, пил при этом только фруктовую воду, не выходил даже во двор — делая по понятным причинам исключение для нужного домика, — не отличал день от ночи, трудясь и при лампе. Всякий знакомый, собравшийся к нему в гости, едва завидев сигнальный половик, поворачивал назад — хозяин не на шутку разъярялся, когда нарушали его трудовое уединение. Зато потом, когда труд был завершен, начиналось веселье: появлялись студиозусы с корзинами вина, шумели веселые застолья, где Тарик с некоторых пор был полноправным гостем...

И у пострадавшей церкви нисколечко не ощущалось веселого дыхания ярмарки. Кровельщики работали споро, укладывая на новые стропила последние черепицы, — они, конечно же, не видели повисшего чуть ли не над самыми их головами клятого цветка бара-лейника, уже заметно потускневшего. Как не видели его наблюдавшие за работой отец Михалик и незнакомый священник, как не видел Ягуф, стоявший в сторонке и, погромыхивая цепями, негромко бормотавший что-то бессвязное (говорят, иные дергунчики наделены особым зрением, но Ягуф к ним, безусловно, не относится). Никто не видел, кроме Тарика, а он никому не решался рассказать...

Лишь подойдя к палисаднику Тами, Тарик спохватился, крепко выругал себя и остановился в нерешительности... да что там:

в растерянности! Он ведь не уговорился с Тами на определенный час. Может, она и передумала идти с ним на ярмарку? Сказала ведь Байли, что сердечко у нее занято, а это можно толковать по-всякому. Посвистеть, как они в ватажке друг другу? Обычно они и девчонок вызывали свистом, но политесно ли это будет сейчас?

Он стоял в нерешительности. Лежавший под высоким кустом, усыпанным белыми цветами шиповника, Лютый поднял голову, всмотрелся и соизволил целых три раза стукнуть по траве хвостищем-прутищем. Тарик не рискнул войти, пройти мимо здоровенного пса и благовоспитанно позвонить в дверной колокольчик, хотя он там имелся, — кто его знает, исправного сторожа...

Дверь открылась, вышел пожилой человек с бляхой слуги и, словно бы ничуть не удивившись, проворно спустился с крылечка, прошел к калитке. Лютый смотрел на него безучастно, как на хорошего знакомого.

— Вы, наверно, к молодой хозяйке пришли? — вежливо спросил слуга. — Это не вы ли пригласили ее на ярмарку?

— Я самый, — сказал Тарик, ничуть не обрадовавшись (сохранилась полная неопределенность).

Слуга и в самом деле был изрядных лет, но держался прямо, осанкой и широким разворотом плеч напоминая отставного солдата.

— Молодая хозяйка увидела вас в окно, — сказал слуга. — Она уже одевается и сейчас выйдет. — И улыбнулся вполне приязненно: — Вы же знаете: девушки собираются долго. Соблаговолите подождать?

— Конечно, — ответил Тарик обрадованно.

Слуга ушел в дом, оставив Тарика в самом радостном воодушевлении. Ждать пришлось совсем недолго, вскоре вышла Тами и по извечному обычаю красивых девчонок, давно знакомому Тарику, словно бы невзначай задержалась на крылечке, показывая себя во всей красе, чуть улыбаясь с тем видом полнейшего безразличия, какой красавицы сызмальства отлично умеют на себя напускать.

Тарик затаил дыхание. Все его прошлые увлечения вмиг вылетели из головы. На ней было синее платье из тонкого и явно дорогого

шелка, без выреза, но вместо лямочек — тонкие витые шнурки из золотой канители, так что политесный летний наряд открывал круглые плечи (которые, что греха таить, хотелось неторопливо погладить) и точеные руки. На синем платье вышиты цветки золотистого ириса, чулки из золотистого тарлатана облегают стройные ноги с круглыми коленками — прелесть несказанная, да и только...

Простояв ровно столько, чтобы Тарик смог оценить ее по достоинству (и конечно, не успел привести в порядок восторженные мысли), Тами спустилась с крыльца, мимоходом потрепала по тяжелой башке вскочившего и яростно замахавшего хвостом Лютого. Ловко, не уколовшись, сорвала веточку шиповника с тремя белыми цветами, воткнула в волосы — и как-то так ухитрилась проделать это без зеркала, что украшение оказалось как нельзя лучше на месте. Вышла на улицу, прикрикнув на посунувшегося за ней Лютого: «Дома!» (он послушался и вновь улегся у куста), набросила крючок и улыбнулась Тарику:

— Что скажешь? Не стыдно будет показаться со мной на ярмарке?

Платье удивительно сочеталось с ее сиреневыми глазищами

и пышными волосами, так что дыхание спирало. Тарик вдохнул аромат незнакомой, но очень приятной лоромельской воды9 ^{и сказал, стараясь держаться солидно (как-никак не первая его встреча с девчонкой в этой жизни, никогда не нужно им показывать, что ты себя не помнишь от восхищения):}

— С тобой не стыдно было бы показаться и в королевском дворце.

— Приятственно слышать, — Тами улыбалась во весь рот. — Ну, пойдем?

Тарик не на шутку жалел, что от ее дома так недалеко до перекрестка, где улица Серебряного Волка сливается с Аксамитной, и никто из знакомых не видит, как они шагают вдвоем. Он предпочел

бы пройти улицу из конца в конец — тогда, быть может, и повезло бы. Но все равно невыразимо приятно было шагать с ней бок о бок, иногда ловя ее быстрые лукавые взгляды, натуральным образом терзаясь от неизвестности.

Прошли половину Аксамитной, по переулку Златошвеек миновали прямолеглые Снежную и Бочарную, повернули налево, на широкую Привольную, мощенную серыми плитами тесаного гранита, — здесь уже начинался Город.

Привольная, и в обычные дни многолюдная, сейчас прямо-таки запружена народом. И все движутся в одном направлении — на запад, к ярмарке. Семьи с маленькими детьми, парочки разных годочков, одинокие мужчины и женщины, развеселые ватажки Подмастерьев и хихикающих девчонок, студиозусы, Мастера, даже Градские Бродяги, ради такого случая напялившие свои лучшие и чистые лохмотья. Встречаются и пешие дворяне из небогатых. К западу едут дворянские кареты и открытые экипажи тоже с гербами на лакированных дверцах, всадники с двумя перьями на шляпах. Все одеты нарядно, елико возможно пышно. Действительно поверишь, что вся столица, стар и млад, двинулась на Герейскую пустошь. Говорят, и короли порой, поддавшись общему настроению, посещали Большую Ярмарку, изменив внешность и переодевшись в платье попроще...

У пешеходен медленно ехали порожние извозчики, ради такого случая украсившие гривы коней разноцветными лентами, а шляпы — яркими кокардами. Их то и дело останавливали. Тарик тоже мог бы, не в такую большую денежку извозчик обошелся бы, — но хотел как можно дольше вот так шагать рядом с Тами. Еще на Снежной Тарик словно бы невзначай, посреди беззаботного разговора о пустяках, обычной праздничной болтовни, взял ее теплую ладошку, и она не отняла руку, ничего не сказала. К сожалению, это еще ничего не значило...

Вот и кончилась улица, раскинулась, распахнулась Герейская пустошь, где еще дедушка короля Магомбера стал устраивать ежегодные Большие Ярмарки... Доносится музыка с разных сторон,

перемешались знатные и народ попроще, веселый гомон, столпотворение, толчея, смех, девичий визг со стороны качелей, над толпой всплывают, уходят вниз, чуть поскрипывая, кресла «кружилок»10^{, видны разноцветные верхушки театров-балаганов, звенят бубенчики шутов и акробатов, гомонит ребятня, ржут кони... Словом, непривычному человеку растеряться можно.}

Именно это с Тами и произошло: она приостановилась (неожиданно, но ее сильную теплую ладошку Тарик не выпустил), улыбнулась чуточку виновато:

— Столько людей, такая суета... У нас в Гаральяне ярмарки не такие здоровущие, а тут целый город...

— Ничего, быстро привыкнешь, — сказал Тарик чуточку горделиво оттого, что стал как бы покровителем. — Меня с шести годочков брали на ярмарку, а последние четыре года ходил один или с ребятами...

— И с девочками? — лукаво глянула Тами.

— Один-единственный раз, в прошлом году, — сказал Тарик чистую правду. — В общем, приобвык. Главное, крепко держи меня за руку, а то в этой веселой коловерти в два счета толпа в разные стороны унесет, потом друг друга и не найдем, разве что заранее уговоримся, где встретиться, но ты ж тут первый раз, обычных мест не знаешь...